ОТ ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКО-РУССКОЙ ДИГЛОСИИ К ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКО-РУССКОМУ ДВУЯЗЫЧИЮ

Смотрите также:

Современный русский язык

Сложение русского литературного языка

Радзивиловская летопись

Культура Руси 12 13 веков

Древняя русь в летописях

Развитие русской литературы в 18 веке

Языковедение

Пушкин

История и культурология

Карамзин: История государства Российского

Ключевский: курс лекций по истории России

Татищев: История Российская

Эпоха Петра 1

Влияние со стороны «простой мовы» - попытки создания великорусского «простого» языка как функционального коррелята «простой мовы»

Если церковнославянский язык югозападнорусской редакции непосредственно влияет на великорусский церковнославянский язык, то непосредственное влияние «простой мовы» было невозможно ввиду отсутствия парного, эквивалентного явления в великорусский условиях. Однако заимствуется именно языковая ситуация — заимствуется само понятие «простого языка», который понимается в югозапад- норусском смысле, т.е. как литературный язык, противопоставленный языку церковнославянскому и с ним конкурирующий; иначе говоря, является «просторечие» как особая форма литературного языка. Как и в Юго-Западной Руси, «простой» язык в качестве литературного языка противостоит не только церковнославянскому языку, но и разговорной речи.

С конца XVII в. на великорусской территории появляются произведения, написанные, по утверждению их авторов, на «простом» языке . Так, Авраамий Фирсов переводит в 1683 г. Псалтырь (ГИМ, Син. 710; ср.: Горский и Невоструев, I, с. 190—196, № 16; см. изд.: Целунова, 1989), причем книга начинается с извещения: «Преведена сил свта1л бгдохновен- на1л книга фал Tip ь на нашъ простои, собыклои, словенской языкъ» (л. 1); и далее в «Предисловии к читателю» переводчик говорит: «НнЪ в сеи книгЪ фаломнои, истолкованы фал- мы, на наш простои словенской языкъ, с великим приле- жатем... без всякагоо украшетыу, удобнЪйшагы ради разума» (л. 7). Псалтырь Авраамия Фирсова переводилась, по-видимому, с польского (она обнаруживает текстуальную близость как к польской протестантской брестской Библии 1563 г., так и — в меньшей степени — к католической Библии 1599 г., переведенной Буйком) , и таким образом великорусский «простой язык», подобно «простой мове» Юго- Западной Руси, непосредственно коррелирует с польским литературным языком.

Язык Авраамия Фирсова в целом должен быть квалифицирован как гибридный церковнославянский (ср.: Целунова, 1985), т.е. такой язык, книжный характер которого основан лишь на отдельных признаках книжности — последние накладываются на нейтральный в плане противопоставления русского и церковнославянского языка фон и могут быть проведены достаточно непоследовательно. У Авраамия Фир- сова этот язык претендует на самостоятельный статус, т.е. «простой язык» противопоставляется традиционному церковнославянскому языку как особый литературный язык. Необходимость перевода на «простой обыклой словенской язык» мотивируется удобопонятностью этого языка (в отличие от традиционного церковнославянского языка). В действительности язык Авраамия Фирсова с его нередкими полонизмами едва ли был понятен широкому читателю: ссылка на удобопонятность и общедоступность явно восходит к юго- западнорусской культурной традиции, где именно таким образом мотивируется перевод текста на «просту мову»; язык Авраамия Фирсова, таким образом, выступает в той же функции, что и «проста мова», хотя он существенно от нее отличается по своему характеру.

Вообще в 1680-е гг. раздаются голоса, призывающие к «простоте слова», к тому, чтобы писать на языке, доступном «простым людям», хотя этот призыв не обязательно связан ео сменой языкового кода; во всяком случае соответствующие высказывания обнаруживают прямую зависимость от юго- западнорусской культурной традиции — югозападнорусская программа может по-разному реализовываться в великорусских условиях.

В XVIII в. произведения, написанные на «простом» языке, уже не представляют собой единичного явления. В 1718 г. Выходит «География генеральная» Варения, переведенная #с латшска мзыка на россшскш» Федором Поликарповым; i предисловии к этой книге Поликарпов подчеркивает, что Она переведена «не на самый славенскш высошй д1алект..., но множае гражданскаго посредственного употреблях нареч1я». В 1720 г. выходит первым изданием букварь Феофана Прокоповича («Первое учение отроком»); в предисловии к нему Сообщается, что «в Рооссш были таковыя книжицы, но по- йеже славенским высоким д1алектом, а не просторЪч1ем на- Лисаны... того) ради лишалися доселЪ отроцы подобающагса СебЪ воспитанш» (Феофан Прокопович, 1721, л. 4 об.—5) — имеется в виду катехизисное изложение православного вероисповедания, т.е. толкование основных текстов (Символа ве- |ы и др.), которое помещено здесь вслед за показанием букв и слогов, составляющих необходимую принадлежность всякого букваря .

Равным образом и «Последование о исповедании» Гавриила Бужинского (М., 1723) написано «просторечно, да бы самое скудоумнейшее лице могло выразумЪть» (л. 32 об.); речь идет о тексте, который надлежит произносить священнику при исповеди, т.е. об определенной части богослужебного процесса. В 1725 г. выходит «Библиотека» Аполлодора, переведенная с греческого Алексеем Барсовым, с предисловиями переводчика и Феофана Прокоповича. В предисловии Барсова говорится, что в декабре 1722 г. Петр «ciio книгу Еллинским и Латшским д1алекты изданую вручил Святейшему Правителствующему Скноду, повелевая да бы преве- дена была на общш Россшскш язык» (с. 19); точно так же и Феофан Прокопович, подчеркивая в своем предисловии , что эта книга переведена именно «на рускш ... д1алект» (с. 2) и объясняя, «чесо ради книга cin и нашего языка д1алект переводом и печатаю свЪт себЪ в Россш получила» (с. 3), указывает, что Петр ее «повелел на рускш наш язык перевесть и напечатать» (с. 4). Наконец, и Тредиаковский заявляет в предисловии к «Езде в остров Любви» (1730 г.), что он эту книгу «неславенскимъ языкомъ перевелъ, но почти самымъ простымъ Рускимъ словомъ, то есть каковымъ мы межъ собой говоримъ» (Тредиаковский, III, с. 649)  (см. подробнее ниже, § IV-2); точно так же и Кантемир говорит в предисловии к своим сатирам о «простом» слоге сатир (Кантемир, I, с. 8), а в предисловии к переводу «Таблицы Кевика философа» (1729 г.) сообщает: «я нарочно прилежал сколько можно писать простое, чтобы вс4м вразумительно» (Кантемир,

П» с. 384). Таким образом, устанавливается довольно отчетливое противопоставление церковнославянского языка другому книжному языку, который декларативно объявляется «простым» и общепонятным и в качестве литературного языка начинает конкурировать с церковнославянским.

Выражение «общий российский язык», которым пользуется при этом Алексей Барсов, ближайшим образом напоминает наименование «простой мовы» в киевской Постной Гриоди 1627 г., где говорится о «российской беседе общей» (см. выше, § III-2.2). Это совпадение объясняется ввиду того, Лцто как то, так и другое выражение калькирует название но- йргреческого языка: не случайно в обоих случаях имеет место реревод с греческого. Мы вправе предположить, таким обра- 50м, что Барсов как-то ассоциирует русскую и греческую Языковую ситуацию; такая же позиция характерна в те же роды и для других великорусских книжников того же круга ^вм. об этом ниже, § III-3.4).

Тексты, написанные на «простом» языке, обнаруживают сравнительно мало сходства. Это и понятно, поскольку каждый автор, который пишет на «простом» языке не следует какой-то сложившейся традиции, но пытается индивидуально решить проблему создания нового литературного языка, Противопоставленного церковнославянскому, — что такое ^простой» язык было непонятно, но имелся, так сказать, социальный заказ писать на нем. В результате содержание понятия «простой» язык оказывается весьма неопределенным, рно определяется чисто негативно — отталкиванием от церковнославянского языка, однако конкретный характер этого Отталкивания решается каждый раз по-разному. Отсюда определяется диффузность, размытость этого языка, отсутствие границ, которые бы его четко определяли, и вместе с тем {отсутствие в нем стилистической дифференциации — противостоят не стили «простого» языка, а индивидуальные варианты. Отсюда же объясняется динамичность «простого» ^зыка, его потенция к изменению, не ограниченная никакой Традицией.

Неопределенность понятия «простой язык» отчетливо выражена в Псалтыри Авраамия Фирсова, где могут предлагаться несколько вариантов перевода, которые характеризуются разной степенью бли- |Ю6ти к живому, некнижному языку: один из вариантов помещается Вепосредственно в тексте, другие даются на полях.

Тем не менее, сам факт функционирования «простого» языка, т.е. признание возможности отклонения от церковнославянских языковых норм, имеет исключительное значение для последующей эволюции русского литературного языка, обусловливая в конечном счете влияние разговорной речи на литературный язык. Этому способствуют именно такие факторы, как неустойчивость «простого» языка, его неоформленность, потенция к изменению (динамичность). Все это определяет его постепенное сближение с живой разговорной речью, с которой он и может отождествляться в языковом сознании. «Простой» язык может быть достаточно книжным по своей природе, однако он противостоит прежде всего церковнославянскому языку, а не живой речи. Существенно, что здесь возможно — и постоянно происходит — заимствование элементов живой разговорной речи, что и приводит к ее фактической легитимации. В этом значение «простого» языка: он ценен не сам по себе, поскольку это явление более или менее индивидуальное и преходящее; он свидетельствует о превращении церковнославянско-русской диглоссии в цер- ковнославянско-русское двуязычие.

Одновременно в результате третьего южнославянского влияния изменяется значение понятия «русский язык» в великорусском языковом сознании. Именно под влиянием языковой ситуации Юго-Западной Руси «русский» язык начинает противопоставляться церковнославянскому. Так, в «Мусикии» Коренева второй пол. XVII в. читаем: «По киевски клиросы, по руски станицы, славенски такожде лики» (Смоленский, 1910, с. 12) — «русский» язык здесь противостоит «славенскому» и обозначает разговорную речь. В этом же значении использует слово «русский» и Сильвестр Медведев в «Манне» 1687 г.; обсуждая здесь фразу из чина литургии «Сотвори убо ... преложив Духом Твоим Святым», Медведев замечает: «Зд4 правовЪрнш, разумъ грамматичный известно вЪдущии, зрите речешя преложивъ, глаголъли начало 1-го псалма представлено здесь вариантами: «Блженъ мужъ который не идет на совЬт нечестивых» или «Добрый той чвкъ...» и т.д. (ГИМ, Син. 710, л. 10). Необходимо отметить, что в каких-то случаях вариантные чтения на полях у Фирсова могут отражать соответствующие глоссы исходного польского текста, который лег в основу данного перевода, однако к данному случаю, это, кажется, не относится.

К содержанию книги: ОЧЕРК ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА