ИССЛЕДОВАНИЕ РАСТИТЕЛЬНЫХ ОСТАТКОВ ИЗ ПИЩИ МАМОНТА, НАЙДЕННОГО НА Р. БЕРЕЗОВКЕ ЯКУТСКОЙ ОБЛАСТИ

Смотрите также:

Жизнь болот

Ботаника

Палеоботаника

Палеогеография

Палеонтология

Геология

Геолог Ферсман

Минералогия

Почва и почвообразование

Почвоведение. Типы почв

Химия почвы

Круговорот атомов в природе

Книги Докучаева

Происхождение жизни

Вернадский. Биосфера

Биология

Эволюция биосферы

Геоботаника

 Биографии ботаников, почвоведов

Эволюция

В 1901 г. на открытом на р. Березовке Якутской обл. трупе мамонта были найдены на зубах и в желудке хорошо сохранившиеся остатки пищи этого вымершего животного. Хотя раньше и были находимы подобные остатки вместе с трупами, но не в таком большом количестве и не в столь хорошей сохранности.

Эта находка имеет огромное научное значение, так как она, во-первых, решает вопрос, чем питался мамонт, и, во-вторых, дает материал для суждения о том, каковы были климатические условия эпохи, в которую жило это гигантское животное. По последнему вопросу, как известно, не существует единого мнения, и наиболее вероятное его решение может дать определение характера растительности, современной мамонту. Если по отношению растительных остатков, встречаемых в одних и тех же слоях с мамонтом, может быть сомнение в одновременности их отложения, то такого сомнения нет, когда эти остатки сохранились в желудке мамонта. Еще в 1860 г. А. Ф. Миддендорф писал: «Какое полное понятие получили бы мы об условиях их жизни и причинах их вымирания, если бы содержание желудка у наиболее сохраненных трупов этих исполинских животных было подвергнуто микроскопическому исследованию» (стр. 855—856).

Поэтому я с особым удовольствием и благодарностью принял предложение академика И. П. Бородина заняться определением растительных остатков из желудка и с зубов березовского мамонта.

Первоначально изучение этого интересного материала принял на себя покойный академик М. С. Воронин, который вместе со студентом Добро- писцевым чрезвычайно тщательно разобрал часть содержимого желудка и материала с зубов. После кропотливого отбора сколько-нибудь хорошо сохранившиеся растительные остатки были разделены по видам и разложены аккуратно по коробочкам. Кроме того, Воронин начал собирать литературу о мамонте, делая подробные выписки из прочитанных книг по этому вопросу. И. П. Бородин передал мне вместе со всем материалом также и тетрадь Михаила Степановича с этими заметками. Вся подготовительная работа чрезвычайно облегчила и упростила мою задачу. Заняться же определением остатков пищи Михаил Степанович уже не успел.

Прежде чем переходить к изложению результатов моего определения этих остатков, считаю необходимым, коснуться того, что было раньше известно о пище мамонта»

До последнего времени господствовало мнение, что мамонты питались ветвями хвойных деревьев (Иностранцев, 1903), особенно ели (Гетчинсон, 1900). Это убеждение сложилось на основании следующих фактов. В содержимом желудка одного найденного в Северной Америке трупа мастодонта были обнаружены остатки ныне живущего там вида ели. Затем между зубами носорога Rhinoceros tichorhinus с Вилюя академик А. Брандт нашел также остатки игл и мелкие кусочки древесины хвойных (Brandt, 1846).  Ввиду этого, а также свидетельства Мерклина, что азиатский слон «die ihm vom Publicum gebotenen Tannenzweige mit Appetit verzehrte», Брандт делает заключение: «dass die Mammuthe gleichfalls, wenigstens zum Theil, vielleicht selbst grosstentheils, von Zapfenbaumen sich genahrt haben mochten (стр. 97).»   В добавление к этой статье Брандт упоминает, что у одного трупа мамонта, ногу которого видел академик Шмидт в Иркутске, между зубами были найдены остатки пищи, состоящие из древесных частей (Brandt, 1865—1866).

Более определенные данные о пище мамонта были, однако, сообщены и ранее. Так, в 1846 г. Бенкендорф на Индигрке видел прекрасно сохранившийся труп мамонта. Во вскрытой полости желудка были обнаружены молодые побеги ели и сосны вместе с пережеванными молодыми еловыми шишками. Однако академик А. Ф. Миддендорф считает показание Бенкендорфа не заслуживающим доверия, так как, по его мнению, невероятна та прекрасная сохранность мяса, о которой говорит Бенкендорф. Но после находки березовского мамонта, где, по свидетельству начальника экспедиции О. Ф. Герца, мясо было так свежо, что не только его собаки ели, но было желание и у людей его отведать, это возражение Бенкендорфу отпадает. Поэтому, по-видимому, нет особых оснований относиться с недоверием к свидетельству Бенкендорфа.

Академик К. Бэр, касаясь вопроса о пище мамонта и приводя упомянутое определение акад. А. Брандтом остатков хвойных между зубами носорога, высказывает следующие соображения: «Aber sollte ein Elephant dazu organisirt sein, mit seinem empfindlichen Riissel sich Aeste von Nadel- holzern abzubrechen, wie der Afrikanische Elephant Aste von Laubholzern sich abbricht, sie zwischen seinen machtigen Zahnen zermalmt, und mit seinem Kothe nach Brehm (Illustr. Thierleben, II, S. 695) zuweilen Aststiicke von 4 bis 5 Zoll Lange und 1.5 bis 2 Zoll Dicke abgeheb lasst? Vielleicht! zumal die Nadeln der Larche, die in Sibirien so haufig ist, weniger stechend sind als in den meisten andern Arten, ja im Friihlinge langere Zeit hindurch sehr weich und zart bleiben. An den untern Theilen des Tas-Flusses, wo Hr. Sidorow selbst eine Inspectionsreise angestellt hat, kommt, obgleich nur schwaches, doch noch geradstammiges Holz und zwar Laubholz wechselnd mit Nadelholz vor. Nach seiner Angabe ware Kriimmholz noch an der gan- zen Tas-Bucht, oder wenigstens bis zum Winkel derselben zu finden, was aber weniger sicher scheint, da er nicht selbst die Tas-Bucht bereist hat, sondern nur durch sein Damfboot diese Bucht hat befahren lassen. Unser Mammuth konnte also allenfalls aus der Nanhe sich genahrt haben. Es sind dazu nicht hohe Baume hothig, sondern es konnen auch niedrige Holz- pflanzen geniigen. Nach Brehm bricht der Afrikanische Elephant die er- reichbaren Aste hohereer Baume mit dem Riissel ab, aber das Unterholz fasst er geradezu mit dem Maule. Die Elephanten fressen aber auch saftige Pflanzen und Getraide-Friichte'. Wenigstens sind die Asiatischen Elephanten darin defiirchtet, dass zuweilen eine Heerhe in Getraidefelder eindring.

Da sie aber nicht unmittelbar mit dem Maule niedrige Pflanzen fasse* konnen, sondern sie mit dem Riissel abreissen miissen und sehr bedeutende Quantitaten zu ihrer Nahrung brauchen, so sind schwach und niedrig bewachsene Flachen selbst in heissen Landern, die keinen Winter kennea, fur ihren Aufenthalt nicht geeignet, um wie yiel weniger also die baumlosem Flachen der hochnordischen Gegenden Sibiriens. Dazu kommt, dass die gewaltigen und stark vorragenden Stosszahne es dem Mammuth vollif unmoglich machen miissten, Gras mit dem Maule zu fassen, wenn auch der Hals langer ware. Da die Elephanten nicht mit dem Maule dicht am Boden grasen konnen, wie Pferde und Wiederkauer, sondern die Pflanzen mit dem Riissel abreissen, so sind die arktischen Gegenden Sibiriens ganx ungeeignet, diese Kolosse zu ernahren» 5 (Baer, 1865—1866, стр. 675—677).

На основании указанных выше находок древесных остатков в желудке мамонта высказаны различные соображения о биологии этого животного также Н. Г. Гётчинсоном. Ссылаясь на профессора Оуена, Гётчинсон. между прочим, полагает, что «это животное могло существовать в полярных странах, по крайней мере до того предела, где кончалась область мелких деревьев и кустов» (1900, стр. 163). Исходя из того что африканские слоны действуют своими огромными клыками, как ломом, подсовывая их между корнями дерева, и этим сваливают большие деревья, чтобы удобнее питаться их листьями, Гётчинсон говорит: «. . . можно предположить, что в Сибири главную пищу мамонта составляла ель. На это указывает открытие Бенкендорфа. Почва Сибири тверже. Вот почему клыки мамонта были больше, чем у слонов» (там же, стр. 165).

Как мы ниже увидим, подобные заключения не оправдываются данными, полученными при исследовании березовского мамонта. Фактических же сведений на этот счет, кроме упомянутых выше, до открытия нашего мамонта, насколько мне удалось выяснить, не было вовсе.

Переходя к березовскому мамонту, необходимо сказать несколько слов об условиях,, при которых он был найден. Последние изложены О. Ф. Герцем (1902) в его отчетах как начальника экспедиции для раскопок трупа этого мамонта, откуда я и заимствую нижеприведенные сведения.

Весной 1901 г. имп. Академия наук получила известие, что на севере Якутской обл. на р. Березовке, правом притоке р. Колымы, в 320 км на северо-восток от г. Среднеколымска обнаружен в хорошей сохранности труп мамонта. Снаряженная Академией экспедиция под начальством О. Ф. Герца и с участием Е. В. Пфиценмейера доставила в Петербург как сам труп, так и остатки пищи, в нем найденные.

Труп мамонта находился на левом берегу р. Березовки в обрыве, на 35 м выше наблюдавшегося в то время уровня этой реки. Разрез берега представлялся в таком виде:

1)        Верхний слой земли, покрытый слоем мха, мощностью 30—52 см.

2)        Глинистая масса земли, состоящая на 2/3 из земли и на 1/3 из глины; толщина этой массы в среднем равняется 2 м, местами, однако, достигает 4 м и более; через эту массу тянутся слоистые пласты льда толщиной 15—18 см; сама масса смешана с камнями, корнями и кусочками дерева.         *

3)        Вертикальная ледяная стена, стоящая свободно выше места находки мамонта на протяжении 5 м, а в других местах даже 7 м.

Во втором слое, выше ледяной толщи, и был обнаружен мамонт.

Для выяснения того, каким образом погиб мамонт и к какому времени относится его существование здесь, весьма важно решение вопроса о геологическом возрасте слоев, в которых был найден мамонт, в особенности же упомянутого толстого слоя льда.

Как известно, вопрос об ископаемом льде севера Сибири является очень сложным и ему посвящена значительная литература. Барон Э. Толль на основании личных исследований и изучения литературы в конечном счете пришел к следующим заключениям:

«1. В лёдяной почве Сибири имеются различные типы каменного льда: а) современные образования, обусловленные климатическими условиями северной Сибири; лед в трещинах, в щелях, в тонких слоях в виде льда из воды или снега; Ь) четвертичный, а может быть, и новейший в виде остатка от прежних наледей в речных долинах; с) четвертичный лед типа новосибирского льда представляет лед из снега как остаток прежних ледников (материковый лед).

2.         Трупы мамонтов никогда не залегали во льду, но всегда в промерзлых глинистых или песчаных слоях, часто, однако, над ледяными массами.

3.         Ледниковый феномен доказан также и для севера Азии.

4.         Новосибирские и приянские мамонты по возрасту относятся к концу ледникового периода» (Толль, 1897а, стр. 132).

Однако А. Бунге (Bunge, 1902), который также изучал льды Новосибирских о-вов, смотрит на последние не как на ископаемые остатки от ледникового периода, а допускает их современное образование, благодаря тому что зимой под влиянием сильных морозов тундра растрескивается глубокими трещинами. Наполняющая их вода затем замерзает, попадая в глубокие слои почвы. Этот процесс, повторяясь в течение ряда лет, может привести к накоплению значительных подземных толщ льда.

Эти мнения относительно возраста новосибирских льдов представляют для нас тот интерес, что и на Новосибирских о-вах остатки мамонта нередки и покоятся, по свидетельству Э. Толля, К. А. Воллосовича и др., на толщах льда.

Что же касается собственно слоев льда по р. Березовке и отношения к трупу мамонта, то О. Ф. Герц говорит следующее: «По моему мнению, вся область обрыва располагается на леднике, находящемся в стадии исчезновения и в котором имелись глубокие прорезы, наполнявшиеся водой, спускающейся из тайги или с соседнего горного хребта и смешанной с землей, камнями и обломками деревьев; впоследствии эти наносы покрылись слоем почвы, на которой развилась, без сомнения, богатая растительность, служившая отличной пищей для мамонтов и других животных. Вопрос о том, была ли эта растительность тождественна с теперешней флорой, можно будет решить только тогда, когда остатки пищи, найденные в зубах и в желудке мамонта, будут исследованы по сравнению с растениями, собранными мною на обрыве. Упомянутый покровный слом в то время, вероятно, еще не обладал устойчивостью, позволяющей выдержать повсюду тяжесть тел мамонтов, вследствие чего наш мамонт провалился и упал в прорез, на что указывает как его положение, так и переломанные толстые кости, как например таза, правого предплечья и т. п. После падения мамонт пытался выкарабкаться, на что указывает характерное для выползающего животного положение обеих передних HOI, однако повреждения были настолько серьезны, что мамонту не хватило на это силы, и он вскоре околел. Выкопанная под трупом мамонта после освобождения его от окружающей почвы яма (в разрезе 4 м2) показала, что ледяная стена простирается далеко в глубину (по всей вероятности, еще под русло р. Березовки); в этой яме я нашел на глубине 1.7 м такой же лед, как и в верхней части ледяной стены» (1902, стр. 157—158). «Образование ледяной стены из нанесенного снега я считаю невероятным, так как вся гора обращена прямо на восток и в продолжение всего лета до такой степени подвергается влиянию солнечных лучей, что и более значительные массы снега должны были бы растаять вследствие влияния этих лучей, а также согревшихся масс камней соседнего горного хребта. Не видим ли мы здесь перед собой первичный, или, поЭ. Толлю (1897а), каменный лед, происходящий из прежнего ледяного покрова? Трудно допустить здесь образование ледяной долины (тарына), которая должна была бы достичь 50 м вышины, так как остановка воды, обусловливающая образование тарына, каковую я наблюдал, между прочим, на Охотском море, при глубине Березовки недопустима» (там же, стр. 158).

Однако А. И. Толмачев, изучавший березовский лед микроскопически, пришел к иному заключению относительно его происхождения. Строение льда показывает, что он «может быть лишь снежного происхождения и что по своим свойствам он более всего напоминает богатый газами белый лед глетчеров или даже фирновый лед» (1928, стр. 155—157). Рассмотрение же общей конфигурации местности в связи с залеганием льда заставляет отказаться совершенно от мысли видеть в почвенном льде на Березовке остаток древнего ледникового покрова, и поэтому необходимо искать другие объяснения его происхождения. По мнению А. И. Толмачева, здесь неприменима точка зрения А. Бунге, так же как и объяснение происхождения из «ледяных долин» А. Ф. Миддендорфа. Он полагает, что происхождение этого льда из скопившихся масс снега происходило следующим образом. «Обширное озеро, через которое протекает Березовка, мало-помалу выполняется ее осадками и исчезает, оставляя на своем месте котловину, заполненную осадками, сквозь которые река прорезывает русло свое. Зимой вся эта котловина покрыта глубоким снежным покровом, который к лету обыкновенно стаивает, за исключением участков, прикрытых илом, нанесенным разлившейся рекой или снесенным снежными водами с окружающих гор». «Продолжаясь из года в год, процесс этот поведет к образованию мощной залежи снежного льда со значительным горизонтальным протяжением» (там же). «Когда же ледяной слой покрывается глинистыми или другими какими-либо заносами, он приобретает особую стойкость против оттаивания. Нарисованный процесс не требует для своего объяснения каких-либо особенно резких изменений климата, ледникового периода и т. д. и, несомненно, во многих местах имеет, быть может, место и теперь. С другой стороны, ледяная залежь такого происхождения может быть очень древним образованием даже в геологическом смысле, как это мы и имеем для Березовки, так как несомненно, что при современных климатических условиях севера Сибири лед в условиях нахождения его на Березовке (исключив подмывание рекой) может и мог пролежать ряд тысячелетий без всяких изменений» (там же). «Если допустить; что лед на р. Березовке сплошной толщей идет до ее ложа, т. е. достигает мощности около 55 м, геологическая картина несколько изменится в деталях. Вместо сделанного выше предположения, что озеро, котловина которого имеется перед нами, было заполнено осадками р. Березовки, необходимым является другое, что оно было спущено и залежи снега начали скопляться на ее бывшем дне, по которому Березовка проложила свое ложе, или же что котловина представляется чисто речного происхождения, озером не была и отложение снега начинается, таким образом, на низкой речной террасе. Как в том, так и в другом случае суть явления не меняется и сам процесс образования залежей снежного льда представляет развитие данной выше схемы при условиях, очень благоприятных для этого, т. е. при наличности длинного ряда холодных и богатых осадками годов» (там же).

Далее, А. И. Толмачев, полагая, что мамонты паслись на лугах, развитых на наносах, покрывающих эти льды, думает, что мамонт мог завязнуть в болоте, не успев даже проглотить захваченной им пищи.

Все эти данные и соображения побуждают А. И. Толмачева считать, что «находка мамонта среди земляных пластов, налегающих на ледяные слои, едва ли дает право смотреть на те и другие как на два самостоятельных горизонта различной геологической древности» (там же), и весьма вероятно, «что мамонт мог быть свидетелем образования тех самых толщ льда, на которых находят теперь его трупы» (там же). «Исследования Герца показывают, что ледяные залежи были местом пастбища для мамонтов» (там же). Взгляд об одновременности отложений льда с существованием мамонтов был раньше высказан И. Д. Черским (1891).

В последнее время К. А. Воллосович   дает для Новосибирских о-вов несколько иную схему послетретичных слоев. Допуская для севера Сибири двукратное оледенение, он относит мамонтовый горизонт к межледниковой эпохе, льды же, его подстилающие, к первому оледенению. Горизонт с мамонтом и носорогом характеризуется более мягким климатом, когда такие древесные породы, как Betula alba * и Alnus fruticosa *, заходили на Новосибирские о-ва (Павлова, 1906).

Таким образом, мы видим, что в геологической литературе существуют различные мнения о возрасте мамонтового горизонта. Одни его считают за межледниковое образование, другие же за более молодое, послеледниковое. Нет также единства во взглядах на отношение мамонтов к ледниковым слоям, т. е. на вопрос, одновременно ли жили мамонты с отложением этих слоев, или же их существование относится к другому геологическому времени, чем образование льдов.

Еще менее ясны причины вымирания мамонтов. Хотя по этому поводу было высказано несколько мнений, но тем не менее нельзя не согласиться с М. В. Павловой, что «все вопросы ждут еще более подробного изучения тех сложных факторов, сумма которых побеждает и таких гигантов, как слон и носорог, сумевших выработать себе при передвижении на север теплый покров, и таких терпеливых животных, довольствующихся скромной пищей и переносящих значительный холод, как лошадь» (1906, стр. 39).

Ввиду этого понятен тот огромный интерес, который возбуждают остатки пищи из трупа березовского мамонта.

Эти остатки были найдены между коренными зубами левой стороны и главным образом в полости желудка. Взятая часть его содержимого составляла около 12 кг. Относительно же пищи между зубами О. Ф. Герц пишет: «По виду эти остатки не вполне пережеваны; они, очевидно, не содержат частиц игл сосны и лиственницы, а только остатки разных трав.

Отпечатки зубных складок на остатках корма отлично сохранились. Небольшое количество остатков пищи помещается и на хорошо сохранившемся языке» (1902, стр. 160).

Остатки пищи с зубов были помещены Герцем в ящик № XX, а часть желудка с содержимым в ящик № XXVII и в мешок «№4в ящике № XX. Древесные остатки, найденные, под левым задним бедром мамонта, были также привезены Герцем в том же ящике в мешке № 5.

В кургане, где был мамонт, встречены были также остатки древесины, а в других аналогичных земляных курганах Герц указывает хорошо сохранившиеся части Betula папа. К этому еще надо добавить, что это местонахождение мамонта находится среди лиственничной тайги. Фотографии Герца прекрасно это иллюстрируют. Нелишне при этом напомнить, что в настоящее время лес на Колыме спускается значительно ниже. По Г. Майделю, «вокруг Нижнеколымска растет еще в достаточном количестве лес» (1894, стр. 297).

Переходя теперь к изложению моих исследований остатков пищи мамонта, упомяну прежде всего, что содержимое желудка имело вид плотно спрессованного темно-бурого сена, мало пережеванного (1, а, б). Оно издавало характерный, довольно сильный запах. Главная его масса состояла из остатков стеблей и листьев, злаков и осок. Остатки пищи на зубах сохранились лучше, они еще меньше измельчены и несколько более светлого цвета.

Определение разобранного покойным М. С. Ворониным материала дало возможность установить с большей или меньшей достоверностью несколько видов как однодольных, так и двудольных растений. Результаты предварительного определения были сообщены И. П. Бородиным академику В. В. Заленскому, который их опубликовал в докладе 6-му Международному зоологическому конгрессу в Берне в 1904 г. (Salensky, 1904). Эти предварительные определения при дальнейшем изучении пришлось несколько исправить. Окончательно мы можем установить следующие виды растений в пище из желудка и на зубах березовского мамонта.

Остатки этого злака очень часты в содержимом желудка. Значительная часть его состоит из стеблей, иногда с остатками листьев, обыкновенно перепутанных между собой с другими растительными остатками. На верхней части стеблей часто хорошо сохраняется стержень соцветия, несущий со всех сторон короткие ножки колосков (2, б). Иногда можно видеть, что верхушка стерженька не обломалась, и поэтому можно восстановить длину всего сложного соцветия. Большинство соцветий было около 1.5 см длиной, но некоторые достигали почти 2.5 см. Хорошо сохранившихся колосков на стержнях нет, но среди растительной массы встречается много отдельных колосков в прекрасной сохранности, так что заметны как ость, так и волосистость колосковых чешуй. Все эти остатки столь мало разрушены, что позволяют с точностью установить принадлежность их к этому виду.

Отдельные колоски темно-бурого цвета, около 3 мм длиной и 1 или 1.5 мм шириной. Колосковые чешуи килеватые, почти совершенно прикрывают цветок, ланцетный и островатый, в нижней части связаны между собой, все покрыты волосками, особенно по килю. Часто волоски сломаны и смяты. В некоторых колосках сохранилась часть ости, которая выставляется из-за колосковой чешуи и по своим краям покрыта мелкими шишками.

Если приведенные примеры соцветия и отдельных колосков сравним с размерами соответствующих частей ныне живущего A lopecurus alpinus, то мы увидим, что по длине соцветия наши экземпляры ближе примыкают к экземплярам из лесной полосы, нежели тундры, так как тундровые экземпляры из Енисейской губ. и Якутской обл. имеют длину соцветия в 1—1.5 см, а соцветия экземпляров из более южных частей той же Якутской обл., а также Забайкалья и Иркутской губ. имеют до 2.5 и даже 3 см длины. Отдельные же колоски наши немного меньше колосков экземпляров из этих более южных мест. Однако нужно принять во внимание, что плоды, семена и тому подобные части растений в полуископаемом состоянии обыкновенно становятся несколько меньше. Наши колоски еще отличаются от колосков с гербарных экземпляров и немного меньшей волосистостью, но вряд ли это является существенным, так как часть волосков, о чем я уже сказал выше, поломалась и даже могла вовсе отпасть. Во всем же прочем нет разницы между теми и другими.

В настоящее время A. alpinus растет часто по всему течению р. Колымы. Доктор Августинович находил его по берегам вплоть до устья этой реки (Trautvetter, 1878). А. Каяндер (Cajander, 1903) указывает это растение для более сухих поемных формаций по Лене (например, севернее устья р. Алдана в формации Equiseteta arvensis), а также и в тундре близ устья Лены (Cajander, 1903). Вообще же в арктической области А. alpinus довольно широко распространен, встречаясь как в Северной Америке, так и в Евразии (Шпицберген, Земля Короля Карла, Земля Франца Иосифа, Колгуев, Новая Земля, Вайгач), азиатское побережье Ледовитого океана (от Карской тундры до Чукотского п-ова) (Ostenfeld, 1902). В лесной полосе оно также заходит далеко на юг; так, Н. Турчанинов (Turczaninow, 1842—1845) приводит его для Даурии, А Максимович для р. Шилки (Комаров, 1904).

Колоски этого злака очень часты в содержимом желудка и обыкновенно прекрасно сохранились. Сложных соцветий не встречено, но, по-видимому, часть стеблей и листьев общей массы принадлежит этому растению.

Колоски длиной 2.5—3 мм, причем попадаются закрытые и открытые; в последнем случае видны весьма хорошо сохранившиеся цветочные чешуи. Закрытые колоски 2 и 2.5 см шириной, характерной обратно- яйцевидной формы, сплюснутые с боков, несколько клиновидные к основанию. Колосковые чешуи в виде глубокой лодочки с резко выделяющейся по килю жилкой, которая при разрушении колоска особенно бросается в глаза. Обе колосковые чешуи одинаковой длины и своими крутозагнутыми внутрь вершинами обращены друг к другу. В раскрытых колосках за колосковыми чешуями обыкновенно видны только две цветковые чешуи, которые расходятся своими вершинами, но основанием одна вставлена в другую. На нижней цветковой чешуе ясно заметна более сильная килевая жилка и по две с каждой стороны более слабые жилки. Килевая жилка на верхнем конце чешуи удлиняется в коротенькую ость, которая приблизительно равна 1/6 длины цветковой чешуи, однако пушистость, обыкновенно встречающаяся на спинке нижней цветковой чешуи, на наших экземплярах не сохранилась. Таким образом, наши колоски во всем сходны с колосками ныне живущей Beckmannia eruciformis. И еслй колоски из желудка мамонта лишь немногим меньше колосков с гербарных экземпляров, то это объясняется вышеуказанным общим свойством полуископаемых растительных остатков. Длина колосков у гербарных экземпляров равна приблизительно 3 мм, а ширина 2.5—3 мм.

В настоящее время В. eruciformis распространена на р. Колыме широко и растет по берегам водоемов и болотам (Trautvetter, 1878). По А. Каян- деру (Cajander, 1903), она очень распространена в долине р. Лены, где не только входит в состав многих формаций, но и самостоятельно образует формацию Beckmannieta eruciformis на заливаемых местах или по берегам водоемов. Вообще же это растение имеет обширную область распространения. В арктической области хотя К. Остенфельд (Ostenfeld, 1902) и не указывает для нас в Азии другого места, кроме р. Колымы, но В. eruciformis отмечена С. Соммером по Оби. О характере ее местообитания у него мы читаем: «Nonnunquam in turfosis numidis tundrae, sed praesertim ad ripas, in insulis et terris submersis regionis septenstrionalis ubi vulga- tissima est et gregaria, saepe sola prata extensa constituens»   (Sommier, Carex lagopina Wahlenb.: a — общий вид соцветий и верхушек стеблей, б — мешочки и орешки; Graminearum gen. etsp.: в — часть соцветия; Hordeum violaceum Boiss.: г — колоски и части сложного колоска; Bechmannia eruciformis (L) Host. var. baicalensis* V. Kusnez.: д — колоски; Carex sp.: e — мешочки, ж — орешки; Ranunculus acris L.: а — семечки.1896, стр. 105). Общая область распространения В. eruciformis охватывает Северную Америку, юг Европы, большую часть Европейской России (не отмечена для севера), почти всю Сибирь, Японию, Северный Китай и Монголию.

Остатки этого растения очень часты в содержимом желудка. Кроме нескольких очень хорошо сохранившихся частей сложного колоса, где прекрасно видно общее расположение колосков, часто находим одни стерженьки с плохо сохранившимися обрывками колосков или даже без них. Даже встречаются в общей массе и отдельные колоски. Строение колосков и их расположение на стержне не оставляют сомнения, что мы имеем перед собой именно этот вид. Как общие соцветия, так и отдельные колоски несколько меньшей величины, чем у типичной южной формы. Однако нужно заметить, что длину всего соцветия определить не удалось, так как не встречено необломанных сложных колосков.

Колоски на общем стержне сближены и расположены гребенчато по обе стороны. Стержень коленчатый, расстояние между двумя расположенными на одной стороне выступами, на которых сидят колоски, равно 2—2.5 мм (у. экземпляров Оленина с Лены в Якутской обл. у ст. Столбы то же расстояние равно 2.5—3 мм). Стержень почти голый и гладкий. У многих колосков сохранились только колосковые чешуи, у ныйе растущих экземпляров точно так же после распадения колоска еще долго остаются эти чешуи. Колосковые чешуи около 5 мм длиной, при основании довольно широкие, а затем к верхушке постепенно утончающиеся и вытягивающиеся в ость, которая иногда хорошо сохраняется и тогда по длине больше половины несущей ее чешуи. По спинке чешуи покрыты волосками, средняя жилка их сильно выдается, боковых не заметно. Определение числа цветков в колоске затруднительно, так как вполне целых колосков нет. В одном колоске ясно были видны три цветка, но возможно, что их было больше, так как некоторые уже могли отвалиться. Цветочные чешуи острые, волосистые и с малозаметными жилками.

При сравнении размеров наших экземпляров с экземплярами из Якутской обл. бросается в глаза, во-первых, немного меньшая длина колосковых чешуй (у экземпляров Оленина они равны 5.5—6 мм) и меньшая толщина всего сложного колоса. У наших экземпляров она равна 6—8 мм, у экземпляров Оленина — 10—14 мм. Эта разница отчасти объясняется меньшими размерами чешуи, а главным образом тем, что наши экземпляры были почти отцветшими, и, кроме того, сильно спрессованными в желудке.

Нахождение этого растения здесь представляет очень большой интерес. Не только в арктической области оно нигде не известно, но, насколько мне удалось выяснить, оно очень редко и для Якутской обл. Я нашел в Академии наук лишь гербарные экземпляры этого растения, собранные Олениным около ст. Столбы по Лене и на р. Амге. П. Н. Крылов (1914) указывает его в южной части Якутской обл. (по р. Чаре в Витимо-0лек- минском крае). Ближе к Колыме это растение пока не известно. Вообще же А. cristatum* является степным растением, широко распространенным по степям Даурии, а также встречается оно и в Иркутской губ. Общая область распространения этого растения захватывает Южную Европу (в Европейской России оно приурочено к степной полосе), Южную Сибирь, Туркестан, Джунгарию, Тянь-Шань и Монголию. Нужно, однако, заметить, что на протяжении этой большой области наше растение дает географические формы, которые ждут еще подробного изучения. Было бы крайне интересно выяснить отношение ископаемого A. cristatum* к этим географическим формам, однако мне не удалось этого сделать. Пока лишь есть основание думать, что экземпляры из желудка мамонта не вполне тождественны как европейской, так и восточносибирской формам.

Остатки этого растения очень часты в содержимом желудка в виде как отдельных колосков, так и частей сложных колосьев. [Целых сложных колосьев не удалось найти, но обломанные части нередки. Колоски сохранились прекрасно, они сидят по три вместе на стержне. Расстояние между местами их прикрепления по одной стороне стержня около 2 мм. Стержень голый. Колоски несут только щитовидные кроющие чешуи, причем две щетинки среднего колоска равны между собой и длиной около 5 мм. Боковые колоски меньшей величины и сидят на ножке длиной около 1.5 мм; кроющие его колосковые чешуи прикрепляются посредине этой ножки; они также около 5 мм длиной и поэтому немного превышают колосковые чешуи среднего колоска, по краям мелко шиповаты. Средний колосок длиной около 6—6.5 см. Наружная цветковая чешуя среднего колоска постепенно утончена в ость, которая длиной около 1.5—2 мм; эта же чешуя у боковых колосков несколько короче. Ость усажена мелкими шипикамп. Наши экземпляры совершенно ничем не отличаются от экземпляров этого вида из Якутской, Иркутской и Забайкальской областей.

У авторов, писавших о сибирской флоре, этот вид до сих пор приводился под именем Hordeum pratense L.* или, что правильнее, Н. pratense Huds.* и затем Н. secalinum Schreb.* Однако оказывается, что в Сибири настоящий Н. secalinum Schreb.* (=Н. pratense Huds.*) не встречается, а там широко распространен описанный первоначально на Кавказе Н. vio- laceum Boiss et Huet, который, впрочем, еще раньше был выделен Три- ниусом в разновидность Н. secalinum Schreb. var. brevisubulatum Trin.*

По p. Колыме, судя по статье Е. Траутфеттера (Trautvetter, 1878), это растение теперь не встречается. Из видов рода Hordeum он приводит только Н. jubatum L., к которому я и предполагал сперва отнести исследуемые остатки. Однако впоследствии, изучив их внимательнее, ясно увидел, что они могут принадлежать только Н. violaceum Boiss et Huet. По А. Каяндеру, это растение (syn. Н. pratense*) нередко встречается по Лене южнее устья Алдана. Оно входит в некоторые формации по пойме, а также образует и самостоятельные формации. Каяндер указывает его для следующих формаций: Triticeta repentis, Schedonoreta inermis, Equiseteta arvensis, Elymeta dasystachyos, Galieta veri, Lineta perennis, Lychnideta sibiricae, Onobrychideta arenariae, Rumiceta acetosae, Cari- ceta acutae, а также на весьма сухих травяных местах (die Associationen der trocknesten Stellen der Grasfluren), где живет и суслик (Spermophylus eversmanni). Относительно же условий и характера его самостоятельных формаций Каяндер пишет следующее: «Die Hordeeten sind unter alien uberschwemmeten Wiesen des Lena-Thales die wichtigsten. Sie bedecken oft sehr grosse Areale auf schwach gyttjabemengten Sandboden. Hordeum bildet Bestande von etwa 80—90 cm. Hone und von einer characteristischen braunen Farbe. Das Gras ist dtinn und weich».  (1903, стр. 122). Касательно сопутствующих этому растению в этой формации видов Каяндер пишет: «Die Hordeeten sind bisweilen relativ rein, gewohnlich aber ist die Anzahl der beigemischten Arten grosser, als in den bisher beschriebenen Associationen. Von den Grasern scheint Poa subfastigiata nie zu fehlen sehr hafig ist ferner Poa pratensis, beinahe abenso haiitig Alopecurus nigricans Schedonorus inermis, Festuca rubra, Triticum repens, hauftig Beckmannia, Heleocharis palustris*, Carex caespitosa, C. acuta, hauftig Calamagrostis neglecta, M. phragmitoides, Carex stenopylla, С. disticha, selten C. preudocura- ica and C. maximowiczii»  (Cajander, 1903, стр. 124).

В арктической области Н. violaceum не встречается. По крайней мере К. Остенфельд (Ostenfeld, 1902) в своей «Flora arctica» его не приводит. Наиболее северным пунктом, по-видимому, является Туруханск; так, Н. Шейтц пишет «Turuchansk in terra nuda in ipsaurbe»  (Scheutz, 1888, стр. 182). Вообще же в Сибири это растение луговое, попадающееся также на более влажных степных местах.

Сюда, по-видимому, относятся довольно часто встречающиеся остатки злака в виде ветвистых частей соцветия. Общий характер веточек сложного метельчатого соцветия заставляет их отнести к Agrostis sp.; это же подтверждают и обрывки колосков на некоторых веточках. Но установить вид не представляется возможным. Встречены только в содержимом желудка.

Сюда я отношу остаток соцветия злака, изображенный на 3, е. Плохая его сохранность не дает возможности определить точнее. Весьма вероятно, что часть стеблей и листьев из содержимого желудка и с зубов принадлежит этим злакам. Изображенная веточка находилась в содержимом желудка.

Остатки этой осоки часты в содержимом желудка. Встречаются как хорошо сохранившиеся соцветия с почти зрелыми плодами, так и отдельные мешочки и орешки. Общая форма соцветия, затем мешочки, орешки и кроющие чешуи вполне сходны с наблюдаемыми у ныне живущих экземпляров. Из свойственных этому виду трех колосков в соцветии только один раз были встречены все сохранившимися, чаще же осталось всего один или два; тем не менее в этих случаях почти всегда можно было заметить следы недостающих колосков.

В колосках часто сохранились мешочки. Много их встречается также отдельно. Они вполне типичны, яйцевидной формы, постепенно сужены в носике, гладкие, к основанию также немного сужены, около 3 мм длиной. Носик обыкновенно хорошо сохранился, также заметны слегка жилки. Орешки в большом числе встречаются как в мешочках, так и отдельно; они матовые, овальной или овально-яйцевидной формы, иногда почти круглые плоские (чечевицеобразные), обыкновенно одна сторона более плоская, чем другая, величиной в 2.8—3 мм. В размерах всех этих частей нет разницы с экземплярами, ныне живущими. На основании того, что особенно много встречено отдельных мешочков, колоски же большей частью были пусты, а плоды вполне зрелы, следует, что соцветия, вероятно, от большинства стеблей отпали, стебли же из общей массы содержимого желудка в значительной части принадлежат этому растению.

С. lagopina* Е. Траутфеттер (Trautvetter, 1878) не указывает в своей «Flora Kolymensis». Тем не менее эта осока является распространенной по всему северу Сибири, где доходит до берегов Ледовитого океана. Об условиях ее местообитания мы читаем у Г. Кюкенталя следующее: «Агк- tisch-alpin. An feuchten grasigen oder kiesigen Stellen des hohen Nordens und der Hochgebirge Europas» (Kiikenthal, 1909, стр. 213).  Общая область распространения такова по Г. Кюкенталю: северная часть Евроши и высоты Карпат, Альп, Пиренеев, Испании, Португалии и, кроме того, на одном торфянике в западной Пруссии; затем Сибирь от побережье Ледовитого океана (от Карского моря до Чукотского п-ова) до Забайкалья, Буреинских гор и Камчатки, Ост-Индия, Северная Америка и Нова* Зеландия (Южный остров).

Среди остатков вышеописанной осоки нередко были находимы в содержимом желудка мешочки, а чаще орешки, принадлежащие виду осокж, точнее не определенному. Мешочки 3.2—4.0 мм длиной, с более длинным носиком, чем у С. lagopina Wahlenb*., почти незаметными жилками- Орешки овальные или яйцевидные, 1.7—2 мм длиной, почти плоские, матовые.

В содержимом желудка были найдены всего три хорошо сохранившиеся семянки. Их общая форма, маленький малозагнутый носик, а также мелкоячеистая структура поверхности заставляют отнести их к Ranunculus acris L. По величине же эти семянки немного более крупны, чем у типичной формы этого вида лютика, а именно они длиной около 4.4 мм и шириной около 3.5 мм. Однако такие семянки иногда попадаются и среди ныне живущих видов.

Как известно, среди этого вида устанавливается несколько разновидностей, трудноотличимые по плодам. Поэтому решить, к какой из разновидностей принадлежат наши семянки, не представляется возможным.

В «Flora riparia Kolymensis» Е. Траутфеттера (Trautvetter, 1878) это растение приводится для нескольких мест по р. Колыме. А. Каяндер (Cajander, 1903) указывает его распространенным по среднему и нижнему течению Лены. В формации Hordeetum pratensis встречается оно очень часто, так же как по другим не слишком влажным формациям. Его нет, например, в формации Beckmannietum eruciforims. Общая область распространения этого вида очень велика. Захватывая всю Европу и Сибирь, она доходит до Крайнего Севера, распространяясь также на Китай, Японию, Монголию и Северную Америку. Однако на этом протяжении вид сильно варьирует и распадается на разновидности, считаемые некоторыми за самостоятельные виды (Комаров, 1904, стр. 297—298).

В содержимом желудка встречено несколько кусков (обрывков) этих бобов; некоторые были достаточно велики и хорошо сохранились. В остатках с зубов найдено таких же 8 целых бобов в очень хорошей сохранности, даже остались местами волоски. Хорошо сохранившиеся бобы длиной в 1.6—1.9 см и шириной в 5 мм имеют загнутый кверху носик, гладкую поверхность, так как волоски сохранились лишь в редких случаях. Перегородка ясно выражена и образована только брюшным швом, спинной шов не вдается вовсе внутрь. Боб сидит на весьма короткой ножке, иногда незаметной. При основании его сохранились обрывки чашечки. Эти признаки заставляют отнести находку к Oxytropis sordida (Willd.) Trautv.

E. Траутфеттер для Колымы не указывает этого вида. А. Каяндер (Cajander, 1903) для Лены в упомянутой выше работе ограничивается только названием Oxytropis sp. Общая область распространения этого вида, по А. Бунге (Bunge, 1874), такова: Лапландия, Земля Самоедов, Новая Земля и арктическая Сибирь до Енисея и Таймыра. Однако точно установить ареал этого вида довольно трудно, так как он часто смешивался и смешивается с О. campestris (L) DC., который указывался в Сибири и восточнее Лены. По Н. Шейтцу (Scheutz, 1888), О. sordida встречается не только в арктической и субарктической областях, но и в лесной, в северной ее части. Растет это растение по более сухим местам.

Кроме этих перечисленных видов, были встречены остатки еще двух растений, которые, однако, не удалось точно определить. Несколько семян напоминали семена Papaver nudicaule L., а три маленьких плодика были похожи на орешки Thymus serpyllum L. Однако точно установить это не удалось.

На поверхности кусков содержимого желудка были найдены три прекрасно сохранившихся мешочка осоки, принадлежащие Carex pulla Good.* (С. vesicaria L. ssp. saxatilis L.* по Г. Кюкенталю) (Kiikenthal, 1909). Эти мешочки имели столь свежий вид, что я не решился поместить их в приводимый выше список, так как у меня явилось подозрение, не попали ли эти мешочки на поверхность пищи при раскопках мамонта и взятии приведенной части содержимого желудка. Это тем более вероятно, что раскопки О. Ф. Герцем проводились в такое время, когда на почве могли быть в изобилии плоды этой осоки. Е. Траутфеттер (Тга- utvetter, 1878) для берегов Колымы из нескольких мест приводит С. pulla Good.* var laxa Trautv., и вообще этот вид обыкновенен для арктической и субарктической областей.

Из содержимого же мамонта профессор В. Бротерус (в Финляндии) определил два вида мхов: Нурпит fluitans Hedw.* (5 веточек) и Aula- comnium turgidum (Wahlenb.) Schwaegr. (1 веточка). Относительно Нурпит fluitans * С. Линдберг и X. Арнель (Lindberg, Arnell, 1889) в своей известной работе о мхах северной Азии замечают, что это растение «am Jenisei in den Siimpfen nordich von 63°30' n. BR. gemein».  В Европе этот мох в более северной части ее обыкновенен по болотам. Aulacomnium turgidum, хотя и не приводится этими авторами, но, по-видимому, случайно не был ими собран, так как среди мхов, собранных в Карской тундре мною и в бассейне р. Тунгира Олекминского окр. Якутской обл. мною с Г. И. Поплавской, много экземпляров было определено В. Бро- терусом как Aulacomnium turgidum (Wahlenb.) Schwaegr. Во всяком случае оба мха принадлежат к распространенным видам как в лесной, так и в тундровой областях.

Кроме того, найдено 3 маленьких кусочка веточек древесных растений (около 3—5 мм длиной), которые не удалось точно определить. Можно лишь сказать, что они принадлежали лиственной кустарниковой породе.

Мною уже выше было упомянуто, что О. Ф. Герц (1902) привез несколько кусочков древесины и коры из-под мамонта и из породы, среди которой лежал мамонт. Так как есть полное основание допускать, что эти остатки одновременны с мамонтом, то их изучение представляло большой интерес. Эти остатки прекрасно сохранились и не только не окаменели, но так же хорошо резались бритвой, как и свежая древесина. По своей плотности они также существенно не отличались. Здесь удалось определить следующие древесные породы.

Среди имеющихся кусков два из них принадлежали ветвям и два — корням лиственницы. При определении этих остатков я встретился со следующим затруднением. Как известно, лиственница очень похожа на ель по анатомическому строению своей древесины. Поэтому пришлось особенно тщательно изучить строение древесины привезенных Герцем кусков из-под мамонта, тем более что констатирование здесь ели представляло бы выдающийся ботанико-географический интерес.

Еще в 1872 г. появилась работа И. Шредера (Schroder), где этот автор констатирует сходство древесины ели с древесиной лиственницы и дает некоторые отличительные признаки в строении сердцевинных лучей, которые, впрочем, отрицались большинством последующих авторов. В 1893 г. появилась весьма обстоятельная работа Д. Бургерштейна (Bur- gerstein), где автор на основании изучения большого материала пришел к выводу, что между древесиной ели и лиственницы существуют только количественные отличия, которые, однако, позволяют нам не только определить принадлежность данной древесины к той или другой породе, но даже к той или иной части дерева — стволу, корню или ветвям. Им дается дихотомическая таблица для определения, построенная на этих признаках. В 1905 г. опубликовал свою работу В. Готан (Gothan); им выдвигается новый отличительный признак. Именно он утверждает, что у Larix в конце каждого годичного слоя постоянно находится древесная паренхима, чего не бывает у Picea. Однако на эту работу вскоре последовало возражение Бургерштейна, который совершенно отрицает за этим признаком его диагностический характер. В 1906 г. появились еще две работы, посвященные, между прочим, и этому вопросу. В первой из них автор Ф. Тасси (Tassi, 1906) указывает на разницу в строении наружных стенок краевых клеток сердцевинных лучей у Picea и Larix. У первой стенки с внутренней стороны мелко зазубрены, тогда как у второй гладки. JI. Пиккиоли (Piccioli, 1906) во второй работе, кроме этого признака, еще указывает, что у Larix клетки, окружающие смоляные ходы в древесине, сильно утолщены, чего не бывает у Picea.

Просмотренный мной большой материал по древесине ели и лиственницы как корня, так и ствола и ветвей показал, что наиболее надежны признаки Бургерштейна. Признаки же итальянских авторов для наших целей не имеют значения, так как, во-первых, признак Тасси не является строго свойственным только ели, встречаясь часто и у лиственницы; во-вторых, утолщенность клеток смоляных ходов также, по-видимому, часто не резко выражена и, кроме того, она плохо заметна на ископаемой древесине.

Кроме признаков Д. Бургерштейна, работая по определению древесины ели и лиственницы, я пользовался еще признаком, насколько мне известно, до сих пор не указанным в литературе. Этим отличительным признаком уже в течение ряда лет пользуются успешно студенты имп. Лесного института при упражнениях по определению древесины по анатомическим признакам. Этот признак состоит в том, что у лиственницы наружные стенки краевых клеток сердцевинных лучей сильно волнисты, тогда как у ели эта волнистость выражена слабо или вовсе не заметна.

Так как на практических занятиях пришлось просмотреть несколько тысяч препаратов, то можно утверждать, что этот признак может служить надежным отличием древесины ели от лиственницы. Он с равным успехом применим как к стволовой, так и корневой древесине; несколько менее резко выражен он в ветвях. 5, а, изображает строение клеток сердцевинных лучей у ели, а 5, б, то же у лиственницы. Оба рисунка сделаны при помощи рисовального прибора Аббе при одном и том же увеличении.

Указанные признаки дают возможность однако, установить лишь род, но не вид лиственницы.

Как характер коры, так и строение древесины заставляют отнестм эти куски к Betula alba L.* Приходится, однако, ограничиться таким общим определением, так как установить более точно вид нельзя, хотя, судя по коре, можно здесь предполагать скорее всего какую-либо форму из вида В. verrucosa * (Сукачев, 1914а). Всего имеется два куска. В древесине прекрасно сохранились сосуды и ясно заметно лестничное про- дырявливание их.

Единственный кусок коры, который имеется в коллекции, принадлежит, судя по анатомическому строению, к роду Alnus. Установить точно вид, однако, трудно. Если же основываться на том, что сейчас во всем районе р. Колымы растет только Alnus fruticosa Rupr.*, то можно думать, что и наш кусок коры принадлежит этому виду.

Все вти три породы растут и ныне в бассейне р. Колымы и по р. Березовке, будучи вообще распространенными от северных пределов леса до южных степей.

(Итак, удалось с достоверностью установить в остатках пищи березов- ского мамонта следующие виды растений: Нурпит fluitans *, Aulacomnium turgidum, Alopecurus alpinus, Beckmannia eruciformis,  Agropyrum cristatum*, Hordeum violaceum, Carex lagopina *, Ranunculus acris, Oxyt- ropis sordida.

Оставляя в стороне неточно определенные остатки, мы можем сделать следующие выводы из рассмотрения результатов этого определения.

1.         На зубах найдены остатки Hordeum violaceum и Oxytropis sordida, которые присутствуют и в содержимом желудка. Отсюда следует, что остатки на зубах одновременного происхождения с содержимым желудка и представляют собой не проглоченную мамонтом пищу, а не попали сюда в более позднее время.

2.         Главная масса пищи состоит из остатков злаков и осок. Другие виды не играют почти никакой роли. Остатков хвойных в виде игл или древесины вовсе не найдено, так же как и ветвей других пород. Маленькие три кусочка могут не идти в счет. Поэтому можно сделать вывод, что бере- зовский мамонт питался не хвойными растениями, как раньше думали, а главным образом луговыми травами.  Окончательная обработка материала из содержимого желудка подтверждает этот вывод, который был сделан академиком В. В. Заленским (Salensky, 1904) и И. П. Толмачевым на основании моих предварительных определений этих остатков в 1902 — 1903 гг. Господство луговых форм в пище, как-то: Alopecurus alpinus, Beckmannia eruciformis, Hordeum violaceum и Carex lagopina * — делает вполне верным заключение А. И. Толмачева, что мамонт был «по преимуществу травоядным животным, жителем лугов, можно сказать, заливных, какими и явились террасы, покрывающиеся роскошной растительностью, несмотря на слой подстилающего льда» (Толмачев, 1928). Приходится думать, что мамонт пасся на лугу, где были пониженные места с Beckmannia eruciformis, Нурпит fluitans* и более повышенные, достаточно сухие, где могли расти Agropyrym cristatum*, Oxitropjis sordida, Ranunculus acris и попадался среди зарослей Alopecurus alpinus, Hordeum violaceum и Carex lagopina* по местам со средней влажностью. Такое представление о луге, на котором находил себе пищу березовский мамонт, соответствует характеру лугов по Лене выше устья Алдана, описанных А. Ка- яндером (Cajander, 1903).

3.         Нахождение остатков древесных пород под мамонтом, да и самое местоположение мамонта на обрыве говорят, что мамонт пасся не на том месте, где он погиб. Большинство растений из его пищи не росло на склоне обрыва и не росло вместе с древесными породами.

4.         Нахождение зрелых плодов осок, злаков и других растений говорит, что мамонт погиб во вторую половину лета. Но так как колоски осок еще не все осыпались, а также не обвалились плоды Beckmannia ericiformis и Hordeum violaceum, то можно предполагать, что мамонт погиб во вторую половину июля или в начале августа.

5.         Относительно же наиболее интересного вопроса о характере климатических условий эпохи мамонта состав его пищи дает мало определенных указаний. Из девяти точно установленных видов указаны растущими по р. Колыме следующие три вида: Alopecurus alpinus, Beckmannia eruciformis и Ranunculus acris. Что же касается Нурпит fluitans *, Aulacomnium turgidum и Carex lagopina * то эти виды почти наверное там найдутся, когда флора тех мест будет лучше изучена. Больший интерес представляют Agropyrum cristatum *, Hordeum violaceum и Oxytropis sordida. Однако на основании нахождения О. sordida нельзя делать никаких заключений, так как я уже выше отмечал, что распространение этого вида в настоящее время еще крайне мало изучено. Hordeum violaceum, по-видимому, распространен только южнее Колымы, однако мы видим, что он доходит до устья Алдана и до Туруханска. Поэтому его прежнее нахождение на Колыме еще не может свидетельствовать об изменении с того времени климатических условий, тем более что, как мы видели, это растение, и теперь имея огромную область распространения, растет при разных климатических условиях.

Неожиданностью была лишь находка Agropirum cristatum*, растения, которое мы привыкли считать за степное. Это единственное растение, которое могло бы говорить о том, что климат во времена мамонта был более теплым и сухим. Однако такой определенный вывод сделать было бы дока рискованно. Во-первых, для такого заключения мало одного растения, тем более что мы знаем, как причудлива бывает форма ареала растения; во-вторых, и ныне по Лене идут на север многие степные растения {см. вышеприведенную работу: Cajander, 1903), будучи здесь, по-видимому, оторваны от своего главного ареала; наконец, в-третьих, А. cristatum* и теперь указан для средней части Якутской обл. на р. Амге. Хотя известны наиболее северные местонахождения A. cristatum* и значительно южнее Колымы, но нужно помнить, как мало изучен северо-восток Сибири даже в систематическом отношении. Особенно это относится к таким группам растений, как злаки и осоки, которые неспециалистами-ботаниками мало собираются, а специалистов-систематиков почти не было восточнее р. Лены.

Таким образом, состав флоры пока не дает основания решительно утверждать, что климат во время существования мамонта был теплее. Но, может быть, растительные остатки могут окончательно установить неизменяемость климата со времени эпохи мамонта? Однако мы видели, что большинство определенных видов являются широко распространенными, что они, имея часто циркумполярное распространение и встречаясь от тундры до степей, могут произрастать при различных климатических условиях. Поэтому, если основываться на отдельных видах, то нельзя также судить о неизменности климата. Если же мы примем во внимание всю совокупность видов, и в особенности то, что вместе с мамонтом росли здесь лиственница, береза и ольха, то вправе будем заключить, что климат в то время был не суровее нынешнего. Был ли он теплее, или таким же, как теперь, это остается открытым вопросом. Во всяком случае, если даже он и был теплее, то эта разница не была велика и общий характер флоры мало отличался от современной.

Тот факт, что в приведенном списке наряду с арктическими видами фигурируют и степные, не может казаться странным, так как и теперь по Лене и в других местах в Сибири такую смесь можно встретить очень часто.

6. Ничего не дают эти растительные остатки и для установления времени, в какое жил мамонт. Хотя определяемая флора весьма близка по составу к современной по р. Колыме, однако это не дает права категорически утверждать, что мамонт жил в послеледниковую эпоху. Мы знаем, что флора межледниковых эпох вообще очень мало отличалась от современной.

Также остается открытым вопрос о причинах вымирания мамонта.

Таким образом, исследование остатков пищи березовского мамонта дало очень ценные факты для выяснения вопроса, чем питался мамонт, но мало говорит о климате эпохи мамонта и пока ничего не дает для установления геологического возраста этого животного.

К содержанию книги: ПРОБЛЕМЫ БОЛОТОВЕДЕНИЯ, ПАЛЕОБОТАНИКИ И ПАЛЕОГЕОГРАФИИ