Переход от церковнославянско-русской диглоссии к церковнославянско-русскому двуязычию

Смотрите также:

Современный русский язык

Сложение русского литературного языка

Радзивиловская летопись

Культура Руси 12 13 веков

Древняя русь в летописях

Развитие русской литературы в 18 веке

Языковедение

Пушкин

История и культурология

Карамзин: История государства Российского

Ключевский: курс лекций по истории России

Татищев: История Российская

Эпоха Петра 1

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Некоторые итоги

Переход от церковнославянско-русской диглоссии к церковнославянско-русскому двуязычию определил характер языковой полемики в XVIII — начале XIX вв. Можно сказать, что, исчезнув как таковая, диглоссия определила би- полярность русского языкового сознания, выразившуюся в противопоставлении «книжной» и «некнижной» языковой стихии. Это противопоставление может осмысляться на разных этапах эволюции русского языка — ив разной перспективе — как «церковнославянское — русское», «письменное — устное», «литературное — разговорное», «искусственное — естественное», «сакральное — мирское (профаническое)», «церковное — гражданское», «поэтическое — повседневное», «архаическое — современное», «национальное — интернациональное» (европейское), «чужое — свое», «восточное — западное», «демократическое — кастовое» и т.п. (см. подробнее: Лотман и Успенский, 1975, с. 199 сл.). С ликвидацией диглоссии процесс эволюции русского литературного языка предстает как чередующаяся смена ориентации на «книжную» и «некнижную» языковую стихию, причем понятия «книжного» и «некнижного» на каждом этапе наполняются конкретным лингвистическим содержанием.

Творчество Пушкина подводит итоги этой полемики. Так возникает современный русский литературный язык. Своеобразие этого языка определяется его историей. В чем же это проявляется?

Типологическая характеристика современного русского литературного языка в связи с его историей

В результате рассмотренных выше процессов современный русский литературный язык характеризуется органическим сплавом церковнославянских и русских по своему происхождению элементов. Эти элементы сосуществуют в языке, образуя коррелянтные пары, что создает особые стилистические и семантические возможности, отсутствующие в других языках. При этом слова церковнославянского происхождения, как правило, характеризуются более широким или более абстрактным значением по сравнению с коррелянтными русизмами.

Иллюстрацией могут служить коррелянтные неполногласные и полногласные пары — такие, как страж — сторож, хлад — холод, глава — голова, власть — волость, хранить — хоронить, бремя — беременный и т.п. Совершенно такие же семантические отношения характеризуют и коррелянтные слова церковнославянского и русского происхождения, противопоставленные по другим признакам (не по признаку полногласия), ср., например: свеща — свеча, небо — нёбо, - падеж — падёж и т.п.

В некоторых случаях церковнославянский вариант оказывается единственно возможным в языке. Так происходит именно тогда, когда соответствующее слово прочно связывается с абстрактным или обобщенным значением: в этих случаях русская форма исчезает из языка, уступая место церковнославянской. Так, например, неполногласная форма время совершенно вытеснила исконно русскую форму веремя, которая зарегистрирована в древнерусских текстах (ср., вместе с тем, украинское верем'я «погода»); точно так же славянизм член вытеснил русскую форму челон, которая представлена в древнейшей письменности . Совершенно так же славянизм вещь полностью вытеснил исконную русскую форму *вечь; славянизм пища вытеснил исконную русскую форму *пича (ср.: Успенский, 1987, с. 52).

Вполне закономерно в этой связи, что научные термины образуются в русском языке (в XVIII—XIX вв.) с помощью церковнославянских языковых средств: ведь научная терминология, по определению, имеет абстрактное (обобщающее, классифицирующее) значение. «Русская научная терминология создавалась поэтому преимущественно именно из церковнославянского словарного материала. Мы говорим млекопитающие и при этом представляем себе определенный класс животных, имеющий целый ряд общих признаков; слово это для нас такая же «этикетка», как рыбы или птицы. Но это именно потому, что составные элементы этого слова не великорусские, а церковнославянские: если слово млекопитающие заменить словом молококормящие [заменив церковнославянские компоненты на соотнесенные русские], то «этикетки» не получится, а будет определенное «высказывание» лишь об одном, а не о всех признаках данного класса животных, — и это потому, что слишком конкретно и определенно-обыденно значение великорусских слов молоком и кормить. Точно так же, как млекопитающие, образованы, например, такие термины и «новые слова», как млечный путь, пресмыкающееся, влияние и многие другие: если бы вместо них составить слова из чисто великорусских элементов (молочная дорога, ползающие, вливанье), то от ассоциаций с конкретными обыденными представлениями трудно было бы отделаться и «этике!"ки » для соответствующих понятий не получились бы. Вообще, научному, философскому, публицистическому, вообще «теоретическому» языку очень часто приходится стремиться к тому, чтобы обесплотить отдельные слова, потушить их слишком яркое конкретно-житейское значение. Русский литературный язык уже обладает в этом отношении готовым словарным запасом церковнославянского происхождения, причем весь этот церковнославянский запас слов, корней и формальных элементов по самому месту, занимаемому им в русском языковом сознании, уже является обеспло- ченным, потушенным. И это — громадное преимущество» (Трубецкой, 1990, № з, с. 123-124).

Мы говорили о лексике, но те же процессы наблюдаются и в грамматике. Так, парадигма слова короткий при изменении по степеням сравнения выглядит таким образом: короткий — короче — кратчайший: как видим, при образовании суперлатива полногласная форма (короткий) автоматически преобразуется в неполногласную (кратчайший). Это объясняется тем, что суперлатив в принципе имеет общее и абстрактное значение (в отличие от компаратива, где предполагается сопоставление конкретных объектов). Церковнославянская и русская форма предстают при этом как варианты одного слова .

Соотнесенность славянизмов с абстрактной семантической сферой отражается и на сочетаемости русских слов. Так, например, по-русски говорят прервать разговор, но перервать нитку, неполногласная форма (прервать) закономерно появляется в сочетании со словом, обозначающим нематериальное понятие (разговор), и, напротив, полногласная форма (перервать) появляется в сочетании со словом, обозначающим материальное понятие (нитка). Это происходит автоматически: и в этом случае церковнославянская и русская форма предстают, в сущности, как варианты одного слова.

Разумеется, мы можем сказать прервать (не перервать\) нить, но это сразу же переводит речь в абстрактную или метафорическую сферу (например, можно сказать прервать нить повествования, судьбы и т.п.). Таким образом, церковнославянские формы оказываются формальными маркерами контекста. Иначе говоря, церковнославянские средства выражения могут определять не только семантику отдельного слова, но и целого текста.

Поскольку абстрактное, а также возвышенное содержание предполагает введение славянизмов (церковнославянские средства выражения), целые фразы в русском тексте могут иметь церковнославянский облик; иными словами, в рамках современного русского языка могут создаваться церковнославянские фразы. Хорошим примером может служить такая фраза, как Да здравствует советская власть\ Эта фраза бесспорно принадлежит русскому литературному языку и очевидно, что она появилась относительно недавно. Вместе с тем, эта фраза с формальной точки зрения может рассматриваться и как церковнославянская: действительно, как лексика, так и грамматика этой фразы отвечают норме церковнославянского языка. Строго говоря, здесь нет ни одного собственно русского слова (в смысле генетической принадлежности): так, здравствовать и власть — это типичные славянизмы (с неполногласием), то же может быть сказано и о слове советский (с прояснением слабого редуцированного); равным образом и синтаксическая конструкция (да + индикатив) является церковнославянской по своему происхождению. Итак, перед нами, в сущности, церковнославянская фраза. Вместе с тем, мы не можем выразить то же содержание, не прибегая к славянизмам, т.е. используя русские по своему происхождению формы. Мы вправе рассматривать эту фразу как церковнославянскую, но мы не можем перевести ее на русский язык. Мы могли бы перевести эту фразу на древнерусский язык (поскольку в древнерусском языке, в отличие от современного, не было еще органического синтеза церковнославянских и русских элементов) и она выглядела бы приблизительно так: А свЪтскЪй волости здо- ровЪ быти.

Итак, русский литературный язык обладает особыми стилистическими возможностями для выражения абстрактного, обобщенного, а также возвышенного, поэтического содержания .

Следует подчеркнуть, что наличие таких возможностей отличает русский литературный язык не только от других европейских литературных языков, но также и от церковнославянского. В самом деле, в самом церковнославянском языке такие формы, как град, свеща и т.п. не имеют специальных коннотаций, однако они естественно появляются в русском языковом сознании, т.е. в перспективе носителя русского языка.

Очевидно, что появление такого рода коннотаций относится к тому времени, когда в результате распада церковно- славянско-русской диглоссии вместо церковнославянского языка появляется новый литературный язык — язык, противопоставленный церковнославянскому и объединяющий в себе церковнославянские и собственно русские элементы; этот язык, как мы видели, появляется в XVIII в. и оформление его заканчивается с Пушкиным.

Таким образом, выразительные средства современного русского литературного языка отражают сложные процессы его формирования в XVIII-начале XIX вв. в результате распада церковнославянско-русской диглоссии.

Другой особенностью современного русского литературного языка является отношение к заимствованиям; имеются в виду новые заимствования из западноевропейских языков, которые имеют вообще особый статус в языке, осмысляясь именно как иноязычные элементы (см.: Юшманов, 1933).

Этот язык формировался в условиях западноевропейского влияния (см. выше, § IV-1), и поэтому заимствования, так же как и кальки, были средством приобщения к новым культурным ценностям. Отсюда определяются амбивалентные отношения заимствований и славянизмов: как те, так и другие элементы могут связываться с культурными ценностями , и в то же время они могут противопоставляться друг другу как явления старой и новой культуры. В разной перспективе, как мы видели, русский язык может отождествляться как с церковнославянскими, так и с заимствованными элементами: если русский язык противопоставляется церковнославянскому, заимствования рассматриваются как русизмы, если же он противопоставляется таким языкам, как французский или немецкий, славянизмы воспринимаются как автохтонные элементы. В результате как славянизмы, так и заимствования прочно входят в лексический состав русского литературного языка, и это обстоятельство определяет, опять-таки, специфические выразительные возможности этого языка.

Существенно при этом, что употребление заимствований было возможным как в литературных текстах, так и в разговорной речи (просвещенного общества). Между тем, употребление славянизмов в разговорной речи было относительно ограниченно: как правило, славянизмы употреблялись лишь тогда, когда они вытеснили соответствующие русизмы (в этом случае они не воспринимались как книжные элементы ) или же, когда они выступали в особом значении, которое отсутствовало у соответствующего русизма. Поэтому заимствования служили в свое время средством придания разговорной речи культурного статуса. В условиях сознательной ориентации литературного языка на разговорную речь, когда было выдвинуто требование «писать, как говорят», заимствованные элементы оказались связующим звеном между письменной и устной речью.

Тем самым вопрос о заимствованиях приобретает принципиальное значение для русских культуртрегеров (от Тредиаковского или Адодурова до Карамзина), стремящихся построить русский литературный язык по западноевропейскому образцу — создать здесь литературный язык того же типа, что и западноевропейские литературные языки. С одной стороны, наличие заимствований придает разговорной речи культурный статус и таким образом вводит ее в орбиту литературного языка. С другой стороны, устанавливается связь между литературным языком и разговорной речью культурной элиты. Все это в принципе отвечает французской языковой программе. Понятно, вместе с тем, что заимствования играют в русском культурном контексте совершенно другую роль, чем во Франции. Вообще, как мы видели, наличие славянизмов и заимствований создает здесь особые условия„для реализации этой языковой программы, которая приводит к принципиально другим результатам, чем во Франции или других странах .

К содержанию книги: ОЧЕРК ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА