СТАНОВЛЕНИЕ НОВОГО РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА

Смотрите также:

Современный русский язык

Сложение русского литературного языка

Радзивиловская летопись

Культура Руси 12 13 веков

Древняя русь в летописях

Развитие русской литературы в 18 веке

Языковедение

Пушкин

История и культурология

Карамзин: История государства Российского

Ключевский: курс лекций по истории России

Татищев: История Российская

Эпоха Петра 1

Трудности в практической реализации программы

Как мы знаем, для диглоссии нехарактерна социолингвистическая дифференциация общества (см. выше, § 1-2), и она еще не успела появиться в России . Разумеется, здесь были локальные диалекты, однако в ситуации диглоссии язык культурного центра (например, Москвы) никак не ассоциировался с культурными ценностями, т.е. не имел престижного характера; соответственно, ориентация на локальный диалект не имела традиции в России и, вместе с тем, не находила поддержки во французских языковых теориях .

Таким образом, призыв ориентироваться на разговорную речь не имел реальной основы. Во Франции кодификация устной речи приводит к созданию литературного языка, ориентированного на разговорную речь; напротив, в России появление литературного языка нового типа, т.е. языка, в компетенцию которого в принципе входит и разговорная речь, предвосхищает кодификацию этой последней — сначала создается литературный язык и затем на нем начинает говорить культурная элита. Программа Тредиаковского и Адодурова была, в сущности, устремлена в будущее .

В этих условиях ориентация на употребление осуществляется скорее за счет отказа от каких-то специфических книжных средств выражения, чем за счет воспроизведения разговорной речи как таковой — иными словами, она реализуется скорее в негативных, чем в позитивных формах. Славянизмы — постольку, поскольку они отмечены как таковые в языковом сознании, — и воспринимаются как специфически книжные средства выражения; напротив, немаркированные славянизмы оказываются стилистически нейтральными формами, т.е не расцениваются как книжные элементы. Точка отсчета задается, таким образом, именно книжным языком, отступление от которого — в тех или иных значимых моментах — и осмысляется как ориентация на разговорную речь.

В рамках дихотомии церковнославянского и русского все, что не воспринимается как русское, закономерно квалифицируется как церковнославянское, и наоборот: поэтому ориентация на разговорную речь в языковой практике реализуется как отказ от специфических признаков церковнославянского языка и не касается тех форм, которые неактуальны для данной дихотомии, т.е. не соотносятся в языковом сознании с противопоставлением церковнославянского и русского начала.

Вместе с тем, и отказ от «глубокословныя славенщизны» на деле оказался совсем не простой задачей. Фактически он означал отказ от сложившейся литературной традиции, но это была единственная традиция, на которую можно было опереться: навыки литературного творчества были естественно связаны именно с церковнославянской традицией. Мы уже видели, как Федор Поликарпов не смог справиться с предписанием перевести книгу Варения, не употребляя «высоких слов славенских»: это требование оказалось невыполнимым для русского автора, воспитанного на церковнославянских текстах, и он должен был прибегнуть к помощи иностранца, Софрония Лихуда, которому было проще справиться с этой задачей (см. выше, § III-3.2.1). Еще более трудным было отказаться от сложившихся навыков в художественном творчестве.

Во всяком случае, отказ от «глубокословныя славенщизны» явно не распространяется у Тредиаковского на поэтическое творчество. Это вполне закономерно, если иметь в виду реализацию принципа «писать, как говорят»: понятно, что ориентация на разговорную речь гораздо более естественно и последовательно может осуществляться в прозе, а не в стихах; поэтическая речь по самой своей природе противопоставлена разговорной речи, и поэтому здесь могут допускаться условности высокого стиля, т.е. может делаться отступление в пользу предшествующей (церковнославянской) литературной традиции — постольку, поскольку это книжная традиция, противостоящая разговорному началу в языке.

Так, выступая вообще против славянизмов, Тредиаковский тем не менее признает возможность их употребления в поэтической речи. В «Новом и кратком способе к сложению российских стихов...» (1735 г.), он относит славянизмы к разряду поэтических «вольностей» (licentia), т.е. рассматривает их как те средства выражения, «которыя можно в стихе токмо положить, а не в прозе» (см.: Тредиаковский, 1735а, с. 16, 18, 20, ср. с. 35-36). Данный принцип фактически проводится в жизнь уже в переводе «Езды в остров Любви»: стилистически ненейтральные славянизмы (маркированные как таковые) характерны главным образом для стихотворных вставок, но не для прозаического повествования (см.: Соро кин, 1976, с. 49-51). Тем самым заявление о «почти самом простом Руском слове» может относиться только к прозе «Езды в остров Любви» .

Итак, славянизмы оказываются специальными поэтическими средствами выражения; при этом в некоторых случаях они признаются не только допустимым, но и необходимым стилистическим приемом. Тредиаковский признает необходимость употребления славянизмов в случае высокого, торжественного содержания — явно потому, что это соответствует традиции панегирика и проповеди, т.е. традиции церковных (барочных) жанров.

Так, в частности, торжественная ода связывается в России именно с церковнославянской литературной традицией, и это закономерно обусловливает — наряду с использованием сакральных образов — славянизацию языка (см.: Соболевский, 1890; Живов, 1991; Живов, 1981, с. 65- 70; Живов и Успенский, 1983, с. 47-48; Гринберг и Успенский, 1992, с. 206) , соответственно, в «Рассуждении о оде вообще» (1734 г.) Тредиаковский говорит о «высоте слова», присущей одической поэзии, — «высота слова» явно ассоциируется при этом с церко шославянскими средствами выражения (см.: Успенский, 19< 5, с. 96-100) . Так возникает особый формальный статус поэтической речи в России, который сохраняется и по сей день .

Таким образом, стремление организовать русский литературный язык по западноевропейскому образцу приводит к созданию языка, совсем непохожего на этот образец. Реализация этой программы фактически обусловливает поиски нейтрального стиля.

К содержанию книги: ОЧЕРК ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА