ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Начало и вечность жизни.

Огромное научное значение — первостепенное для изучаемых нами явлений геохимии — имеет учение о самопроизвольном или первичном зарождении организмов — generatio spontanea s. acqnivoca. Это учение отрицает единообразное происхождение всех организмов от себе подобных, всего живого из такого же живого, и допускает многоразличные способы зарождения живого организма. На протяжении многовековой истории науки эти способы зарождения получили различные названия, длинный список которых, отчасти как memento погибших идей, восстает перед нами из архивов истории — generatio spontanea, aviginaria, acquivoca, primaria, primigena, primitiva automatica, аутогония, архигония, архибиоз, абиогенез, гетерогенез ...

Только в форме этого учения странным образом научная работа подходит к основному для понимания геохимических процессов вопросу о соотношении между живой и мертвой природой, вопросу о том, есть или нет непроходимая — в природных процессах — грань между этими двумя формами вещества — вещества косного и вещества, охваченного жизнью. В истории человеческого сознания этот вопрос, связанный в свою очередь логически с еще более глубокой проблемой о сущности жизни, до сих пор является почти всецело уделом философского или религиозного творчества. Этим самым он в своей общей форме, в сознательном, планомерном изучении, охватывается лишь философскими и религиозно-поэтическими формами достижения истины — логическими построениями разума и поэтическими или проникновенными вдохновениями сознания.

Исторически сложилось так, что этот вопрос в области научной мысли прямо не ставится, разрабатывается только попутно. Его разрешение научным путем ищется — при изучении явлений зарождения организмов. Он должен при этом выявиться как следствие той или иной формы зарождения. Уже в течение почти трех столетий в науке поставлен вопрос о том, как зарождается отдельный организм, является ли он всегда производным другого такого же организма, или же в некоторых случаях может появиться независимым от таких же организмов путем. Если бы оказалось, что всякий живой организм всегда в природе может происходить и происходит из такого же организма и никогда организм не может возникнуть впе организма, путем какого-нибудь своеобразного процесса, возникшего в косной материи,— тем самым было бы доказано, что между живой и мертвой материей в природных процессах есть непроходимая грань и что мы должны искать научное объяснение этого различия. Этим путем, таким образом, совершенно не касаясь философских и религиозно-поэтических обобщений, мы должны были бы вплотную научно подойти к вопросу о коренном различии между живым и мертвым, которое должно, конечно, проявляться в нашем научном представлении о Природе.

Наблюдая ход истории мысли в этом вопросе, мы сразу сталкиваемся со своеобразным, можно сказать парадоксальным, явлением. Неуклонно, в течение всего времени, когда вопрос о зарождении организма был ноставлен в науке, начиная с начала XVII в.— мы видим, что всегда он решался в науке однообразным путем — всегда и неуклонно, без существенного исключения, приходили к заключению, что живой организм происходит от живого же организма, и все те случаи, когда предполагался какой-нибудь другой процесс, оказывались неверными и получали иное объяснение. В этом заключается вся история этого вопроса.

И вместе с тем постоянно и неуклонно человеческая мысль выдвигала новую область явлений, куда переносила создание живого организма непосредственно из косной материи и, несмотря на все противоречия трехсотлетнего опыта человечества, глубокая вера в возможность этого процесса незыблемо существует в человеческом сознании и могущественно влияет на научную мысль, до сих пор живо сказывается в научной работе. Все так же живо по существу стоит вопрос о происходящем или происходившем ког- да-то у нас на Земле превращении в живой организм мертвой, косной материи, как он стоял 2200 лет назад перед Аристотелем. И едва ли ошибочным является впечатление, что мы нодходим к новой вспышке учений о произвольном зарождении, которая опять отбросила область, ей доступную, за пределы точно изученного царства организмов. Как бы то ни было, нельзя считать окончательно научно решенным вопрос о существовании — или отсутствии — гетерогенеза или абиогенеза по отношению ко всем доступным нам проявлениям живого.

В связи с этим в науке не поставлен до спх пор прямой вопрос и о причинах коренного различия между живым и мертвым веществом, и, наоборот, считается научно правильным исходить во всей работе в этой области из постоянно опровергаемого научным опытом представления о том, что нет в природных процессах резкого отличия между живой и косной материей.

Причиной такого странного явления в истории идей является то, что научное мировоззрение каждого времени отнюдь не является результатом только одной научной мысли и научного творчества. Оно проникнуто и охвачено созданиями объединенного знания — здравого коллективного смысла, философского искания, религиозного переживания, поэтического вдохновения. Под их влиянием идет научная работа и направляется научная мысль — причем в сущности только благодаря помощи со стороны, проникновению научно создаваемой картины другими созданиями человеческого гения, создается возможность цельного научного представления о Вселенной. Однако это представление мозаично и части его не равноценны, требуют к себе критического отношения.

При современном состоянии науки для нее имеют наибольшее значение философские составные части нашего научного мировоззрения — они отражаются чрезвычайно резко и глубоко на наше:{ научном мышлении и на них нам необходимо остановиться прежде, чем выяснять картину идей и достижений в учении о зарождении жизни. Как раз философские представления об отношении мертвой и живой материи ярко отражаются и на всех научных построениях о зарождении организмов, сдерживают и заглушают данные текущего и векового научного опыта

В философских построениях крепко упрочилось представление об отсутствии резкой грани между живой и косной материей. Являются исключением также системы, которые ставили бы эту грань в резкой форме, и они не имели влияния на человеческую мысль. Мы видели даже, что в идеалистической философской мысли понимание жизни отделилось от живого организма, приняло чрезвычайно широкий и абстрактный характер и как таковое потеряло свое значение для конкретной научной работы. Но каково бы оно ни было, несомненно, что все главнейшие монистические системы философии [...] не дают места коренному различию между живым организмом и внешней мертвой природой, так или иначе сводят их к общим принципам. Не менее исчезает это различие и в дуалистических и нлюралистических системах, так, как в них в действительности основой деления являются не нризнаки, характеризующие живое или живой организм, но по своей сущности независимый от живого в научном смысле, могущий проявляться как в живом, так и вне его духовный элемент Природы.

Благодаря такому характеру философских воззрений эта идея о тесной и неразрывной связи живого и мертвого охватила человечество глубочайшими нитями и вековой культурной работой шецрпласъ в научную мысль.

В частности, по отношению к вопросу о самопроизвольном зарождении жизни в философской литературе мы встречаемся с признанием ею логической неизбежности даже в тех случаях, когда различие между живым и мертвым в Природе ясно сознавалось в философском миропонимании. Очень ярко это сказывается у такого мыслителя, как А. Шопенгауэр (1788—1860) 9а*, который был вполне образованным человеком и в области естествознания своего времени. Шопенгауэр был одним из немногих мыслителей, которые ясно признавали, что граница между органическим и неорганическим есть граница, наиболее резко проведенная во всей Природе, может быть, единственная, на которой не допускалось никаких переходов; так что положение natura пои facit saltum здесь, как будто, оказывается исключением, и в то же время Шопенгауэр являлся не только сторонником представлений о самопроизвольном зарождении, господствовавших в его время и которые сейчас нам кажутся резко противоречащими научным данным даже того времени, но и считал допущение той или иной формы самопроизвольного зарождения — в самом крайнем проявлении учения абиогенеза или археогенеза — логической необходимостью, раз только мы будем считать происхождение живых организмов в Мире так или иначе объяснимым. В происходившем в последние годы его жизни великом споре между сторонниками гетерогенеза, которым он интересовался, он считал противоречащим здравому смыслу то течение, которое в действительности победило в науке, течение, отрицавшее гетерогенез для микробов, грибов, инфузорий.

То же самое настроение мы наблюдаем и у других мыслителей, придававших живому огромное значение в философски создаваемом Космосе.

На почве этих философских течений выросли в последнее время две философские системы, тесно связанные с ростом естествознания и имеющие в прошлом многоразличные, сейчас большей частью забытые проявления.

Это системы, которые признают жизнь, живое, как один из основных элементов Космоса, и они не могут избавиться от необходимости дать представление о его зарождении в современной форме, переносят вопрос о его генезисе в былые стадии Вселенной, в чуждую современности далекую космическую обстановку. Такими философскими метафизическими системами, далеко не безразличными для современной науки о Природе, являются философские учения Фехнера и Бергсона. Другую оригинальную глубокую картину зарождения жизни развил младший современник Шопенгауэра Г. Фехнер (1801 — 1887), не только вполне владевший наукой своего времени, но и оставивший в ней глубокий след. Фехнер, может быть, сделал наиболее глубокую попытку примирения идеи самопроизвольного зарождения с идеей о вечности жизни, и его философская система, может быть, наименее противоречит тем течениям, которые сейчас вырисовываются в современном ходе научной работы. Это совпадает с тем увеличением живого интереса к Фехнеру, которое сейчас наблюдается в мировой философской мысли. И Фехнер в своей системе, выдвинув на первое место в понимании мира живое, в то же время дал в ней место явлениям самопроизвольного зарождения.

Та же атмосфера мысли проявляется и в самостоятельных философских исканиях следующего времени, нашего поколения. Бергсон, точно так же, как Фехнер, придающий жизни огромное значение в общей картине мироздания и точно так же ясно сознающий вечность жизни, в то же время не может отрешиться от идеи самопроизвольного зарождения, археогенеза, принимаемого им, как и Фехнером, в космическом, а не земном масштабе.

Фехнер и Бергсон являются наиболее яркими представителями философских течений, для которых извечное существование принципа живого во Вселенной есть основание их credo. Но и они признавали некоторую форму зарождения жизни, переносили ее в чрезвычайно общей, чуждой конкретному представлению натуралиста, форме в эволюционный процесс материи, отделяя жизнь от организма. Жизнь вечная, но жизнь в организме создана мировым процессом. Нечего и говорить о тех философских системах, а их большинство, для которых исчезало различие между живым и мертвым или потому, что не сознавались конкретные данные научного знания, или потому, что и живое и мертвое теряло свое реальное значение перед более общими принципами миропонимания. В этнх системах признание постоянного между ними перехода — не только при смерти благодаря распадению организма в косную материю, но и возникновение его самопроизвольным зарождением из мертвой природы — являлось или неизбежным, или казалось ясным и вероятным.

42. В тесной связи с таким состоянием философского мышления, с философской атмосферой человечества, должно быть поставлено проникающее все научное мышление XIX — начала XX в. стремление свести все процессы, наблюдаемые в живых организмах, на процессы, изученные и логически построенные на свойствах мертвой природы. Это стремление выражается ярко в той задаче, которая ставится нередко биологией: объяснить жизнь физико-химическим путем. Это стремление не основано и не вытекало из эмпирического материала науки. Генезис его надо пс- кать точно так же в истории философского мышления.

Если в вопросе о грани между живым и мертвым философия ограничивала паучпую мысль, не давая ей поставить проблему, вытекающую, казалось бы, из данных научного наблюдения — о резком различии живого и мертвого, то в этом случае мы должны признать скорее благодетельное влияние философского мышления на научную работу *. Ибо благодаря такому стремлению перед нами охватывается методами точного знания новая область явлений, возникают научные обобщения, которые могут быть получены только при сознательном усилии, при большом и тяжелом труде, направленном к поставленной цели и извне от фактов Природы.

Без такого готового убеждения, при хотя бы неосознанно проникающем науку чувстве резкого различия между живым и мертвым, в науке не имела бы места огромная часть той плодотворной опытной и наблюдательной работы, которая характеризует биологию XIX и XX вв. Только благодаря такому — идущему наперекор большинству точных фактических данных — стремлению из бесконечной области явлений жизни удается выделить те, которые могут быть сведены к рамкам явлений, изученных на косной материи и нам более или менее хорошо известных. В сложной картине живой природы мы получаем некоторые точки опоры — хотя бы временные мостки — откуда мы можем более спокойно и планомерно идти далее.

Обычно считается, что это стремление охватить жизнь целиком физико-химическими процессами, стремление к единству, является наиболее ярким выражением научной мысли, и иногда именно существование такого стремления рассматривается как освобождение научной работы от воздействия на нее чуждых науке построений и достижений.

История научной мысли доказывает нам как раз обратное, она показывает, что такое убеждение, как бы оно ни было распространено в научной среде, является иллюзией. Научные факты не заставляют нас идти в изучении живой природы тем путем, каким мы идем в изучении мертвой. Наоборот, мы вносим это убеждение готовым и проводим его с трудом, делая усилия — вставляем в готовые рамки чуждого ему содержания. Всякий знает, как трудно внести в рамки живой природы методы исследования, выработанные в чуждой ему среде, и история науки дает нам яркую, постоянно в отдельных вопросах повторяющуюся картину таких усилий и блестящих достижений, с этими усилиями связанных. Но эти блестящие достижения получаются всегда, с одной стороны, ограничением области, подлежащей изучению, и, с другой стороны, изменением методики исследования, приноравливающейся к новым объектам изучения. Всегда за завоеванной областью остается огромная область, не подчинившаяся извне внесенным методам изучения, быстро разрастающаяся под влиянием выделения некоторой прежней части знания, охваченной физико-химическими и механическими приемами изучения. Несмотря на все успехи такого изучения биологии с XVII по XX в., область биологии, не охваченная приемами научной работы, выработанными на косной материи, не уменьшилась, а скорее увеличилась.

Такое упорное стремление охватить приемами работы, позволившими глубоко углубиться в косную материю, явления материи, охваченной яшзнью, имеют объяснение в историческом ходе развития естествознания и тесно связаны с указанным раньше коренным пониманием Вселенной философской мыслью, при котором грань между живым и мертвым не является чем-то извечным в ее резком проявлении.

История нового естествознания с XVI — начала XVII столетия дает нам любопытную картину двойственного процесса своего развития. С одной стороны, успехи математического и механистического представления о косной, мертвой материи позволили уже к концу XVII в. достигнуть величайших обобщений, в частности теории всемирного тяготения, дальнейшее развитие которой начинается только в иаши годы, через 240—250 лет после ее провозглашения. За это время человеческая мысль уловила в косной материи многие основные черты ее сущности и создала блестящее идейное ее отражение в человеческом сознании. Это новое знание выросло на борьбе с тем, чуждым нам теперь средневековым научно-философским мировоззрением, которое тесно связано было с философской мыслью древней Греции — с Аристотелем и неоплатонизмом. Новая научная мысль развивалась одновременно с созданием новой философской мысли, заменявшей старое философское понимание Сущего. Нередко она совмещалась в одних и тех же носителях этой идейной работы, в одних и тех же личностях.

Победа новой философии была связана с победой и новой научной мысли, и построенная на изучении мертвой косной материи, выросшая на неполном охвате Природы, научная мысль, казалось, достигла не построения Мира, основанного на части Сущего, но такого построения, которое является общим научным достижением. Космос, научно познаваемый на законах и свойствах косной материи, рассматривался как научно создаваемый Космос вообще.

Но в начале XVII столетия произошел не только разрыв в области философии, но и разрыв в области научного мышления. Огромная область явлений описательного естествознания лишь медленно и постепенно выходила из-под влияния старого сложившегося миропонимания и связывалась с новыми философскими течениями, проникалась достижениями научного понимания Природы, основанными на изучении косной природы. Великие собиратели фактов описательного естествознания в XVI и начале XVII столетия, такие, как, например, Цезальпин (1519—1603) или К. Геенер (1516—1565), были тесно связаны с учением Аристотеля и отчасти с тем новым его пониманием, какое выяснилось в это время благодаря успеху филологических знаний. Они не могли становиться в то резкое противоречие со связанными с учением Аристотеля философскими построениями, в какое стали физики, математики и механики, и для них был чужд схематический мир, построенный учеными и философами, исключавшими жизнь — в ее научном конкретном понимании — из своих систем мироздания. Вплоть до середины XVIII в. мы видим яркое различие в этих двух течениях человеческого мышления, и К. Линней (1707—1778) своими корнями в сущности не связан ни с новой философией, ни с новой экспериментальной наукой. Мы можем легче уловить его генетическую зависимость от построений Аристотеля и так или иначе связанных с ним — и с неоплатонизмом — теологически-философских исканий средневековой мысли и мысли эпохи Возрождения, с ее близостью к реальному облику видимой живой Природы.

Натуралисты-эмпирики и натуралисты-механисты лишь медленно находили точки соприкосновения, и при эмпирическом изучении окружающей нас природы резкое отличие яшвого и мертвого и далекость живой природы от безжизненных, по существу отвлеченных построений мироздания физика-математика и рационалиста-философа бросались в глаза на всяком шагу. Наряду с входившим извне стремлением ввести научный охват живой природы в биологические науки, в рамки достигнутого на косной природе научного миропонимания, шло эмпирическое, не считавшееся de facto с современными или прошлыми философскими и научными представлениями о природе построение научных биологических дисциплин, основанное на научном наблюдении. В нем явления жизни в действительности занимали не то место и создавали совсем не ту форму представления, которую они должны были бы иметь при господстве механистического понимания окружающего, которое вылилось из научного изучения косной природы и крайнего рационализирования живого философами.

Благодаря проникновению этих готовых представлений в биологических науках достигается с трудом и усилием свое особое понимание окружающего. Однако оно постепенно все же создается, и одновременно с этим идет такая переработка механистических представлений при применении их к яшвому, которая совершенно меняет их облик. Учение о живом в свою очередь начинает влиять на старое научное мировоззрение; особенно это сказывается в философии, которая никогда в целом не принимала чисто механистическую схему Вселенной, построенную на изучении косной материи. Резкое изменение представлений о материи, наблюдаемое в XX столетии, дает новые основы для начинающегося пересмотра понимания Космоса, в котором живое получит, наконец, свое реальное выражение. Физико-химическое понятие и механистическое объяснение меняют свой облик по мере углубления в строение материи — оно должно быть еще более изменено, если мы захотим его сохранить при объяснении живого.

Мы должны это все время помнить, когда рассматриваем состояние наших знаний о зарождении в Мире живого, и должны помнить, что механистическое представление о Вселенной, сведение всего на то представление о мире, которое выработано на основании изучения косной природы, не есть требование хода развития науки, не вызывается основной сущностью ее содержания — ее конкретными научными фактами, а привнесено в нее извне — из философских исканий и из неясного нам в своих за- конностях хода истории научного мышления, процесса, далеко не законченного и длящегося.

43. Достижения древней науки по вопросу о зарождении живого были наиболее глубоко и точно формулированы — среди дошедших до нас ее остатков — Аристотелем (384—322 до н. э.), и они определяют научное понимание этих явлений вплоть до второй половины XIX столетия, причем лишь в начале XVII столетия видим мы возникновение и быстрый рост того представления, которое сейчас господствует, если не в области научных воззрений, то в области научных фактов. Сделать выводы из него предстоит ближайшему будущему.

Аристотель не только излагал идеи, известные в его время. В его зоологических трудах мы видим несомненное самостоятельное творчество. Он не проводил резкой грани между живым и мертвым, хотя у него различие между живым и косной материей видно более резко, чем у последующих натуралистов. Все же он предполагал, что и живое и мертвое связано между собой непрерывными переходами: «Природа постепенно переходит от косного (ТаФк живым существам, так что благодаря этой непрерывности граница между ними не замечается и есть промежуточная общая им область». Живое, характеризующееся присутствием принципа жизни «афсоХ», может возникать и в мертвой среде, никогда не бывшей живой — правда, не везде — не в твердой горной породе или камне, но в земле, пене, грязи, песке, росе... Такого произвольного зарождения живого Аристотель касается попутно, оставаясь чистым эмпириком, основываясь на фактах, недостаточность которых была тогда не видна. Так, произвольное самозарождение Аристотель допускал для: 1) некоторых бесцветковых растений, 2) для многих Gastropoda и Lamel- libranchiata (Ostracoderma Аристотеля), 3) многих насекомых (Entoma Аристотеля), 4) некоторых рыб (например, угрей). Это все область неизученных и малоизученных в то время явлений жизни и она охватывала большую часть Природы, причем Аристотель допускал абиогенез, т. е. происхождение живого из мертвой материи, не считаясь с тем, была или не была она когда- нибудь раньше живой. Взгляды Аристотеля не были крайними для его времени; в это время допускали и образование четвероногих, высших организмов — из земли, но Аристотель, по-видимому, не допускал такой возможности, однако и он склонялся в этих случаях к возможности гетерогенеза — образования таких

организмов при особых условиях из зародышей, обычно дающих организмы другого рода.

Эти идеи, высказанные Аристотелем, держались тысячелетия. Так, через 2100—2200 лет после него, в первой трети XIX в., другой эмпирик, крупный натуралист К. Бурдах (1776—1847), исходя из тех же наблюдений, считал возможным — и происходящим — самопроизвольное зарождение для многих организмов. В 1837 г. он считал, что, вероятно, оно преобладает у инфузорий и Entozoa, менее распространено у грибов и некоторых других тайнобрачных. Сомнителен и даже невероятен у Epizoa и явнобрачных растений. Но для Бурдаха вопрос шел уже не об абио- гепезе, а о происхождении этих организмов из другого живого вещества или при гниении и брожении продуктов его распада. Вопрос о непосредственном переходе косной материи, не бывшей живой, исчез из обращения. И это изменение произошло совершенно не сознательно, так как натуралистов этот вопрос не интересовал, а процессы возможного произвольного зарождения все время наблюдались в среде гниющей и бродящей. Различие абиогенеза и гетерогенеза выяснилось позже.

Несомненно, в течение долгих столетий, когда человеческая мысль сталкивалась с этими вопросами, здесь вовсе не оставалось все неподвижным, но данных судить об этом у нас нет. Лишь в самом конце XVI — начале XVII в., ясно выразились в литературе новые направления мысли, противоречащие традиции. Надо отметить, что к этому времени весь вопрос получил — совершенно неожиданно — новое освещение, так как он оказался связанным с вопросами теологического характера. При том значении, какое имели в жизни первого полуторатысячелетия христианства теологические представления и при необходимости считаться с господствующими взглядами при всех научных вопросах, такая связь, как бы ни казалась она логически случайной, должна была могущественно сказаться на всем ходе развития мысли.

44. В научной работе того времени приходилось чрезвычайно считаться с католическими и протестантскими представлениями о Вселенной, как в целом, так и в частностях, и в этих представлениях большую роль играли идеи о постоянно происходящем переходе мертвой материи в живую, в живой организм. Для огромных кругов образованного общества эти идеи делались едва ли не неопровержимым и незыблемым проявлением истины, нарушением веры в которую являлось равносильным колебанию основ религии. Христианство восприняло старинную веру в возрождение—в переход в жизнь через смерть. [...] В частности, исконное земледельческое представление о необходимости гниения зерна в земле для того, чтобы получилось живое растение, соединилось с идеей — воскресением Христа из мертвых, т. е. с основными верованиями. Апостол Павел на этом образе построил свои толкования, и они прочно утвердились в широких кругах общества. В этом воззрении — обычном и для древнеэл- линской мысли, генетически перешедшей в христианские представления, на ней основанные,— признается постоянно совершающийся гетерогенез. Оно долго сохранялось в сознании, и еще в начале XIX в. его высказывали философы, например Шеллинг. В XVII в. оно было широко распространено и господствовало в ученых и влиятельных кругах образованного общества и духовенства, значение которого, как реальной общественной и государственной силы, ощущалось на каждом шагу. Со следствиями этого воззрения надо было считаться. Против него можно было возражать с осторожностью.

Но вместе с тем религиозный интерес получила и противоположная идея о непрерывном чередовании поколений организмов во времени. Один из величайших мыслителей — Плотин (204—269), влияние которого было очень сильно все время на христианскую философскую мысль, видел в этом непрерывном — бесконечном — происхождении организмов от себе подобных независимо от окружающей мертвой природы одно из величайших чудес, проявление божества в окружающем нас Мире. Плотин при чрезвычайной отвлеченности и проникновенности в иррациональное осознание Мира не придавал большого значения вопросу о зарождении живого из мертвого, но он подчеркнул глубокое религиозное значение самой характерной его черты — генетической независимости, автономности в окружающем мире живого организма, его видовую дистальность — земную вечность — при краткотечности отдельной особи.

Мы не должны забывать и эту сторону религиозного понимания окружающего при том значении, какое имели в новое время, в XV—XVII вв., неоплатонистические настроения. Они входили в духовную атмосферу той среды, в которой происходило создание новой идеи о вечности во Вселенной жизни, понимаемой конкретным образом — вечности живого организма, живого вещества.

45. Эта работа мысли выявилась во второй половине XVII в., но началась она много рапыпе. Она шла в нескольких направлениях. Прежде всего в связи с концепциями о происхождении организмов, которые были достигнуты не научным путем и получали в глазах людей ценности иного порядка — в обоих теологических направлениях, высказанных апостолом Павлом и Плоти- ном. И, во-вторых, к ним привело точное исследование явлений Природы, проникновение в историю отдельных яшвых организмов, их наблюдение.

В XVII столетии мысль пошла по обоим направлениям. Необходимость гибели — умирания — зерна, для того чтобы выросло растение, отнюдь не разделялась древней наукой. Уже Эмпедокл совершенно ясно указывал на полное соответствие зерна растения яйцу животных, и Аристотель, и вся наука, с ним связанная, не видели в прорастании создания живого из мертвого. Необходимость, чтобы зерно сгнило — умерло — для того, чтобы дать начало новому живому организму, относительно быстро исчезла из сознания натуралистов-наблюдателей. Кажется, впервые И. Фабер (1570—1640) сказал об этом наиболее ярко, и к середине XVII в. уже нет в этом отношении сомнений, сколько- нибудь влияющих на ход научной мысли.

Одновременно мысль пошла и по другому пути, отголоски которого мы видели у Плотина. Для объяснения всюду зарождающейся жизни, в значительной мере в связи с изучением болезней в середине XVII в., еще раньше открытия микроскопических организмов, возродилась старинная идея панспермии, нахождения всюду, в воздухе и окружающей среде, зародышей и семян организмов, которые и дают начало появлению жизни там, где для ее объяснения допускали зарождение из мертвой материи.

Эту идею уже натурфилософы пытались свести к Пифагору, но следы ее неясны до XVII в., когда она вылилась в разных формах высказанная различными людьми, разной эрудиции и характера работы. С одной стороны, к ней подходил в своеобразной форме, связанной с пифагорскими традициями, А. Кирхер (1602—1680), с другой — ее высказывали независимо от него в очень ясной и логически цельной форме в 1650 г. А. Гауптман (1607—1674) в Дрездене, а в Париже в 1666 г. К. Перро (1613—1688). В тесной связи с этим мысль исследователей пошла дальше и вызвала идеи Н. Гаймора в Оксфорде (1613— 1685), развившего в 1651 г. представление о существовании особых органических молекул, свойственных только организмам, неуничтожаемых и частью собирающихся в организмы при их зарождении и рассыпающихся и рассеивающихся при их умирании. В этой идее, позже развитой независимо Бюффоном и имеющей корни в философской спекуляции Лейбница (1646—1716), скрытым образом заключается идея вечности жизни.

Почва для перехода к новому пониманию явлений жизни была подготовлена, и в середине XVII столетия начались точные работы натуралистов, постепенно менявшие наши представления о конкретно идущем зарождении организмов. Несомненно, как это видно из сохранившейся текущей научной литературы и из опубликованных теперь архивных данных, эта работа шла в первой половине XVII столетия. Работы, опубликованные в 1650— 1660-х годах Гарвеем и Реди, начались за 20—30 лет раньше, явились делом всей их жизни, и их результаты были известны из переписки ученых.

В 1651 г. Гарвей опубликовал результаты своих многолетних исследований, положивших основание современной эмбриологии. Они были изданы в чрезвычайно неблагоприятной обстановке, среди ужасов междоусобной войны, когда в разрухе погибли его многолетние труды. Его младший современник Ф. Реди, последовавший по его стопам и пришедший к обобщению, к которому подходил, но не дал Гарвей, именно этими внешними обстоятельствами объясняет заблуждения и ошибки трактата Гарвея, опубликованного на закате его жизни (1578—1657). Гарвей выставил общее положение, что всякое животное происходит из яйца — omni animal ex ovo, включая сюда и всех тех мелких животных — насекомых и червей, которые, по мнению и Аристотеля и ближайших к Гарвею ученых, занимавшихся этими вопросами, например Фабрицийиз Аквапенденте, возникали по крайней мере отчасти, без участия организма. Введя представление о primordium vegetale, Гарвей считал его аналогичным яйцу и включал в такой процесс образования организма и растительный мир. Однако уже давно указано, что было бы ошибкой считать, как это нередко делают, что Гарвей понимал провозглашенный им принцип так, как это понимаем мы, и что он вводил что- нибудь резко новое в старые воззрения, отрицал гетерогенез. Гарвей допускал крайний гетерогенез, по-видимому, абиогенез, для образования яйца и primordium vegetale. Всюду рассеянные яйца и зародыши, например, носящиеся в воздухе, образуются путем самопроизвольного сцепления свободных атомов точно так же, как они образуются тем же процессом и внутри организма. В туманных и неясных образах Гарвей допускал при этом и вмешательство божества.

Но факты, собранные Гарвеем, и идеи — может быть, даже понятия-слова, им внесенные в научную мысль, очень быстро получили другое значение и вызвали новое движение, приведшее к таким выводам, которых не делал Гарвей. Гарвей в это время — после многолетней борьбы — был признан современниками «величайшим философом нашего времени, бессмертным Вильгельмом Гарвеем», и к его мнению все прислушивались, его книги все читали.

46. Опубликование его работы вызвало то течение, которое привело впервые в истории человечества к отрицанию самопроизвольного зарождения. Первые же исследователи, ставшие на его путь, подвергли правильной критике его воззрения. Первые работы были опубликованы через 17—18 лет после выхода в свет труда Гарвея, но в это время ход развития научной мысли и проникновение нового шло медленно. Научное мировоззрение данного момента все время складывалось из достижений, нередко имевших многовековую историю, и мы имеем несомненные указания, что работы над зарождением организмов, приведшие к отрицанию самопроизвольного зарождения, начались в 1650-х годах. В 1668—1669 гг. вышли работы итальянца Реди и голландца Сваммердама, пришедших в основах к одному выводу, но обе эти работы собрали многолетние наблюдения, для Реди, несомненно, связанные с годами, близкими к появлению трактата Гарвея.

В истории данной научной мысли наибольшее значение имела работа Реди, но Сваммердам работал от него независимо и наблюдения его, сделавшиеся известными после работ Реди, оказали, несомненно, большое влияние на ход мысли в этой области. Главное значение работ этих ученых заключалось в том, что они выяснили законности в развитии насекомых и показали, что в этой области нет места для самопроизвольного зарождения. Со времени их работ идея самопроизвольного зарождения, веками объяснявшая появление насекомых, была оставлена навсегда.

И. Сваммердам (1637—1680) не опубликовал при жизни всех своих наблюдений, так как он в самом разгаре научных достижений бросил работу и ушел в 1674—1675 гг. в мистику, подобно другому великому своему современнику, товарищу и другу Стен- сену (Стенопу) (1638—1686). Оба пережили один и тот же процесс сомнения в ценности научных исканий в момент величайших своих научных достижений. Главные результаты Сваммерда- ма были опубликовапы после его смерти, в 30-х годах XVIII в., но нельзя думать, что в XVII столетии они не были известны, так как многие дапные содержались в его ранее опубликованных трудах и в это время еще существовал широчайший письменный научный обмен среди ученых, сложившийся столетиями, и письма каждого ученого, его открытия и обобщения делались обычно известными задолго до их опубликования. Сваммердам был несравненный точный наблюдатель, и его работы, опубликованные в «Библии природы» в 1730-х годах, дали для решения этого вопроса материал, который тогда отсутствовал. При этом вся мысль Сваммердама, без всяких колебаний, не только не допускала гетерогенеза, но была проникнута единством зарождения всего живого.

Признавая его самостоятельное значение, нельзя отрицать, что главная заслуга принадлежит все-таки Реди и Валлисниери.

Ф. Реди сделал известными результаты своей работы через 17 лет после выхода трактата Гарвея. В 1668 г. он выпустил первые свои исследования над явлениями самопроизвольного зарождения и возвращался к ним несколько раз в течение всей своей жизни. Он, несомненно, первый вывел следствие из обобщений и наблюдений Гарвея, мы должны считать его одним из крупнейших новаторов человеческой мысли. Имя его должно было бы быть гораздо более известным, чем это мы видим, и все внесенное им в наше научное мировоззрение до сих пор не осознано во всем его значении. Но и его биография, даже внешняя, несмотря на обилие материалов, во многом не выяснена [4] (Ф. 518, on. 1, д. 49, крымский текст, л. 47.)

К вопросу о зарождении организмов Реди подошел отчасти как врач, изучая внутренних паразитов. Нельзя не отметить, что в бумагах Academia del Cimento сохранились указания на подымавшиеся в ее среде те же вопросы, например вопросы о происхождении галл, которыми позже — может быть, тогда же — занимался Реди.

Ф. Реди сделал тот шаг, который подготовлялся тысячелетней историей мысли, и высказал то полояхсиие, которое мы сейчас восприняли и которое я буду в дальнейшем называть принципом Реди. Он счел, что все живое всегда происходит из живого же, дает ли оно зародыши или нет. В ясной и не вызывающей сомнений форме он установил принцип биогенеза, хотя выражение omne vivum е vivo, противополагаемое Гарвеевскому omne vivum ex ovoи*, было сделано не им, а другими гораздо позже, в XIX столетии. Но различие своего взгляда от идей Гарвея Реди видел очень ярко.

Реди не принимал однообразного происхождения организмов. В полном согласии со своим принципом он допускал, что насекомые в галлах, которые как раз обратили на себя внимание в это время, в своем генезисе связаны не с яйцами, которые кладутся их особями, а с растением, в котором они наблюдаются, совершенно подобно тому, что мы видим при образовании в растении цветка и т. п. Он считал, что есть два случая появления «червей» на плодах, цветках, листьях, ветвях: во-первых, из отложенных в них яичек этих червей и, во-вторых, из особого свойства растительного организма производить галлы и содержащихся в них насекомых. Эти последние являются в таком случае таким же производным органом растения, каким является лист, плод или цветок. К тому же самому источнику — к силам живого организма (anima) Реди относил как возможное и происхождение внутренних паразитов внутренних органов животных.

Как ни странны для нас эти представления, мы не можем не видеть здесь, что Реди внес новый принцип в понимание окружающей природы. Этому принципу omne vivum е vivo не противоречат и все эти странные его объяснения. Это — гетерогенез в живом организме, аналогичный тому, который допускался не раз для объяснения появления новых клеток среди тканей организма.

По-видимому, Реди под влиянием возражений Мальпиги (1628—1694) по поводу галлов отказался к концу жизни от этого взгляда и не опубликовал своих позднейших работ, которые он делал в этом направлении. Он увидел, что он ошибся.

В обобщении Реди мы видим окончательно утвержденным то положение, которое сейчас является господствующим в науке, и 1668 год, когда оно было выдвинуто, является годом перелома в воззрениях человечества в этой области, годом нового взгляда на Природу. Имя Реди должно быть нам памятно, ибо он впервые решился громко высказать воззрение, которое до него никогда не высказывалось.

и* Многочисленны в литературе следы правильного представления господства принципа omne vivum ex ovo с конца XVIII в. Из более ранних: «D'apois l'etat de nos connaissances on est conduit a perset que la nature vivante est toute entiere evipare» (Moreau J. L. Discours sur la vie et les ouvrages de Vicq d'Azyr. Oeuvres de Vicq d'Azyr, t. 1. Paris, 1805, p. 47). (Moreau de la Sarthe (Jacques Louis) (1771—1826).

А между тем до сих пор его имя не пользуется той известностью, какую заслуяшвает; отчасти это связано с тем, что широкие круги ученых не могут примириться с внесенной им в нашу мысль идеей. Поэтому много раз самостоятельно и независимо от Реди открывался его принцип и в истории науки приписывался различным ученым среди тех, которые, исходя из тех или иных соображений, ясно сознавали невозможность произвольного зарождения жизни, непосредственного перехода мертвой материи в живую. Мне кажется, впервые в форме «опте viviim е vivo» провозгласил его, не зная и не идя по пути Реди, в 1805 г. в полной идей натурфилософской работе JI. Окен (1779—1851). Окен придавал ему верное понимание, противопоставлял его принципу Гарвея. Но это обобщение Окена было забыто, и Д. Льюис (1817 —1878), сам биолог, самостоятельно занимавшийся историей науки и историей философии, забыв и о Реди и об Оке- не, приписывал его провозглашение Огюсту Конту (1778—1859). Едва ли можно сомневаться, что Конт подошел к нему независимо от Реди и от Окена. К тому же он понимал этот принцип иначе, видя его смысл в другом.

Необходимо обратить внимание на то, что принцип omne vi- vum е vivo может иметь разное значение: с одной стороны, он указывает, что живое не может возникнуть непосредственно из мертвого, с другой — в отличие от положения Гарвея он не заключает необходимости образования организма всегда из яйца или из аналогичного ему тела. Поэтому к нему, как к более общей формуле, вернулись в начале XIX столетия, когда открыт был в животном мире партеногенезис, все ученые, для которых вопрос о самопроизвольном зарождении не являлся глубоким догматом убеждения. Они ценили в этом принципе эту другую его сторону. Выраженному в форме omne vivum е vivo положению не противоречило и издревле идущее, уходящее в бесконечную глубь веков разведение растений отводками, частями листьев, прививками. Но вместе с тем этот принцип допускал и известную неопределенность — он допускал, как мы видели, известные формы гетерогенеза, к которому склонялся не раз и сам Реди.

47. В этом смысле необходимая поправка в принцип Реди была внесена еще при жизни Реди его младшим современником падуанским натуралистом и медиком А. Валлисниери (1661 — 1730). И по справедливости следует считать, что ему принадлежит вместе с Реди огромная заслуга выяснения всего значения и содержания этого основного принципа современного понимания Природы. Он внес все необходимые поправки в принцип Реди — доказал ошибочность предположения Реди о двойственной форме зарождения червей в частях растений и об особом образовании паразитов внутри организмов животных. Он выразил принцип Реди иначе: «Каждый организм происходит от себе подобного», и, очевидно, этим уничтожил всякую возможность применения для объяснения происхождения организмов каких бы то ни было форм гетерогенеза. Вместе с тем он давал повод допускать бесполое размножение, тогда известное, так что казалось, что он дал более точное и более ясное определение, чем то, которое высказано было в принципе Реди и привело самого Реди к неверным выводам. Формулировка Валлисниери была принята Линнеем и явилась основой его учения о видах: «Simile Semper parit simile».

Мы теперь знаем, что это не так. Во время кругосветного путешествия «Рюрика» в 1815 г., через сто лет после Валлисниери, Шамиссо и Эсшольц открыли чередование поколений у сальп (отряд оболочников), и в 1850-х годах это стало общепризнанным. Поправка Валлисниери и тезис Линнея должны отпасть.

Валлисниери излагал свои взгляды в многочисленных работах, издавал не только свои собственные произведения, но, по обычаю того времени, ученые работы и письма своих друзей со своими возражениями и разъяснениями, нередко сплетая их в одну книгу вместе со своими трудами. Он широко пропагандировал идею единообразного зарождения живого. Среди изданных им сочинений нельзя не отметить ученого письма католического епископа Ф. Дель Торре, ставшего на его сторону и придавшего необходимый тогда церковный авторитет новому учению.

Возражения, встретившие в этот момент новое учение, были совершенно ничтожны, и оно быстро овладело умами современников. Но напрасно было бы думать, что причиной этого были опыты Реди, Сваммердама или Валлисниери, или логическая критика противоположных воззрений. В основе изменения взглядов лежала область широкого наблюдения фактов. Работами ученых открылись новые условия жизни таких классов организмов, как насекомые и черви. Эти работы раньше не обращали на себя внимания, но они уже тогда показали, что явления жизни этих организмов столь же закономерны, как явления жизни других животных, вроде птиц или зверей, раньше не возбуждавших сомнения, и что всегда «себе подобное происходит от себе подобного». По мере точного описания организмов, изучения биологической истории каждого из них, можно было в этом вполне убеждаться. В то же самое время открытие метаморфоза насекомых, их строения и устройства, выяснение половых элементов растений, открытие происхождения галлов растений и т. п., заставило относиться с большой осторожностью к тем случаям, когда generatio alquivoca относилась к организмам, история которых не была достаточно изучена, каковыми являлись, например, внутренние паразитные черви.

Все это создало в первые десятилетия XVIII в. чрезвычайно благоприятную почву для проникновения принципа Реди в сознание натуралистов.

Можно было думать, что победа выиграна. Скоро пришлось убедиться, что это был выигран лишь первый бой, и что неизменно, не раз еще, будут возвращаться старые воззрения.

Старые идеи ярко возродились через несколько десятков лет под влиянием открытия нового мира органических существ — микроскопических организмов. Существование этого мира было, по-видимому, указано Г. Поуэром в литературе еще раньше опубликования работы Реди (1664), но работы Поуэра не обратили на себя внимания. Лишь в 1679 г. А. Левенгук (1632—1723) рядом точных наблюдений раскрыл перед человечеством этот мир, существование которого подозревалось в течение столетий на основании косвенных признаков его присутствия. Левенгук был противником идеи самопроизвольного зарождения и принимал выводы Реди и Валлисниери, но по мере расширения наблюдений возникали в среде натуралистов все большие и большие сомнения в приложимости к этому миру существ представлений, созданных на изучении видимого мира организмов.

Перед человечеством открылся целый мир новых организмов, мир, всюду его окружающий, о котором он не подозревал при всех своих первых суждениях о зарождении живого среди окружающей его Природы. И этот мир представлял особенности, не позволявшие вполне его сравнивать с более или менее изученным — старой картиной Природы. Пришлось медленно убеждаться, что в мелких невидимых организмах — инфузориях, как их долго называли, мы имеем дело с настоящими организмами, обладающими всеми свойствами организмов. Это убеждение проникло в общее сознание лишь в первой половине XIX в., после работ X. Эренберга (1795—1876). Многие считали возможным смотреть на открытый мир организмов как на особый мир, отрицали не только животный или растительный характер наблюдаемых тел, но и обладание ими жизнью в ее обычных для живого размерах и пределах.

Пытались рассматривать эти организмы частью как своеобразные живые молекулы, каковыми их считал один из глубочайших натуралистов, Г. Леклерк де Бюффон (1707—1788), частью как живые составные части разрушающихся сложных организмов, как в начале века пытался их представить крупный натуралист и натурфилософ Л. Окен (1779—1851).

Открытия и обобщения Реди, Сваммердама и Валлисниери, касавшиеся насекомых, червей, растений, явно не могли иметь значение в этом мире новых организмов, количество которых казалось безграничным и которые стали открываться в огромном количестве всюду, где происходило гниение, брожение, разложение высших, ранее известных организмов.

В эту область были перенесены вопросы о зарождении живого, о существовании гетерогенеза или абиогенеза, и здесь, в следующем же поколении после работ Реди, через два — три десятилетия после утверждения его принципа он вновь был подвергнут сомнению. Работами английского аббата Дж. Нидхэма (1713—1781) и Г. Леклерка де Бюффона принцип Реди надолго был отодвинут в сознании натуралистов.

48. Нидхэм и Бюффон вначале работали независимо, а затем их работы шли параллельно. Работы Нидхэма по микроскопии, заставившие его возражать против обычно принимаемого зарождения инфузорий, относятся к 1743 г., и он поддерживал эти идеи через 20 лет, возражая Спалланцани. И Нидхэм и Бюффон в сущности не прттдеряшвались идеи о произвольном зарождении, они считали, что открытый новый микроскопический мир состоит ие из животных или растений, а из организмов-молекул, на которые распадаются органические существа при умирании, и в которых Бюффон видел свои знаменитые органические молекулы, строющие живое и отличающие его от мертвого.

Значение этих работ было велико особенно благодаря авторитету Бюффона и успеху его «Естественной истории». Натуралисты, не принимавшие положительную сторону теоретических построений Бюффона — его органических молекул,— принимали, казалось им, более фактическую — отличие этого нового мира от животных и растений, и особенность их зарождения — не из яйца или из себе подобного. В то же самое время возродились вновь во всей своей силе и старые представления о самопроизвольном зарождении организмов, недостаточно изученных, например внут- риживущих паразитных червей.

В 1765 г., когда JI. Спалланцани (1729—1749) * опроверг опыты и наблюдения Нидхэма и Бюффона и вновь выдвинул принцип Реди, идеи самопроизвольного зарождения широко были распространены, не менее, чем во времена Реди. Правда, они оставили целиком царство насекомых — главное их внимание было обращено на микроскопический мир. Спалланцани проделал ряд опытов, которые доказывали с небывалой ранее точностью отсутствие различия по существу между инфузориями и животными. Он оставил вне сомнения, что мы имеем здесь дело с теми же самыми организмами, с какими встречались до сих пор среди созданий видимой Природы. В то же время для выяснения их внезапного появления и широкого распространения во время гниения, брожения и т. п. Спалланцани под влиянием знаменитого в это время натуралиста Ш. Бонне (1720—1793), одновременно выступившего против самопроизвольного зарождения, выдвинул и развил идею панспермии — повсеместного рассеяния яиц, спор, зародышей инфузорий в воздухе. Вместе с тем он доказал у некоторых из них способность обычного способа размножения — через яйцо (цисты) и через выделение готовых молодых особей, наконец, делением.

Опыты Спалланцани были подтверждены независимо шедшими опытами молодого русского натуралиста М. Тереховского (1740—1796). Это был талантливый ботаник и анатом, только раз коснувшийся этого вопроса в работе, напечатанной в 1775 г. и обратившей на себя внимание. Опыты Тереховского были произведены и опубликованы раньше основных опытов Спалланцани, вышедших на итальянском языке через год и сделавшихся доступными в переводах через два года.

И те и другие, однако, несмотря на всю свою доказательность, не достигли той цели, к которой стремились. Они не повлияли на общий тон научной мысли. Конец XVIII — первая четверть XIX в. представляют расцвет идей гетерогенеза.

В 1803 г., разбирая весь спор 1775—1776 гг., Г. Р. Тревиранус (1776—1837), подвергнув критике работы Спалланцани и Тереховского, приходит к заключению, что работы Нидхэма и Бюффо- на поставили на правильное место в сознании современников достижения Реди и Валлисниери и тем открыли возможность дальнейшей свободной научной работы.

Конец XVIII — начало XIX столетия было временем расцвета идей самопроизвольного зарождения организмов. В это время крупные натуралисты всецело находились под влиянием этих идей. Они шли иногда так далеко, как не шли ученые последних столетий. Оригинальный и точный наблюдатель Природы, внесший много фактов в наши о ней познания, Ф. д'Азара, путешествовавший по Южной Америке с 1781 по 1801 г., одновременно с путешествием по ней Гумбольдта, допускал самопроизвольное зарождение не только для высших растений, но и для позвоночных — рыб, лягушек и т. д. Это было целостное мировоззрение.

Д'Азара не был книжным ученым; его научная подготовка была ничтожна. Это—натуралист, получивший образование самостоятельным наблюдением живой природы. Но эти же взгляды были распространены и среди профессиональных ученых. И если они не шли так далеко, как д'Азара, вернувшийся фактически к идеям о Природе Аристотеля, они в это время проходили любопытный кризис идей. Так, Ламарк, который в 1776— 1794 гг. высказывался в печати как противник гетерогенеза, в 1809 г. резко изменил свои взгляды. В это время он писал: «Древние, конечно, придали слишком широкое развитие самопроизвольным зарождениям, о которых они имели смутное представление (le sonp£on), они сделали из него ложные выводы и было легко доказать их ошибку. Но совершенно не доказали, что в природе не происходило ни одного самопроизвольного зарождения и что природа не проявляет его никогда (point) по отношению к наиболее простым организмам».

Ламарк считал, что можно утверждать, что «природа с помощью тепла, света, электричества, влажности образует произвольные или прямые зарождения, на пределах каждого царства живых тел там, где находятся наиболее простые из этих тел». Этот переход был у него не случаен. Он тесно связан с общим изменением естественнонаучного мировоззрения Ламарка. Как раз между 1797—1800 гг., по-видимому, в 1799 г., сложились у Ламарка, вне какого-нибудь прямого влияния предшественников, идеи эволюции видов, и в 1800—1801 гг. он впервые высказал их публично и в печати.

Для Ламарка произвольное зарождение — на каких-то стадиях состояния живого вещества — было тем логически неизбежным началом, дальше из которого организованный Мир развивался путем эволюции. Возрождая и подчеркивая идеи самопроизвольного зарождения, Ламарк сознавал, что его мысли не отвечали господствующему взгляду, и он обращается, развивая (1809) свои идеи, к людям, «независимым от предрассудков», которые «рано ли поздно ли» увидят заключающуюся в нем истину.

Ламарк ошибался. Он был не один. Стеффенс (1773—1845), ученый, поэт, натурфилософ и религиозный мыслитель, сильно влиявший на мысль своего времени, выражал те же мысли. Опыты Тревирануса, казалось, уничтожили силу опытов Спалланца- ни и Тереховского, и это представление держалось целые десятилетия.

Под всеми этими влияниями в первые десятилетия XIX в., как вспоминает К. М. Бэр, огромное большинство натуралистов придерживались веры в самопроизвольное зарождение. Точку зрения этих натуралистов уже как раз к тому времени, когда эта вера явно исчезала, ярко выразил К. Бурдах (1776—1876) — одинаково крупный и ученый и мыслитель. Он говорил: «Тот, кто защищает учение о произвольном зарождении, держится опыта; когда он встречает организованное существо, возникшее в условиях, в которых он, несмотря на все свои усилия, не может найти или какой-нибудь зародыш, или какой-нибудь путь, каким данный организм мог проникнуть в место своего возникновения, он признает, что Природа имеет силы создавать организованное существо из гетерогенных элементов. Его антагонист пытается доказать вероятность того, что в месте возникновения организма находятся скрытые зародыши (germes), потому что он считает эти зародыши необходимыми, ибо Природа, по его мнению, имеет силы только сохранять организованные существа, но не создавать новые».

Тем не менее именно эмпирический опыт постепенно и неуклонно ограничивал область, где возникали эти сомнения. Вопреки прямолинейной эмпирии ход истории научного знания давал победу предвзятому, казалось, пониманию Природы. Область, где являлось допустимым образование живого непосредственно из мертвого, все суживалась. Можно было, стоя на эмпирической точке зрения, подобно Бурдаху, отвергать самопроизвольное зарождение: надо было бы только еще ближе держаться фактов. Бонне выразил эту, другую — тоже эмпирическую — точку зрения очень ярко: «Я не принял самопроизвольных зарождений, во-первых, так как я их совершенно не знаю, и, во-вторых, потому, что такие зарождения показались мне противоречащими всему, что я знаю наиболее точно относительно зарождения животных и растений».

49. Во всем дальнейшем движении человеческой мысли в этой области мы можем заметить два течения — одно, которое интересовалось теорией зарождения и касалось самопроизвольного зарождения организмов как реального факта, и другое, которое подходило к изучению конкретной Природы, совершенно не касаясь этого, созданного вне научной области представления. Оно описывало и точно изучало отдельные явления и факты, совершенно оставляя в стороне способ зарождения организма в тех случаях, когда оно не могло их объяснить,— при этом, все большая и большая часть мельчайших организмов и организмов, раньше стоявших за пределами обычного зарождения, входила в его рамки. Процесс совершался естественным путем, и выводы из него были сделаны гораздо позже. Тем же самым эмпирическим путем и также незаметно для современников менялась вся обстановка представлений о Природе, в которой существовала идея о зарождении живого из мертвого.

Здесь на первом месте надо поставить то изменение, которое произошло в наших представлениях о реальной границе между царством мертвой и царством живой Природы — само деление Природы на эти два царства.

Мы видим деление на два царства Природы уже в древности у Аристотеля, отделявшего живую Природу от мертвой. Однако этому делению мы не должны придавать большого значения, так как Аристотель не допускал резкой границы между живым и мертвым и признавал в широкой мере не только гетерогенез, но и абиогенез. Деление Природы на живые и мертвые тела при этих условиях имело совершенно иной характер, чем оно имеет для нас теперь. Влияние Аристотеля было господствующим вплоть до начала XVII столетия, т. е. как раз до того времени, когда начались исследования над характером зарождения организмов. С конца XVI и до начала XVII в. — под влиянием герменестиче- ской философии мистических представлений, связанных с исканиями алхимиков,— выдвинулось другое течение, делившее Природу на три царства — на три совершенно равнозначные группы тел. Позже из того же источника вошло в науку и развилось в ней в связи с теологическими и натурфилософскими представлениями деление Природы на большее количество независимых частей. К царствам минералов, растений, яшвотных присоединялось царство человека, а затем и большее число царств — до восьми.

Сложность процесса научной работы чрезвычайно ярко сказывается в этом вопросе. Как раз ко времени, когда стало выясняться резкое различие между живым и мертвым, ко времени открытия принципа Реди, из области описательного естествознания уходило старинное, стоявшее с ним в полном согласии представление о делении Природы на два отдела — на Природу живую и мертвую, а стало распространяться резко противоречащее принципу Реди представление о трех равнозначных царствах Природы — царстве минералов, растительном и животном. Огромное большинство натуралистов определенно пошли по этому пути — по нему пошли те, которые оказали самое могущественное влияние на развитие естествознания в XVIII в. и в первой половине XIX в,- Линней (1701-1778) и Бюффон [5].

Под этим влиянием в XVIII в. оказались возможными такие великие сводки наших знаний, как Systerna Naturae Линнея (1739—1768), которые продолжались на разных языках до первой четверти XIX столетия *, и резко противоположная ей по кругу идей «Histoire Naturelle...» Бюффона, начатая почти в одно время и точно так же еще державшаяся в своих переизданиях и переработках вплоть до первой трети XIX столетия 14*. Эти противоположные по пониманию Природы труды были проникнуты, однако, единством мысли, представлением единой Природы, единства трех ее царств. Natura поп facit saltus и охват всей Природы, казалось, давали им право сравнивать как равнозначные понятия виды животных, растений, минералов, изучать одинаковым образом их историю и их морфологические проявления. Уже к середине XIX в. это стало невозможным и труды этого рода, например, такие компендиумы 36, как полезная книга И. Лейни- са (1802—1873) и его продолжателей, к середине XIX в. получили значение лишь справочных, словарных книг, не связанных общей идеей единства живого и мертвого царств, так проникающей работу и Линнея и Бюффона.

Идея существования трех царств Природы оставлена была натуралистами медленно и постепенно, лишь после того, как факты указали на полное несоответствие этого представления с действительностью.

От представления о трех царствах Природы вернулись к старинному представлению Аристотеля и перипатетиков о делении Природы на живую и лишенную жизни.

Необходимость такого деления сделалась ясной в первой половине XIX в., когда развитие минералогии и кристаллографии ясно и неопровержимо установило резкое отличие царства минералов от двух других царств, с которыми его соединяли. В то же самое время проникновение принципа Реди в сознание натуралистов создавало почву, благоприятную для возобновления старинного дуалистического взгляда на окружающую Природу.

Вначале он был связан, так же как и учение о трех царствах, с мистическими и философскими учениями алхимиков. В их среде давно создавалось представление об особом начале, свойственном живому, отличающем его от мертвого. В конце XVII — начале XVIII в. это течение получило яркое выражение у Г. Э. Шталя (1660—1734), сведшего его к первой научной виталистической, даже анимистической теории жизни. Но теория Шталя важна не этой стороной, она интересна как попытка научного разграничения живого и мертвого: определение эмпирических признаков жизни, сделанное Шталем, является очень полным и едва ли что существенное было дополнено к нему работой позднейших поколений.

Учение Шталя проникало в научную среду медленно и совсем почти не охватывало наблюдателей-натуралистов, занимавшихся описательным естествознанием, т. е. как раз изучением царств Природы. Здесь реакция против трех царств Природы и сознание резкой разницы между живой и неживой Природой явилось результатом точного наблюдения и выросло совершенно независимо от идей Шталя. Одним из первых высказавших эти идеи был, по-видимому, один из величайших натуралистов, П. С. Паллас (1741 — 1811). В одной из первых своих работ в 1766 г. он ясно и точно указывает, что вместо деления на три царства «правильнее тела, которые выявляет нам наш земной шар, различать как косные (brnta) — инертные и органические — живые; первые как будто образуют территорию Природы, вторые — ее население». Паллас, несомненно, придерживался этого взгляда неуклонно всю жизнь, это ясно видно хотя бы из его отрицательного отношения к гетерогенезу, но среди кипучей работы не возвращался вновь к обоснованию своего мнения. И хотя его работа Elenehns zoo- phytorum, где он этот взгляд обосновал, и не была забыта, но она не оказала того влияния, какого можно было ждать. Но едва ли можно сомневаться в том, что идеи Далласа, проявлявшиеся во всей его огромной, кипучей деятельности, оказывали неизменно свое влияние на современную научную мысль. Значение Далласа в нашей научной мысли до сих пор пами еще не осознано, и мы обязаны его мысли гораздо больше, чем мы это думаем. Обычно и идея разделения Лрироды на живую и неживую приписывается йе ему, а другим его современникам. В 1786 г. ее высказал, совершенно независимо от Далласа, талантливый молодой французский ученый Ф. Вик д'Азир (1748—1794) в предисловии к своему трактату анатомии, выросшему из публичных лекций.

Идеи Вин д'Азира, занимавшего в это время очень видное положение во французском обществе, обратили на себя внимание и оказали большое влияние. К тому же эти идеи носились в воздухе. Независимо от Вик д'Азира то же самое было высказано A. JI. Жюссье (1748—1836) в его знаменитом, оказавшем огромное влияние на развитие ботаники, введении в изложение его системы растений. Работа эта подготовлялась несколько лет, и, несомненно, эти идеи Жюссье проповедовал долгие годы, может быть на десятки лет раньше. После Вик д'Азира и Жюссье это деление Природы сделалось обычным, а вместе с тем невольно стала перед наукой задача о причине такого коренного различия тел Природы. Значение этой задачи еще увеличивалось тем, что к ней подошли — помимо каких бы то ни было теоретических построений — долгим путем эмпирических наблюдений, под влиянием всего комплекса научно установленных фактов.

50. В тесной связи с таким делением Природы на два царства стоит исчезновение границы между царством растительным и животным. Граница между живым и неживым становилась более яркой в сознании натуралистов, и грань между животным и растением стиралась. Необходимость исчезновения этой грани уже очень ясно указана у Далласа в его работе 1766 г., о которой говорилось раньше. Несомненно, та же самая мысль проникает и натуралистов XVII в., например Гарвея или Реди, когда они одновременно изучают яйцо, спору, зерно организма. Ее охватывает и обобщающий гений Шталя.

Эта идея о тождественности всего живого — единстве жизни — получает свое выражение в это время, в конце XVIII в., и в объединении наук, занимающихся животным и растительным миром. Ламарк вводит для них название биология — наука о жизни — и ставит ей задачу — изучение общих явлений и общих законов жизни, в каких бы морфологических формах она ни проявлялась. Любопытно, что и эта, логически ясная идея не сразу вошла в сознание натуралистов, потребовались десятилетия.

В общее сознание биология и биологические явления, как резко отличные от явлений мертвой природы, вошли в жизнь во второй половине XIX столетия, когда философские концепции позитивизма, в 1820—1840-х годах безуспешно проповедуемые Кон- том, г^тшги в сознание натуралистов под влиянием огромных успехов естествознания. К концу XIX в. биология как особая независимая от других область изучения Природы окончательно вошла в общее сознание.

Признание общности явлений жизни в растительных и животных организмах получило подтверждение и яркое выражение в том учении, которое выросло в XIX в. и привело к представлению о клетке. Вместе с тем это учение — проникновение в строение организма — заставило еще глубже поставить вопрос о характере самопроизвольного зарождения. Зародившись в первой половине XIX в,, учение об общей морфологической и химической основе жизни, учение о протоплазме и клетке получило свое настоящее развитие в 1860-х годах, когда вопрос о гетерогенезе и абиогенезе был в общих чертах решен в сторону принципа Реди для огромного большинства натуралистов.

Я вернусь позже к выяснению того нового, что внесено этим великим обобщением в наши представления о вечности жизни, но здесь необходимо отметить, что в связи с зарождением учения о клетке стал ярко вновь вопрос о правильности господствующего представления о гетерогенезе для низших, микроскопических организмов. В 1837 г. Шванн (1810—1882), один из создателей учения о клетке, опубликовал свои ясные и неонровержимые опыты над самопроизвольным зарождением, которые точно устанавливали теснейшую связь явлений гниения с жизнедеятельностью микроскопических организмов. Еще раньше Шванна с новыми опытами, опровергающими самопроизвольное зарождение, углубляющими и подтверждающими опыты Спалланцани и Тереховского, выступил точный химик, занимавшийся аналитической и агрономической химией Ф. Шульце (1815—1873). Но незаконченные точные работы Шульце (давалась лишь предварительная о них заметка), так же как и Шванна, не обратили на себя достаточного внимания.

Гораздо большее значение имело в это время другое течение, представителем которого явился не экспериментатор, но наблюдатель — оригинальный, самостоятельно мыслящий натуралист К. Эренберг (1795—1876). Эренберг собрал огромный материал по изучению инфузорий и в целом ряде случаев выяснил условия их развития, доказав для них явления живорождения или образования цист и яиц и сведя таким образом их происхождение на обычные способы происхождения высших животных. Вся его деятельность была проникнута идеей обычного происхождения инфузорий и того, что они являются «совершенными животными», т. е. организмами, такими же, как и другие нам известные организмы. В этом отношении Эренберг нередко ошибался, но основная его идея был верна, а главное, им был собран огромный материал, указавший на то, что во всех тех случаях, когда начинали изучать какой-нибудь микроскопический организм, находили для него не generatio aequivoca, а обычный способ происхождения. Не только Эренберг высказывал такие мысли, но он наиболее ярко провозгласил этот принцип и обратил на него общее внимание.

51. За Эренбергом последовал — или одновременно независимо от него работал — ряд ботаников и зоологов, и постепенно, по мере того, как выяснялась сложность Мира микроскопических организмов, выяснялся и для них обычный биогенез. Самопроизвольное зарождение в различных его формах все более и более отодвигалось на пограничные области, где начиналось наше незнание,

Эренберг открыл споры грибов и плесеней и этим путем изъял в сознании натуралистов эту широко распространенную группу организмов из области гетерогенеза. Точно так же он доказывает происхождение всех инфузорий из яиц.

В конце концов к середине XIX столетия благодаря всем этим работам создается новое настроение среди натуралистов, чрезвычайно неблагоприятное для гетерогенеза и абиогенеза. Принцип Реди начинает вновь охватывать научную мысль.

Во второй половине XIX в., в 1860-х годах, между двумя крупными и известными натуралистами Пастером и Ф. А. Пуше (1800—1872) произошел знаменитый научный спор, оказавший огромное влияние на всю мысль в этой области, как их современников, так и последующих натуралистов. Его влияние чувствуется еще до сих пор.

Этот спор был бессознательно подготовлен всей предыдущей историей индуктивной научной работы. Он связан был с двумя представлениями об окружающей природе — с одной стороны, о происходящем в ней всюду самопроизвольном зарождении организмов, с другой — о проникновении ее всюду не видимыми простым глазом микроскопически мелкими живыми организмами и их спорами, цистами, зародышами. По мере того, как терялась вера в самопроизвольное зарождение, расширялось представление о всеобщей рассеянности организованных элементов жизни. Это последнее представление казалось многим глубоким мыслителям (Шопенгауэр, 1844—1859) еще более парадоксальным, чем само самопроизвольное зарождение. Указания Шопенгауэра являются историческими документами допастеровского времени. Уже в это время мысль явно шла в сторону, которая, как мы видели, имела глубокие корни в прошлом и которая противоречила тому, что казалось господствующим.

Несомненно, конструкция Мира, вытекавшая из идей Спалланцани, которую в новой форме ввел Пастер и к которой мы теперь привыкли, должна казаться более сложной философам, конструировавшим Мир более рационалистического характера. Более того, это победившее в 1860-х годах представление в своем значении для научного мировоззрения осознается во всей полноте только при выяснении жизни как живой материи биосферы37.

Однако представления о возможности новообразований живых организмов живы в науке до сих пор и их неосуществимость неясна для большинства натуралистов; необходимо остановиться на их анализе, раз мы кладем в основу всего дальнейшего рассуждения резко противоположное представление о непереходимой границе между живым и мертвым. Конечно, я буду всюду касаться этих явлений только постольку, поскольку это необходимо с геохимической точки зрения. Мы здесь далеко не находимся в привычной нам области точно наблюденных фактов.

Это представление корнями своими уходит в глубь мифотворчества. С морем связываются представления о божествах Средиземноморья, связанных с созданием жизни, божествах любви — Астарте и Афродите, вышедшей из пены морской. В древнем мифе Греции море мыслится как рождающая утроба жизни. Корни этих воззрений ищут в еще более древней, критской — минос- ской культуре. В другой стране древнейшей культуры — в Египте — начало жизни искалось в продукте воды, в нагретом иле Нила. Отсюда возникло представление о зарождении жизни в иле морского дна, в море. Это представление было широко распространено даже в конце XVIII столетия, в начале XIX в. В фантастических образах его выражал в начале XVIII в., в книге, опубликованной в 1749 г., де Малье; ярко выразил в конце века в Temple of Nature поэт-натуралист Э. Дарвин.

53. В конце XVIII столетия и на пороге нового натуралисты- натурфилософы придерживались тех же взглядов. Ламарк принимал зарождение жизни в море или в очень влажных местах суши. Окен рассматривал море как колыбель жизни, придавал ему значение той среды, в которой все время зароя^дается яшзнь. Идеи этого рода охватывали широкие круги натуралистов и живы до сих пор, хотя ясно, что они не основаны на фактах. Они генетически связаны со старинными спекуляциями, и к ним лишь подыскивают факты.

В 1860-х годах, когда идеи о зарождении жизни в море были еще совершенно свежи и глубоко проникали натуралистов, среди продуктов, принесенных драгами из морских глубин, наблюдался слой бесформенного органического вещества, которое было признано такими крупными и различными по характеру работы биологами, как Гексли и Геккель, за первичный организм Bat- hybins15*. Казалось, старое натурфилософское мечтание о зарождении первичной материи на дне Океана, переполненного жизнью и создающего ее, получало подтверждение. Дальнейшие наблюдения, однако, вскоре показали ошибочность этих заключений, так как батибий оказался не организмом, а продуктом, образовавшимся при хранении собранного материала. Он был вычеркнут из списка организмов. Но и помимо этого более тщательное изучение природы мельчайших организмов и химии морского дна не дозволяет прилагать к ним то простое представление, которое рисовалось в это время натуралистами, и когда вскоре Бессельс в северных морях открыл схожий с батибием организм Protobathybins, животная природа которого принимается до сих пор,— это открытие не изменило положения вопроса. И едва ли сейчас кто-нибудь будет возрождать старинные натурфилософские интуиции о зарождении жизни на дне современного океана из мертвой, минеральной материи. Следы этих старинных концепций сохранились только в предположениях о существовании такого зарождения в прошлые геологические эпохи, когда свойства океанов были иные.

Другая концепция — зарождение жизни среди сгущений живого вещества в тропической природе, несмотря на свое широкое распространение, не получила таких ясных форм, как концепция морского гетерогенеза.

Нигде не встретились с фактом, который бы заставил считаться реально с этой возможностью, как в случае с протобатибием. Мы имеем здесь только впечатления и переживания натуралистов; так, Стэнли, проходя через девственные влажные леса Центральной Африки в конце 1876 — начале 1877 г., останавливался в изумлении перед обилием в них жизни и чувствовал в них первичную лабораторию Природы. Но эти ожидания не оправдались; точное знание ничем не подтвердило этих впечатлений первых наблюдателей.

Так как до сих пор никому пе удалось доказать существование мельчайших простых элементов организма, рассеянных в Природе вне организма, а еще менее простых организованных форм материи, не живой и не мертвой, а какой-то промежуточной, не удалось получить эти организмы и их морфологически изучить, то единственным реальным доказательством их существования было проявление их в окружающей их среде, т. е. в земной коре,— этим путем как раз доказано существование организмов, меньших, чем длина световых волн, и недоступных вооруженному глазу. Но такого доказательства для этих гипотетических тел до сих пор не дано и быть дано, кажется мне, не может. Высказывающие эти догадки биологи предполагают земную кору tabula rasa, для которой возможно придумать всякие процессы. В действительности область возможных в земной коре явлений достаточно точно изучена с химической по крайней мере стороны в минералогии и геохимии, и можно утверждать, что нигде не встречено и следа воздействия на минеральные процессы таких гипотетических созданий человеческого мышления. Если такие первичные зачатки или элементы организмов образуются сейчас в земной коре, они ничем не отражаются в точно наблюдаемых нами геохимических процессах, следовательно, встречаются очень редко и, очевидно, могут быть нами в геохимии оставляемы в стороне. Но можно идти и дальше и утверждать, что едва ли существуют в земной коре химические условия для их создания.

Какие бы свойства ни придавать этим первичным образованиям — так называемым пробиям, геммулам и т. п. — во всяком случае они должны в значительной мере состоять из сложных углеродистых и азотноуглеродистых соединений, которые как таковые должны существовать в земной коре раньше, чем из них образуются гипотетические начатки организмов 38. (Ф. 518, on. 1, д, 49, крымский текст, лл. 36—61.)

54. Гораздо большее значение получило другое объяснение генезиса жизни после того, как Аррениус обратил внимание широких кругов на идею, явившуюся у многих, о заносе жизни из космической среды, о появлении на Земле готовых зародышей. Эти идеи зародились в начале XIX в., когда в науке утвердилось представление о космическом происхождении метеоритов, и уже в 1802 г. фон Маршаль высказывал такое представление для объяснения происхождения окаменелостей.

Среди массы других фантастических предположений натуралистов, которые оставили след в литературе первой четверти XIX в., мы встречаемся уже с предположениями о переносе зародышей жизни вместе с метеоритами из небесных пространств. Такие представления высказывал, например, в 1819 г. мюнхенский натурфилософ Грунтгуйдеи в своей космогонии и еще раньше француз Sales Guyom de Montlivanlt.

В 1865 г. эти идеи высказал в гораздо более яркой общей и научной форме немецкий врач Г. Э. Рихтер16*, связавший их с идеями эволюции и учением о панспермии. По этим теориям жизнь рассеяна в мировом пространстве всюду — теория панспермии — и переносится от одного тела к другому. Можно здесь отличить два разных течения — одно, которого придерживался Рихтер и которое связано с переносом жизни мелких организмов и спор в падениях метеоритов, космической пыли, космозоев. Общее внимание обратили идеи этого рода после того, как к ним независимо от Рихтера подошли У. Томсон (Кельвин) в 1871 г. * и Гельмгольц *, около того же времени, защищавший эту гипотезу до конца жизни. В 1872 г. известный ботаник Ф. Кон * в публичной лекции обратил внимание па космозои Рихтера. С тех пор идеи эти не сходили с поля научного зрения. Но доказательства их защитников все же не имели большого успеха и вызвали многочисленные возрая^ения разного рода, которые, мне кажется, не являются непреодолимыми *. Одним из важнейших является медленность движения метеоритов, необходимость долгого их нахождения в неприспособленном для жизни небесном пространстве, невозможность сохранения жизни при столкновении небесных тел и т. п. * В связи с этими возражениями Сванте Аррениусом (1859—1927) * было принято во внимание давление светового луча и была выдвинута другая гипотеза — о перемещении мельчайших спор организмов вместе с мельчайшей космической пылью под влиянием сильного лучевого давления. По Шварцпгильду, максимальную скорость под этим влиянием приобретают шарообразные тела размерами в 0,16 мкм, совпадающими с размерами организмов. Можно думать, что такие зародыши жизни все время попадали и попадают на Землю и другие планеты вместе с потоками такой космической пыли определенных размеров, которая постоянно понадает на Землю. Через небесные пространства эти пылинки передвигаются под влиянием давления световых лучеиспусканий со скоростью, близкой к скорости света. Этот поток зародышей, идущий из небесных пространств, из разных тел солнечных систем, может происходить извечно и переносить зародыши жизни от одной планеты к другой. Попадая на какое-нибудь планетное тело, они гибнут, если условия существования для них неподходящи,— развиваются, если на это есть возможности. Процесс этот может продолжаться и теперь и быть обыденным явлением.

Несомненно, после работ Аррениуса * эти идеи получили в последнее время большое распространение. Они особенно удобны потому, что совершенно оставляют в стороне вопрос о зароя^- дении жизни на Земле. Жизнь может быть извечной, но новой лишь на Земле, где есть условия для ее продолжения, но не для ее зарождения. Гипотеза Аррениуса заслуживает серьезного внимания и требует прежде всего тщательного изучения явления, лежащего в ее основе,— космической пыли на поверхности нашей планеты. Здесь мы имеем сейчас больше теорий и предположений, чем точных наблюдений. Необходима широкая организация наблюдений над космической пылью, причем должны быть приняты во внимание и выводы из гипотезы Аррениуса. Я не считаю их столь безнадежными, как предполагает сам Аррениус, указывающий, что количество спор может быть незначительно и может не быть замечено в среде космической пыли *. Надо раньше начать систематическое исследование, а тогда оно даст ответ и на это предположение.

Эта гипотеза вызвала ряд возражений, в общем едва ли очень прочных *. С точки зрения геохимии нет серьезных возражений, если предположить, что проникновение космического живого вещества началось раньше геологического времени. Она не изменит в таком случае нашего заключения об извечности жизни в течение геологического времени 39.

Гораздо сильнее, мне кажется, возражения общего биологического характера. Допуская предположение проникновения микроорганизмов (и то одного определенного размера), Аррениус считает, что от них может путем эволюции развиться все то разнообразие живого вещества, которое мы сейчас наблюдаем у нас на Земле. Мне кажется, что это воззрение противоречит общему принципу эволюции. Мы имеем изменчивость — эволюцию — в течение геологического времени видов и родов живого вещества, но нигде не видим признаков эволюции всего уклада живого вещества. Едва ли мы имеем право из того, что мы знаем, предположить, что все разнообразие организмов, сложное живое вещество могло путем эволюции вырасти из немногих одноклеточных организмов, поселившихся на земной поверхности из космического пространства. Нигде в геологии мы не видим следа эволюции живого вещества как целого. Если этот процесс развития существовал, он должен был происходить в догеологические периоды жизни Земли — только тогда имели эти космические организмы значение в истории нашей планеты как возбудители жизни.

55. Нельзя не отметить, что научно допустимые возможности далеко не исчерпываются теми решениями вопроса о зарождении жизни, которые были мной указаны на предыдущих страницах. Так, например, мыслимо и возможно допустить, что жизнь может в своем зарождении зависеть не только от высокой активности прежних космических периодов земной коры, но и от свойств космических лучей, с ней связанных в прежнее или настоящее время. Может быть, необходима для ее зарождения определенная комбинация геологических условий и космических излучений определенного характера. Возможно и допущение, что разные группы, разные порядки живой материи, с которыми мы ознакомимся ниже, неодинаковы в своем происхождении, например, что неодинаково по происхождению живое вещество, связанное с лучеиспусканием Солнца,— зеленый мир растений, населяющий поверхность нашей планеты, с одной стороны, и, с другой стороны, проникающий почву, грязи, океан и породы мир микроорганизмов, не связанный со светом и кислородом, строящий силу живого вещества из проявлений химической энергии.

В поэтическом и религиозном творчестве [различных космогонических построениях] и нограничных областях мы и сейчас имеем многочисленные другие теории, которые резко отличаются от рассмотренных; некоторые из них могут принять паукообразную форму. Мы не будем на них останавливаться, так как они не влияют на развитие научной мысли и не дают никаких данных для современной научной работы *. Но кто сможет сказать, что среди них нет таких, к которым в будущем обратится человеческая мысль, и что в них не найдется научная истина?

Человеческий ум бесконечен в своем разнообразии, и мы напрасно пытались бы заранее ограничить все доступные ему возможности, раз мы не можем проверить их на реальном облике Природы. (Ф. 518, он. 1, д. 49, лл. 68-71.)

56. С идеей о вечпости жизни тесно связано другое представление, которое мало обращало на себя до сих пор внимание в научной работе, хотя оно связано с глубочайшими проблемами жизни.

Это идея о невозможности полного и бесследного уничтожения жизни [7]. (Ф. 518, on. I, д. 49, крымский текст, лл. 72—79).

По в науке эта задача не ставилась в ясной форме со времен Бюффона. Лишь в последнее время мы наблюдаем попытки подойти к ее обоснованию, попытки очень осторожные и все еще далекие от научной реальности, например, в некоторых новых космогониях, недавно у Аррениуса, или в работах отдельных ученых, членов Общества исследования психических проблем, например, у Лоджа и т. д.

Обращаясь к реальному наблюдению явлений в Природе, мы видим, что уничтожение жизни без явного ее перехода в новую живую форму представляет редкое явление Природы. Такое уничтожение происходит с помощью огня во время катастрофических природных явлений, связанных с вулканическими извержениями, при геологических процессах тектонического характера с быстрым отложением осадков и т. п. Но эти явления в Природе не часты, при обычном ходе геологических процессов жизнь не уничтожается: вещество организма немедленно при смерти его переходит в вещество другого организма, не выходит из цикла жизни. Процессы уничтожения жизни, этим путем происходящие, как увидим, далеко не безразличны с геохимической точки зрения и чрезвычайно характерны для геохимической истории живого вещества. Они связаны с временем выхода вещества из биогеохимического круговорота. Но то, что при этом жизнь * исчезает бесследно, есть все же пока лишь гипотеза, не противоречащая, правда, фактам, но стоящая вне научного изучения и научной проверки, ждущая исследования.

В общем, в Нрироде наблюдается явное стремление организмов — живой материи — удерживать в течение беспрерывного времени то вещество, которое вошло в круг ее воздействия, и едва ли можно сомневаться, что часть, может быть, даже большая, этого вещества не выходила из цикла в течение миллионов лет.

Нельзя, мне кажется, не отметить аналогий из других областей знания, которые заслуживают серьезного внимания для правильного понимания характера проблемы.

Учение об атоме, так ярко охватившее научную мысль XX в., выявило и для атома аналогичное обстоятельство. Уже Ланжевен указал, что атом «не стареет», что он умирает только вследствие обстоятельств, связанных с внутренним случаем. Возможно, что это случай и не внутренний, а внешний, если верны идеи Перрена (1919) о проникающих излучениях изнутри Земли как причины распадения атома40. Важно, что мы и в этом случае, как и в переходе живого в мертвое, имеем дело не с естественной эволюцией, связанной с необходимостью, а с внешней по существу случайностью.

Наконец, весь этот цикл идей находится в связи с третьей областью уже не научных, а космогонических представлений, вырисовывающихся в человеческом сознании, но странным образом тоже не обративших на себя заслуженного внимания.

57. Среди космогоний долгое время создавались два течения, резко различных. С одной стороны, предполагался процесс изменения Мира во времени: в той или иной форме в космогонических представлениях господствовал эволюционный принцип. С другой — представление о Мире основывалось на неизменности его картины, в целом — вечности. Долго господствовали идеи первого рода. Представления о вечности картины Мира долго не проникали в научное и философское мировоззрения нового времени. Для них характерен в той или иной форме эволюционный принцип. Из новых философских систем XIX—XX столетий мне известна только система Чольбе, стоящая на почве неизменности картины Мира. Философская и научная мысль была охвачена эволюционными представлениями и так или иначе связывалась с представлением, что с течением времени картина Вселенной меняется и различна в разные эпохи.

Однако такое представление отнюдь не является необходимым с точки зрения эволюционных идей, и оно по существу противоречит идее о бесконечности Вселенной. Очень трудно, мне кажется невозможно, представить себе Вселенную, бесконечную в пространстве, которая бы на всем этом бесконечном пространстве проходила закономерно одну и ту же эволюционную стадию.

Логически мы пришли бы здесь к противоречию идее бесконечности. В то же самое время представлять себе ограниченную Вселенную мы не можем.

Но процесс эволюции возможно мыслить происходящим различно в различных частях Вселенной, и в общей картине, ею представляемой, видеть одновременно в ней существующие разные стадии этого процесса. Эволюционный процесс явится в этом случае одним из свойств неизменной в целом Вселенной, всегда в ней проявляющемся, причем общая картина ее, взятая в целом, не будет меняться в течение времени.

С космогониями, связанными с таким представлением о Вселенной, очень хорошо согласуется представление о вечности жизни и об отсутствии зарождения живой материи из мертвой в области явлений, подчиненных второму закону термодинамики.

Среди космогонических представлений последнего времени мы видим несколько систем, связанных с такой идеей о неизменности во времени картины Вселенной. Одной из таких систем является система Аррениуса. В круг явлений, охватываемых такими космогониями, входят и представления современной геохимии, основанные на вечности жизни, по крайней мере в течение времени, охватываемого химическими процессами.

К содержанию книги: Владимир Иванович Вернадский: Живое вещество

Последние добавления:

Вернадский - химическое строение биосферы

Тайны ледниковых эпох

ЭВОЛЮЦИЯ ПОЧВ В ГОЛОЦЕНЕ

Тимофеев-Ресовский. ТЕОРИЯ ЭВОЛЮЦИИ

Ковда. Биогеохимия почвенного покрова

Глазовская. Почвоведение и география почв

Сукачёв: Фитоценология - геоботаника

Академик Вернадский - ЖИВОЕ ВЕЩЕСТВО

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Начало и вечность жизни.

Самопроизвольное зарождение и вечность жизни