ОТ ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКО-РУССКОЙ ДИГЛОСИИ К ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКО-РУССКОМУ ДВУЯЗЫЧИЮ

Смотрите также:

Современный русский язык

Сложение русского литературного языка

Радзивиловская летопись

Культура Руси 12 13 веков

Древняя русь в летописях

Развитие русской литературы в 18 веке

Языковедение

Пушкин

История и культурология

Карамзин: История государства Российского

Ключевский: курс лекций по истории России

Татищев: История Российская

Эпоха Петра 1

Характер сосуществования церковнославянского языка и «простой мовы»: церковнославянско-русское двуязычие Юго-Западной Руси как калька латинско-польского двуязычия

Церковнославянско-русское двуязычие в Юго-Западной Руси калькирует латинско-польское двуязычие в Польше (см. о латинско-польском двуязычии: Баквис, 1958); функциональным эквивалентом латыни выступает здесь церковнославянский язык, а функциональным эквивалентом поль- скогр литературного языка — «проста мова». По мере становления польского литературного языка латинский и польский языки употребляются параллельно, причем постепенно польский язык вытесняет латынь. В точности то же самое мы наблюдаем в Юго-Западной Руси, где «проста мова» постепенно вытесняет церковнославянский, оставляя за ним лишь функции культового языка.

Эта аналогия языковой ситуации в Юго-Западной Руси и в Польше была совершенно ясна современникам. Так, например, Афанасий Филиппович подчеркивал в своем «Диариуше» (первая пол. XVII в.) одинаковое соотношение «руского» и словенского» языков, с одной стороны, и польского и латыни, с другой, — отмечая, что «Русь словенским и руским, а поляки латинским и полским языком ведлуг народу и потребы литералной книг» пользуются (РИБ, IV, 1, стлб. 125; Аниченко, 1969, с. 232). Важно при этом подчеркнуть, что «простым» может называться и польский язык (см., например: Клеменсевич, 1965, с. 23, 25, 29; Карский, 1896, с. 75), т.е. данный эпитет объединяет польский литературный язык и литературный язык Юго-Западной Руси ; подробнее об этом будет сказано ниже.

Вполне естественно в этих условиях, что произведения, написанные на «простой мове», в целом ряде случаев являются переводами с польского. Югозападнорусские книжники нередко пишут сначала по-польски, а затем переводят на «просту мову» (например, Мелетий Смотрицкий, Петр Могила и др. — см.: Витковский, 1969, с. 6; Титов, 1918, с. 258, 308). Даже Краткий катехизис Петра Могилы и Исайи Козловского, преследующий учебные цели и предназначенный, очевидно, прежде всего для православных читателей, был напечатан в Киево-Печерской лавре в 1645 г. сначала по- польски, а затем уже в переводе на «просту мову» — «первЪй изыкомъ Полским, а теперь Д1алектомъ Рускимъ» (Запаско и Исаевич, 1981, с. 66-68, № 333, 334, 345, 346; Голубев, II, приложения, с. 358-359, 470-472; Титов, 1918, с. 254-255, 307) . Особенно знаменательно, что и такой памятник, как

Киево-Печерский патерик переводился на «просту мову» не с церковнославянского языка, а именно с польского (Перетц, 1926; Перетц, 1958) ; не менее показательны в этой связи и параллельные тексты на польском и на «простой мове» (Толстой, 1963, с. 250-253). В предисловии к своему переводу (1581 г.) «с полскаго языка на реч рускую» социнианского евангелия М. Чеховича (польское издание вышло в 1577 г.) В. Негалевский заявляет, что его перевод предназначен для тех «учоных богобойных людей», «которые писма полскаго читати не умеют, с языка славенскаго читаючи писмом рус- ким выкладу слов его не розумеют» (Назаревский, 1911, с. 19). Таким образом, польский язык понятнее этим «учоным богобойным людям», чем церковнославянский, смущает их лишь польская (латинская) графика; соответственно, как уже говорилось, тексты на «простой мове» могут приближаться к кириллической транслитерации польского текста.

Таким образом, мы можем констатировать перенесение в Юго-Западную Русь польской языковой ситуации, которая и приводит к становлению церковнославянско-русского двуязычия по модели латинско-польского двуязычия: церковнославянский язык непосредственно коррелирует с латынью, а «проста мова» с польским литературным языком. Это прямо отражается на функционировании обоих литературных языков Юго-Западной Руси.

Подобно латыни, церковнославянский язык становится языком ученого сословия: знание церковнославянского языка, как и знание латыни, связано, таким образом, с социальной дифференциацией. Если на Западе образованность предполагает знание латыни (ср. homo litteratus как наименование человека, который владеет книжной латынью), то в Юго-Западной Руси образованность предполагает знание церковнославянского языка. Напротив, польский язык и коррелирующая с ним «проста мова» выступают в значительной мере как язык шляхты; вообще появление «простой мовы» было в большой степени обусловлено билингвизмом социальных верхов Украины и Белоруссии. В Польше в XVI в. шляхтич может стыдиться знания латыни (Майенова, 1955, с. 87, № 101; ср.: Клеменсевич, 1965, с. 63), и надо полагать, что такое отношение к церковнославянскому языку могло иметь место у православной шляхты Юго-Западной Руси. Это весьма существенно отличается от ситуации диглоссии, где одни и те же нормы книжного (литературного) языка охватывают все слои общества (см. выше, § 1-2). Вообще ситуация двуязычия в значительной степени переводит проблему литературного языка в социолингвистический план, поскольку владение тем или иным языком может связываться в этих условиях с социолингвистическим расслоением общества. Роль того или другого из сосуществующих друг с другом конкурирующих языков определяется тогда престижем социума, с которым он ассоциируется.

В качестве языка ученого сословия церковнославянский язык может выступать как средство разговорного общения. Очевидно, что в этом случае функции церковнославянского языка не отличаются от функций латыни; вместе с тем, они разительно отличаются от функций церковнославянского языка в условиях диглоссии (например, в Московской Руси). Так, в братских школах церковнославянский язык сознательно вводился как способ устной коммуникации — фактически на тех же правах, что и латынь в польских католических школах: согласно уставу Львовской братской школы (1587 г.) детям запрещалось разговаривать между собой на «простой мове», и они должны были разговаривать по-церковнославянски или по-гречески («...Также учатъ на кождый день, абы дЬти единъ другого пыталъ по грецку, абы отпо- вЬдалъ по словенску, и тыжъ пытаются по словенску, абы имъ отповЪдалъ по простой мовЪ. И тыжъ не маютъ з собою мовити простою мовою, ено словенскою и грецкою» — Голубев, 1886, с. 198; тот же текст дословно повторяется в уставе Луцкой школы — Архангельский, 1888, с. 39—40). Впрочем, Мелетий Смотрицкий протестует против этого и специально предупреждает в предисловии к своей грамматике 1619 г., что учителя должны под угрозой наказания пресекать попытки разговаривать на «славенском диалекте»: «Д1алектъ в' звыклой школной розмовЪ Славенскш межи тщателми под каран'емъ захованъ» (Мелетий Смотрицкий, 1619, предисловие, л. 3) — однако, сам протест свидетельствует о практике такого рода17. Итак, церковнославянский язык оказывается уподобленным по своей функции латыни: церковнославянский или греческий в православном мире призваны играть ту же роль, что и латынь в католических странах.

Об использовании церковнославянского языка в качестве разговорного и о параллельном употреблении церковнославянского языка и «простой мовы» свидетельствует и рукописный разговорник 1570-х гг. собрания Парижской Национальной библиотеки, озаглавленный «Розмова». Рукопись написана параллельно на двух языках, обозначенных автором как popularis и sacra, причем под первым названием выступает «проста мова», а под вторым — церковнославянский язык (Жовтобрюх, 1978, с. 191 сл.). Существенно отметить, что этот разговорник, по всей видимости, переводится с латыни; соответственно, употребление церковнославянского языка в данном случае оказывается прямо ориентированным на употребление латыни.

Поскольку церковнославянский язык при двуязычии не ограничен в своем употреблении, закономерно возникает пародийное использование церковнославянского языка, совершенно невозможное при диглоссии (ср. выше, § 1-2, а также § II-3.2). Наряду с пародиями, в которых несерьезное содержание выражается подчеркнуто книжным языком, здесь появляются и пародии обратного типа — в которых, напротив, серьезное (в частности библейское) содержание выражается подчеркнуто низкими языковыми средствами; оба типа текстов явно связаны между собой и появляются в одной и той же — школярской — среде (см. вообще о пародиях в Юго- Западной Руси: Возняк, III, с. 251-252, 266 сл.) . Пародии на церковнославянском языке явно отражают пародийные тексты на латинском языке, которые часто и служат для них непосредственным источником.

Функционирование «простой мовы» также свидетельствует о ситуации двуязычия. Это проявляется уже в переводе Святого Писания на этот язык (переводы Ветхого Завета появляются в XV в., Нового Завета — в XVI в.) . Как мы знаем, перевод Святого Писания на низкий язык невозможен в условиях диглоссии, и это явление представляет собой яркий диагностический признак ситуации двуязычия. Не менее характерно, что со второй пол. XVI в. в Юго-Западной Руси появляются параллельные тексты на церковнославянском и на «простой мове» (Толстой, 1963, с. 248—249).

Именно таким образом написаны, между прочим, некоторые части церковнославянской грамматики Лаврентия Зизания (1596 г.), где текст на церковнославянском языке сопровождается переводом на «просту мову». Эта особенность грамматики Зизания отражает, по-видимому, школьную практику Юго- Западной Руси. Так, в предисловии к грамматике Мелетия Смотрицкого (1619 г.) сообщается, что грамматика «научитъ... и читати по Славенску и писати роздЪлне и чтомое выро- зумЪвати лацюд>, гды при ней за повиннымъ потгцашемъ вашимъ читаны будутъ звыклымъ шкшлъ способомъ Сла- венскш лекщи и на Рускш кьзыкъ перекладаны» (Мелетий Смотрицкий, 1619, предисловие, л. 2 об.—3). Итак, соответствующий параллелизм текстов — церковнославянского и «русского» — имеет место и в этом случае, но в сфере устного общения: «проста мова» выступает как средство интерпретации церковнославянского текста. Точно так же в львовском букваре 1790 г. молитвы на церковнославянском языке сопровождаются предписанием: «Когда отрок послЪдуюгцимъ молитвамъ читати учится ... [учитель] долженъ... ciri славен- ск1я речешл простымъ рускимъ языкомъ ему истолковати» (л. В/l об.). Вообще в богослужебных книгах книгах Юго- Западной Руси церковнославянский текст может сопровождаться пояснениями («рубриками»), руководственными указаниями и всевозможными сопроводительными рассуждениями на «простом» языке (Титов, 1918, с. 227—231; Титов, 1918, приложения, с. 15; Огиенко, 1931а, с. 201).

Другим показательным признаком ситуации двуязычия является кодификация «простой мовы». Так, появляется грамматика этого языка, а именно грамматика Иоанна Уже- вича 1643 г. (Ужевич, 1970); правда, грамматика эта написана на латыни, и это свидетельствует о том, что кодифици- рованность «простой мовы» не достигает кодифицирован- ности церковнославянского языка. Элементы кодификации «простой мовы» можно обнаружить уже в грамматике Ме- летия Смотрицкого, который переводит отдельные грамматические конструкции на «просту мову», тем самым определенным образом ее кодифицируя (см., например, устанавливаемые здесь соответствия форм глагольных времен — Мелетий Смотрицкий, 1619, л. Р/8-С/1 об., С/6). Наряду с этим, с XVI в. появляются церковнославянско-«русские» словари (чтобы оценить значимость этого явления, достаточно указать, что в великорусских условиях подобные словари появляются только во второй пол. XVIII в.). Так, к одному из экземпляров Острожской библии 1581 г. приложен рукописный словарь, толкующий церковнославянские слова «просто» (Амфилохий, 1884; Нимчук, 1964, с. 177-194). Другим таким словарем является печатный «Лексис» Лаврентия Зиза- ния, опубликованный в приложении к его букварю 1596 г. (Нимчук, 1964, с. 23—89), а также словарь Памвы Берынды, выдержавший два издания (Киев, 1627; Кутеин, 1653); ср. еще рукописные «Синонима словенорусская», приплетенные к грамматике Мелетия Смотрицкого 1619 г. (Житецкий, 1889, приложение; Нимчук, 1964, с. 91—172).

Югозападнорусские книжники настойчиво подчеркивают достоинство (dignitas) «простой мовы». Так, Мелетий Смот- рицкий, говоря, что грамматика должна читаться по-церковнославянски и переводиться затем на «руский» язык, т.е. на «просту мову» (см. выше), ссылается в обоснование этого на то, что и библейские книги были переведены в свое время с греческого на церковнославянский (Мелетий Смотрицкий, 1619, л. 2 об.—3). Иначе говоря, перевод с греческого на церковнославянский служит прецедентом, оправдывающим теперь перевод с церковнославянского на «просту мову» — тем самым «руский» язык («проста мова») оказывается в том же ряду, что и греческий или церковнославянский, по своему ' достоинству он не уступает церковнославянскому языку. Аналогичным образом в предисловии к Учительному Евангелию, изданному в Евье в 1616 г., Смотрицкий (тогда еще носивший мирское имя Максим) говорит, что текст этой книги при переводе на «1дзык наш простый Руск1й» как бы воскрешается из мертвых, подобно тому как в свое время он ожил для славян, будучи переведен с греческого на церков- «нославянский (Титов, 1918, приложения, с. 329; Карский, 1921, с. 38; Нимчук, 1979, с. 15). Это высказывание подчеркивает равноправное положение «простого руского» и церковнославянского языка и одновременно констатирует, что дерковнославянский язык является как бы мертвым. Наконец, и Памва Берында в послесловии к киевской Постной Триоди 1627 г. оправдывает перевод определенных частей Триоди (синаксарей и некоторых других) с греческого «на ршссшскую бесЪду общую», ссылаясь на перевод Евангелия от Матфея с еврейского на греческий язык, а прочих трех Евангелий — с греческого на церковнославянский (Титов, 1918, приложения, с. 178). И в этом случае «российская беседа общая» признается в принципе равноправной греческому или церковнославянскому — мнение, которое в Московской Руси должны были бы почитать кощунством.

Замечательно, что Памва Берында при этом добавляет, что желающие могут читать соответствующие места по-церковнославянски, если им это угодно, и заключает свое рассуждение словами апостола Павла (I Коринф. XIV, 39): «Ревнуйте о том, чтобы 1 пророчествовать, но не запрещайте говорить и языками» («Изволяай же в'зем Cvna^apia Словенская прочитавай себЪ, яже у подобнее имЪти взъможеши. Таже, цЬлуемъ [приветствуем] васъ съ Апостоломъ. Ревнуйте же пророчествовали, а еже глаголати кьзыки не възбраняйте» — Титов, 1918, приложения, с. 179). При этом апостол Павел в соответствующем месте противопоставляет пророчество как сообщение людям на понятном языке глоссолалическому общению не с людьми, а с Богом, и ставит пророчество (проповедь) выше глоссолалии. Тем самым, церковнославянский язык приравнивается у Памвы Берынды глоссолалии, и использование «простой мовы» оказывается предпочтительным по сравнению с использованием церковнославянского языка .

Отметим, что выражение «беседа общая» как обозначение «простой мовы» у Памвы Берынды представляет собой, по- видимому, не что иное, как кальку с греч. \670s KOLVT) -У\соттт| (-уХсбстслг!): в контексте перевода с греческого — переводчиком с греческого на «просту мову» в киевской Постной Триоди 1672 г. был образованный книжник T.JI. Земка, известный своими познаниями как в том, так и в другом языке (Отро- ковский, 1921, с. 9, 11; ср. выше, § III-2.1), — церковнославянский язык может ассоциироваться с книжным греческим языком, а «проста мова» — с разговорным греческим . Позиция югозападнорусских книжников непосредственно смыкается при этом с позицией книжников южнославянских, которые также могут калькировать соответствующие греческие выражения, говоря об «общем» или «простом» языке (Лавров, 1899, с. 321, 344-345; Селищев, 1929, с. 166; Васильев, 1972, с. 299). Аналогичный смысл имеет, по-види- мому, и наименование церковнославянского языка «славено- росским» или «славенороссийским», которое встречаем у югозападнорусских авторов и, в частности, у того же Памвы Берынды (в заглавии его словаря). Название «славено- росс(ийс)кий» было образовано по аналогии с названием «еллиногреческий» как наименованием книжного греческого языка: подобно тому, как «еллиногреческий»язык противопоставлен «простому» или «общему» греческому языку,

Итак, языковая ситуация Юго-Западной Руси в принци- te может соотноситься не только с польской, но и с греческой [Зыковой ситуацией, хотя соотнесение с греческим имеет, вообще говоря, искусственный характер .

В результате легитимации «простой мовы» и признания ва ней прав книжного (литературного) языка этот язык не только занимает равноправное положение с церковнославянским, но и постепенно вытесняет последний в области гомилетической , агиографической, дидактической  и т.п. литературы (Толстой, 1963, с. 254-258; Витковский, 1969, с. 8), иногда вторгаясь и в сферу церковного богослужения. Восставая против этого, Иоанн Вишенский писал: «Евангелиа и з&постола в церкви на литургии простым языком не выворо- чайте. По литургии ж для зрозуменя людского по просту толкуйте и выкладайте. Книги церковные вей и уставы словен- Ским языком друкуйте» (Иоанн Вишенский, 1955, с. 23). Точно так же и униатский архиепископ Иоасафат Кунцевич 'должен был наставлять священников, чтобы те, читая во |цремя богослужения Евангелие, молитвы или ектении, не Переводили церковнославянских слов на «руский» язык, но читали бы, как написано; между тем, учительные Евангелия и житийные тексты переводить дозволялось: «Кгды тежъ читают Евангел1е, албо кькую молитву в голос, або ектенш, не мают выкладат словенскихъ словъ по руску, але такъ чи- тати KVKO написано, Учитанное зас Евангел1е або жит1е стых читаючи людем, могут выкладати...» (Карский, 1921, с. 143). В конце XVI в. некоторые основатели церквей (донаторы) могут выдвигать специальное требование, чтобы священники этой церкви и их преемники совершали богослужение именно на церковнославянском языке (Харлампович, 1898, с. 417; Мартель, 1938, с. 98); очевидно, это совсем не было общим правилом.

Если вопрос о переводе наиболее важных частей богослужения на «просту мову» оставался дискуссионным, то для каких-то частей церковной службы «проста мова» была принятым языком. Так, чтение на «простом» языке проповедей и синаксарей было широко распространенным явлением (Оги- енко, 1930, с. 78-80; Огиенко, 1931, с. 27-28; Перетц, 1929). Знаменательно, что в 1620-х гг. даже в Киево-Печерской Лавре, которая выступала вообще в качестве оплота церковнославянского языка в Юго-Западной Руси, на этот язык были переведены некоторые церковные молитвы и определенные части богослужения, например, в Постной Триоди 1627 г., где, как уже говорилось, содержится специальное оправдание использования «простой мовы» , а также в «Книге о вере», изданной около 1620 г. (Титов, 1918, приложения, с. 180—182 и 34) ; в Кратком катехизисе Петра Могилы и Исайи Козловского, изданном в Киево-Печерской лавре в 1645 г., на «просту мову» переведены Отче наш и заповеди (Голубев, II, приложения, с. 432—469) . В богослужебных книгах Юго- Западной Руси могут даваться и указания об использовании в церкви «простой мовы». Так, например, в той же киевской Постной Триоди 1627 г. говорится: «ВЬстны же, мкы от сеа нли начинаем чести Д1алектом домашним, по отпус- т4 Литш в' ПритворЪ К<*тт)Х'П<гс'';> си ест С*)глашешя, ст. оца веодыра Студ1та. И аще ту ест Игумен, чтутся от него, ащеж ни, то от Екклшйарха...» (с. 15); см. такие же указания в львовских Постных Триодях 1664 г. — издания братской типографии (л. 8) и издания Михаила Слёзки (л. 9 об.), — которые представляют собой вообще перепечатку цитированного киевского издания (в частности, здесь точно воспроизводятся и те части киевской Триоди, которые были переведены на «просту мову»). В киевском Требнике Петра Могилы 1646 г. мы читаем в разделе, посвященном последованию венчания: священник «въпрашаетъ жениха... Рускимъ мзыкомъ, глаголя: Маеш' Имкъ неотмЪнныи и статечныи умысл' заручити собЪ тепер тую Имкъ которую тут перед собою видиш' в' стан' МалженскШ» (ч. I, с. 397). И далее: «По скончанш... Слова, въпрашаетъ 1ереи Жениха Рускимъ иьзыкомъ, глаголя: Маешъ Имк' волю добрую и не приму- шоную и постановленый умыслъ поняти собЪ за малжонку тую Имкъ которую тутъ передъ собою видишъ» (с. 407); «Женихъ ... с в ой ст в ен н ы м ъ Рускимъ мзыкомъ глетъ, рекшу 1ерею: мовъ за мною [т.е. после того, как священник говорит жениху: «повторяй за мной»]: 1Л Имкъ беру собЪ тебе Имкъ за малжонку и шлюбую тобЪ милост, вЪру и учтивост малженскую...»(с. 416). Такие же указания можно найти во Львовском Требнике 1695 г., который воспроизводит Требник Петра Могилы.

К содержанию книги: ОЧЕРК ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА