Цыганский миф

Смотрите также:

Пушкин Цыганы

Цыганы шумною толпой. По Бессарабии кочуют...

ЕВГРАФ СОРОКИН. Испанские цыгане

ЦЫГАНКА ПРЕДСКАЗАЛА СПАСЕНИЕ

Цыганы. Пушкин. И всюду страсти роковые И от судеб защиты нет

ИНОРОДЕЦ немец в славянской мифологии

... Именно родством с чертом объясняется черный цвет волос у цыган.

Цыганское гадание. ГАДАНИЯ НА МОНЕТАХ

немецкий художник график Отто Мюллер. Биография и картины ...

именно цыгане стали излюбленными моделями художника...

ШАМАНЫ

К сибирским шаманам близки в формах своей деятельности цыганские шаманки-човали...

Вернемся к московскому периоду жизни Пушкина. Посмотрим на людей, которые окружали поэта, были самым тесным образом связаны с цыганами и которые прямо или косвенно были причастны к возникновению цыганского мифа. Естественно, взгляд сразу же устремляется на близкого друга Пушкина Павла Войновича Нащокина. Баловень судьбы, «наследник всех своих родных», П. В. Нащокин был широким человеком. Он не обладал художественными способностями, но у него был редчайший, уникальный по нынешним временам дар — он был щедрым и беззаветным другом, готовым всегда прийти на помощь. И неудивительно, что его друзья — а среди них были многие выдающиеся русские писатели, музыканты и артисты — платили ему ответной любовью.

Гражданская жена Нащокина цыганка Ольга Андреевна Солдатова

На протяжении нескольких лет (с 1829-го по 1834 год) его фактической женой была Ольга Андреевна Солдатова — певица цыганского хора, которым руководил знаменитый Илья Осипович Соколов. Об этом союзе написано немало. Имя Ольги Солдатовой всегда упоминается в связи с биографией П. В. Нащокина. Нам понятно желание пушкиноведов идеализировать образ близкого друга великого поэта, но, думается, объясняя мотивы разрыва Нащокина с Ольгой Солдатовой, не стоит наделять цыганскую певицу теми эпитетами, которые, например, употребил пушкиновед Н. Раевский: «совсем малокультурная женщина», «капризная», «ревнивая и взбалмошная», «неверная» и уж вовсе высокомерно — «к тому же цыганка». И это об Ольге Солдатовой, дочери прославленной Степаниды Сидоровны Солдатовой, знаменитой Стеши, о которой мы еще подробно расскажем, когда речь пойдет о цыганских хорах России. Называть цыганок совсем малокультурными — по меньшей мере несправедливо. Естественно, как правило, они не знали грамоты (хотя к Ольге Солдатовой это не имело отношения), но от природы были наделены тактом, у них было свое особое мироощущение.

Не будем вникать в подробности, в общем-то, тривиальной любовной драмы П. Нащокина. То, что рассказывает о ней Раевский, не делает образ Нащокина более привлекательным, как этого хотел бы автор.

Напомним о том, что традиции цыганской жизни, многочисленные неписаные законы цыганской среды, регламентирующие поведение женщины, в частности, требуют беспрекословного подчинения и уважения к мужу. Поэтому странными кажутся эпитеты, которыми Н. Раевский наделил Ольгу Солдатову. Теперь никто точно не скажет, насколько она следовала «параграфа^» цыганского нравственного устава, но очевидно, что на суждения Н. Раевского в какой-то мере повлиял миф о доступности цыганок, зародившийся во времена Пушкина и получивший свое развитие в дальнейшем.

В. Гиляровский в книге «Москва и москвичи», говоря о русском купечестве и его отношении к цыганским хорам, писал: «Реже приглашался цыганский хор Федора Соколова от «Яра» и Христофора из «Стрельны», потому что с цыганками было не так-то просто ладить. Цыганку деньгами не купишь».

О сложности взаимоотношений Нащокина с Ольгой написано немало, в частности, об этом можно узнать из переписки Пушкина с Нащокиным. Мы же хотим привести цитату из книги М. Пыляева «Замечательные чудаки и оригиналы» (СПб., 1898), где эта история рассматривается в несколько ином аспекте. Почему-то пушкиноведы, надеемся — без злого умысла, обходят это свидетельство стороной:

«Дорогие причуды, да вдобавок карточная игра, в которой он являлся, впрочем, не игроком, алчущим выигрыша, а страстным любителем сильных ощущений, в 30-х годах сильно порасстроила его состояние, тем более, что он обзавелся цыганкой, известной в то время в Москве красавицей Ольгой Андреевной, дочерью «Стеши», прозванной Каталани. В то время любовь к цыганке была самая разорительная, песни чернооких красавиц разнеживали и одуревали всех кутящих богачей. На вечерах гитара такой цыганки наполнялась по нескольку раз золотом и ассигнациями, и много раз была опоражниваема и потом снова наполнялась. Эти приношения носили названия «угольковых» и многим опустошили карманы. Н-н (Пыляев избегает называть имя Нащокина.— Е. Д., А. Г.) для цыганки держал экипаж с парой вяток и шведок; за нее он дал крупный выкуп хору; у нее собиралось самое разнообразное общество: цыгане, франты, актеры, литераторы, купцы, сюда заезжал и Пушкин слушать цыганские песни. Постоянным гостем ее был и известный князь Гагарин, тоже чудак большой руки, прозванный за свою худобу «Адамовой головой»; он был бретер и храбрец, выигравший в 1812 году у офицеров пари, что доставит Наполеону 2 фунта чая. И доставил, и только по благосклонности императора благополучно возвратился в русский лагерь. У Н-на от цыганки был сын, дворняжка, ненавидевший комнаты. Нах|одя в мальчике сходство с квартальным надзирателем их квартала, 6н велел цортному сшить на мальчика полный мундир квартального того времени, заказав и треугольную шлйпу, и оправдывался в этой проделке, говоря: «...Ведь наряжают же детей гусарами, черкесами, казаками, почему же мне не нарядить его квартальным, когда я так уважаю полицйю».

Однажды у цыганки Н-н проиграл все, что него было,— часы, столовое серебро, наконец, карету с лошадьми и даже Оленькины сани с парой вяток. Выигравший, захватив серебро, вещи и в выигрышной карете еще темным утром поехал домой, приказав сани с вятками отправить за ним. Н-н добродушно посмеивался над подобной аккуратностью игрока. Цыганка, узнав утром об исчезновении вяток, нисколько не огорчилась: она привыкла или знала, что все скоро возвратится к ней, и, действительно, скоро зажила прежнею роскошною жизнью. Любовь к цыганке Н-на послужила Куликову сюжетом для его водевиля «Цыганка». Н-н сам рассказывал, что, сидя в театре, он видел на сцене себя и свою сожительницу. От этой цыганки он освободился тем, что, оставив ей весь свой дом в Москве, вместе с хорошей суммой денег в шкатулке, сам тайком уехал в подмосковную, к приятелю, где перевенчался на своей однофамилице и поселился на некоторое время в Туле...»

Многое в этом рассказе (как, впрочем, во всех произведениях Пыляева) неточно. В частности, никакого дома Нащокин Ольге не оставлял, поскольку, спустя некоторое время, он вновь поселился в нем с новой женой, с которой познакомился еще в свой «цыганский период» и которая была не однофамилицей, а просто-напросто его троюродной сестрой, такой же незаконнорожденной, как и двое цыганских детей Нащокина.

Граф Фёдор Толстой Американец и цыганка Паша Тугаева

Примерно в это же время развивался и роман влюбленного в цыганку графа Федора Ивановича Толстого, за которым в свете закрепилось прозвище Американец. Это на неге намекал А. С. Грибоедов в комедии «Горе от ума»: «...В Камчатку сослан был, вернулся алеутом». Об этом человеке ходило великое множество легенд. Его похождения постоянно эпатировали русское аристократическое общество. Сошлемся на воспоминания одной из его родственниц, М. Ф. Каменской, которая опубликовала их в журнале «Исторический Вестник» (1894, т. 52):

«Ф. И. поселился в Москве, и, по-моему, эта вторая его русская жизнь чуть ли не интереснее американской... В Москве он завел страшную карточную игру и сделался ярым дуэлистом. Убитых им он насчитывал одиннадцать человек. И он, как Иоанн Грозный, аккуратно записывал имена их в свой синодик».

Несмотря на то что высший свет предал анафеме Федора Толстого, у него сохранилось немало друзей, и среди них прежде всего A. С, Пушкин. Кстати, Ф. Толстой приходился поэту сватом. Одним из поступков, эпатировавших общество, была женитьба Ф. Толстого на плясунье из цыганского хора И. О. Соколова — Пашеньке Тугаевой. Любопытна история этой женитьбы. Вот что пишет М. Ф. Каменская:

«Дядюшка мой в Москве вскоре влюбился в ножки молоденькой цыганочки-плясуньи Пашеньки и начал с ней жить. И верно никогда бы не подумал на ней жениться, если бы эта любящая его женщина своим благородным поступком не привела его в совесть. Раз он проиграл в клубе большую сумму денег, не мог их заплатить и должен был быть выставлен на черную доску. Графская гордость его не могла пережить этого позора, и он собирался всадить себе пулю в лоб. Цыганочка, видя его в возбужденном состоянии, начала выспрашивать: «Что с тобой, граф? Скажи мне! Я, быть может, могу помочь тебе».— «Что ты ко мне лезешь? Чем ты можешь помочь мне? Ну, проигрался! Выставят на черную доску, а Я этого не переживу!.. Ну, что ты тут можешь сделать? Убирайся». Но Пашенька не отставала от него, узнала, сколько ему нужно денег, и на другое утро привезла и отдала их ему... «Откуда ты достала эти деньги?» — спросил удивленный граф. «Откуда? От тебя! Разве ты мало мне дарил?! Я все прятала, а теперь возьми их, они твои...» После этого Ф. И. расчувствовался и женился на Пашеньке. От этого брака у них было 12 человек детей, которые все, кроме двух дочерей, умерли в младенчестве. Довольно оригинально Американец-Толстой расплачивался со своими старыми долгами: по мере того как у него умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени убитого им на дуэли человека и ставил сбоку слово «квит». Когда же у него умерла прелестная умная двенадцатилетняя дочка, по счету одиннадцатая, он кинулся к своему синодику, вычеркнул из него последнее имя и облегченно вскрикнул: «Ну, слава Тебе, Господи, хоть мой курчавый цыганенок будет жив».

Кого имела в виду М. Ф. Каменская, говоря о прелестной умной 12-летней дочке Ф. Толстого? Несомненно, эти слова относились к Сарре Федоровне Толстой (1821 — 1838). М. Ф. Каменская ошибалась, Сарра была старшей дочерью Ф. Толстого, хотя и скончалась предпоследней из его детей в 16-летнем возрасте. Сарра Толстая была исключительно одаренным человеком: писала талантливые стихи, рисовала, сочиняла музыку, знала много языков, переводила. Ее современники отмечали, что она обладала необычайной гипнотической силой. В одном из писем о ней упоминает А. С. Пушкин: «...почти сумасшедшая, живет в мечтательном мире, окруженная видениями, переводит с греческого Анакреона и лечится омеопатически...» Литературное дарование С. Толстой было отмечено В. Белинским. При жизни С. Толстой был издан сборник ее стихотворений.

Однако вернемся к союзу Федора Толстого и Пашеньки Тугаевой. Это был, несомненно, брак по любви. Они прожили вместе всю жизнь. Толстой-Американец умер в 1846 году, Пашенька Тугаева пережила его на 15 лет. Единственная оставшаяся в живых дочь Федора Толстого и Паши Тугаевой — Прасковья Толстая; впоследствии она вышла замуж за близкого друга Льва Николаевича Толстого, Василия Степановича Перфильева, будущего московского губернатора.

Образ Пашеньки Тугаевой был воплощен А. Ф. Писемским в его романе «Масоны». Она стала прототипом одной из героинь романа — Аграфены Васильевны, «сенаторши». Надо сказать, что в этом романе выведены многие исторические личности — либо под собственными фамилиями, либо фамилии слегка изменены. Роман Писемского «Масоны» во многом хроникален. Именно из него мы узнаем об удивительных дружеских и творческих отношениях «сенаторши» и известного русского композитора А. А. Алябьева (в романе он выведен под фамилией Лябьев). Судьба композитора была трагической, но на протяжении всей его жизни ему помогала, преступая все сословные запреты, «сенаторша» — Пашенька Тугаева.

В роду графов Толстых, тех, к которым относился великий русский писатель Л. Н. Толстой, можно найти по крайней мере трех человек, которые связали свою судьбу с цыганками. Федор Иванович Толстой-Американец, история любви которого прошла перед нашими глазами, являлся двоюродным дядей Л. Н Толстого.

Родной брат Льва Николаевича, Сергей Николаевич Толстой, также был женат на цыганке, солистке цыганского хора, работавшего в Туле, Марии Михайловне Шишкиной. Братья Толстые были дружны между собой, активно переписывались. Можно предположить, что отношения Сергея Николаевича с цыганами в какой-то мере повлияли и на отношение к ним Льва Николаевича Толстого. Судя по всему, знакомство С. Н. Толстого с М. М. Шишкиной произошло во второй половине 1850 года. Заглянем в «Дневники писателя» того периода. Приводимые ниже строки писались в то время, когда, по-видимому, Л. Н. Толстой не знал о романе своего брата.

В дневнике писателя мы читаем:

8 декабря 1850 года: «...ежели же будет свободное время, напишу повесть из Цыганского быта...»

26 декабря 1850 года: «...Плохо провел, был у Цыган...»

28        декабря 1850 года: «...К вечеру с Николаем Горчаковым ехать к Цыганам и укладываться...»

29        декабря 1850 года: «...Утром писать повесть, читать и играть или писать о музыке, вечером правила или Цыгане...»

В течение только одного месяца несколько раз упоминается о цыганах. Естественно, под «цыганами» подразумевается посещение цыганского хора и общение с цыганскими артистами. Очевидно, уже в то время (JI. Н. Толстому было тогда 22 года) Лев Николаевич заинтересовался цыганским искусством. Он еще не знал, что вскоре в его семью войдет цыганка, и впервые услышал об этом от своего брата Николая (служившего в армии), который с 22 декабря 1850-го по апрель 1851 года был в отпуске и посетил родню. В письме В. П. Толстого к Льву Николаевичу от 21 января 1851 года можно обнаружить следующую приписку Н. Н. Толстого:

«У меня для тебя плохая новость. Сергей сделал величайшую в мире глупость, он взял к себе Машу, не знаю точно, сколько он заплатил за нее, около 3 — 4 тысяч рублей ассигнациями, но в этом деле мне жаль не его денег, а его самого, ему никогда не удастся отделаться от этой девицы, он не покинет теперь Пирогова и совсем опустится».

Трудно сказать, какова была первая реакция Л. Н. Толстого на это сообщение. Во всяком случае, он отреагировал на нее в своих дневниках далеко не сразу. Среди записей, датированных 7 апреля 1851 года, читаем: «...Сереженька живет с Машей...» — кажется, эта новость нимало не смутила Льва Николаевича. Чего никак не скажешь о некоторых других его родственниках, в первую очередь о Николае Николаевиче. Приведем фрагмент его неопубликованного письма к Л. Н. Толстому, оригинал которого хранится в Государственном музее Л. Н Толстого в Москве.

«Сережа все продолжает цыганерствовать, ночи там, а днем сидит по целым часам немытый и нечесаный на окошке. Он оживляется, только когда кто-нибудь из цыган приносит ему известия о Маше, он уверяет, что влюблен в нее, но я уверен, что это только результат привычки и праздности...»

Письмо это датировано 1851 годом, но, скорее всего, Л. Н. Толстой получил его до 20 мая 1851 года, поскольку в этот день он делает следующую запись в дневнике: «...В Пирогове Маша. Сережа падает морально...»

И все же, несмотря на это, можно предположить, что Л. Н. Толстой достаточно спокойно относился к роману своего брата с М. М. Шишкиной, не видел в нем ничего предосудительного. Кроме того, его, вероятно, раздражала реакция окружающих на происходящее, которые нет-нет, а порой задевали и его самого. В письме Т. Ергольской к Л. Н. Толстому от 17 января 1851 года читаем:

«...в Туле ты предпочел проиграть всю ночь в карты. Ах, Левочка, неужели ты не бросишь эту проклятую страсть, которая может привести тебя к беде. Все это происходит от праздности и безделья; примером тому Сережа; будь у него служба, которая заняла бы его серьезно, он не отдался бы безумной страсти к цыганке».

Между тем интерес Льва Николаевича к цыганам не ослабевал. Его не только привлекало цыганское искусство, он пытался в это время освоить азы цыганского языка. 10 августа 1851 года он делает такую запись в дневнике:

«...Кто водился с Цыганами, тот не может не иметь привычки напевать Цыганские песни, дурно ли, хорошо ли, но всегда это доставляет удовольствие... Я пел с большим одушевлением, застенчивость не сдерживала моего голоса...»

А в его письме к С. Н. Толстому от 23 декабря 1851 года находим такие строки: «По Цыгански я совсем забыл, потому что выучился по Татарски (но лучше, чем я говорил по Цыгански), так что я сначала, говоря по Татарски, дополнял фразы Цыганскими словами, а теперь, встретив Цыганку, заговорил с ней по Татарски...»

Любопытно, что в одном из более поздних писем к Сергедо Николаевичу писатель по забывчивости, обращаясь к Марии Михайловне Шишкиной, употребляет татарские слова, считая их цыганскими. Судя по всему, знали братья цыганский язык неважно. И тем не менее сохранилось несколько писем С. Н. Толстого брату, написанных на смешанном русско-цыганском языке. Эти письма не опубликованы и находятся в Государственном музее Л. Н. Толстого.

Как видим, в записях Л. Н. Толстого второй половины 1851 года вновь звучит тоска по тем временам, когда он общался с цыганами. Писатель тогда был на Кавказе. А дома родня пустилась во все тяжкие, дабы разрушить и без того поначалу не очень прочный союз С. К Толстого с М. М. Шишкиной. Его постоянно знакомят с потенциальными невестами, надеясь, что когда-нибудь такая тактика приведет к успеху. О том, что в это время происходило в Пирогове (имении С. Н. Толстого), лучше всего видно из письма (неопубликованного) М. Н. Толстой к братьям Л. Н. и Н. Н. Толстым в Тифлис от 23 декабря 1851 года:

«...Сергей все время в Пирогове. Его красавица еще у него, но говорят, что она совершенно покинута; она больше не выходит из своей комнаты, как птица в клетке; но птичка больше не поет, так как увы, когда тяжело на сердце, не поется; бедная девушка, я жалею ее от всего сердца, ее погубил не материальный расчет; видно, что она его любила. Ты правильно предсказал, дорогой Николенька, тетенька Туанета провела в Пирогове месяц и даже не видела Маши, считает это доказательством деликатности со стороны Сережи, который запретил ей показываться, я же думаю, что это доказательство его равнодушия к бедной девушке...»

Как повлияло на Сергея Николаевича такое отношение родственников? Минуло более шестнадцати лет (за это время у С. Н Толстого и М. М. Шишкиной родилось семеро детей, всего их было двенадцать), пока Сергей Николаевич не без колебаний оформил свой брак с певицей цыганского хора. Его венчание с М. М. Шишкиной состоялось лишь 7 июня 1867 года. А до этого их союз не раз, как говорится, «висел на волорке». Вот что можно, например, найти в письме Сергея Николаевича к JI. Н Толстому от 12 апреля 1853 года:

«...или у меня дурной вкус, или пора влюбляться прошла, или все «Слышишь разумеешь», «Молодость», «Улетай соколик» и др. (которые я до сих пор не могу равнодушно слышать) причиною, только верно для меня то, что мне после твоего отъезда никто еще хорошенько не понравился, не говоря уже о барышнях, даже и Полька, не полька танец, а Полька, Федорова дочь (имеется в виду Прасковья Федоровна Толстая, о которой шла речь выше. — Е, Д., А. Г.) не делает на меня никакого эффекта, а замужество без любви... должно быть скверно. Я это по себе испытал отчасти, и естьли бы моя Маша, которая добрая девка, не была цыганка и могла бы меня отчасти понимать и сколько-нибудь мне сочувствовать, то я почел бы самым большим счастием окончить дни мои с нею и иметь много детей. Но увы, несмотря на ее доброту, с ней можно только говорить о бурнусах, да о том, какой московский купец наградил свою Грушу или Таню и т. п.».

Пожалуй, в этом письме, как ни в каком другом документе, обнажается трагическая суть связей русской аристократии с цыганскими певицами. Их красота и волшебное пение — вот все, что привлекало русских аристократов в цыганках. В дальнейшем их останавливали от разрыва лишь природная добродетельность цыганок, их безропотность, уважение и беспрекословное подчинение мужу. Против неравных союзов яростно восставал свет, и они, как правило, распадались.

Как же относился к тому, что происходило в семье, брат Лев Николаевич? Его реакция на происходящее выражена в письме к С. Н. Толстому от 7 января 1852 года:

«...Поздравляю тебя с прошедшими и будущими призами, с праздником, с новым годом, с сыном (хоть и выблядок, но все-таки сын) и с будущей женитьбой. На ком? не на Канивальской ли?..»

Прервемся ненадолго и поразмышляем. Возможно, в тот момент JI. Н. Толстой не очень-то благосклонно относился к развитию романа брата, но он самым решительным образом не одобряет и действий своих родных. Кто такая Кани- вальская? Одна из дочерей генерал-майора И. М. Каниваль- ского, очередная кандидатура в невесты «блудному» брату писателя. В этом письме JI. Н. Толстой не без иронии говорит о будущей женитьбе Сергея Николаевича, воображение его рисует довольно грустные картины:

«...Третья картина. Маша сидит в известном переулке в Туле с М. В., Сережей и всей кликою — голосу и молодости у нее уже нет, но есть сын Н [икол]ай Сергеич и 3 т. сер. (тысячи серебром.— Е. Д., А. Г.).— Несмотря на это, она тебя продолжает любить и заливается горькими слезами. — 4-я картина.— Ты вырвался от жены и прикатил в Тулу в известный переулочек. Ты вспоминаешь старину, щупаешь Машу, а Финашка прискакал верхом на рыженькой и приносит тебе записочку от Графини...»

Как видим, в письме выражена и вполне определенная нравственная оценка происходящего. Нам кажется, женитьба С. Н. Толстого на М. М. Шишкиной произошла во многом благодаря увещеваниям брата.

Интересные подробности об истории женитьбы С. Н. Толстого находятся в мемуарах известной в прошлом цыганской певицы Екатерины Александровны Сорокиной, которые были опубликованы в журнале «Наш современник» (№ 3, 1966) под названием «Записки цыганской певицы». Вот небольшая выдержка из этой публикации:

«...Мать моя, Екатерина Дмитриевна Дулькевич, происходила из старинного рода цыган-песенников Шишкиных. Моя прабабушка и ее сестра пели в хоре. Обе обладали хорошими голосами, были очень красивы. На сестре моей прабабушки, Марии Михайловне Шишкиной, женился Сергей Николаевич Толстой, родной брат великого писателя. Об этом рассказывает в своей книге «Очерки былого» сын Льва Николаевича, Сергей Львович Толстой. Ольгу Михайловну Шишкину, мою прабабушку, выкупил из хора известный поэт Афанасий Афанасьевич Фет-Шеншин. Человек очень практичный, он не помышлял о женитьбе на цыганке, хотя, по-видимому, любил ее. Связь их длилась несколько лет, поэт почти не скрывал ее от родных и друзей. Единственным ребенком Ольги Михайловны Шишкиной от Фета была дочь Гликерия (моя бабушка). Рожденная вне брака, она получила отчество по крестному отцу — Александровна, фамилию ей дали Шишкина. Отец никаких забот о дочери не проявлял, мать растила и воспитывала ребенка так, как было принято в ее семье».

Нет никаких оснований не верить этим мемуарам. Толстые с Фетом были в те годы в приятельских отношениях. Если Фет и увел сестру М. М. Шишкиной из хора, то только благодаря влиянию Сергея Николаевича.

Завершая рассказ о браке С. Н. Толстого, отметим, что Лев Николаевич до конца своей жизни тепло относился к Марии Михайловне (даты ее жизни — 1832 — 1919).

Удивительны повороты судеб! В 1824 году были написаны «Цыганы» Пушкина. Почти полвека спустя один из дальних родственников Натальи Николаевны Гончаровой, принадлежащих к роду Загряжских, вступает в брак с цыганкой из рода, к которому принадлежала знаменитая цыганская певица Таня. И вновь как бы соприкасаются, преодолевая бег времени, судьбы Пушкина и любимых им цыган.

После смерти JI. Н. Толстого была найдена его незаконченная драма «Живой труп». Одной из первых исполнительниц роли Маши была Е. И. Тиме. Кто занимался постановкой цыганских песен с актрисой? Прекрасный хоровой дирижер Николай Дмитриевич Дулькевич, потомок О. М. Шишкиной, то есть дальний родственник писателя «по цыганской линии». Должно быть, и в этом есть свой смысл...

Третьим из семьи Толстых женился на цыганке сын Льва Толстого, Лев Львович. За границей он женился на Марианне Сольской, дочери знаменитой Лёдки, Ольги Петровны Панко- вой, примадонны цыганского хора Григория Ивановича Соколова. Нет смысла подробно останавливаться на этом неудачном, несчастливом браке. Но мы не можем не сказать об отношении цыган к подобным фактам. Раньше об этом как-то было не принято писать. Имена цыганок, вступавших в связь с русскими аристократами, упоминались лишь рядом с именами их знаменитых мужей. Тех, кто злословил по этому поводу, цыганки не интересовали. Приведем не опубликованное письмо Марианны Сольской Татьяне Львовне Сухотиной-Толстой . Оно было отправлено 25 июня 1924 года из Ниццы.

«Дорогая и многоуважаемая Татьяна Львовна, надеюсь, что это письмо дойдет до Вас. Я Вам писала из Парижа несколько месяцев тому назад (то письмо было отправлено 25 октября 1923 года.— Е. Д., А. Г.), но не получив никакого ответа, думаю, что мое письмо пропало. Я столько много хорошего слыхала про Вас от Ольги Мек, которая мой большой друг и которая теперь находится в Ницце, что заочно Вас полюбила и стремлюсь всеми силами с Вами познакомиться. Лева (мой муж) тоже часто говорил о Вас. Вы наверное знаете, что Ваш брат Лева развелся с Дорой (Дора Федоровна Вестерлунд — первая жена Льва Львовича.— Е. Д., А. Г.) и что я его вторая жена. Леву я три года не любила, но боготворила. Для меня он был вся моя жизнь, вся цель. Всё, что женщина может дать сердечного, душевного, я дала Вашему брату. Вся духовная жизнь, вся энергия, все надежды были в нем. Вашего отца и Вашу мать я любила и люблю и ко всей Вашей семье меня тянет душевное и родное. Мы с Левой жили три года. Много спор[ов], много неладов. Лева всё больше и больше втягивался в игру... От всего отчаяния уехала к моей матери в Ниццу. Что я пережила, как я скучала, сколько я слез пролила, один Бог только может знать. Одно утешение, это мой мальчик, сын Левы, которому теперь 3 года и который даже не знает своего отца. Посылаю Вам карточку моего маленького Вани. После долгих и больных размышлений я решила вернуться в Париж и переговорить с Левой, что- нибудь решить и хоть для ребенка нашего остаться друзьями. Но приезда в Париж Лева не только не принял, но когда его умоляла письменно и когда сама пришла в отель, и он меня даже не принял, тогда я только поняла жестокость его души и его разума. Дорогая Татьяна Львовна, я пишу всё пережитое, открываю всю мою душу и умоляю, откликнитесь на это письмо. Я так больна морально, так одинока, что каждое хорошее слово от Вас мне дорого. Лева же в Париже никогда мне не напишет даже о Ванечке. Бог с ним! Мне так надоела заграница, так хочется на родину в Россию. У меня проект приехать к Вам в Москву с Ваней. Что Вы мне на это советуете? Чем-нибудь заняться хотела бы, работать. Жду с нетерпением Вашего ответа. Напишите мне, что Вам надо выслать и что Вам там недостает. Для меня будет большая радость послать Вам посылку. Посылаю Вам мой самый душевный и сердечный привет. Марианна».

В это же письмо была вложена фотография трехлетнего ребенка, в лице которого легко угадываются черты Толстых. На обороте фотографии можно прочитать надпись, сделанную, скорее всего, рукой матери Марианну, Ольги Петровны Панковой, и адресованную, видимо, дочери. Надпись гласит:

«Эта фотография будет помещена в газете, а такую же, только увеличенную, сделали для монакской принцессы, которую будут просить, чтобы она сделала для него концерт. Мадам Прево так о нем заботится, что мне удивление. Напиши ей».

Отбросим в сторону причины разрыва Льва Львовича с Марианной Сольской. Заметим только, что внук великого писателя Ваня Толстой, или, как его называли во Франции, Жан Толстой, вынужден был жить на сборы от благотворительных концертов.

Письмо Сольской от 25 июня 1924 года — последнее из ее писем. О судьбе ее ничего не известно. Но вот проходит несколько лет, и в парижской газете появляется сообщение:

«Париж, 29 августа. Последний номер «Пти Паризьен» сообщает из Кана, что полицейские на Азурном берегу поймали молодого человека, который занимался кражей часов. На допросе этот семнадцатилетний молодой человек, не имевший при себе никакого удостоверения личности, заявил, что его имя Жан Косен. После внимательного следствия было установлено, что этот молодой человек носит имя Толстой и рожден в Биарице. Согласно сообщения «Пти Паризьен'а», этот молодой человек должен быть внуком знаменитого русского писателя Льва Толстого...»

Чтобы у читателей не закрались какие-либо сомнения, сйажем, что перевод сделан внуком Льва Толстого, Ильей Толстым, и был частью его письма к Т. Л. Сухотиной-Толстой от 7 сентября 1937 года, оригинал которого хранится в Государственном музее Л. Н. Толстого в Москве.

Малоприятно читать эти строки. Но такова неприглядная изнанка цыганского мифа, и это — ярчайший его пример. Приведем еще один доселе не опубликованный документ — письмо М. М. Федорова — президента находившегося в Париже Центрального комитета покровительства русской университетской молодежи — к Т. Л. Сухотиной-Толстой. Оно датировано 21 июня 1938 года.

«Глубокоуважаемая и дорогая Татьяна Львовна,

Очень Вам признателен за Ваше милое письмо от 17-го сего июля и за доброе Ваше и Вашей дочери Т. Альбертини обещание принять участие в оплате учения и содержания Вани в интернате... ежемесячными взносами в 200 франков. Он учится хорошо, несомненно интересуясь изучаемым им предметом (радио). 1-го августа он уезжает в Колонию витязей и кадет в Напуль на Средиземное море для отдыха, им вполне заслуженного, а с 1-го сентября его адрес будет (приводится парижский адрес И. JI. Толстого.— Е. Д., А. Г.). Сообщаю Вам этот адрес, чтобы просить Вас написать Ване доброе, ласковое письмо. Он в этом нуждается, в особенности со стороны своих родственников. Это важно для него и в моральном отношении. Его прошлое оставило на нем тяжелый след обиды за пережитое и недоверия к людям и своим родным, но о прошлом ему напоминать не надо; ему оно неприятно. Хотя достигнуто и в моральном отношении уже многое, но работу воспитания надо продолжать, и в этом всем, любящим его, надлежало бы принять участие.

Директор центральной школы радио очень хороший человек. Он мне обещал поселить Ваню в одной комнате с хорошим, спокойным и дельным юношей, учеником той же школы, который мог бы оказать на него доброе влияние. Как видите, я предвосхитил Ваш совет дать ему хороших товарищей. Если Господу будет угодно, то и в этом направлении будут достигнуты хорошие результаты.

Искренно Вас уважающий Михаил Федоров» .

Мы рассказали о некоторых «романтических» историях, связанных с цыганскими примадоннами и представителями русской аристократии. Но надо сказать, что судьбы Паши Тугаевой и Марии Шишкиной еще более или менее благополучны. А судьбы других? Прежде чем рассказать о них, заметим, что не только представители высшего света за связи с цыганками подвергались обструкции общества, самым беспощадным образом отвергались своей средой и цыганские хористки. И если высший свет сплошь и рядом прощал «шалости» своим любимцам, стоило тем «возвратиться на круги своя», то для цыганок обратной дороги не было, они оставались в изоляции до конца своей жизни.

Печально закончилась и жизнь Олимпиады Николаевны Федоровой, знаменитой Пиши, солистки цыганского хора, руководимого Ф. И. Соколовым. Вот что пишет в своих воспоминаниях цыганский просветитель и поэт Н. А. Панков:

«Светлейшие», «сиятельнейшие», «короли-финансисты» — вся та публика, которой искусство обязано было служить в то время, образовала почтительную толпу перед нею. Подношения ей были сказочными: целые дома, редкостные жемчуга и бриллианты бросались к ногам Пиши. Тут она сошлась с блестящим уланом, которого, видимо, привлек все- таки не блеск таланта и обаятельность облика Пиши, а блеск ее бриллиантов. Расходы кутилы улана не соизмерялись ни с какими ее средствами. Почувствовав горечь разочарования, она, оскорбленная, расходится с ним. Но цыганская семья, цыганский хор пуритански блюдут репутацию среды. Такие вещи, как «незаконные связи» или разрыв, преследовались в семье или в хорах. Пиша из-за этого была вынуждена оставить Москву и перебраться в Петербург. Там она работала в хоре Р. А. Калабина и Н. И. Шишкина, но, сраженная обидой, за своих детей, которые от связи, «не освященной церковью», считались незаконными, а потому и бесправными, она, не достигнув 33 лет, умерла, оставив детей без всяких средств и прав, предоставив их попечению хора».

Показательна и судьба Лёдки, Ольги Петровны Панковой, о дочери которой, Марианне Сольской, мы уже говорили. Так же, как и Пиша, она была окружена славой, многочисленными поклонниками. Полюбив небогатого дворянина Н М. Сольского, она была вынуждена порвать со своей средой, которая отвергла ее, и уехала с ним за границу. После смерти мужа она осталась одинокой и нищей. И не исключено, что, подобно героине известного романса А. А. Алябьева, который она в свое время блистательно исполняла на эстраде, пришлось ей на склоне лет стоять с протянутой рукой на паперти чужого храма.

Примеры можно множить и множить, но, думается, достаточно и этих. Даже слегка соприкоснувшись с реальными человеческими судьбами, прекрасно понимаешь, чего стоит миф о праздности и блеске цыганской жизни. Стоит только вникнуть в нее, и многотрудная жизнь прославленных цыганских артисток, проходившая в атмосфере непонимания и безразличия, предстает в ее истинном виде. Как ни странно, всеобщее восхищение перед цыганским искусством отрицательным образом сказалось на жизни его наиболее ярких представителей. Романтический миф о цыганах обернулся против них.

Цыганская жизнь и цыганское искусство всегда волновали воображение лучших представителей русской культуры. Цыганские мотивы пронизывают русскую литературу и искусство. Один только библиографический список произведений русской художественной литературы о цыганах, песен и романсов, предназначенных для исполнения в цыганских хорах, занял бы десятки страниц. К этому можно добавить объемный перечень журналистских работ, посвященных цыганской тематике. Тем не менее в большинстве этих произведений находил отражение все тот же цыганский миф. И это вполне понятно. О глубинных пластах цыганской жизни никто, кроме цыган, знать не мог. Посторонних цыгане в нее не допускали, на протяжении веков она была закрыта для окружающих. И потому на страницах книг цыганская жизнь представала искаженной и явно романтизированной. Она шла своим чередом, не имея ничего общего с тем, что писали о ней русские литераторы. Цыганка, блиставшая на сцене красотой, исполнявшая романсы о вольной и разгульной жизни, в обыденной жизни не могла даже коснуться юбкой своего мужа, иначе была бы беспощадно бита. Те же немногие новоявленные графини и княгини, о которых шла речь, не умели даже написать свое имя. Духовной близости у цыганок и аристократов и быть не могло хотя бы потому, что социальный уклад цыган в то время не выходил за рамки родовой общины. Связь цыган с русским высшим светом была сугубо эмоциональной. Казалось бы, какой вред может принести цыганам тот невиннейший на первый взгляд романтический миф, который сочинили о них? Однако в сознании людей представление о цыганском искусстве, о том, что было связано с ним, прочно переплелось с представлением о разгульной жизни паразитических слоев населения. Это обернулось для цыган трагедией. Но об этом речь пойдет в следующей главе.

Цыганский миф — стойкое явление в нашей культуре. Отголоски его и в наши дни звучат со страниц литературных произведений, прорываются с экрана. Однако сколько можно жить в плену ложных представлений? Миф, как бы он ни был прекрасен, остается мифом. И нам бы очень хотелось посоветовать современным мифотворцам повернуться лицом к подлинной цыганской жизни. Она совершенно иная, быть может, не столь красивая, как им представлялось, но нет ничего на свете лучше правды. И еще надо помнить, сколь дурную службу может сослужить самим цыганам подобное мифотворчество. В наше время наметился заметный поворот в изучении жизни и культуры цыган. Словно спохватившись, исследователи цыганской культуры, не желая терять драгоценного наследия, подменять его подделками, стали обращаться к фольклору, к подлинным документам цыганской истории. Но родник народного искусства вовсе не бездонен. В связи с урбанизацией и разнохарактерными социальными изменениями в образе жизни все труднее становится отыскивать жемчужины цыганского творчества, в том числе и мифы, но не рожденные буйной фантазией постороннего наблюдателя, а возникшие в глубинах самой жизни.

ффф1

К содержанию книги: Ефим Друц и Алексей Гесслер - очерки о цыганах