Сказки и песни, рожденные в дороге

Смотрите также:

Пушкин Цыганы

Цыганы шумною толпой. По Бессарабии кочуют...

ЕВГРАФ СОРОКИН. Испанские цыгане

ЦЫГАНКА ПРЕДСКАЗАЛА СПАСЕНИЕ

Цыганы. Пушкин. И всюду страсти роковые И от судеб защиты нет

ИНОРОДЕЦ немец в славянской мифологии

... Именно родством с чертом объясняется черный цвет волос у цыган.

Цыганское гадание. ГАДАНИЯ НА МОНЕТАХ

немецкий художник график Отто Мюллер. Биография и картины ...

именно цыгане стали излюбленными моделями художника...

ШАМАНЫ

К сибирским шаманам близки в формах своей деятельности цыганские шаманки-човали...

 1881 год. Императорское Русское Географическое общество. Небывалая сенсация: не кто иной, как ученый секретарь ИРГО А. В. Елисеев, предложил на суд ученой публики небольшую брошюру под неброским названием «Материалы для изучения цыган, собранные М. И. Кунавиным». О чем поведал читателям А. В. Елисеев?

Российская история знала немало примеров самоотверженного труда ученых на ниве различных наук. Их имена достаточно известны. И вот — новый подвижник: русский врач М. И. Кунавин. Вот что пишет о нем А. В. Елисеев:

«...Неутомимый труженик на поле филологической науки, Михаил Иванович Кунавин родился в 1820 году... Еще смолоду интересовавшийся исторической наукой и этнографией вообще, г. Кунавин из научного любопытства получил возможность побывать в нескольких цыганских колониях в Германии и в Австрии. Беседы с выдающимися представителями цыганской интеллигенции навели его на мысль, что в народной памяти этого племени должна сохраняться богатая сокровищница исторических и этнографических данных, в виде произведений народного творчества... М. И. Кунавин начал с того, что остался в качестве врача при одной из цыганских колоний в Южной Германии. В продолжение 5 лет он изучил язык этого племени настолько, что не только объяснялся на нем свободно, но даже простер свои знания до того, что дачал критически относиться как к лексическим, так и к этимологическим его данным... Прежде всего он посетил цыганские таборы Германии, Австрии, Южной Франции, Италии, Англии и Исйании. Потратив на это более 8 лет, Михаил Иванович начал изучать цыган Турции; следуя географическому распределению цыганских таборов, он сперва изучил цыган балканских, потом Северной Африки и Малой Азии и, наконец, углубился в середину Азии. Таким образом, г Кунавин проехал Армению, Месопотамию, Курдистан, Иран и провел два года в изучении бродячих цыган Ин- дустана и Декана. Вернувшись в Европу досле 12-летнего путешествия по цыганским таборам Азии, Михаил Иванович, не приводя в порядок собранных материалов, принялся за изучение цыган русских, на что употребил около 10 лет. Через Кавказ он проследил переход европейских цыган в цыган Курдистана, а через Приуралье — в цыган русской Средней Азии и Турана; при этом г. Кунавин снова побывал в Индии и на хребтах горного узла Тянь-Шаня и Гималая. Всего, таким образом, Михаил Иванович употребил около 35 лет для приведения в исполнение заветной мечты, считая в том числе и время, проведенное им во вторичном путешествии в Индустан. В 1876 году г. Кунавин принужден был окончить свои странствия по цыганским таборам Европы, Азии и Африки, так как здоровье его было уже сильно понадорва- но кочевою жизнью, и отдохнуть после многих трудов, пользуясь минеральными источниками г. Старой Руссы, где я и имел случай познакомиться с почтенным тружеником три года тому .назад».

Воистину А. В. Елисеев рассказал о легендарном человеке. 35 лет жизни, отданных цыганам, 12-летнее странствие по миру в тяжелейших условиях цыганского кочевья с трудной, но благородной миссией врача — подвиг! Но не только жизнь и странствия М. И. Кунавина привлекли внимание русских ученых. К моменту издания А. В. Елисеевым его брошюры уже вышли в свет многочисленные труды по цыганологии, в том числе фундаментальные работы Г. Грельмана, А. Ф. Потта и другие. Был накоплен некоторый багаж сведений по этнографии и фольклору цыган. Все йсследователи сходились на том, что культура цыган сравнительно молода, что элементы индийской культуры в н^й присутствуют в виде далеких отголосков. В чем тут дело? Ведь убедительно доказано, что родина цыган — Индия. В то же время в цыганском фольклоре такая связь почти не прослеживалась.

Конечно, цыганологи понимали, что накойленного материала явно недостаточно для обобщений, не исключалось, что исконный фольклор утерян цыганами в кочевьях. И вдруг — такая редкая удача. Ведь А. В. Елисеев сообщал о том, что М. И. Кунавин собрал 123 народных сказки, 80 преданий, 62 песни и более 120 различных мелких произведений цыганской поэзии. И даже не в количестве материала дело. В брошюре А. В. Елисеева приводились фрагменты цыганских мифов и легенд, которые вызвали радостное оживление в ученой среде: наконец-то найдено недостающее, потерянное звено! В этих мифах упоминались цыганские боги Барама, Джандра, Лаки. Не требовалось большой фантазии, чтобы заметить сходство имен этих богов с индуистскими Брахмой, Индрой и Лакшми.

«Барама, в Омони сокрытый, как луч солнца блистающего, ты отражаешься в глубине мира, тобою сотворенного. В Омони — твое тело и твое могучее слово. Поведай нам, отец мира, кто виновен перед тобою, что солнце скрылось в глубине вод и не освещало больше темную землю...»

«Омони — всесильный, давший и землю, и воду, и воздух для мира, и свою жизнь для живущего, да поразит духом своим, сотворившим все видимое на земле, и на воде, и на небесах, того, кто осмелится нарушить покой этого святого места! Пусть Барама великий покажется в сиянии своем из Омони сокрытого, пусть дух его, как звезда лучезарная, выйдет и наполнит светом своим всю землю, если это место не пребудет неоскверненным».

Это примеры цыганских молитв-заговоров, а вот отрывок из мифа:

«Оберцши (герой многих сказаний — цыганский Геркулес), странствуя по белому свету, попал нечаянно в жилище солнца. Самого хозяина дома не было; героя встретила мать солнца, которую он спросил: «Где твой лучезарный сын, где ясные внучата твои, где серебряные кони твоего сына?» И получает ответ: «Сын мой давно уже на золотой колеснице уехал погулять по небу; внуки мои светлые на серебряных конях поехали проведать своих сестер». И много чего еще расспрашивал Оберцши у солнцевой матери, но не мог узнать одного: куда пропадает сын ее в ночное время, так как старуха не хотела отвечать. Тогда Оберцши сам решил допытаться до этого и попросил позволения переночевать в доме солнца. Хозяйка ему позволила, и он забрался в угол, где и стал дожидаться солнца, притворяясь спящим. Поздно приехал Джандра на золотой колеснице; тотчас снял с себя блестящую лучезарную одежду, омылся чистой водой, облачился в одежду темную, как ночь, и исчез».

Взбудораженная сообщениями А. В. Елисеева научная общественность выразила желание встретиться с легендарным исследователем. Была назначена дата. В этот день Кунавин не явился. Встречи назначались еще не раз, и всегда вместо М. И. Кунавина перед публикой появлялся А. В. Елисеев и сообщал о том, что по тем или иным причинам русский врач М. И. Кунавин прибыть не может. В конце концов он сообщил, что М. И. Кунавин скончался. И тут же с горечью добавил, что архив его сгорел.

Еще долгое время имя М. И. Кунавина будоражило умы ученых. Они сокрушались по поводу безвозвратной утраты уникального материала, о ценности которого определенно говорила тоненькая брошюра А. В. Елисеева. Но постепенно страсти поутихли, и все настойчивее зазвучал вопрос: а существовал ли М. И. Кунавин вообще? Не вымышлена ли вся эта история А. В. Елисеевым? Тогда цыганологи внимательно и критически прочли статью ученого секретаря ИРГО.

Первое, что бросилось в глаза,— огромная протяженность маршрутов мнимых путешествий М. И. Кунавина. Даже если предположить, что у него не было адаптационных трудностей, что он без труда изучил множество столь различных диалектов цыганского языка (а цыгане, проживающие на территории государств, которые посетил Кунавин, говорят на многих диалектах и подчас не понимают друг друга), даже в этом случае (оставив в стороне многое другое) география его странствий, с учетом способа передвижения, чересчур грандиозна.

Припомним, что Кунавин изучал цыганский язык в Южной Германии, стало быть, он ознакомился с диалектом цыган «синти». Каждый раз, переходя границу, Кунавин оказывался на территории, где цыгане говорили на других диалектах. Он сталкивался с совершенно новыми группами цыган, с которыми ему приходилось налаживать контакты заново. Эти контакты должны были быть весьма тесными, поскольку он не просто общался с цыганами, но и разделял их образ жизни, а самое главное — лечил их (цыгане могли лечиться только у человека, которому безгранично доверяли). У Кунавина физически не могло хватить времени на все это.

Еще больше вопросов возникает при знакомстве с фольклорными материалами (пусть и фрагментарными), которые приведены А. В. Елисеевым. Странно уже то, что, обладая, пусть и недолго, столь богатой коллекцией, Елисеев выписал лишь короткие отрывки из мифов цыган, а по большей части ограничился их более чем сухим изложением. В это с трудом верится. Кроме того, не подлежит сомнению, что, записывая фольклор, Кунавин в основном мог сталкиваться с произведениями позднейшего времени, которые и должны были составить его собрание. Однако о них в брошюре сказано два слова, будто речь идет об издержках, неминуемых в работе фольклориста.

Конечно, фольклор живет и развивается. Какие-то формы его уходят в прошлое, забываются имена мифических богов и героев, на смену одним сюжетам приходят другие. Но трудно поверить, что внутри одного народа ни один из исследователей ни до Кунавина, ни после него не нашел ни единого произведения народного творчества, в котором, хотя бы отдаленно, звучали мотивы кунавинских мифов. Где он отыскал этих цыган? Да и были ли они вообще? За долгие годы работы в цыганской среде мы тоже не смогли обнаружить ни одного произведения, подтверждающего подлинность кунавин- ской коллекции, хотя сказок и мифов собрали едва ли не вдвое больше, чем легендарный врач. Что же из этого следует? По всей видимости, личность Кунавина была выдумана А. В. Елисеевым в непонятных для ученого мира целях.

Коротко расскажем еще об одной мистификации. В 1922 году в Москве вышли две небольшие книжки под названием «Сказки цыган» (всего 21 сказка, их написал, а точнее, пересказал — Н. А. Кун, хорошо знакомый русским читателям по его популярной книге «Мифы и легенды Древней Греции»). Основой для этих книг Н. А. Куну послужили записи австро-венгерского исследователя XIX века X. фон Влислоцкого, которые тот якобы сделал в Трансильвании. Анализируя эти фольклорные записи, ученые были поражены обилием грамматических ошибок в текстах, которые никак нельзя было отнести на счет невнимательности или спешки. Ошибки были в падежных окончаниях, в спряжении глаголов и т. п., то есть такие, которые обычно выдают иностранца. Можно точно сказать, что «цыганские тексты» были придуманы X. фон Влислоцким, а раз так, то не исключено, что они не имеют отношения к фольклору цыган Трансильвании.

Как и мифы Кунавина, сказки X. фон Влислоцкого абсолютно не имеют аналогов в фольклоре цыган других этно- групп. Но дело не только в этом. Главное, что реальная жизнь цыган, их религиозные воззрения вступают в вопиющее противоречие с тем, что сказано об этом у X. фон Влислоцкого. Не разобравшись в сути, за X. фон Влислоцким послушно пошел Кун, в интерпретации которого эти сказки приняли ярко выраженный литературный характер.

Можно бы и не упоминать об этой мистификации (да мало ли их было в литературе, а сколько из них превосходных!), если бы Н. А. Кун, решив, по-видимому, что опубликованное им имеет научную ценность, не поместил в Энциклопедическом словаре статью «Цыгане», где представления о цыганах, почерпнутые у X. фон Влислоцкого, подал как научное сообщение. А Энциклопедический словарь — не место ни для мистификаций, ни для веселых дружеских розыгрышей.

Мистификации бывают разные. Мы рассказали о довольно «грубой работе» А. В. Елисеева, об Н. А. Куне — «жертве неосведомленности». Хотя, по правде говоря, причиной конфуза послужила научная всеядность ученого, не имеющая оправданий.

Существует и другой род мистификаций, которые, собственно, мистификациями назвать трудно.

В 1963 году в Ленинграде вышла в свет книга Инды Романы Чяй (псевдоним И. М. Андронниковой) «Сказки идущих за солнцем». Не будем долго говорить об этой работе. От первой до последней буквы она — плод творческой фантазии автора. Несомненно, что И. М. Андронникова прекрасно знает цыганский фольклор, но он послужил ей лишь основой для создания авторских произведений. Таких примеров в литературе немало. Не надо только при этом выдавать мнимые ценности за истинные.

Однако закончим разговор о мистификациях и расскажем о серьезных ученых и истинных любителях и собирателях цыганского фольклора. Ведь цыганская фольклористика имеет богатую историю. В 1852 году в Петербурге в одном из академических изданий была опубликована статья академика Бетлинга о языке цыган. Как указал сам автор, материалом для его исследования послужила коллекция, собранная неким московским любителем М. Григорьевым. Статья как-то забылась, о ней ни разу не упоминалось в трудах цыганологов. Ну, был такой любитель, ничего в этом особенного нет. И вот сто тридцать лет спустя, работая в архиве ленинградского отделения Института востоковедения, абсолютно случайно мы наткнулись на уникальную рукописную книгу. На титуле ее красовалось название: «Формы и словарь цыганского языка». На обороте титула была сделана следующая запись: «Составил московский мещанин Михаил Григорьев, живущий в Москве в Пресненской части 5-го квартала в доме под № 512-м (г-жи Барнашвейлевой)». Рукопись датирована 1851 годом. Очевидно, страстный поклонник цыганского искусства, быть может, имевший какие-то деловые связи с цыганами, этот человек составил довольно представительный словарь цыганского языка. Но это не все. В книге есть краткий грамматический раздел, а в конце ее — образцы цыганских народных песен на цыганском и русском языках. Многие из этих песен были нам совершенно неизвестны. И пусть книга не лишена ошибок, когда видишь кропотливый труд автора, на них не обращаешь внимания. Ценность этой рукописи прежде всего в том, что она — первое собрание цыганского песенного фольклора в России.

Я лесом шел, я бором шел, Я весь промок, я весь продрог, Голодный и холодный, На кочку я прилег, Большую думу думая: Где же мне, бедняжечке, Свою головку приклонить? Приклоню свою головушку К дубу зеленому. Да только дуб зашумел, И страх меня прошиб. Где ж бедному цыгану Головку приклонить? Зайду-ка я ко вдовушке, Ко вдовушке-сиротушке, У нее спрошу подушечку. Да только я во двор зашел, Как залаяла собака, И страх меня прошиб .

Такова цыганская песня в ее истинном звучании, со всеми присущими цыганскому фольклору особенностями. Научное значение работ, подобных книге М. Григорьева, в том, что они позволяют проследить развитие фольклора во времени, из них мы можем узнать о тех песнях, которые пели цыгане в то или иное время, о том, что из фольклорного репертуара сохранилось до наших дней, а что было утрачено.

В 1900 году в Москве вышла совершенно уникальная книга. Ее автор — П. Истомин (Патканов). Она называется «Цыганский язык». По сути дела, это первый и единственный до нашего времени русско-цыганский разговорник. В предисловии Патканов пишет:

«Предпринимая это (насколько мне известно) первое издание на русском языке по предлагаемому предмету, я руководствовался в данном случае единственною целью — дать любителям возможность практического изучения разговорного языка современных русских цыган».

Можно только представить, какие сложности испытывал автор при работе над этой книгой. Мучили его и некоторые этические проблемы. Вот что он пишет:

«Я знаю — цыгане мне за нее не будут благодарны. Скрытные по природе, согласно исторических причин, сами они весьма неохотно посвящают новичка в тайны своего языка, который, при их теперешней, почти общей, обруселости в России, является единственным еще надежным щитом, оберегающим от любопытства постороннего все сокровенное, интимное, всю, так сказать, общность интересов их единоплеменников» .

Примечательно, что в качестве примеров разговорной речи Патканов приводил не только образцы стандартной беседы, но и примеры из произведений народного творчества. Именно из книги Патк^нова мы узнали ранний вариант народной песни «Шэл мэ вэрсты», которая впоследствии вошла в драму JI. Н. Толстого «Живой труп»:

Сотни верст я, молодец, прошел, Нигде я милой не нашел, А в Москву я заглянул И нашел себе жену. Пожалей, о боже, паренька! Сядь, красавица, возле меня! Для серого готовы С клеймами подковы: Задние — из золота, Передние — серебряные.

Пожалуй, наибольший вклад в изучение фольклора русских цыган внес известный ученый-краевед В. Н. Добровольский. В 1908 году в Петербурге вышла его фундаментальная работа «Киселевские цыгане». Добровольский включил в нее и образцы цыганского фольклора — 15 сказок и 26 песен. Кроме того, в книге опубликован обширнейший материал по этнографии цыган с описанием обычаев, нравов, воззрений на природу, толкований снов и т. д. Объектом изучения В. Н. Добровольского были оседлые цыгане Смоленской губернии. Среда, в которой работал ученый, была крайне тяжелой, основным занятием киселевских цыган было конокрадство. Им было не до собирателя фольклора. И тем не менее В. Н. Добровольский, преодолев отчуждение, сумел достичь поставленных целей. Собранные им песни удивительно красивы. Вот одна из них:

Не летай, не летай ты, журавушка, В этой речке ты воду не пей. Молодые ребята подстрелят Тебя, журавля, из ружья. — Я напрасного страха не ведаю, Крылья быстрые есть у меня. Поднимусь высоко, полечу далеко.

На родимую на сторонушку, И родне своей я закричу:

—        Собирайтесь-ка, ромалэ, На мой светлый огонек.

Я вам дам, ромалэ, хлеба-соли.

Золотыми вас одарю,

Серыми билетами.

Ай ты, женушка, ай ты, барыня,

Подай черного коня,

Ясна сокола мне дай.

В советское время собиранием цыганского фольклора стали заниматься не только в связи с историческими или этнографическими исследованиями, но и специально. Кроме того, к работе впервые привлечены и представители цыганской интеллигенции.

Несколько слов хочется сказать о советском индологе, академике А. П. Баранникове, занимавшемся южными цыганами — так называемыми южнорусскими и украинскими. Он вел фольклорные записи на границе двух республик — в Курской, Белгородской и в прилегающих областях. Благодаря трудам академика А. П. Баранникова до нас дошли в полном виде тексты многих цыганских песен и баллад, отыскать их в первозданном виде сейчас очень трудно. Особенно это касается цыганского эпоса, в основе которого лежит сюжет о Вайде и Руже. Еще никому, кроме академика А. П. Баранникова, не удавалось найти его поэтический вариант.

Прослышал, разузнал Вайда о Руже.

—        Благослови меня, матушка, Поеду Ружу забирать.— Закричал Вайда,

Приказал работникам:

—        Подайте-ка мне серого коня, Уздечку серебряную,

Да повод шелковый,

Да седло черкесское серебряное.

Примерно в одно время с А. П. Баранниковым фольклор цыган записывал цыганский просветитель и писатель Н. А. Панков, отдавший много энергии и сил культурному возрождению своих соплеменников. Его яркая подвижническая жизнь стоит того, чтобы о ней сказать подробнее.

Николай Александрович Панков (1895—1959) происходил из известной в прошлом цыганской артистической семьи Панковых-Масальских, представители которой блистали в цыганских хорах Петербурга и Москвы в XIX — начале XX века. В прошлом веке в России были хорошо известны имена многих талантливых певцов, танцоров и музыкантов из этого рода, таких как Ольга Петровна Панкова — прославленная Лёдка, Устя и Палаша Масальские, А. А. Панков, Валентина Панкова и многие другие. Читателям небезынтересно узнать, что Н. А. Панков находился в троюродном родстве с женой Льва Львовича Толстого, сына великого русского писателя. Сам же Н. А. Панков не был ни хоровым дирижером, как многие из его рода, ни музыкантом, ни певцом. Сын своего народа, он всю жизнь отдал служению ему.

В 20-х годах началось просветительское движение в цыганской среде, непосредственным участником которого был Н. А. Панков. Совместно с профессором МГУ М. В. Сергиевским и при участии Н. Дударовой и Т. Вентцель он работает над созданием цыганской письменности. Многогранная деятельность Н. А. Панкова еще найдет отражение на страницах этой книги, а пока скажем, что, среди прочего, он самым активным образом занимался поисками и собиранием произведений цыганского народного творчества. В семье писателя сохранился его богатейший архив, в котором мы обнаружили большую подборку цыганских народных песен и сказок. Среди других материалов есть запись любопытного семейного предания, связанного с историей знаменитой соколовской гитары. Из него мы узнаем о судьбе прославленного инструмента с того момента, как он попал в руки первых цыганских хореводов из рода Соколовых, и до момента его гибели. Гитара передавалась из поколения в поколение, переходила в руки лучших музыкантов. Вот окончание этого семейного предания:

«Когда умер Григорий Соколов, руководить хором стал Николай Шишкин — курский цыган, любимец писателя Куприна. А от Николая Шишкина знаменитая гитара перешла к дочерям Григория Соколова — Капе и Кандралюше. Обычно на соколовской гитаре играла Капа, у нее и оставалась гитара до самой ее смерти. По наследству соколовская гитара должна была перейти к племяннику Коле по прозвищу Паяла. Это прозвище получил он за свой вечно сизый нос. Да не решилась Капа отдать гитару Паяле. Хоть и прекрасно играл он, но был горьким пьяницей, и боялась Капа, что променяет он инструмент на бутылку водки. Так и перешла гитара в другой род — род Панковых. Досталась она Валентине — виртуозной гитаристке. От Валентины гитара должна была перейти к Александру Панкову. Сам Федор Губкин дал путевку в артистическую жизнь этому парню. Много раз Александр Панков заменял Николая Шишкина и дирижировал хором. Но шла первая мировая война, и все считали Александра Панкова пропавшим без вести... В 1919 году случилось это: хоронили Валентину. Собрались на кладбище цыгане. Оплакали покойную, а потом, по завещанию, разломали знаменитую соколов- скую гитару на щепки, зажгли костерок и сварили на этом костерке кисель. Так и закончилась история соколовской гитары».

С годами собирание цыганского фольклора становится все более углубленным: коллекция пополняется фольклором различных цыганских этногрупп. Около ста народных песен опубликовал старейший работник цыганского театра «Ромэн» композитор С. М. Бугачевский, который в течение 35 лет руководил его музыкальной частью. Народные песни русских цыган записывали такие прославленные цыганские артисты, как Н. Н. Кручинин и Н. А. Сличенко, фольклор кэлдэраров собирала известная цыганская семья Деметров. Фольклором цыган Прибалтики плодотворно занимался академик П. Ари- стэ, а цыган-урсаров — Г. Кантя. Интересные образцы фольклора различных цыганских этногрупп Сибири найдены В. И. Санаровым из Новосибирска, уникальные образцы сказок крымских цыган собрал советский ученый В. Г. Торопов. Сегодня в нашей фольклорной коллекции более двухсот прозаических произведений и примерно столько же песен цыган самых разных этногрупп, проживающих на территории СССР.

Работа фольклориста и его образ жизни чем-то похожи на цыганский: все время в дороге, в непрестанно меняющейся ситуации, которую ты обязан, во избежание неприятностей, контролировать. К этому можно добавить, что в цыганской среде ощущение надвигающейся опасности — постоянно. Вроде бы все тихо и спокойно, но опасность уже рядом, ее надо суметь предвидеть и, по возможности, предотвратить. Так уж исторически сложилось, что цыгане враждебно относятся к нецыганам и всех их, независимо от национальности, называют довольно презрительным словом «гадже».

Сложность заключается еще и в том, что в полевой практике ситуации не повторяются. Есть здесь и особые, весьма грустные моменты: как правило, приходится иметь дело с людьми преклонного возраста. Воистину, вослед фольклористу смотрят могилы его информантов. Многие из тех, кого нам доводилось записывать, не дожили до выхода наших книг. Но память об этих встречах жива, и голоса этих людей остались на магнитофонной ленте.

Много лет назад «цыганская почта» привела нас в небольшую уютную квартиру в центре Ленинграда. Дверь открыла невысокого роста седая женщина с живыми, горящими глазами. Это была Зоя Эммануиловна Ильинская. Узнав, что нас интересует, она тут же взяла инициативу в свои руки. Мы и предположить не могли, какие «мытарства» ждут нас с Этой минуты. Больше мы себе не принадлежали. Через пару часов мы уже звонили в дверь ленинградского коллекционера- филофониста Ю. Б. Перепелкина, у которого в тот вечер собрались люди, чтобы почтить память прославленной цыганской певицы Катюши Сорокиной. А на следующее утро, встретившись на Витебском вокзале, отправились в Сусанино. «Садимся в цыганский вагон»,— сказала Зоя. Тогда мы еще не знали многих тонкостей, не знали и того, что цыгане всей страны предпочитают ездить в третьем вагоне. В поезде то здесь, то там мелькали разноцветные цыганские шали, слышалась гортанная речь. Скоро мы были окружены цыганками. Зою узнали. Пока поезд добирался до Сусанино, мы знакомились с историей рода Ильинских:

«В 1865 году петербургский цыган Николай Ильич Ильинский взял в жены полевую новгородскую цыганку Агапию, сестры которой, Лёля и Домаша Масальские, стали знаменитостями того времени. Сам Николай Ильич был превосходным гитаристом и работал в хоре выдающегося цыганского дирижера Николая Шишкина. В семье Н. И. Ильинского было 16 детей, многие из которых работали в цыганских хорах и ансамблях. Особо надо отметить замечательного дирижера Алексея Николаевича Ильинского. Наш род дал миру немало видных артистов. К роду Ильинских, например, относится популярнейший эстрадный певец и мой двоюродный брат Вадим Алексеевич Козин...»

А потом мы узнали, что едем к родне знаменитого хоревода Алексея Ильинского — Лидии и Александру Ильинским.

Нам, городским жителям, трудно представить, насколько жива и естественна цыганская среда. И мы были немало удивлены тем, что у цыган в равной мере пользуются уважением и заслуженные артисты и самые простые люди. Мы шли по деревенской улице, и тут Зоя спросила нас: «Сможете отыскать цыганский дом? — И, не дожидаясь ответа, продолжила:. Нет ничего проще. Для этого есть свои приметы: телега во дворе, много стираного белья, развешанного возле дома, лошади на выгоне, а еще — гуси. Теперь русские гусей почти не держат, а у цыган есть. Ведь гуси — это лучшие сторожа!»

Переступив порог цыганского дома, мы попали в совершенно другой мир. Впечатление такое, будто ты оказался в многомерном пространстве: одновременно на ограниченной территории совершаются десятки дел. В одном углу гадают пришедшей за советом женщине, которой не везет в любви, в другом углу о чем-то совещаются мужчины, шумят дети, им время от времени дают подзатыльники; примерно через каждые полчаса откуда-то выходит молодуха с веником и прямо у тебя из-под ног выметает мусор, при этом все остальные, нимало не смущаясь, бросают на пол окурки, куриные кости и прочее. Чистота в доме восстанавливается за считанные секунды. Через мгновение на кухоньке зажигают огонь в печи, и необъяснимо быстро готовится еда. Собственно говоря, мы едва успели познакомиться, а стол был уже накрыт. Во главе его восседала Лидия Николаевна — старейшина рода Ильинских (тот самый уникальный случай, когда женщина, а не мужчина становится во главе рода). Потом мы узнали, какую многотрудную жизнь прожила Лидия Николаевна. Достаточно сказать, что она — мать-героиня, родившая и воспитавшая десятерых детей. Перед нами предстала еще не потерявшая красоты пожилая цыганка с величественной осанкой и удивительно добрыми глазами. Все в доме повиновалось не только ее словам — жестам, даже движениям глаз.

Весть о том, что приехали гости, тут же облетела все село. Поминутно хлопали двери, и вскоре дом заполнился людьми. Казалось, что уже и стоять негде. Но вот по знаку Лидии Николаевны цыгане непонятным образом уплотнились, и образовался круг. И началась цыганская пляска. Праздник продолжался допоздна. В Ленинград мы вернулись с последней электричкой.

Потом мы встречались десятки раз, но запись первой сказки запомнилась нам надолго. «Что вы хотели узнать?» — спросила нас Лидия Николаевна. «Расскажите сказку»,— попросили мы. «Да что вы, нет у цыган никаких сказок,— ответила она.— А вот расскажу я вам один случай. Только это не сказка, это на самом деле было». И она начала:

«Ехал табор. Вечерело. Уже ночлег нужно искать. Видят цыгане: огни большие горят. Встали. Хотели костер разложить, а дров нет. Вот и послали одного цыгана в деревню за дровами. Пошел он, пошел, пошел... Наткнулся на изгородь. Хотел ее разобрать на дрова. Вдруг видит: женщина стоит за оградой. Красавица — ни в сказке сказать, ни пером описать. Волосы длинные-длинные, распущенные, и платье на ней белое, длинное. Цыган поближе подошел. Он подумал, что человек стоит, а пригляделся получше — понял, что русалка. Захотела она его схватить, да не перешел он через изгородь. Тогда русалка ему и говорит: «Ты перешагни, все у тебя будет хорошо, а не пойдешь — нигде тебе пути не будет». Испугал ся цыган. «Нет, не пойду я»,— говорит русалке, а сам ходу. Через вторую изгородь перескочил. Тут русалка и скрылась. Прибежал цыган в табор, упал в шатре, отдышаться не может. Две недели в себя не приходил, чуть было богу душу не отдал. Еле его отходили».

Потом мы не раз слышали подобные заявления, мол, нет у нас, цыган, сказок. Конечно же сказки у цыган есть, но ог ромное место в их фольклоре занимает такой жанр, как бы лички. Вот что о них пишет советский ученый В. Я. Пропп:

«Языческие представления о мифических существах и людях, наделенных сверхъестественными способностями, отразились в жанре, который народ называет словом «были», «былички», «бывальщины». Это рассказы, отражающие народную демонологию. В большинстве случаев это рассказы страшные: о леших, русалках, домовых, мертвецах, привидениях, заклятых кладах и т. д. Уже название их говорит о том, что в них верят. Сюда относятся также рассказы о чертях, об оборотнях, ведьмах, колдунах, знахарях и т. д.».

Через Лидию Николаевну мы познакомились с ее братом, Александром Николаевичем Ильинским. Появление его в Сусанине вызвало всеобщее оживление. Во всяком случае, большего весельчака среди цыган, чем Саша Черный (так они его называют), мы не встречали. Когда он начинает рассказывать, вокруг него всегда собирается толпа любопытных. «Дядя Саша, расскажи про это».— «Нет, лучше про это». Со всех сторон слышатся просьбы, советы. Должно быть, уже не раз и не два слышали эти люди забавные рассказы Саши Черного, но готовы слушать их снова и снова. Обычно это истории из жизни самого рассказчика. Как это ни странно, героического в его рассказах было мало, наоборот, они были сплошь пронизаны самоиронией, что и вызывало восторженную реакцию. Для такого гордого и самолюбивого народа, как цыгане, это большая редкость. Личная жизнь Саши Черного изобиловала историями, служившими ему основой для устных рассказов. Давным-давно его, исконно городского жителя, женили на таборной цыганке, и он должен был резко изменить образ жизни. С ним случались всякие казусы. Вот что он поведал, говоря о себе в третьем лице:

«Стояли цыгане шатрами. Было в таборе двое братьев с молодухами. Как-то раз приехала к ним в гости семья — родня дальняя, муж да жена. Один из братьев говорит гостю: «Знаешь что, ты помоги нам. Мы хотим за сеном поехать. Травы пока еще нету, а лошади должны что-то есть. Знаю я, что у соседней деревни, у самого края леса, стога стоят».— «Да что это ты говоришь? Что предлагаешь? Это значит, мне с нами сено воровать?» — «Да ничего, братец ты мой, что ты боишься, поедем». «Ничего, морэ...» — поддержал второй брат. Решили поехать поближе к ночи, а днем братья и их жены задумали напугать гостя. Поняли они, что тот никогда в таких делах не участвовал. Незадолго перед этим померла в таборе старуха цыганка, тетка их родная. Вот все и боялись покойницы. Слухи ходили, что гуляет она по ночам во всем белом. Сговорились братья, что жены их наденут на себя белые простыни и сядут под мостом, а на обратном пути, когда телега по мосту поедет, выскочат они да напугают парня. Сказано — сделано. Как только наступил вечер, поехали братья и гость за сеном, а цыганки оделись во все белое и спрятались под мостом. Сидят там и ждут, когда цыгане поедут обратно. А один из братьев забежал вперед и под стогом затаился. Идет гость, вожжи распустил, к сену подходит — как свое берет. На вожжи сено накладывает. Вдруг из-под стога голос раздается: «Сено-то не бери... не бери сено!» Как пустился цыган бежать, а голос опять ему вдогонку: «Не бери сено!.. Не бери сено, а садись на лошадь да поезжай с богом!» — точь-в-точь старухи-покойницы голос. Бросил цыган вожжи да бегом к шурину. «Братец ты мой, старуха умершая не велит мне сено брать. Ей-богу, она под стогом прячется».— «Да что ты, морэ, господь с тобой, откуда взяться старухе? Похоронили ее, отпели, как полагается. Иди за сеном».— «Не пойду, хоть убей меня, не пойду».— «Ну так хоть вожжи обратно принеси, вожжи-то, гляди, оставил». Попросил цыган шурина, чтобы тот с ним вместе пошел, а он не хочет. «Иди,— говорит,— сам, не бойся, я подожду тебя здесь». Делать нечего. Пришлось цыгану за вожжами красться. Ухватился за самый конец да наутек. Прибежал к лошади запыхавшись. «Родной мой, давай гони скорее! Сердце бьется, того и гляди из груди выскочит».— «Ну что ж, садись, поедем». Едут они, и приводит их дорога к мосту. Глядь — из-под моста фигура белая вылезает, а за ней еще одна. «Смотри-ка, старуха-то вперед нас забежала. Вот грех-то какой».— «Что ты, морэ, с ума сошел, что ли? Кабы старуха была, то она одна, а тут целых две! Езжай, морэ, дальше...» Только захотел цыган на мост заехать, глядит — поперек моста жердь протянута, дорогу перегораживает. «Пускай коня,— говорит шурин,— ломай жердь».— «Да что ты, морэ, это старуха нарочно дорогу перегородила, пропускать не хочет».— «Езжай, что боишься?» — крикнул шурин и хлестнул лошадь. Как понесла лошадь, как взвилась! Сломала она жердь грудью и скачет на косогор. Шурин спрыгнул с телеги и под обрыв покатился, к шатрам побежал. Оглянулся цыган и аж сердцем обмер. Привидения за ним бегом бегут. «А ну, родимый, выручай, бога ради!» — вскричал цыган, и лошадь пошла еще шибче. Въехал цыган в деревню, а там мужик ходит, в колотушку бьет, сторожит, стало быть. «Миленький,— подбежал к нему цыган,— родненький мой, ай, дело-то какое...» — и все рассказал ему: и как сено брали, и как старуху-покойницу встретили, да не одну, а целых две. «Сена-то много взяли?!» — «Какое тебе сено? Разве тут до сена было?» Засмеялся мужик. «Ты что дурака валяешь? Ты что смеешься? — заголосил цыган.— Тут плакать надо, Ты уж будь любезен, миленький мой, доедь со мною до нашего табора. Гостем будешь. Уж я, миленький мой, тебя угощу». А сам цыган думает про себя: «Только бы не отказался. Отдам ему три целковых, пусть обратно идет, будь он проклят!» Еле уговорил мужика. С той поры цыган воровать зарекся. И слово свое сдержал».

В фольклоре цыган есть не только былички, но и превосходные сказки с традиционными сюжетами. Работа фольклориста во многом зависит от удачи. Найти человека, рассказывающего сказки,— задача непростая. Казалось бы, кто из нас не знает сказок. Но попробуйте рассказать сказку, к примеру, своему ребенку, а тем более — постороннему слушателю. Такое под силу далеко не каждому. Для этого нужен особый дар, столь редкий в наше время. Ведь навыки устного рассказа давно утрачены. Вот и нам встречались рассказчики по большей части неумелые, случайные. И тем более ценна была для нас встреча с Анастасией Михайловной Лобановой со станции Михайловка Ленинградской области...

Как же, на наш взгляд, возникает фольклорное произведение, как становится оно народным достоянием и живет на протяжении столетий?

В фольклоре, как в зеркале, отражается национальная психология, преломляется видение окружающего мира. В фольклорном произведении находят отражение обычаиои нравы народа. Именно поэтому фольклор консервативен. Н© это — если смотреть на него как на систему.

Необходимо иметь в виду, что каждое отдельно взятое фольклорное произведение имеет свои истоки, своего создателя — конкретного человека, яркую творческую личность. Без них, этих людей, фольклор бы исчез.

Важна не только фигура создателя песен и сказок, но и тех, кто передает фольклор следующим поколениям. Таких людей в народе немного, и они приметны. В излагаемых ими произведениях чувствуется творческое лицо автора. Поэтому невозможно от двух исполнителей записать одинаковые варианты одного произведения.

Подобную же мысль не раз высказывал нам писатель и фольклорист Д. М. Молдавский, вспоминая таких выдающихся знатоков русского фольклора, как Илья Богатырев или Анастасия Вавилова.

Своеобразие творческого развития цыганского фольклора связано со спецификой той среды, в которой он рожден.

Каждый цыган живет как бы в трех измерениях: в мире реального знания, замкнутого на узкопрактическом интересе, в мире внутреннего самопознания (мистифицированного до предела) и в мире звуковых ощущений, что, вероятно, имеет генетические корни.

Особо надо отметить и четкое понимание каждым цыганом своего места во времени и в пространстве. Он ощущает себя принадлежащим к семье, к роду, к родовой группе, которая могла возникнуть за сотню лет до его рождения.

Поэтому фольклор передается в строго заданном направлении, определенном сложной этнографической структурой народа...

Мы поджидали Анастасию Михайловну прямо на станции: каждый день, кроме субботы — цыганского выходного, она спозаранку отправлялась в город и возвращалась в середине дня одним и тем же поездом. Путь от станции до дома Лобановой занимал не более пятнадцати минут, но даже за это время наша компания обрастала цыганскими ребятишками. Они облепляли нас в предвкушении удовольствия послушать сказки.

Биби Варя — так прозвали Лобанову цыгане — относилась к этому спокойно, но нам было не по себе, поскольку яонятия «тишина» и «цыганские дети» совершенно несовмес- тимы.

«Какие сказки? Не знаю я никаких сказок...» — так неизменно начиналась наша, работа. И тут же, попирая элементарные законы логики, она начинала свой рассказ. Ей не надо было ни собираться с мыслями, ни что-то вспоминать. Все она делала как бы походя. Мыс трудом освоились с этой ее манерой и старались включать магнитофон сразу же, едва переступив порог ее дома.

Рассказывая, она постоянно что-нибудь делала: вот она переодевается с дороги, вот ставит самовар, расставляет чашки, заваривает крепчайший цыганский чай. Присесть в этот момент не удается, все время приходится бегать за ней и «совать в рот» микрофон: голос у нее тихий, мягкий и удивительно ласковый. Уже потом мы узнаем, что в молодости она певала в цыганском хоре и имела успех у публики. А пока замечаем, как она вынимает из кармана стаканчик с черненькой фигуркой и прячет его в шкафу. Глазам не верится — «бэнгоро»! «Неужели и сегодня чертик в работе?» — спрашиваем. Улыбается: «Ношу на всякий случай».

Много лет прошло с нашей последней встречи, но в память врезался один неприятный случай.

Тогда, записав от Анастасии Михайловны несколько сказок, мы вышли на крыльцо и стали ее фотографировать. То ли она сама вела себя несколько необычно, то ли внутренний голос нам что-то подсказывал, так или иначе, закончив фотографировать, мы тотчас отправились на станцию. На повороте навстречу нам попался автобус, в котором ехали цыгане—с десяток дюжих молодцов. Лишь потом мы узнали, что несколько лет назад между цыганами вспыхнул какой-то конфликт, муж Анастасии Михайловны был жестоко избит, а потом скончался. И тогда вступили в силу законы кровной мести. За отца кому-то отомстил сын. И вот уже поднялась третья волна «цыганской вендетты» — цыгане ехали «выяснять отношения». Выйди мы из дома Лобановой хотя бы пятью минутами позже — кац знать, может, мы и не написали бы этих строк...

Какая может быть связь между зданием Карельского музыкально-драматического театра и цыганским тысячником? Ее вряд ли отыщет человек даже с самой богатой фантазией. Тем не менее она есть, и весьма интересная.

Цыганского тысячника мы отыскали на Куковке, под Петрозаводском. Этот район был известен всем жителям.

Николай Александрович Новиков встретил нас доброжелательно, чего не скажешь о его жене, которая не скрывала своей неприязни. Впрочем, какая могла быть радость от незваных гостей, если тяжкая болезнь так скрутила ее мужа, что он с трудом носил на ногах свое могучее тело? Однако он сказал хозяйке пару решительных слов, после чего мы больше ее не видели.

День подходил к концу. Уже полностью иссяк запас магнитофонной ленты, и мы мысленно проклинали себя за непредусмотрительность. Так или иначе, пришлось переводить разговор в иное русло. Потекли разного рода воспоминания о прежней жизни цыган. И тут хозяин спросил: «А вы знаете, что в нашем таборе был Конёнко?» Фамилия была произнесена неправильно, и это сбило нас с толку. Но тысячник не дал нам и минуты на размышление. «А ну-ка, Нюша, принеси!» — обратился он к дочери.

На столе появилась пачка фотографий, перевязанных шпагатом. «Вот, смотрите»,— он показал одну из них. Лицо седобородого старца, взиравшего с фотографии, не вызывало никаких сомнений — это был выдающийся советский скульптор Сергей Тимофеевич Коненков. Детали просматривались с трудом, это говорило о том, что съемка производилась в цыганской палатке. На переднем плане четко запечатлена жена скульптора Маргарита Коненкова. Рядом с ней, спиной к фотографу, сидел какой-то мужчина. Потом мы выяснили, что это — замечательный советский архитектор и художник Савва Бродский. Рядом с Коненковым сидит пожилая цыганка, стоят цыганские ребятишки. В глубине — стопа перин и подушек, икона Божьей Матери с младенцем. Мы с трудом выпросили у тысячника эту редчайшую фотографию, пообещав вернуть ее в ближайшее время и поклявшись самой страшной клятвой.

Копия этой фотографии ныне хранится в музее Коненкова в Москве. 7 ноября 1982 года она была опубликована с коротким комментарием в газете «Московские новости». Незадолго до этого мы звонили Савве Бродскому, хотели встретиться по этому поводу. Но спустя считанные дни после публикации до нас дошла трагическая весть о том, что С. Г. Бродский скончался. К счастью, сохранились его воспоминания о «цыганском эпизоде» из жизни двух ярчайших представителей советского изобразительного искусства.

В 1954 году они оба работали в Петрозаводске на строительстве музыкально-драматического театра. С. Бродский был автором проекта, а С. Коненков выполнял скульптурный фриз, украшавший фасад здания. Вот что пишет С. Г. Бродский:

«Однажды, ранним утром, мы выехали из отдаленного лесопункта. Ехали молча, захваченные красотой просыпающегося леса, и вдруг в просветах между деревьями замелькали пестрые пятна, послышалась гортанная речь. Машина останавливается, мы выходим и немножко возвращаемся назад. На укрытой густой листвой поляне стоят шатры, повозки, пасутся лошади, горят костры. «Я так и думал, что это цыгане,— говорит Сергей Тимофеевич,— идемте к ним». Появление Сергея Тимофеевича в таборе вызвало полный восторг у цыган. Его обступили, и казалось, что они всегда были с ним хорошо знакомы. Сергей Тимофеевич сказал, что мы остаемся на день в таборе, и попросил цыган показать, «что они умеют». Цыганки повскакали с мест и скрылись в шатрах. Мы были в недоумении. Но скоро все прояснилось. Они вышли из шатров, разрядившиеся в пух и прах — в городских, сшитых по тогдашней моде крепдешиновых платьях, в модных туфлях и в шляпках — словом, абсолютно современные горожанки. К тому же они вынесли патефон с пластинками — Ляля Черная, Тамара Церетели. Надо было видеть в тот момент Сергея Тимофеевича! Мы с Маргаритой Ивановной давились от смеха. «Немедленно переодеваться»,— пророкотал Сергей Тимофеевич. Он был совершенно вне себя. Недоразумение было улажено. Все опять переоделись, патефон унесли, и мы услышали множество красивых грустных и веселых песен и увидели настоящие цыганские танцы. Сергей Тимофеевич сиял. В глазах молодой блеск. После чая из самовара началось прощание, Сергея Тимофеевича зацеловали, нагадали ему жить до ста лет счастливым и богатым с молодой женой Маргаритой Ивановной. Последней подошла старая цыганка с орденом на груди. «Это за что у тебя орден?» — спрашивает Сергей Тимофеевич. «Я мать-героиня, у меня шестнадцать детей»,— отвечает она. «Это хорошо, значит, цыгане не переведутся»,— смеется Сергей Тимофеевич. Мы снова мчимся по лесной дороге. Сергей Тимофеевич открывает еще один «ящичек» своей памяти, и мы слушаем, слушаем — о шальной молодости, о том, как старые цыганки из «Стрельны» и «Яра», прослышав о его приезде, пришли обнять Сергея Тимофеевича, вернувшегося на родину, об удивительном самобытном искусстве цыган, которое он знал и любил. А еще читал на память «Цыган» Пушкина».

А мы слышали отрывки из этой поэмы в другом исполнении. Обнаружилась интересная закономерность: в каждом цыганском таборе или поселении непременно живет свой «интеллектуал». Если в обычном цыганском доме книги не отыскать, то у «интеллектуала» их несколько. Народ этот

весьма въедливый и дотошный. Встреча с одним из них происходила весьма оригинально.

Дом Пилича мы нашли сразу. Хозяин — невысокий сухощавый и шустрый цыган довольно солидных лет — вышел к нам, поигрывая топором. Он отстраивал свой дом. Внизу деловито похаживали его сыновья, время от времени дававшие ценные указания двум трудившимся на крыше «химикам» . Пилич уже знал, зачем мы приехали, и повел нас к лесу. «Ну что, зарубить вас, что ли?» — сострил хозяин. Мы оценили его шутку.

Рассказ его был любопытен. Так, мы выяснили, что великого русского поэта он считает художником. Он уверял нас, что рисунки Пушкина бережно хранились в его таборе, пока однажды не погибли во время пожара. Потом он поведал романтическую историю жизни Пушкина среди цыган, в которой образ поэта идентифицировался с образом Алеко. К этой легенде мы еще вернемся в другой главе, а сейчас послушайте, сколь необычным образом закончил Пилич свое повествование:

«После того как прогнали Пушкина из цыганского табора, пошел он дальше по России скитаться. Вот сидит он в кустах и видит: по поляне девушка идет. Он как выскочит из кустов да как схватит ее. «Ты кто?» — спрашивает. «Я — свинарка!» — отвечает девушка. «А я — пастух!» — говорит Пушкин. Вот так на экраны страны вышел фильм «Свинарка и пастух».

Мы были ошарашены такой трансформацией сюжета, но, глянув на топор Пилича, возражать не стали.

Далеко не всегда встречи с «интеллектуалами» оставляли столь веселые воспоминания. Валентина Александровна Иванова по прозвищу Варя — великолепная исполнительница старинных обрядовых песен, забытых даже цыганами из глубинки. Мы частенько навещали ее, когда возвращались в Ленинград из своих поездок. Из всех наших знакомых цыган она жила ближе всех к городу, да и дом ее был виден даже из окна электрички: посмотришь, вспомнишь о ней и невольно сойдешь с поезда.

Дом ее охраняли несколько черных маленьких и злющих собачонок: чуть зазевался — брюки порваны. На шум выходила Варя, прикрикивала на собак, и те, поджав хвост, отходили в сторону. В молодости она была очень красивой (мы видели фотографию), отличная наездница, она замечательно играла на гитаре и пела. Цыгане часто приглашали ее, особенно на свадьбы. А сейчас астма буквально замучила ее: споет песню и глотает воздух, как выброшенная на берег рыба.

Мы быстро с ней подружились, и в этом немалую роль сыграла Шурочка, одна из ее родственниц, постоянно бывавшая у нее. Сразу же приятно удивили образованность и начитанность этой девушки. Странно было лишь, что для ее (по цыганским меркам) вполне зрелого возраста она до сих пор не замужем. Увидеть двадцатилетнюю незамужнюю цыганку большая редкость. Будь она уродлива или больна... Но нет, все, как говорится, было при ней: мила и обаятельна. Ее глубокие и умные глаза скрывали потаенную грусть, какую-то невысказанную тоску. Она с радостью помогала нам, это не только доставляло ей удовольствие — помочь нам она считала долгом.

Роли обычно распределялись так: Варя пела, а Шурочка мгновенно переводила слово в слово и очень точно комментировала текст. Так мы и работали.

Как-то в один из приездов мы не застали Шурочку. Да и Варя ходила сама не своя. Все выяснилось довольно скоро. Варя спросила: «Вот вы записывали меня и Шурочку. Осталась у вас пленка с голосом?» Мы недоуменно переглянулись. «Конечно. Мы ничего не стираем». С какой-то печалью и в то же время облегченно Варя вздохнула. На глазах у нее проступили слезы. Она уже не проговорила, а почти прошептала: «Привезите, я ничего не пожалею ради этого».— «Конечно, привезем. Только расскажите, в чем дело?» — «Нет больше Шурочки».

Мы были ошеломлены историей, услышанной от Вари. В тот год к родителям Шурочки приехали сваты. Отец согласился, но девушка не пожелала выходить замуж за человека, которого в глаза не видела. И наложила на себя руки...

Путь от Ленинграда до Большой Вишеры неблизкий. Городок этот довольно большой, так что отыскать деда Фину нам удалось чуть ли не под вечер. Дом его стоял на самой окраине, вплотную к лесу. На выгоне паслись стреноженные кони. Много мы повидали цыганских стариков, но, признаемся, такую колоритную личность встретили впервые.

Значительно позже некоторые московские цыгане говорили нам: «Если бы вы не опубликовали фотографию этого старика, мы бы вам никогда не поверили». Достаточно сказать, что Афиноген Егорович Михайлов родился еще в прошлом веке. Он — невысокого роста, сухощавый старик с вели

колепной окладистой седой бородой и поразительно живыми, глубокими шоколадными глазами, покрытыми какой-то перламутровой патиной. Несмотря на почтеннейший возраст, дед Фина сохранил и ясность ума, и живую память. Уважение родных к нему было безмерным: они чуть ли не пылинки с него сдували. И надо сказать, что дед Фина вполне заслуживал такого отношения. А какой это был рассказчик! Заслушаешься. Когда-то давно богачи подарили деду Фине лошадь за его умение рассказывать сказки. Эта история стала семейной легендой.

Старик поначалу смущенно поглядывал на микрофон, который ему явно мешал, но постепенно пообвык, ушел в атмосферу сказки и перестал замечать не только аппаратуру, но и окружающих. Во всяком случае, поначалу нам так казалось, но вскоре мы убедились в обратном. Запись шла уже около часа, как вдруг старик резко остановился, почесал затылок и решительно приказал: «Остановите эту штуку и давайте все сначала!» Мы спросили, в чем дело, и тут выяснилось, что Афиноген ошибся при описании цвета дерева. «Не важно,— пытались мы его успокоить,— поправьте сейчас, а потом мы вставим». Но дед был непреклонен. Пришлось останавливать магнитофон, перекручивать пленку и записывать снова. Таково было его отношение к цыганской сказке. Все ему казалось важным, он придавал значение каждому произнесенному им слову.

Но не только сказки рассказал нам Афиноген. Он прекрасно помнил разные эпизоды из былой жизни и, излагая, живописал их. Запомнился его рассказ о ссоре двух купцов: цыганского и русского. Цыганский купец разбогател на том, что делал фальшивые деньги, а русский — на том, что драл со всех три шкуры. А тут сын цыганского купца загулял с дочерью русского. Вот и встретились эти купцы и стали ругаться. Народ собрался — для него это развлечение не хуже балагана:

 «А тут (какой грех его занес?) заходит в лавку отец Пет- рий. Он был благочинным, этот поп. На двенадцать церквей хозяин. Отец Петрий и говорит: «Нехорошо выражаетесь. Не богохульствуйте». Рассвирепел богатый купец, под горячую руку ему поп подвернулся. «Отец Петрий, попрошу выйти!» У попа глаза на лоб полезли. «Не вмешивайся, не твое дело! — подхватил цыган.— Дай нам поговорить». Тогда отец Петрий говорит богатому купцу: «И охота тебе с цыганом спорить?» «Ах, я — цыган!» — вскричал цыганский купец, схватил с полки кнут и давай попа охаживать. А богатый куттеп кричит: «Эй, остановись, тюрьма — двенадцать лет».— «За что?» — «За попа».— «За такую собаку ничего не дадут, да он и не скажет, ведь на мои деньги живет».— «Какие у тебя деньги, цыган? Была бы у тебя лавка — другое дело». «Да тебе такие деньги и не снились, какие есть у меня».— «Мне? Смотри. Вот я возьму тыщу рублей и сожгу их у тебя на глазах. Если у тебя есть больше — сожги, я тебе разницу верну».— «Ах, так? — вскричал цыган.— Ну, ладно. Ты тысячу рублей сжег, а я десять тысяч сожгу...» Достает цыган из кармана бумажник, вынимает пачку фальшивых денег, машет ими и кричит: «Смотрйте, люди добрые, всё без обману, ровно десять тысяч. Как говорил, так и делаю. Эх, горите, мои денежки!» Сжег цыган фальшивые деньги, а потом кричит: «Не купец ты. Это я — купец, а ты мне в работники годишься». Исхлестал цыганский купец бумажником, полным денег, богатого купца и говорит: «Мне такой сват и задаром не нужен. Ты мне приплати, я к тебе в родственники не пойду. А дочь забирай, зачем она нам».

ффф1

К содержанию книги: Ефим Друц и Алексей Гесслер - очерки о цыганах