ЭКСКУРСЫ

Смотрите также:

Современный русский язык

Сложение русского литературного языка

Радзивиловская летопись

Культура Руси 12 13 веков

Древняя русь в летописях

Развитие русской литературы в 18 веке

Языковедение

Пушкин

История и культурология

Карамзин: История государства Российского

Ключевский: курс лекций по истории России

Татищев: История Российская

Эпоха Петра 1

«Простота слова» и «Статир»

В 1683—1684 гг. неизвестный священник городка Орел (Орлов) Пермской епархии (по мнению П.Т. Алексеева — Потап Прокофьев, см.: Будовниц, 1962, с. 333) пишет сборник поучений под названием «Статир» (ГБЛ, Румянц. 411; ср.: Востоков, 1842, с. 629-633, § 411; Алексеев, 1965).

В предисловии автор сообщает, что когда ему приходилось читать в церкви книги проповедей Симеона Полоцкого — «Обед душевный» (М., 1681) и «Вечерю душевную» (М., 1683) — «тая простЪйшимъ людемъ за высоту словесъ тяжка бысть слы- шати, и грубымъ разумомъ не внимателна». Столь же «вЪла) неразумително, не точио слышащимъ, но и чтущимъ» оказались беседы и поучения Иоанна Златоуста: «велми бо пре- просты страны сея жители в' ней же ми обитати, — поясняет автор, — не точио от мирян', но i от сщенникъ, иностран- нымъ языкомъ, тая Златоустагсо писашя нарицаху». «По таковой винЪ, — заключает автор «Статира», — азъ грубый на- чахъ простЪйцпя бесЪды издавати, ово устно, овоже напи- сашемъ...» (предисловие, л. 5—5 об.).

Тем не менее, вопреки ожиданию, «Статир» определенно написан на книжном, церковнославянском языке и не обнаруживает каких-либо сознательных от него отступлений (сам автор, между прочим, подчеркивает зависимость слога своего сочинения от «Учительного евангелия» Кирилла Транквиллиона Ставровецкого, которое также написано по-церковнославянски: «k\ko> рЪдкое слово без егсо рЪчей минуло) ... не хотя же оставити за сладость реченш, к\к<д) зЪло ми приличествоваху к' моему сложение» — предисловие, л. 6). Очевидно, что проблема «простоты слова» решается в данном случае не прямо лингвистически, по крайней мере — не в рамках противопоставления церковнославянского и русского.

Эти заявления автора «Статира», по-видимому, восходят к декларациям Симеона Полоцкого. Действительно, в предисловии к «Обеду душевному» Симеон также настаивает на простоте слова, нужной для ясности изложения, подчеркивая, что его «Обед» нЪсть к\кш иностранными зелш, хитро- стми вЪтшскими довлеукрашенъ... Не украсихъ же ... к\к<д> удобЪе простое слово уразумеваемо есть въ писанш, неже красотами художественными покровенное. к\кш удобЪе ядро снЪдается изллущенное, нежели в' коже си содержимое» (Симеон Полоцкий, 1681, л. 7 об.). Симеон приводит цитаты из отцов церкви в пользу простого языка и ясности сочинений и заключает: «А понеже сице простоту слова толицыи столпи ц£кве ублажиша: ты благочестивый читателю пршми любезно) обЪдъ сей простоуготованный» (л. 8).

Итак, предисловие к «Статиру», где содержится, кстати, высокая оценка творчества Симеона Полоцкого (см.: «Статир», предисловие, л. 5) очень близко и по форме, и по содержанию к предисловию к «Обеду душевному»: в частности, оба автора выступают за простоту слова, причем украшенное слово в обоих случаях так или иначе ассоциируется с иностранным языком. Таким образом, заявления автора «Стати- ра» следует понимать в том же смысле, какой вкладывал в соответствующие заявления Симеон Полоцкий: он как бы продолжает линию Симеона (если он критикует его язык, то он делает это с его же собственных позиций). Между тем, последний связывает простоту слова не с «простым» языком, противопоставляемым церковнославянскому, но с церковнославянским языком без специальных риторических ухищрений. Симеон Полоцкий, хотя и выходец из Юго-Западной Руси, отнюдь не пытался перенести югозападнорусскую языковую ситуацию, но старался писать на церковнославянском как литературном языке Московского государства; как мы уже говорили, он склонен был видеть в церковнославянском языке прежде всего средство коммуникации и стремился к активному владению этим языком (см. экскурс II). Приблизительно так же, по всей вероятности, относится к церковнославянскому языку и автор «Статира», язык которого обнаруживает, кстати, текстуальное сходство с языком Симеона Полоцкого (см. об этом: Сухомлинов, 1908, с. 435—437). Существенно при этом, что активное владение языком естественно предполагает определенное его упрощение.

Знаменателен в этом смысле отзыв Лудольфа (1696 г.) о творчестве Симеона Полоцкого, явно передающий не собственное мнение Лудольфа, а мнение его русских собеседников: «Не так давно — при последнем царе Федоре Алексеевиче — некий монах, Симон Полоцкий перевел славянскими стихами Псалмы Давида и издал их, как и многие другие еще богословские книги, именно «Духовной обЪдъ», «Духовной вечеръ», «Много цветной вертоградъ». Он избегал, насколько мог, употребления трудных славянских слов, чтобы быть понятным для большинства читателей, и тем не менее язык у него славянский и много таких слов и выражений, которые в народной речи неизвестны» (Лудольф, 1696, л. А/2; Ларин, 1937, с. 114). Этот отзыв более или менее совпадает с тем, что говорит о себе сам Симеон, так же как и автор «Статира».

Автор «Статира» свидетельствует, что его «простые» проповеди встретили оппозицию невежественной аудитории, выступающих против всякого новшества (предисловие, л. 7 об.). Соответственно, он адресует свой текст «всЪмъ правовЪр- нымъ мужемъ и женамъ, старцемъ i юношамъ, старицамъ и дЪвамъ, слушателям, и пререкателям, хулникомъ, и люби- телемъ» (предисловие, л. 9 об.), а в послесловии говорит: «Иже ты твердыя пищи не можешъ, по что мягкагш вкуша- ти не хочешъ?» («Статир», ч. II, л. 273 — кулинарная метафорика явно связывает этот текст с произведениями Симеона Полоцкого). Здесь ясно звучат просветительские, рационалистические ноты, т.е. речь идет не столько о простом, сколько о разумном — простота связывается прежде всего с понятностью, доходчивостью. В таком же смысле употребляет в те же годы слово «простой» и чудовской инок Евфи- мий, когда в своем сочинении о исправлении миней (1692 г.) он перефразирует богослужебный текст, чтобы облегчить его понимание: «Что ти принесемъ Хрте, /АКСО навился ecu ГАКСО члкъ по просту к\к<д) рещи: Ты Христе Бгъ сый явился ecu /акм члкъ, въ единомъ лицЬ, или щпостаси: и тебЬ что за cie принесемъ» (Никольский, 1896, с. 114—115; относительно авторства Евфимия см.: Сиромаха, 1979, с. 12-13).

Евфимий не выходит за рамки церковнославянского языка, однако он пересказывает текст своими словами, а не придерживается канонического текста — говорит от себя, а не по книге — и потому прилагает к своему пересказу эпитет «простой», Сама ситуация пересказа, парафразы оправдывает, таким образом, применение данного эпитета; именно эта ситуация имеет место в «Статире», автор которого говорит: «к\же мншгая нравоучешя Златоустаго) npinx, в' кратцеже из различных мйстъ. то ... рЪчь под рЪчь подчиняхъ. ш единой вещи бесЪ- довши, и по простотЪ своегы смысла написахъ, и по немощи слышателей» (предисловие, л. 6).

Отметим в этой связи, что в ситуации церковнославянско-русской диглоссии, как мы видели, высказывание от себя в принципе предполагает использование русского, а не книжного церковнославянского языка (см. выше, § 1-3.2) — иначе говоря, предполагает использование того языка, который может именоваться «простым». В данном случае речь идет о ситуации двуязычия, а не диглоссии, когда церковнославянский язык функционирует как латынь и пользование им уместно в любом случае — однако, эпитет «простой» продолжает употребляться в том случае, когда раньше ожидалось бы употребление русского языка, т.е. в случае речи от своего лица, от себя.

К содержанию книги: ОЧЕРК ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА