СТАНОВЛЕНИЕ НОВОГО РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА

Смотрите также:

Современный русский язык

Сложение русского литературного языка

Радзивиловская летопись

Культура Руси 12 13 веков

Древняя русь в летописях

Развитие русской литературы в 18 веке

Языковедение

Пушкин

История и культурология

Карамзин: История государства Российского

Ключевский: курс лекций по истории России

Татищев: История Российская

Эпоха Петра 1

Поиски компромиссных решений. Языковая программа Ломоносова: проекция на литературный язык церковнославянско-русского двуязычия

Так обозначились полярно противоположные пути формирования русского литературного языка; оба они связаны с именем Тредиаковского. В деятельности Тредиаковского вообще заложены предпосылки последующих концепций русского литературного языка, определяющие экстремальные возможности его эволюции. Как мы видели, вначале Тредиаковский ориентируется на разговорное употребление и отказывается от использования славянизмов; затем, напротив, он ориентируется на церковнославянский язык и отталкивается от разговорного языка. Попытка примирить эти концепции содержится в программе М.В. Ломоносова (вторая половина 1750-х гг.), которая имеет, таким образом компромиссный характер: эта программа направлена на объединение в рамках русского литературного языка книжной и разговорной языковой стихии.

Языковая программа Ломоносова изложена в двух его сочинениях, очень близких по времени написания, а именно в «Российской грамматике» (1757 г.) и в трактате «О пользе книг церковных в Российском языке» (1758 г.). Эти сочинения существенно отличаются как по объему, так и по своему характеру: в «Российской грамматике» мы имеем попытку последовательного описания русского литературного языка; между тем, в трактате «О пользе книг...» представлена программная концепция, которая призвана определить принципы формирования русского литературного языка. Это объясняет некоторые принципиальные отличия между данными сочинениями, прежде всего в классификации языкового материала.

В своей грамматике Ломоносов выделяет два стиля (он употребляет немецкую форму штиль) литературного языка: «высокий» или «важный штиль» (иногда обозначаемый просто «штиль») противостоит «простому штилю» («простому слогу») или «простоюечию» (§§ 190, 215, 436, 444). Во всех этих случаях речь идет о противопоставлении книжного и разговорного языка. При этом разговорный язык не исключается из сферы литературного языка, т.е. различие между книжным и разговорным языком приобретает стилистический характер . Таким образом, Ломоносову не может быть приписано стремление воссоздать в рамках русского литературного языка ситуацию диглоссии, как это характерно для Тредиаковского (см. выше, § IV-3). Соответственно, Ломоносов — в отличие от Тредиаковского — не ставит перед собой задачу искусственного создания книжного языка: поскольку он включает разговорную речь в сферу литературного языка, он не отталкивается специально от разговорных форм при образовании форм литературных, но опирается на книжно- письменную традицию, идущую от церковнославянского языка. Поэтому для Ломоносова не характерно образование неологизмов и применение гиперкоррекции (как это имеет место у Тредиаковского) — он не столько порождает формы литературного языка, сколько черпает из имеющегося в его распоряжении языкового материала, распределяя его по стилям: высокий стиль черпает из церковнославянского источника, простой — из разговорного.

Если Тредиаковский исходит из ситуации церковнославянско-русской диглоссии при создании русского литературного языка, то Ломоносов исходит из ситуации церковнославянско- русского двуязычия: отношения между стилями («высоким» и «простым») в принципе соответствуют отношениям между языками (церковнославянским и русским) .

Связь противопоставления высокого и простого стиля у Ломоносова с церковнославянско-русским двуязычием -проявляется в том, что специфические формы высокого стиля образуются от слов церковнославянского происхождения, а формы простого стиля — от слов русского происхождения; там же, где слова совпадают в церковнославянском и русском языках, это определяется контекстом. Так, например, следует говорить ангельскаго гласа, но птичья голосу, равным образом в переносном значении надо говорить в nomi> (ср.: в потЬ лица труд совершать), а в конкретном значении — в поту (ср.: в поту домой прибежать) и. т.д., и т.п. Соответственно, формы высокого стиля приводятся у Ломоносова в системную корреляцию с формами простого стиля, т.е. возможен перевод из одной системы в другую, что соответствует таким же отношениям церковнославянского и русского языков (см. экскурс VII).

Итак, для того чтобы правильно употреблять то или иное слово, мы должны иметь в виду его происхождение, т.е. ассоциировать его с церковнославянским или с русским языком. Так, Ломоносов учит, что действительные причастия настоящего времени на -щий образуются лишь от «глаголов славенскаго происхождения», но не от «простых российских, которые у славян неизвестны» (§ 343, 440, 450, 453). Поэтому, например, нельзя образовать такие причастные формы, как говорящий, колдующий, дерущийся, чавкающий и т.п.; соответственно, в высоком слоге необходимо заменять «российские» глаголы соответствующими глаголами «славенского» происхождения, т.е. образовывать формы типа глаголющий, волшебствующий, воюющий и т.п.; между тем, в простом слоге следует использовать описательные обороты со словом который (типа который говорит и т.п.). Совершенно так же действительные причастия прошедшего времени на -вший и страдательные причастия настоящего времени на -мый производятся только от глаголов, употребительных в церковнославянском языке, и поэтому нельзя образовать такие формы, как брякнувший, нырнувший или трогаемый, качаемый, мараемый и т.п. (§ 343, 442, 444). От «славенских» глаголов образуются и деепричастия на -я, тогда как деепричастия на -ючи производятся от «точных российских глаголов»; тем самым, следует говорить дерзая, но толкаючи и, напротив, нельзя сказать толкая, дерзаючи (§ 356). От «российских» прилагательных нельзя образовать формы сравнительной и превосходной степени на -ший, например, блеклЪйший, прыт- чайший и т.п. (§ 213—217). Во всех этих случаях неправильность той или иной формы обусловлена нарушением соотношения языковой характеристики основы и языковой характеристики грамматического показателя; ощущение исходной языковой принадлежности составляющих элементов — соотнесение их с церковнославянским или с русским языком — оказывается таким образом обязательным условием правильного употребления.

Тот же принцип проявляется и в орфоэпических рекомендациях Ломоносова: подобно тому, как слова церковнославянского происхождения имеют одну грамматику, а слова русского происхождения другую, так слова церковнославянского происхождения имеют одну фонетику, а слова русского происхождения другую. Так произношение высокого стиля соответствует церковному произношению и поэтому признается уместным лишь в словах церковнославянского происхождения. Напротив, произношение простого стиля отвечает разговорному произношению и признается уместным в словах собственно русского происхождения.

Так, например, букве г в церковном чтении соответствовал фрикативный согласный [>], тогда как в разговорной речи произносился взрывной [g]; соответственно, в высоком стиле предписывалось фрикативное произношение, а в простом стиле — взрывное. В соответствии с указаниями Ломоносова то или иное произношение определяется происхождением слова; в том случае, если слово употребительно как в церковнославянском, так и в русском языке, оно может произноситься и тем и другим образом в зависимости от контекстного окружения.

Этот принцип находит отражение в специальном стихотворении Ломоносова, написанном в процессе работы над «Российской грамматикой» и озаглавленном «О сомнительном произношении буквы г в Российском языке». Каждое знаменательное слово этого стихотворения имеет в своем составе букву г, но читается она по-разному в зависимости от языковой принадлежности слова. Вот, например, первая строка данного стихотворения:

Бугристы берега, благоприятны влаги...

Ясно, что слова бугристы и берега должны читаться с взрывным согласным (это слова русского происхождения), а слова благоприятны и влаги — с фрикативным согласным (это слова церковнославянского происхождения); такого рода анализ может быть осуществлен и для других строк, и в результате мы получаем различные возможные комбинации противопоставленных друг другу произношений (см. специально: Успенский, 1973).

Итак, в данном стихотворении сталкиваются слова разного происхождения, которые противопоставляются по своей фонетической норме. При этом слова, которые произносились с взрывным г, должны были и в других отношениях подчиняться закономерностям живой речи, т.е. норме разговорного произношения (так, например, они должны были произноситься с аканьем, с отражением перехода ударного /е/ в/о/ и т.п.). Напротив, те слова, которые произносились с фрикативным г, вообще произносились по специальным нормам книжного произношения, совпадающим с церковным чтением. Таким образом, данное стихотворение произносилось как стихотворение макароническое —с соблюдением специфических произносительных особенностей, присущих церковнославянской и русской языковой системе.

Как видим, классификация грамматического и фонетического материала основывается у Ломоносова на одних и тех же принципах. В результате русский литературный язык предстает как язык, объединяющий разнородные по своему происхождению элементы, причем их соотнесенность с русским или с церковнославянским языком хорошо осознается: языковая принадлежность этих элементов и определяет их стилистическую характеристику. То обстоятельство, что элементы разного происхождения объединяются в рамках литературного языка, не снимает их противопоставленности: оппозиция «церковнославянское — русское» не нейтрализуется в этих условиях (такая нейтрализация осуществляется позднее, см. ниже, § IV-6.2). Таким образом, русский литературный язык содержит в себе проекцию церковнославянско- русского двуязычия: отношения между языками (в рамках языковой ситуации) переносится на отношение между стилями (в рамках литературного языка).

Существенно, что церковнославянский и русский языки понимаются Ломоносовым как самостоятельные и равноправные системы. В отличие от Тредиаковского и других авторов, Ломоносов не рассматривает церковнославянский язык как предка русского языка и не исходит из их субстанциональной общности (см. выше, § IV-3, а также ниже, § IV-5.2). Соответственно объединение церковнославянских и русских элементов в русском литературном языке рассматривается Ломоносовым как результат смешения двух разных языков, т.е. подчеркивается гетерогенная (макароническая) природа русского литературного языка.

При таком подходе встает задача стилистического выравнивания. Эта проблема рассматривается Ломоносовым в трактате «О пользе книг церковных в Российском языке». Если в «Российской грамматике» обсуждаются фонетические и грамматические различия между стилями, то в трактате «О пользе книг...» к рассмотрению привлекается исключительно лексический материал. Таким образом, грамматика Ломоносова и его трактат органически объединяются в рамках единой концепции: трактат в этом смысле служит естественным логическим продолжением грамматики. Тем не менее, здесь есть одно существенное отличие: если в грамматике Ломоносов говорит о двух стилях (высоком и простом), то в трактате он говорит о трех стилях (высоком, среднем и низком). «Высокий штиль» трактата соответствует «высокому штилю» (или просто «штилю») грамматики, «низкий штиль» трактата — «простому штилю» (или «просторечию») грамматики; между тем, понятие «среднего штиля», которое вводится в трактате «О пользе книг...», представляет собой качественно новое явление.

Ломоносов строит свою теорию трех стилей, основываясь на классификации лексического материала. Он выделяет в Русском литературном языке три рода «речений» (т.е. слов):

I.          «Славенороссийские», т.е. слова, «употребительные в обоих наречиях» — церковнославянском и русском: Бог, ела ва, рука, ныне, почитаю.

II.        «Славенские», т.е. церковнославянские слова, не употребительные в разговорной речи, но понятные «всем грамотным людям»: отверзаю, Господень, насажденный, взываю. Ломоносов предупреждает против использования в русском литературном языке «неупотребительных и весьма обветшалых» «славенских речений», таких как овогда, рясны, оба- ваю, свене.

III.       «Российские простонародные», т.е. слова, которых нет в церковнославянском языке и которые употребляются лишь в разговорной речи: говорю, ручей, который, пока, лишь. Ломоносов предупреждает против использования «презренных слов, которых ни в каком штиле употребить непристойно, как только в подлых комедиях» — эти слова оказываются за пределами литературного языка.

На основании этой классификации лексики Ломоносов выделяет три стиля:

A.        Высокий стиль состоит из речений I и II рода, т.е. сла- венороссийских и славенских слов. Не допускаются речения III рода, т.е. российские слова. Высоким стилем пишутся героические поэмы, оды, речи о важных материях.

Б. Низкий стиль состоит из речений I и III рода, т.е. сла- венороссийских и российских слов. Не допускаются речения II рода, т.е. славенские слова. Низким стилем пишутся комедии, увеселительные эпиграммы, песни, прозаические дружеские письма, описания обыкновенных дел.

B.        Средний (или посредственный) стиль объединяет все роды речений — I, II и III, иначе говоря, славенороссийские, славенские и российские слова. Средним стилем пишутся все театральные сочинения (кроме комедий), стихотворные дружеские письма, сатиры, эклоги и элегии, прозаические описания «дел достопамятных и учений благородных».

Нетрудно видеть, что средний стиль строится по иному принципу, нежели высокий и низкий. Если высокий и низкий стили взаимоисключают друг друга по составу лексического материала (высокий стиль характеризуется отсутствием разговорной лексики, низкий стиль — отсутствием книжной лексики), то средний стиль объединяет все три разряда слов. Можно было бы ожидать, что средний стиль будет основываться только на славенороссийских словах, исключая как специфически книжную, так и специфически разговорную лексику и оставляя лишь тот лексический пласт, который является общим для церковнославянского и русского языка; однако Ломоносов идет по другому пути и допускает здесь все возможные виды «речений». Таким образом средний стиль оказывается принципиально макароническим по своей природе, однако в будущем он должен стать нейтральным — иначе говоря, это стиль еще не существующий, идеальный; если в случае высокого и низкого стиля Ломоносов опирается на реальную языковую практику, то в случае среднего стиля он основывается на своих представлениях о том, как должен развиваться литературный язык. Если высокий и низкий стили являются стилистически однородными, то средний стиль лишь должен стать таковым: это именно тот стиль, где должно осуществляться стилистическое выравнивание.

Ломоносов прилагает специальные усилия, чтобы избежать макароничности среднего стиля, которая обусловлена самой его природой, т.е. сочетанием в нем разнородного лексического материала. Он рекомендует: «В сем штиле должно наблюдать всевозможную равность, которая особливо тем теряется, когда речение Славенское положено будет подле Российскаго простонароднаго»; таким образом, речь идет о стилистическом выравнивании в тексте, а не в языке. Вместе с тем, Ломоносов предлагает избегать в среднем стиле чересчур книжных и слишком низких слов. Как бы то ни было, сам принцип объединения разнородного материала неизбежно способствует макароничности этого стиля — речь может идти лишь о степени этой макароничности, т.е. о борьбе с слишком яркими случаями ее проявления.

Сопоставляя языковую программу Ломоносова и зрелого Тредиаковского, мы видим существенное отличие. Тредиаковский не ставит перед собой задачи стилистического сглаживания (ровности стиля) в пределах текста: разнородные по своему происхождению языковые элементы объединяются у него в рамках литературного языка — литературный язык образует, так сказать, тот котел, где по идее и должно произойти стилистическое выравнивание. Сам факт принадлежности тех или иных элементов к литературному, а не к разговорному языку делает их стилистически однородными — ввиду противопоставленности литературного языка устной речевой стихии. Ломоносов же ставит перед собой другую задачу — стилистической однородности не языка, а текста: литературный язык у него в принципе гетерогенен по своему составу, но в пределах текста (или жанра как открытого корпуса текстов) может осуществляться стилистическое выравнивание.

Итак, противопоставление церковнославянских и русских средств выражения соотносится у Ломоносова с противопоставлением высоких и низких жанров, в конечном же счете — с противопоставлением высокого и низкого содержания: тем самым употребление слова оказывается в зависимости от семантической структуры жанра. Необходимо подчеркнуть, что для творчества Ломоносова преимущественное значение имел высокий, т.е славянизированный стиль; при этом славянизмы последовательно служат для выражения возвышенного и, вместе с тем, абстрактного, метафорического содержания . В дальнейшем последователи Ломоносова могут непосредственно соотносить высокие материи с славянизмами, а низкие — с русизмами .

К содержанию книги: ОЧЕРК ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА