ОТ ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКО-РУССКОЙ ДИГЛОСИИ К ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКО-РУССКОМУ ДВУЯЗЫЧИЮ

Смотрите также:

Современный русский язык

Сложение русского литературного языка

Радзивиловская летопись

Культура Руси 12 13 веков

Древняя русь в летописях

Развитие русской литературы в 18 веке

Языковедение

Пушкин

История и культурология

Карамзин: История государства Российского

Ключевский: курс лекций по истории России

Татищев: История Российская

Эпоха Петра 1

Начало кодификации русского языка как следствие двуязычия

Ситуация церковнославянско-русского двуязычия закономерно приводит к кодификации русского языка. Зачатки этой кодификации относятся к началу XVIII в., ср. в этой связи характерное противопоставление церковнославянского языка и русского «наречия» у Посошкова в «Зерцале очевидном» (1708 г.). Полемизируя со старообрядцами, Посошков заявляет: «вы не токмо грамматики [церковнославянского языка], но и ниже наречия силу разумеете, а в справу грам- матическия науки вступаете... Я и сам человек не ученый есмь, но токмо в наречии Божиим дарованием отчасти при- знаваю...» (Посошков, 1895—1905, II, с. 20). Итак, книжному языку, рассуждение о котором доступно лишь ученым людям, противостоит «наречие», «силу» которого можно познать интуитивно, «Божиим дарованием». При этом фактически обсуждается хорошее (правильное) и плохое (неправильное) владение этим «наречием», т.е. признается, что не все носители русского языка в одинаковой степени «разумеют» его «силу», — отсюда один шаг до кодификации русского языка.

Начало кодификации русского языка связано со стремлением осознать и зафиксировать различия между церковнославянским и русским языком и, тем самым, привести в соответствие церковнославянские и русские формы: такая задача предполагает описание русского языка в каких-то его фрагментах. В частности, с начала XVIII в. фиксируются лексические различия между двумя языками. Так, в «Лексиконе треязычном» Федора Поликарпова (1704 г.) мы встречаем спорадические сопоставления церковнославянских и «простых» русских форм, например: *Азъ простЪ глагрлемо я», *вотъ простЪ глаголемо емлется вмЪсто се» и т.п.; как видим, Поликарпов считает нужным давать русские эквиваленты и к таким церковнославянским словам, которые, вообще говоря, не нуждаются в объяснении, т.е. речь идет именно об установлении корреляции между церковнославянской и русской лексикой, а тем самым и о частичной кодификации русского словаря.

В предисловии к «Лексикону тре- язычному» Поликарпов говорит: «Въ писахомъ же нЪколико рЪчей и простыхъ, да бы могли и не книжницы пользу шбрЪтати хотящи ины МУЗЫКИ знати»; (Поликарпов, 1704, предисловие, л. 8 об.); отсюда Поликарпов может приводить в этом словаре в качестве «славенского» соответствия к греческому и латинскому слову, наряду с церковнославянским словом, его русский эквивалент, например: дщерица, дочка; печь, пещь и т.п. И в этом случае русский коррелят к церковнославянскому слову явно дается не в силу непонятности последнего (это может выступать лишь как дополнительный фактор), но ввиду равноправности церковнославянского и русского варианта: оба варианта в своей совокупности образуют соответствие к греческому или латинскому слову, и поместить один церковнославянский вариант оказывается недостаточным, что указывает на то, что русские варианты получают литературный статус. Это особенно очевидно, когда различие между церковнославянским и русским вариантом сводится к полногласию —неполногласию, ср., например: «бразда или борозда», * порох, прах, пыль,» «страна, сторона» и т.п. . Характерно, наконец, что в целом ряде случаев Поликарпов помещает в свой словарь русскую форму и при ней дает отсылку к соответствующему церковнославянскому варианту, например: «берег, зри брег*, «говорю, зри глаголю» и т.п.; в других случаях, напротив, при церковнославянском слове дается отсылка к русскому корреляту: «платно, зри полотно» (Живкович, 1958, с. 158—160) Подобные примеры, несомненно, свидетельствуют о процессе легитимации русской лексики.

Сходным образом в грамматике Федора Максимова 1723 г. автор говорит в предисловии: «Наста нужда собрати от раз- личныхъ въ кратцЪ ciro грамматшу, съ приложетемъ прос- тыхъ реченш, понеже въ ней обдержатся славенская речетя, россшски в'малЪ разумЪваема» (с.З). Действительно, здесь содержится перевод церковнославянских форм или же целых фраз на русский язык, и это говорит о том, что церковнославянский и русский воспринимаются как два полноправных языка, допускающие перевод с одного на другой. Показателен, в частности, раздел наречий, где на одной стороне листа сообщается церковнославянская форма, а на другой — ее русский эквивалент, Характерно, что в некоторых случаях обе стороны листа заполнены одинаковыми словами, т.е. речь идет не о пояснении церковнославянского слова русским, а о последовательном соотнесении церковнославянских и русских слов: в тех случаях, когда русские слова совпадают с церковнославянскими, они все равно приводятся (например: цел. прямо — рус. прямо, цел. почто — рус. почто, цел. прежде — рус. прежде, переже, перьво, цел. гдЬ — рус. гдё, въ которомъ мЬст-Ь и т.п.).

Перевод фраз на русский язык есть и в грамматике Меле'тия Смотрицкого, переизданной Федором Поликарповым в 1721 г.; при этом явно прослеживается зависимость от югозападнорусской традиции, поскольку в соответствующих местах первого издания грамматики Смотрицкого (1619 г.) те же самые фразы переведены на «просту мову». Поликарпов оставляет текст на «простой мове» и дает Сколько-нибудь полные церковнославянско-русские словари появляются на великорусской территории значительно позднее — только во второй пол. XVIII в., т.е. почти на двести лет позже появления аналогичных словарей в Юго-Западной Руси (ср. выше, § III-2.2). Первым опытом такого рода явился «Церковный словарь» Петра Алексеева (1-е изд. М., 1776); за ним следовал «Краткий словарь славянский» Евгения (Романова) (СПб., 1784).

Уместно отметить, что сопоставление церковнославянских и русских форм у Федора Максимова, по-видимому, восходит к рукописной греческой грамматике братьев Лихудов с параллельным славянским текстом, где совершенно таким же образом сопоставляются греческие книжные и разговорные формы наречий; в частности, и здесь выдержан тот же принцип последовательного соотнесения тех и других форм, что и у Максимова, т.е. разговорные греческие формы дублируют книжные в тех случаях, когда они совпадают (см., например: ГБЛ, А—233, ф. 354, № 220, л. 61 об.; о зависимости грамматики Максимова от грамматики Лихудов см. вообще: Заславская, 1982). Эта зависимость вполне закономерна, поскольку Максимов был учеником Лихудов.

Следует иметь в виду, вместе с тем, что учеником Лихудов был и Федор Поликарпов; тем самым, сопоставление церковнославянских и «простых» русских форм у Поликарпова, о котором мы говорили, может в принципе объясняться аналогичным образом. О сходной позиции еще одного ученика Лихудов — Алексея Барсова — мы уже упоминали выше (§ III-3.2). Можно было бы заключить, что ориентация на греческую языковую ситуацию характерна именно для окружения Лихудов; в то же время в контексте греко-русских языковых и культурных контактов такая ориентация, вообще говоря, представляется совершенно естественной .

Еще более показательны попытки осознать грамматические различия между церковнославянским и русским языком. Такая попытка имеет место в рукописной «Технологии» 1725 г. (ГПБ, НСРК F 1921.60) — пособии для учителя, составленном в виде вопросов и ответов, привязанных к разбору некоторых церковнославянских текстов; автором «Технологии» является тот же Федор Поликарпов. В двух случаях, а именно при рассмотрении склонения (с. 96—97) и спряжения (с. 123-127) здесь обращается внимание на специфическое «великороссийское» словоизменение, противопоставленное «славенскому». Соответственно здесь описывается это специфическое «великороссийское» словоизменение.

Так, вслед за описанием правил склонения существительных в церковнославянском языке (с. 91—96) задается вопрос: «По положеннымъ славенскимъ прикладомъ великороссшски могут ли склонятися имена?» Следует ответ: «Могутъ, обаче в нЪкшхъ правилахъ имут различествовати», и далее перечисляются эти правила, определяющие различия между церковнославянской и русской системой склонения: «Первое: в согласныхъ сихъ Г, К и X премЪнешя не бываетъ [перед тем говорилось об изменениях ГвЗ, КвЦ, ХвС при словоизменении имени]. Второе: звателный всЪхъ склоненш числа единственнаго подобенъ именительному бывает. TpeTie: в' множественном живущих вещей [т.е. одушевленных имен], не тако винителенъ, яко родителенъ бываетъ по употребде- нш, яко учю учеников. Четвертое: не живущихъ вещей числа единственнаго на Ъ кончащихся имен родителный более употребляется на У, а не на А, яко указъ, указу. Пятое: в согласш [т.е. согласовании] сихъ числителныхъ два, три, четыре, именительный множественный бывает на а или на я, яко: два, члка, три члка, четыре человека, два учителя, и проч. Обаче три употребляется сице изряднЪе трое члкъ. Пятое: [sic!], двойственное число не употребляется. Шестое: разсудителный степень [т.е. сравнительная степень] не бываетъ. Аще же и употребляется, обаче положительный с' надглагол1емъ [т.е. наречием], яко болше крЬпокъ. равнЪ бываетъ и превосходителный полагаемъ иногда, яко: крЪп- чайшш полагается и сице очунь болше крЪпокъ. Сед мое: в прилагательныхъ женскихъ родителный иногда бываетъ равенъ дателному в' числЪ единственномъ [имеются в виду формы типа рус. доброй при цел. добрыя, добрЪй]» (с. 96—97). Равным образом после описания церковнославянского спряжения задается вопрос: «Во общемъ великороссшскомъ д1а- лектЪ во глЧьхъ тойжде ли образъ хранится якож и в' сла- венскомъ?» Следует ответ: «Хранится, но точно не во всЪхъ, но в' нЪкоихъ». «Покажи ми великороссшски, како глы спрягаются», — предлагает учитель. Ученик отвечает:

«Спрягаются сице:

ДействителнЪ, настоящее Единственна Я пишу, ты пишешь, онъ, она, оно пишетъ

Множественна Мы пишемъ, вы пишете, они пишутъ [Преходящее]

Единственна Я, ты, онъ, давеча писалъ, ла, ло Множ:

Мы, вы, они давеча писали

Мимошедшее единственна Я, ты, онъ, давно писывалъ, ла, ло Множ:

Мы, вы, они давно писывали [Прешедшее]

Единственна Я, ты, онъ оногда написалъ, ла, ло Множ:

Мы, вы, они оногда написали Будущее

Единственна Я напишу, ты напишешь, онъ напишетъ Множ:

Мы напишемъ, вы напишете, они напишут Повелительное настоящее Единственна Ну ты пиши, пусть онъ пишегь Множ?

Ну мы пишемъ, ну выпишите, пусть они пишутъ...» (с.123-124).

Перед нами — элементы кодификации русского языка, которые имеют пока фрагментарный характер. Последовательная кодификация русского языка осуществляется позднее, а именно в 1738—1740 гг., когда появляется грамматика Адодурова — первая грамматика русского языка, предназначенная для самих его носителей (см. ниже, § IV-2).

Определенную роль в кодификации русского языка сыграл и букварь Феофана Прокоповича 1720 г.: толкование (катехизис) на «простом» языке, приложенное к буквам и слогам, должно было заменить псалмы и молитвы, по которым дети учились грамоте (ср. возражение против этого Дмитрия Кантемира — Пекарский, I, с. 179-181; Чистович, 1868, с. 51—52; Извеков, 1872, с. 1069) ; эти тексты предписывалось заучивать наизусть, и таким образом «простой» язык становится языком, которому учатся в процессе обучения чтению .

К содержанию книги: ОЧЕРК ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА