ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКО-РУССКАЯ ДИГЛОССИЯ: СТАНОВЛЕНИЕ И ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

Смотрите также:

Современный русский язык

Сложение русского литературного языка

Радзивиловская летопись

Культура Руси 12 13 веков

Древняя русь в летописях

Развитие русской литературы в 18 веке

Языковедение

Пушкин

История и культурология

Карамзин: История государства Российского

Ключевский: курс лекций по истории России

Татищев: История Российская

Эпоха Петра 1

Этапы становления книжной традиции

С крещением Руси связана целенаправленная деятельность по введению церковнославянского языка как языка христианской культуры. Летопись непосредственно связывает христианизацию Руси и начало там книжного учения. Сразу же после известия о крещении киевлян в Днепре Повесть временных лет сообщает, что Владимир «нача поимати у нарочитые чади дЪти, и даяти нача на ученье книжное» (ПВЛ, I, с. 81) . Это событие можно считать поистине эпохальным для истории литературного языка, поскольку начало школьного учения и знаменует собственно начало литературного языка: специальная норма литературного языка, по определению, усваивается в процессе формального обучения. Обучение сначала не было повсеместным (брались дети «нарочитые чади», т.е., видимо, социальной элиты), но, надо полагать, достаточно скоро стало таковым, так как устроение школ было связано с религиозным просвещением и поручено духовенству (см. ниже, § II-2.3).

Реформа Владимира: начало школьного учения и распределение сфер влияния между церковнославянским и русским языком

Дело князя Владимира — именно в создании русского школьного образования, а не русской письменности, поскольку Владимир использовал для обучения уже имевшиеся к тому времени на Руси богослужебные церковнославянские книги. Вместе с тем, уже при Владимире обозначается, можно думать, специфическое для диглоссии размежевание сфер влияния книжного и некнижного языка, определившее прежде всего противопоставление церковной и деловой (в широком смысле) письменности.

Существенно, что церковнославянский язык был с самого начала исключен из области законодательства и судопроизводства, что и обусловило сохранение «Русской Правды» в качестве действующего юридического кодекса: «Русская Правда», бесспорно, возникла в устной форме еще до крещения Руси, т.е. текст этого памятника отражает дохристианскую и дописьменную традицию (упоминание о «русском законе» мы находим в договорах с греками 911 и 945 гг., причем здесь наблюдаются совпадения с текстом «Русской Правды» — Карский, 1930, с. 3).

Указанное обстоятельство тем более знаменательно, что некоторые византийские юридические тексты были переведены на церковнославянский (старославянский) язык еще в IX в., причем перевод этот связывается с авторитетным именем св. Мефодия; эти книги — «Закон судный людем» и «Номоканон Иоанна Схоластика» — были хорошо известны в Древней Руси и распространялись во многих списках. «Удивительно то, что это византийское законодательство не оказало никакого влияния ни на русскую юридическую мысль, ни на русский юридический язык. Оно так и не перешагнуло за порог чисто церковной администрации. Наиболее правдоподобное объяснение этого парадокса заключается, по-видимому, в существовании устного обычного права еще в "доцерковно- славянскую" эпоху, т.е. до крещения Руси. Право это как бы только и ждало введения письма, чтобы быть закрепленным на бумаге» (Унбегаун, 1969, с. 313).

В этой связи представляется крайне знаменательным следующий эпизод, о котором рассказывает летопись под 996 г. Владимир, живя «в страсЪ Божьи» и боясь греха, сначала не казнил разбойников, а брал виры (пеню); следовательно, он был христианином, но следовал нормам славянского, а не византийского права. По настоянию епископов — конечно, греческих — он ввел нормы византийского законодательства, «отверг виры» и стал казнить разбойников. Но затем старцы (т.е. хранители патриархального уклада) вместе с епископами (какими-то другими?) посоветовали ему снова заменить казнь вирами ; отменив свое прежнее решение, Владимир стал жить «по устроенью отню и дЪдню», т.е. по «Русской Правде» (ПВЛ, I, с. 86-87; ПВЛ, II, с. 350). Этот прецедент был очень значительным по своим последствиям, имея, по- видимому, самое непосредственное отношение к становлению церковнославянско-русской диглоссии. Дифференциация книжного—некнижного совпадает с дифференциацией сакрального—мирского — или шире: культурного—бытового, — не совпадая в то же время с дифференциацией письменного- устного. В результате появляется особая сфера письменности, так или иначе ассоциирующаяся с мирским, бытовым началом и в силу этого как бы недостойная применения книжного, церковнославянского языка, — деловая (в широком смысле) и бытовая письменность.

Таким образом, «с самого начала язык права сделался в полном смысле этого слова государственным, административным языком и остался им вплоть до XVIII в. Это сосуществование двух различных письменных языков — церковнославянского литературного и русского административного — является самой оригинальной чертой языкового развития в России. Подобного противоположения не было ни у западноевропейских, ни у западнославянских народов — поляков, чехов» (Унбегаун, 1969, с. 314). В России же административное, юридическое как бы выключалось из области подлинной культуры. Показательно в этом смысле высказывание Курбского в предисловии к книге «Новый Маргарит»: «Аз ... бояхся, иж от младости не до конца навыкох книжнаго словенскаго языка, понеж безпрестанне обращахъся и лЪта изнурях, за повелЪшем царевым, в чину стратилацком, потом в синглицком, исправлях дЪла овогда судебные, овогда совЪтническ1е, многождо же и частократ с воинством опол- чахся против врагов креста Христова» (Архангельский, 1888, приложения, с. 13). Итак, «синклитская», т.е. административная — судебная, советническая и т.п. — деятельность никак не способствует приобретению литературного языка .

К содержанию книги: ОЧЕРК ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА