Цыганские хоры России

Смотрите также:

Пушкин Цыганы

Цыганы шумною толпой. По Бессарабии кочуют...

ЕВГРАФ СОРОКИН. Испанские цыгане

ЦЫГАНКА ПРЕДСКАЗАЛА СПАСЕНИЕ

Цыганы. Пушкин. И всюду страсти роковые И от судеб защиты нет

ИНОРОДЕЦ немец в славянской мифологии

... Именно родством с чертом объясняется черный цвет волос у цыган.

Цыганское гадание. ГАДАНИЯ НА МОНЕТАХ

немецкий художник график Отто Мюллер. Биография и картины ...

именно цыгане стали излюбленными моделями художника...

ШАМАНЫ

К сибирским шаманам близки в формах своей деятельности цыганские шаманки-човали...

Сейчас перед нами пройдет галерея образов цыганских певцов и певиц. Чтобы от нашего внимания не ускользнуло ни одно примечательное имя, чтобы читатель мог проследить тесные родовые связи, пронизывавшие цыганские хоры, и не запутаться в них, мы будем представлять каждый хор в отдельности.

О хоре Петра Осиповича Соколова известно немного. Ярче других выделялась в нем Катюша Хлебникова, обладавшая низким контральто. Москвичи полюбили eg за песню «Сарафанчик-расстегайчик». Предприимчивые московские купцы своеобразно воспользовались модой на эту песню: в трактирах, как пишет М. И. Пыляев, в это время появились знаменитые пироги — расстегаи, а на конфетных этикетках можно было увидеть портрет Кати Хлебниковой, в репертуаре которой была песенка «Конфетка». Не менее известны были два сопрано — Варя и Саша: первая славилась исполнением песни «Травушка», а вторая — песни «Лен», которая прозвучала впоследствии в драме Толстого «Живой труп». В хоре П. О. Соколова выступали плясун Егор Петрович с женой, исполнявшие «молдавскую пляску с саблей». Здесь же мы опять встречаем имя Ивана Тугаева. Следует сказать, что Петр Соколов работал в Москве сравнительно недолго и вскоре переехал в Петербург, где его хор слился с хором Григория Ивановича Соколова, племянника Петра Осиповича.

Одной из самых ярких звезд цыганского хорового искусства того времени был Иван Васильевич Васильев, человек незаурядных музыкальных дарований. У него был прекрасный баритон, он хорошо владел гитарой, знал все тонкости дирижерского мастерства, сам писал музыку. Еще при жизни Ильи Соколова И. Васильев выезжал в Петербург с его хором, когда тот болел. В 1848 году «Иллюстрация» сообщала, что «...голоса Любаши и Ивана высоко неслись в звуках «вершин» под звонкою стеклянною крышею нового пассажа».

Становление музыкального дарования Ивана Васильева проходило под непосредственным руководством Ильи Соколова. Жизнь его была согрета дружбой таких людей, как А. Григорьев и А. Островский. Именно при нем впервые мелодия «Цыганской венгерки» была соединена с прекрасными стихами А. Григорьева. Неудивительно, что И. Васильеву многие приписывают создание музыки «Цыганской венгерки». По воспоминаниям современников, он был надежным другом, умеющим понять и ощутить чужую боль как собственную.

Среди авторских композиций И. Васильева наиболее популярны были романсы «Дружбы нежно волненье», «Тебя ль забыть», «Густолиственных кленов аллея» на слова И. Панаева, а также песенка-перекличка «Ванька-Танька», исполнявшаяся на два голоса. Интересно, что при издании нот этот дуэт был опубликован в аранжировке А. С. Даргомыжского. В хоре Ивана Васильева было много ярких дарований. Вот что об этом пишет Н. А. Панков:

«Его сестра — Любовь Васильевна — пела русские песни, например, «Коса» и «Я вечор своего дружка». Она же славилась исполнением романса «Густолиственных кленов аллея». Ее сестра Мария выделялась исполнением «Не уезжай» и «Что так жадно глядишь на дорогу». Жена Ивана Васильевича — Аграфена (первое сопрано) вместе с Марией, известной по прозвищу Козлик, прекрасно пели «Ох, болит» на перекличку и «Не будите меня, мол оду». Старые цыгане говаривали, что такой улыбки и мимики, как у Груши, теперь не встретишь. В трио с ними хорош был тенор Михайло, брат Груши. В хоре Ивана Васильева работала плясунья Матрена Сергеевна, дружившая еще с Александром Сергеевичем Пушкиным. Несмотря на свой преклонный возраст, она плясала так, словно и не было за ее плечами прожитых лет. Из мужского состава хора выделялся тенор, «красавец цыганского типа» Петр Алексеев, которого цыгане прозвали Биркой. Славился также в этом хоре октавист, имени которого никто из цыган не помнил, и сохранился он в памяти под кличкой Скипидар Купоросыч. Говорили, что он был горчайшим пьяницей. Другой октавист, Николай (брат Ивана Васильева), сохранился в воспоминаниях под кличкой «Хапило». Надо думать, что это прозвище характеризует его не с лучшей стороны».

Кстати о цыганских прозвищах. Мы рассказывали, какую роль играли они в жизни цыган. Меткие, сочные, нередко отнюдь не безобидные, они заключали в себе и характеристику человека. Недаром в обыденной жизни цыгане гораздо чаще пользовались прозвищами, чем именами. И пусть читатель не удивляется, если рядом с именами тех или иных звезд цыганского искусства будут звучать их прозвища.

Одно из главных нововведений Ивана Васильева состояло в том, что он впервые использовал в цыганском хоре ансамблевое пение — трио и квартеты. В дальнейшем эта форма была подхвачена многими другими хорами. Иван Васильев был в числе первых цыганских композиторов, произведения которых стали издаваться. Всего известно более двадцати опубликованных песен этого хоревода.

О хоре Ивана Васильева в прессе высказывалось немало полярных суждений. Так в 1853 году журнал «Пантеон» писал: «Хор их, состоящий теперь только из одиннадцати человек (6 женщин и 5 мужчин), значительно улучшился. Нет уже диких неистовых криков, осталось одно тихое, звучное, приятное пение, дышащее родною, русскою заунывностью. Да и надо отдать полную справедливость дирижеру их, Ивану Васильеву. Обладая небольшим, но довольно гибким голосом, он искусно умеет употребить свое преимущество».

Совсем иное мнение звучит со страниц «Иллюстрации» (1848):

«И теперь поют они хорошо, стройно, часто увлекательно; но нет того разгула, того огня, отличительной черты цыганской песни, резко отделяющей ее от всякого другого напева».

Критика сходилась в одном: начиная именно с этого времени цыганское хоровое искусство постепенно приходит в упадок. Приводился следующий довод: замена русской народной песни на русский городской романс потребовала от цыганских певцов изменения стиля исполнения, искоренения «цыганского духа». И здесь буквально все авторы стали путать разные вещи: естественное изменение выразительных средств исполнения они ставили в зависимость от тенденции к «упрощению» репертуара, пытаясь убедить читателя в том, что ничего цыганского в цыганах не осталось. Следует сразу и решительно возразить: ни русскую народную песню, ни русский городской романс ни в коей мере нельзя считать исконно цыганскими. Можно говорить лишь о «цыганской» манере исполнения, а два этих жанра — два самостоятельных направления в цыганском хоровом исполнительства Безусловно, в фольклоре, отшлифованном веками, трудно найти слабое произведение, если это произведение исполняет подлинный мастер. В авторской же продукции таких произведений всегда предостаточно. Но было бы неправомерным объяснять творческие неудачи того или иного композитора, того или иного поэта тем, что его произведения исполняют цыгане. Пошлые романсы, явно неудачные песни — разве мало их было в любые времена и в любом исполнении?! Репертуар любого певца или коллектива формируется сложно. Немаловажное значение имеют при этом общественный вкус и общественный спрос. Этого не могли не учитывать цыганские хоры того времени. Работая в увеселительных заведениях, ресторанах, порой они преподносили публике далеко не лучшие песни и романсы. Цыгане словно попали в заколдованный круг: широкая публика требовала от них одного, талантливые композиторы и истинные ценители цыганского искусства — другого. А чего хотели сами цыгане? Они хотели жить без сложностей и шли на поводу и у тех, и у других. Они не формировали общественного вкуса, не ставили перед собой такой задачи, да и не могли ее ставить. Они тихо и безропотно служили людям своим искусством, помышляя лишь о сегодняшнем дне.

Почти одновременно с Иваном Васильевым работал другой знаменитый цыганский хоровой дирижер — Федор Иванович Соколов. Однако если во времена расцвета хора Ивана Васильева имя Ф. Соколова звучало не так уф и громко, то уже в 1870—1880-х годах его популярность затмила славу всех современников.

Федор Иванович Соколов родился в 1835 году. Дата смерти его не установлена, но у одного из ревностных хранителей цыганской старины — Николая Николаевича Кручи- нина (о нем речь пойдет ниже) — хранился пригласительный билет на юбилей Ф. И. Соколова, справлявшийся его друзьями в Москве, в «Славянском базаре», 20 февраля 1889 года. Это последняя известная нам дата жизни замечательного цыганского хоревода. Сохранились воспоминания об этом концерте его участницы, певицы хора Федора Соколова — Надежды Александровны Александровой:

«Концерт Соколова состоялся в «Славянском базаре», как и большинство цыганских концертов. Федор Иванович, будучи в то время уже больным, почти перед самым выходом на эстраду вдруг почувствовал себя плохо, а потому начало концерта пришлось затянуть. Публика, наполнившая зал, несколько волновалась, зная о болезни своего любимца. Чтобы уладить замешательство, меня уговорили начать программу вечера. Федор Иванович тем временем оправился от сердечного припадка и вышел к публике. Ну конечно, он был встречен долгими искренними аплодисментами. Дирижер преобразился, позабыв о болезни. Послышались звуки гитары Соколова; наступила торжественная минута концерта. Каждая из исполненных юбиляром песен прерывалась аплодисментами всего зала. Федор Иванович пришел в хорошее настроение и даже пошутил с публикой, надев через плечо преподнесенный ему большой лавровый венок. Это был последний концерт Федора Соколова».

Федор Иванович стал работать в хоре еще пятнадцатилетним юношей. Это был хор Марии Васильевны Пономаревой в последней еще существовавшей тогда «мирской зале», которая содержалась для приема гостей. Мария Васильевна была старостой хора. Позднее эту должность занял Иван Андреевич Хлебников. Сын Ивана Андреевича, Николай Иванович, который также был дирижером хора М. В. Пономаревой, выгодно отличался от большинства цыган тем, что один из немногих получил среднее образование. В 1882 году внутренняя вражда, раздиравшая хор, привела к его расколу: одну группу цыган возглавил Федор Соколов, а другую — Николай Иванович Хлебников, с которым он и раньше делил обязанности дирижера. Другим сподручным Ф. Соколова был Фрол Иванович Васильев, или просто Фрол, как его называли в прессе того времени.

В воспоминаниях современников Федор Соколов предстает человеком, влюбленным в свое дело, прекрасным дирижером и блестящим солистом-гитаристом. Сын Льва Толстого, Сергей Львович, на страницах журнала «Заря» (1913, № 5) так вспоминает об игре Ф. Соколова и Фрола:

«Еще мы дружили с Федором Соколовым и его сподручным Фролом, оба теперь уже покойные. Я помню, как однажды вечером в «Стрельне» Соколов сказал нам, что у него сегодня «дел» нет и поэтому он хочет вместе с Фролом поиграть нам на гитарах бесплатно. И играли же они в этот вечер! Это были бесконечные вариации и импровизации на цыганские песни; звуки лились, бежали, перегоняли друг друга, обрывались, захлебывались, замирали. Ведь Федор Соколов был в своем роде виртуоз. Некрасивый, рябой, с длинным тонким, но орлиным носом, смотрящим куда-то в сторону, с постоянной улыбкой на губах, он был живописен, когда играл или управлял хором, взмахивая гитарой и поворачиваясь на каблуках. Он обладал качествами настоящего артиста: врожденной музыкальностью, особенно чувством меры и неподдельным одушевлением».

В 1860—1870 годах хор Соколова выступал в «Яре». Старый «Яр» не имел ничего общего с «Яром» XX века. Это был небольшой дом, выходивший фасадом в садик, в саду были две беседки и стояли простые качели. Этот «Яр» гордился своим «пушкинским кабинетом ».

В хоре Ф. И. Соколова пение на два, три и четыре голоса достигло истинного расцвета. Федор Соколов подбирал солистов и хористов самым тщательным образом, благодаря чему его хор выделялся среди других исключительной чистотой и слаженностью звучания. « Никаких экстравагантных эстрадных шансонетных номеров,— писал А. А. Игнатьев,— в которых упор делался не на вокальное искусство, а на умение воздействовать на чувственность, и в помине не было». На фоне прекрасного хора ярко прозвучали голоса его незаурядных солистов, среди которых наибольшей популярностью пользовались блестящая Пиша, Олимпиада Николаевна Федорова, и Ольга Дмитриевна Битюгова, известная среди цыган по прозвищу Разорва. У обеих было прекрасное контральто, и неудивительно, что между ними возникла вражда. Ольга Битюгова болезненно воспринимала растущий успех Пиши. В результате этой вражды хор раскололся, о чем шла речь выше...

В хоре Федора Соколова ступила на эстрадные подмостки будущая звезда цыганского пения Варвара Васильевна Панина. Однако пока — еще совсем незаметная девочка — она не столько поет, сколько внемлет звукам соколовской гитары и голосу блистательной Пиши.

Олимпиада Николаевна Федорова (1856—1889). Об этой певице надо сказать особо, ибо она — само олицетворение соколовского хора, его гордость. Ее имя вошло в популярнейшую песню:

Что за хор певал у «Яра»? Он был Пишей знаменит. Соколовская гитара До сих пор в ушах звенит.

Ее образ остался в памяти современников. Вот что вспоминает о ней Н. А. Панков:

«Олимпиада Николаевна являлась одним из талантливейших отпрысков старой цыганской династии Соколовых. Ф. И. Соколов был ей родным дядей по материнской линии и музыкальным воспитателем. Двенадцати лет от роду она уже пела в его хоре, а спустя несколько лет в манеже ей устроили концерт. Волнующее, обаятельное контральто исключительной чистоты и ясности на высоких нотах победно звучало в громадной зале манежа. На концерте присутствовал сам Николай Рубинштейн. Он настойчиво приглашал ее поступить учиться в консерваторию. Дядя, упоенный успехом своей ученицы, склонен был уже дать свое согласие, но, узнав, что обучение продолжается три года, категорически возразил. Газетные рецензии того времени отметили в исполнении Пиши чеканную фразировку, прелесть интерпретации и пластическую грациозность. У нее был обширнейший репертуар, в котором выделим такие романсы, как «Не мне внимать», «Вчера видал я вас во сне», «Не говори, что молодость сгубила», «В час роковой», использованный в драме JI. Толстого «Живой труп»...»

В предыдущей главе мы уже говорили о личной трагедии Пиши, о ее разорении и смерти. Завершая рассказ об этой певице, отметим, что дочь ее, Александра Николаевна Федорова (1877 — 1951), пошла по стопам матери. Даже голоса у них были одного тембра. Обладая прекрасными природными данными, она тем не менее не имела должного успеха у публики. Время было уже другое, а главное, не было за ее спиной цыганского хора — могущественного чародея, всегда оттенявшего своими рефренами звучание голоса солистки. И это несмотря на то, что аккомпанировали А. Н. Федоровой такие виртуозы-гитаристы, как Дмитрий Макарович Фесен- ко и Александр Петрович Васильев, внук И. В. Васильева.

Одним из сподвижников Ф. И. Соколова был Николай Иванович Хлебников (1858—1892). Как и род Соколовых, род Хлебниковых неразрывно связан с цыганскими хорами прошлого века, он разделил их успех, их славу. Мы уже упоминали о Катюше Хлебниковой с ее «Сарафанчиком-расстегайчиком» и «Конфеткой». Кроме нее в разное время любимцами публики были Александра Васильевна Хлебникова, имевшая сильное контральто, и Зинаида Хлебникова,— певица и плясунья, вышедшая замуж за опереточного актера Александра Давыдова. Их дочь, Зинаида Александровна Давыдова, также пользовалась немалым успехом в публичных концертах. В начале XX века широкую популярность снискал хор Н. Н. Кручинина, сына Николая Ивановича Хлебникова.

Мы уже говорили, что Николай Иванович Хлебников был одним из немногих цыган, получивших диплом об окончании среднего учебного заведения. Музыкальные же «университеты» он проходил у своего отца в хоре Марии Васильевны Пономаревой. В ее «мирской зале» не только оттачивался виртуозный стиль исполнения, у молодых артистов воспитывали вкус, им передавались традиции. Можно представить, как затаив дыхание внимали онц рассказам Марии Васильевны о ее встречах с Пушкиным.

Завсегдатаем хора Н. И. Хлебникова был Сергей Васильевич Рахманинов. По воспоминаниям, неизгладимое впечатление на него произвело пение известной певицы этого хора Н А. Александровой, цыганки из рода Гладковых — ярославских цыган. Нередко выступала она и на концертах в Петербурге — с сольными номерами в сопровождении блестящего гитариста М. А. Шишкина.

Н. И. Хлебников оставил после себя многочисленных учеников, которые впоследствии стали дирижерами хоров. Достаточно назвать Егора Алексеевича Полякова, Дмитрия Ивановича Иванова и Михаила Васильевича Хлебникова, племянника Николая Ивановича.

Примерно в одно время с Федором Соколовым и Иваном Васильевым (может быть, чуть-чуть позже) в московских ресторанах «Яр» и «Стрельна» выступает хор Александры Ивановны Паниной. Работать в хоре она начала, по-видимому, еще у Петра Осиповича Соколова, а потом ее имя можно найти среди имен солистов хора Федора Соколова и Ивана Васильева. Это была та самая Саша, что прославилась исполнением русской народной песни «Лен». Даты рождения и смерти ее нам неизвестны. Судя по всему, она прожила большую творческую жизнь, ее деятельность продолжалась вплоть до начала XX столетия.

Александра Ивановна обладала высоким сопрано, как писали некоторые критики — с оттенком «холодности». Руководитель хора, Александра Ивановна, воспитала немало цыганских исполнителей. Достаточно сказать, что в семье Паниных развивался певческий талант Варвары Васильевны Паниной. Имя Александры Ивановны постоянно мелькает в прессе и в литературе прошлого века. Вот что пишет о ней в своих воспоминаниях «Из прошлого» Н. В. Давыдов:

«...Александра Ивановна — спокойная, важная, совсем не похожая типом на фараонку,— незаметно, больше улыбкою, кланялась знакомым. Остальные сидели молча, неподвижные и суровые, как фантастические изваяния... Как только кончалась первая песнь, зала преисполнялась шумом; знакомые с цыганками подбегали к ним, здоровались;, со всех сторон их приветствовали... Вскоре Матрена и тенор Михайла (эти имена мы встречали среди имен артистов хора Ильи Соколова.— Е. Д., А. Г.) пропели новый тогда цыганский романс «Скажи душою откровенной», и пропели так дивно, так несомненно увлекательно, что хотелось слушать еще и еще... Дуэт заставили несколько раз повторить; затем Александра Ивановна высоким, чистым и холодным сопрано пропела с хором «Заложу я тройку борзых», а по требованию кого- то из гостей — другую «Тройку» дуэтом — «Тройка мчится, тройка скачет...». Потом пошел бесконечный ряд романсов: «Не искушай», «Не уезжай, голубчик, мой», «Я вас любил», «Кубок янтарный», «Я цыганкой родилась», «Не мне внимать напев волшебный» и другие, которые пелись то соло, то дуэтом и даже трио; с романсами перемежались песни русские, цыганские и малороссийские: «Тихие долины», «Снежки белые, пушистые», «Чеботы», «Лисички», «Чоло- вик сие жито», «Пропадай моя телега» и т. п.».

Это воспоминание относится к временам, когда А. И. Панина работала в хоре Ивана Васильева.

Хоры, о которых мы пишем, выступали в Москве в 70—80-х годах прошлого века. Они остались в памяти не только русских слушателей. В 1879 году в Москву приехал Клод Дебюсси. Он посещал русских цыган и слушал хоры Федора Соколова и Николая Хлебникова в московских ресторанах и сохранил о них живое воспоминание. Влияние цыганского искусства на творчество композитора особенно проявилось в его вдохновенном струнном квартете.

К началу 90-х годов Москва лишилась наиболее ярких выразителей хоровых традиций, таких, как Федор Соколов и Николай Хлебников. Из представителей старой школы осталась одна Александра Ивановна Панина. Можно назвать немало цыганских исполнителей той поры, но всех их затмила слава непревзойденной Варвары Васильевны Паниной (1872-28.5. 1911).

Варвара Васильевна была родом из коломенских цыган, имевших прозвище «чиндыри». Впервые ее имя встречается в списках артистов хора Федора Соколова. Там, в хоре, она и получила шутливое прозвище «иерихонская труба» — за низкий тембр и необыкновенную громкость голоса. Пожалуй, первой увидела в молоденькой девочке зачатки незаурядного дарования Александра Ивановна Панина. Она взяла ее в свою семью и выдала замуж за своего родственника Федора Осиповича Панина, обладавшего прекрасным басом. Как певица Варя Панина формировалась под влиянием таких талантливых людей, как Пиша, сама Александра Ивановна и Мария Николаевна Соколова.

Долгое время Варя Панина работает рядовой хористкой. Но постепенно крепнет ее голос — необыкновенно низкое «бархатное» контральто. Певица легко и свободно пользуется всеми его ре^истрзми. Первый концертный дебют, определивший весь ее триумфальный творческий путь, состоялся в начале 90-х годов в Нижнем Новгороде.

По возвращении из Нижнего Новгорода Варя Панина получает признание в Москве, за ней идет слава исключительной певицы. Она собирает свой хор и отправляется в Харьков. Дирижером хора и аккомпаниатором становится петербургский гитарист М. А. Шишкин. Примерно с 1892 года она вновь поселяется в Москве и руководит хором, работавшим в ресторане «Яр». Рядом с ней развиваются такие молодые дарования, как Настя Полякова и Дарья Мерхолен- ко. Среди дирижеров ее хора мы видим Егора Алексеевича Полякова и Николая Степановича Лебедева, которого она особенно отличала, очевидно, из-за того, что он знал нотную грамоту. Иногда дирижировал и Христофор Алексеевич Шишков, прекрасный гитарист,—«старый Христофор», как о нем говорится в одной песне. Но обычно он был аккомпаниатором. Во многих публикациях упоминаются два других ее аккомпаниатора — брат Константин Васильевич Васильев и Михаил Шишкин. Однако практически никто не упоминает о ее любимом аккомпаниаторе, обрусевшем немце-цитристе Иване Николаевиче Гансе. Вот что о И. Н. Гансе пишет Н. А. Панков:

«Иван Николаевич издавна приспособился со своей цитрой у «Яра» и всегда дружил с цыганами. Варвара Васильевна, как и все цыганы «Яра», относилась к Гансу с исключительным сочувствием, видя безрадостное одиночество бобыля, всем чужого. Мёжду прочим, момент сочувствия и активной отзывчивости к сирым и обездоленным является характерной чертой всех цыган. Став концертной певицей, Панина не позабыла «чёрорэ Гансонэ» («бедного Ганса».— Е. ДА. Г.) и сделала его своим постоянным аккомпаниатором ».

В обязанности «бедного Ганса» входили и концертмейстерские заботы. Он следил за всеми новинками и знакомил с ними Варю Панину.

По воспоминаниям современников, Варвара Васильевна была человеком сверхэмоциональным. Идя на выступление, она никогда не была уверена, хватит ли у нее душевных сил на то, чтобы открыть концерт. Заглядывая перед выступлением в зал, приходила порой в такой трепет, что с ней случались обмороки. Потом она смотрела в щелочку занавеса и без конца осеняла себя крестным знамением. Варя Панина была некрасива, грузна, и многие иронизировали над ней, тем более что в это время уже немало говорилось об упадке цыганского пения. Но в пении Варвары Васильевны была какая- то особая, непередаваемая словами тайна. Среди ее друзей были писатели, музыканты, художники, артисты. В 1911 году обозреватель «Петербургской газеты», заканчивая отчет о ее концерте, писал:

«...и когда сам, завороженный пением этой странной женщины, смотрел с эстрады на огромную толпу, после концерта сгрудившуюся вокруг артистки и неотступно требовавшую все новых и новых песен, ясно видел, что лица этой толпы были новые, измененные, просветленные лица, лица людей, что-то серьезно переживших и перечувствовавших в этот вечер».

Варя Панина стала ярким явлением русской эстрады, однако в быту она была удивительно наивна. Ее дочь, впоследствии скромная билетерша театра «Ромэн», вспоминала такой случай. Однажды Варя Панина была в гостях у Сергея Саввича Мамонтова. Хозяин, обращаясь к ней и указывая на Ф. И. Шаляпина, сказал: «Вот бы тебе, Варвара Васильевна, кого в хор!» — а она, не подумав, сразу выпалила: «Да батюшки, куда же нам такого рыжего?» Потом, узнав, что это был Федор Иванович Шаляпин, она пошла извиняться: «Прости, пожалуйста, нескладно ответила. Ведь слушала тебя в «Фаусте» и не поняла, что это ты». Шаляпин ее долго успокаивал.

С именем Вари Паниной связаны многочисленные легенды. Так, рассказывали, будто однажды ее одновременно пригласили выступить известный миллионер и простая актриса. Отказавшись от огромного вознаграждения, она поехала к актрисе, уверяя, что ей гораздо приятнее петь той, которая искре ^ увлекается ее пением. -Материальная сторона никогда не играла в жизни Паниной решающей роли. У нее были громадные сборы от концертов, но состояния она так и не нажила, после ее смерти остались лишь фотографии друзей и поклонников да приятные ее сердцу подарки от близких.

Приходится с грустью констатировать, что по непонятному попустительству бесценный архив Вари Паниной, многочисленные свидетельства и документы ушедшей в прошлое замечательной поры, бесследно исчез.

В быту цыган не редкость, когда умирающий встречает смерть любимой песней. В одном из некрологов на смерть Вари Паниной можно прочитать: «...За девять дней до смерти, словно восковая, лежа в постели, спела два романса. Это были последние песни. Панина не чувствовала, как мы страдали. Слезы душили нас».

Со смертью Вари Паниной закончился второй период в жизни цыганских хоров Москвы...

Вернемся назад, к началу 50-х годов прошлого века, и рассмотрим историю петербургских хоров.

До этого времени, как мы уже знаем, цыганские хоры бывали в Петербурге только наездами. Лишь в конце 50-х годов прошлого столетия здесь начинают постоянно работать два цыганских хора — Петра Осиповича Соколова, брата Ильи и Григория Ивановича Соколова, брата Федора Соколова.

Теперь Соколовы гастролировали со своими хорами и в Москве, и в Петербурге. На первых порах хоры выступали совместно в «мирской зале» общинного дома, который находился, как мы уже писали, на Песках, а потом за Нарвской заставой. Приглашали их и в увеселительное заведение под названием «Дача Королева». Однако истинный успех приходит к хору Г. И. Соколова, когда он начинает выступать «У Дорота», был такой ресторан у Нарвских ворот. Вот что пишет о семье Г. И. Соколова Н. А. Панков:

«Семья Григория Ивановича состояла из жены Марии Николаевны (меццо-сопрано) и двух дочерей — Капитолины (высокое сопрано) и Екатерины, известной по прозвищу Кан- дралюша, исключительно талантливой певицы. Мария Николаевна переняла высокое мастерство от матери своей, известной Тани Демьяновой. Их имена были чтимы и всеми цыганами, и друзьями цыганских хоров. Они, всегда спокойные, сдержанные, без порывистости, представляли особый тип цыган, исполненных высокого достоинства, славных мастеров своего дела, не приниженных, не ущемленных и вместе с тем — независимых. Помню их скромную квартиру на Черной речке, в которой тихо и как-то обособленно от всех доживали свой век эти три старые женщины. Мария Николаевна к этому времени была уже совсем на покое и активность свою проявляла лишь в отношении беспризорных кошек, которых она отовсюду подбирала и окружала своей заботой, тратя на них большую часть своего скромного пенсиона, получаемого от хора и от каких-то своих почитателей. Утром являлся старик Брючкин с лоткам на голове и оставлял специальные порционы ливера. Каждая такая порция была завернута в отдельной бумажечке. О появлении своем этот Брючкин, мелкий торговец в разнос, еще идя по улицам, объявлял своим покупателям разными прибаутками вроде: «А вот печенка и рубцы — уплетайте, молодцы» или «А вот печенка.для хорошего котенка» и т. д.

Дочери ее еще долго не порывали с хором, обязательно являлись в хор, когда было пение вне ресторана по специальным полковым или дворцовым заказам. Бывало, нередко среди дня кто-нибудь из цыган обходил цыганские квартиры с извещением, что сегодня пение по заказу и собираться у такого-то. При этом извещавший или знал, или бывал предупрежден, что первым надо было зайти к Соколовым во избежание задержки из-за них. Всем было хорошо известно, что процедура их туалета была бесконечно долгой, что они из дома не выйдут, не сделав душа с обтиранием одеколоном, обязательным в их обиходе, несмотря на бедность».

По воспоминаниям старых цыган, «У Дорота» особенно славился дуэт двух Марий Николаевн — Соколовой и Губкиной. У Марии Николаевны Губкиной было потрясающее контральто. Однако этот дуэт продержался недолго. Сломленная житейскими невзгодами, М. Н. Губкина покинула хор и ушла в монастырь, где ее голос сильно и скорбно звучал с клироса. Многие цыгане ходили туда послушать любимую певицу.

В репертуаре дочерей Г. Соколова помимо романсов было немало русских и украинских песен: «Было у тещи семеро зятьев», «Шли три они, а за ними он с веретелочкой», «Пряха», «Ивушка», «Я — цыган, удалец-молодец» и многие другие. Мы специально приводим названия этих песен, поскольку все они впоследствии войдут в репертуар так называемых «русских» певиц, взявших и репертуар, и порой даже манеру исполнения у артистов цыганских хоров.

Как бы ни была ярка и талантлива семья Г. И. Соколова, одной ее для основания хора было явно недостаточно. И Григорий Иванович начал поиск талантливых исполнителей среди цыган. Ему посчастливилось в Новгороде, там он нашел трех сестер Панковых и семью Масальских. Практически это была одна семья, поскольку родители Александры, Анны и Ольги, поженившись, объединили оба рода. И весь этот объединенный род органически влился в хор Григория Ивановича Соколова. Достаточно сказать, что он был представлен в хоре десятью именами, то есть составлял почти половину. Довольно скоро место первой певицы в хоре заняла Ольга Петровна Панкова, или Лёдка, как называли ее цыгане и любители цыганского пения. Она была прекрасной исполнительницей романсов «Пара гнедых», «Нищая», «Тебя ль забыть», пела она и романс, посвященный ей и начинающийся словами: «Ольга Петровна здесь, между нами». Имя Ольги Петровны част' встречается в прессе, мемуарах. Упоминает о ней в книге < старый Петербург» и М. И. Пыляев. Против обыкновения О. П. Панкову, как правило, называют полным именем.

В предыдущей главе мы вскользь говорили о нелегкой судьбе, которая выпала на долю Лёдки. Что же с ней произошло? Предоставим слово ее племяннику Н. А. Панкову:

«Будучи девушкой,, Ольга Петровна была окружена славой, поклонением и любовью. Толпа блестящей молодежи и выдающиеся деятели того времени, как, например, крупный юрист Герард или известный этнограф и знаток народной музыки Стахович и мн. др., искали ее благосклонного внимания; она же всей этой толпе предпочла уже пожилого человека и скромного в средствах — Н. М. Сольского. Она терпеливо ждала чуть ли не десятилетие, пока тот устранит препятствие к браку с цыганкой. В день замужества, один из поклонников покончил жизнь самоубийством, другой пытался увезти ее силой, подменив карету, в которой она должна была ехать. Сольский из-за этой женитьбы был отвергнут своим обществом, и если его брат получил графство, то его карьера была оборвана. Они стали страстными вояжерами, а разразившаяся война в 1914 году, а за ней революция в России задержали их за границей навсегда. Еще в годы войны умер Н. М. Сольский, и на долю Ольги Петровны и ее дочери Марианны выпали тяжелые испытания. Жизнь их в эту пору рисуется неприглядно: дочь, выйдя замуж за француза Гантеса, вскоре потерпела семейное крушение, средства, которые они имели, пошли прахом. Вторичный брак Марианны с сыном Льва Николаевича Толстого — Львом — был тяжелым по своим последствиям: Лев Львович, человек, по-видимому, неуравновешенный в быту, женился на Марианне после того, как развалил свою семью чуть ли не в шесть человек. Неизвестно, как закончила свои дни когда-то славная Ольга Петровна. Неизвестна и судьба Марианны».

Вернемся к хору Г. И. Соколова. Вторая сестра Панковых, Александра Петровна (контральто), была незаменимой хористкой, а также выступала в дуэте с Екатериной Масальской. Хороши были и мужские голоса хора, среди которых выделялись Александр Сергеевич Шишкин по кличке Волко — отец М. А. Шишкина (о нем мы уже писали), Николай Иванович Соколов — брат Г. Соколова, Василий Бауров и Макар Антонов. Замечательной плясуньей была молоденькая Ус- тинья Александровна Масальская, которая пришла в хор со своей пляской, получившей совершенно непонятное название «Шутишь». Эта пляска не выходила из репертуара цыганских хоров более половины столетия.

Дата смерти Григория Соколова осталась неизвестной. Вероятно, он умер где-то в начале 70-х годов. После его смерти хор в полном составе переходит сначала к Р. А. Кала- бину, а потом к Н. И. Шишкину.

Итак, в 70-х годах в Петербурге работают два цыганских хора: Родиона Аркадьевича Калабина и Николая Ивановича Шишкина. В обоих хорах встречаются имена одних и тех же главных певиц. Дело в том, что в силу разных причин, в основном из-за многочисленных конфликтов, связанных с получением дополнительных паев, цыганские исполнители переходили из одного хора в другой. Поэтому оба хора придется рассматривать одновременно.

Р. А. Калабин родился примерно в 1830 году, а умер в 1900-м. Он ввел многочисленные реформы в цыганский хор. Р. Калабин пытался «европеизировать» хоры: стал требовать, чтобы цыгане носили сюртуки непременно черного цвета, с крахмальной грудью, подстригали коротко волосы, брили бороды и подвивали усы. Изменился и костюм женщин: широкие цыганские юбки и разноцветные шали-перевязи обязательны были лишь на открытой сцене или надевались по особому требованию по предварительным заказам некоторых давних любителей цыганского пения. В журнале «Пантеон» о хоре Р. Калабина можно прочитать следующее:

«...Дух промышленности и утончения смыл с ним совсем родимые пятна. Цыгане завиты французским куафюром, в нарядах последней моды, с цветами на голове и с букетами «Сима» (владелец цветочного магазина.— Е. Д., А. Г.) в руках».

На первый взгляд, это было чисто внешнее следование моде. На деле все обстояло сложнее. С одной стороны, исчезала некая «домашность» хора, несшая черты цыганского духа. С другой — необходимость придать хору вид профессионального была продиктована временем. Как говаривали старые цыгане, иногда достаточно было выглядеть подтянутым, чтобы возникла необходимая дистанция между артистами и публикой.

Р. А. Калабин был москвичом по рождению и начал свою деятельность еще в хоре Ивана Васильева. У него не было выдающегося голоса или дара сольного гитариста-импровизатора, но он был первоклассным дирижером и ярким аккомпаниатором. Не получивший музыкального образования, Р. А. Калабин был талантлив от природы, имел незаурядные композиторские способности. В репертуаре хора было немало его авторских произведений: «Доля моя», «Тяжелый крест», «Тени слетались» и другие. Ему же принадлежат аранжировки многих цыганских песен.

Вторым дирижером у Р. А. Калабина некоторое время работал Федор Иванович Губкин, а среди певиц мы видим все тех же М. Н. Соколову, М. Н. Губкину, Капитолину и Екатерину Соколовых. Наконец, в его хоре пела уехавшая от Федора Соколова знаменитая Пиша.

О Федоре Ивановиче Губкине не сохранилось никаких печатных воспоминаний, неизвестно даже, в каких хорах протекала большая часть его жизни. Странной была и судьба некоторых его произведений, таких, как романсы «Я помню отрадно счастливые дни» и «Когда на него ты глядишь». В свое время они были опубликованы под непонятными инициалами «М. Н.». Согласно преданиям, Ф. И. Губкин — автор таких популярнейших цыганских песен, как «Кон авэла» и «Зэлэ- но урдо». Между прочим, мелодия последней песни в несколько измененном темпе цитируется в увертюре к «Руслану и Людмиле» М. И. Глинки как восточная мелодия.

На старости лет Ф. И. Губкин «прозябал» в хоре в задних рядах, всеми забытый. Среди цыган, по рассказам Н. А. Панкова, он славился своими чудачествами. Особенно он любил восхвалять свою старую клячонку, такую же древнюю, как он сам, возводя ее в рысаки. Это всегда давало молодежи повод для шуток над ним.

А. А. Панков вспоминал эпизод, относящийся к началу XX века и связанный с Ф. И. Губкиным:

«Я всегда думал, что дядя Федя держит гитару просто так, а играть вовсе не умеет. И вот однажды к нам приехала компания во главе с князем Кочубеем Хор занял свое место в кабинете. А у компании была такая цель — записать «Цыганскую венгерку» на фонограф. И вот князь Кочубей обратился к Федору Ивановичу: «Дядя Федя, сыграйте». Тот отвечает: «Увольте, я уже 60 лет как не играю». Я стою и думаю, мол, что за самодур, взял бы да попросил наших гитаристов. И тут Кочубей встал перед Федором Ивановичем на колени и со слезами стал просить: «Ну, как сможешь, дядя Федя». Тут уже и старик Губкин заплакал. Но потом он рукавом утер слезы и сказал первым гитаристам: «Пойдите подыграйте мне». Дяде Феде подали стул, а возле него встали три наших лучших гитариста и еще моя старшая сестра Валентина. Я чуть не обезумел, услышав игру старика. Ни раньше, ни после этого я больше никогда не слышал подобной игры. Потом я подошел к М. А. Шишкину и говорю: «Дядя Миша, а ведь я думал, что дядя Федя играть не умеет». Тот добродушно захохотал и сказал: «Дурачок, мы все учились у него». В тот же вечер дядя Федя Губкин умер. Возможно, он не выдержал того нервного напряжения, какое потребовала от него игра.

Он был коренным москвичом и всегда просил, чтобы его похоронили в Москве. Так и поступили. Похоронил его князь Кочубей за свой счет. Последняя запись его игры была перенесена на металлический валик и вмонтирована в надгробный памятник. В полдень и в полночь над Ваганьковским кладбищем разносился мотив «Цыганской венгерки»...»

С 1871 года в Петербурге одновременно с хором Р. А. Ка- лабина в ресторане «Самарканд» начинает работать хор Н И. Шишкина.

Николай Иванович Шишкин (1845—1. XI. 1911) был родом из Курска. Надо сказать, что цыгане, уроженцы тех мест, издавна пользовались славой великолепных музыкантов, носителей высокой певческой культуры. Хор Н. И. Шишкина был, пожалуй, самым крупным за всю историю деятельности цыганских хоров. В начале XX века он насчитывал свыше 110 человек. Одних гитаристов в хоре было 38, из них пять женщин.

В репертуаре хора мы видим все те же полюбившиеся слушателям романсы русских композиторов: «Не искушай» и «Я вас любил» М. И. Глинки, «Соловей» А. А. Алябьева, «На заре ты ее не буди» А. Е. Варламова, «Вот на пути село большое» П. П. Булахова и многие другие. Пели и романсы цыганских композиторов — Ф. Губкина, И. Васильева, Р. Ка- лабина и самого Н. И. Шишкина, исполнялись и многие цыганские песни: «Малярка», «Вида», «Кон авэла» «Шэл мэ вэрсты», « Не вечерняя» и другие. По словам В. Э. Мейерхольда, «... ни одна из цыганских песен не потрясает в буквальном смысле этого слова, как «Не вечерняя». Начинается она одним голосом, подхватывается всем хором и переходит прямо в бурю. Кончается песня протяжным оглушительным свистом...».

Каждое концертное выступление хора, а они становятся еженедельными, проходит с полным аншлагом. В 1878 году состоялась триумфальная поездка хора в Париж на Всемирную выставку. А. Плещеев в «Столице и усадьбе» (1915, № 38-39) пишет:

«Хор Н. Шишкина, распевающий теперь в «Аркадии», ездил во время выставки в Париж и пел в «Трокадеро». Вильмесан, владелец «Фигаро», два раза приглашал цыган петь к себе в редакцию. На одном из этих вечеров присутствовал шах персидский, которому особенно нравилась цыганская пляска. От души он смеялся. На первом вечере у Виль- месана цыган слушал Оффенбах, который благодарил Ник. Шишкина и записал несколько исполненных им романсов».

Уже ко времени поездки в Париж хор Н. И. Шишкина насчитывал около сорока человек, то есть обладал значительными возможностями. Сознавая это, Шишкин предпринимает попытку создать из своего хора национальный театр. Он пишет пьесу «Чявэ дрэ вэша» («Парни в лесах»). Она продержалась в репертуаре Малого театра один сезон. В самом хоре были поставлены так называемые «Цыганские песни в лицах» Куликова. Представление шло в 1881 — 1882 годах. Сейчас трудно сказать, в чем причина,— то ли недостаточна была творческая подготовка, то ли не хватало средств, однако ростки первого национального театра так и заглохли.

Памяти Н. И. Шишкина А. И. Куприн посвятил свой очерк «Фараоново племя», в котором, в частности, писал:

«...Николай Иванович умер. Умер, как любимец судьбы, во сне, от паралича сердца. И в той же самой квартире, где под его гитару пелись огненные цыганские песни, я поцеловал его холодный мертвый лоб».

Хор Н. И. Шишкина славился не только выдающимися голосами исполнителей, слаженностью звучания ансамбля, виртуозной игрой н:а гитарах талантливых музыкантов, но и шумными скандалами, связанными с именами цыганских красавиц, солисток этого хора. Чего стоил лишь процесс Константина Николаевича Юханцева! К концу 70-х годов этот человек умудрился растратить два миллиона, принадлежавших Обществу взаимного поземельного кредита. Именно в такую сумму обошлось ему «поклонение» Ольге Андреевне Шишкиной. Этот шумный процесс прекрасно описан нашим замечательным юристом А. Ф. Кони. Отражен он и в дневниках Ф. М. Достоевского. Юханцев в 1879 году был судим, лишен дворянского звания и сослан в Сибирь. Трудно поверить, что эту колоссальную по тем временам сумму Юханцев «бросил к ногам» своей возлюбленной. На такие деньги можно было целый век содержать все цыганские хоры России того времени, поскольку месячная «зарплата» даже цыганских примадонн, причем в лучшие периоды их творчества, по нашим прикидкам, едва ли превышала две-три сотни рублей, а у простых хористок была чуть ли не в десять раз меньше. Но «реклама» сделала свое дело: после процесса Юханцева началось истинное «паломничество» в «Самарканд» — все норовили поглядеть на «героиню дня». Говорят, что среди «паломников» был сам Александр III, что он вытатуировал на своей руке инициалы красавицы, а на ее руке — свои.

Любопытные подробности о «романе» Юханцева с Ольгой Андреевной Шишкиной содержатся в воспоминаниях А. А. Панкова:

«Цыгане рассказывали мне, что Ольга Андреевна не была большой певицей, зато отличалась простотой и добрым нравом. Как-то раз Юханцев предложил ей посмотреть в театре какой-то спектакль. Она спросила: «А как же хор? Я опоздаю, и мне не дадут моих два пая». Он рассмеялся и сказал: «Ну и не надо. Мы сами закажем хор, чтобы он нас ждал в кабинете к 12 часам». А спектакль этот шел в театре только через неделю. Ольга Андреевна спросила: «А как будет хор одет?» Он ответил: «А как ты захочешь?» — «Я хотела бы, чтобы у мужчин были красные казакины с откидными рукавами из шелка василькового цвета, а женщины надели голубые перевязи. Хочу, чтобы кабинет был затянут красным штофом, чтобы посуда тоже была красная, чтоб официанты надели зеленые фраки и белые перчатки, а ты был бы в черном фраке». Юханцев согласился и сказал: «А для тебя я выпишу платье из Испании»...»

Все так и было. Добавим еще один факт. На каторге Юханцев сочинил текст песни и прислал его в хор. Была придумана мелодия. Называлась песня «Самаркандская полька» («Самарканд» — ресторан, в котором работал хор Н. И. Шишкина). Некоторое время эта песня продержалась в репертуаре хора, но потом слова ее были забыты, а мелодия исполнялась как сольный гитарный номер.

Справедливости ради отметим, что текст «Самаркандской польки» никак нельзя отнести к числу литературных шедевров. Впрочем, судите сами. Вот как начиналась эта песня:

Грусть-тоска меня томила На закате юных лет, Словно темная могила Мне казался белый свет. В «Самарканд» поеду я, Там красавица моя, Там увижуся я с ней — Сердцу будет веселей.

Далее речь уже идет о чернореченской даче, а не о ресторане, то есть о доме, где жила Ольга Андреевна.

Вскоре на Ольгу Андреевну Шишкину обратил внимание принц Александр Петрович Ольденбургский. Он своей «матушке» (так, по воспоминаниям цыган, принц называл Ольгу) воздвиг дворец на Каменном острове. Связь эта не могла продолжаться долго, и А. П. Ольденбургский вскоре заключил «нормальный» брак, оставив «матушку» в ее дворце.

Попутно несколько слов скажем о Дмитрии Шишкине — брате О. А. Шишкиной. Он получил музыкальное образование, имел прекрасный тенор и получал зарплату в хоре по высшей категории. По совету знатоков он решил попробовать силы в классическом репертуаре, поехал в Италию и, поступив в оперную труппу, исполнял там ведущие партии. В какой труппе и какие партии пел Д. А. Шишкин, нам установить не удалось. Известно, что его гастроли продолжались несколько лет. Но потом в нем «взыграла кровь», он затосковал и вернулся в Петербург, после чего двадцать лет, вплоть до своей смерти, проработал в цыганских хорах.

Побочный сын княгини Долгорукой и Александра II князь Юрьевский был пленен молоденькой плясуньей Маней (как утверждает Н. А. Панков, под этой странной кличкой выступала Анна Ивановна Масальская). Вот что говорила об этом романе тетка А. И. Масальской (записал Н. А. Панков):

«Бывало, приедет и на вопрос «что откушать желаете?» неизменно отвечал: «Тихвинских бараночек, слоечек, молочка и... больше ничего». Ну, и за вечер, бывало, выдует целый самовар с бараночками да со слоечками. Сам высокий, полный красавец с голубыми глазами. Подарками Маньку задарил. А на Пасху прислал большое плюшевое яйцо, наполненное бриллиантами».

Кончилось дело тем, что князь увез Маню за границу, а вернулись они уже с ребенком. Снял князь особняк на Черной речке и прожил с цыганкой семь лет. Мать князя потребовала прекратить нежелательную связь, тем более что на примете у нее была дочь принца Ольденбургского. Князю пришлось подчиниться, но связь эту он не прерывал до своей смерти. А умер он, отравившись на обеде у Родзянко. Сын их погиб во время империалистической войны, а дочь вышла замуж за врача и уехала с матерью за границу.

Уже говорилось, что цыгане относились к подобного рода связям не менее негативно, чем представители русского света. В памяти цыганских стариков сохранилась такая легенда. Одна из дочерей Ивана Андреевича Хлебникова была увлечена неким аристократом Полторацким. Она была убеждена, что отец не даст разрешения на брак, и тайно бежала со своим возлюбленным. И все-таки старик добрался до них, разыскал беглецов, забрал дочь и в наказание остриг у ней косу, что у цыган является символом несмываемого позора. А с Ольгой Андреевной Шишкиной цыгане обошлись и вовсе жестоко. Об этом нам рассказывали бывшие певицы петербургских хоров, в частности Екатерина Полякова. Когда О. А. Шишкина поселилась в своем дворце, цыгане похитили ее любимую лошадь, убили ее и прислали страшную «посылочку» с отрезанными ушами животного.

Не менее любопытна судьба сестры А. И. Масальской Любови Ивановны, которая работала в том же хоре Н И. Шишкина. Вот что об этом пишет Н. А. Панков:

«В нее влюбился морской офицер Агапеев — блестящий моряк, погибший на «Макарове» (эта информация требует уточнения, по другим данным, чуть ли не "на «Варяге».— Е. Д., А. Г.), отмеченный за храбрость золотой шпагой. От связи с ним у Л. И. было трое детей. После третьего ребенка между ними происходит разрыв. Но перед тем как отправиться на русско-японскую войну, Агапеев узаконил свою связь перед церковью, очевидно, во исполнение долга перед детьми. В дальнейшем дети получили образование в дворянском институте: одна дочь стала художницей, другая работала где- то переводчицей (сын Агапеева умер еще подростком). Революция застает дочерей в Петербурге (мать их к тому времени умерла). Одна из них стала подвизаться в спекуляции бриллиантами, а несколько позже ее уже видели в фешенебельном ресторане где-то за границей, в шумной компании, в качестве «дамы полусвета». Дальше молва говорит, что она перекочевала в Польшу и вступила в связь с гетманом Радзи- виллом».

Можно подумать, что цыганские хоры буквально поставляли невест для петербургской знати. Вот что пишет некий «Н. Н. К.» в журнале «Столица и усадьба» (1915, № 48):

«Цыганку Лизу Панкову «увез» из Крестовского сада С. П. Арапов, женившийся на ней. Лиза Морозова из Аква- риумовского хора вышла замуж за покойного ныне светл. князя Витгенштейна; Груша Панкова — за помещика Анненкова. Известный публицист С. женился на солистке Шишкиной из «Самарканда», а ее сестра Ольга вышла замуж за сына бывшего морского министра Б. На Дуне Васильевой женился литератор К., на Лизе Хлебниковой — покойный ныне издатель «Биржевых известий» П. Ф. Левдик, на Лёле Ильинской — инж. Ц. и т. д.».

Мы не без умысла обрушили на читателя поток светских сплетен прошлого века. Продолжая тему предыдущей главы, мы хотели бы, чтобы читатели поняли, сколь причудливо и безжалостно коверкались судьбы цыганских наложниц. Так и хочется сказать — заложниц цыганского искусства.

Слава хора Н. И. Шишкина была столь велика, что она несколько затмила деятельность работавших в Петербурге в то же время хоров Александра Ивановича Гроховского и Петра Ивановича Васильева — сына знаменитого Ивана Васильева. В хоре П. Васильева выделялись его жена Анна Андреевна (первое сопрано) и их племянник — Александр Иванович Васильев, гитарист-виртуоз. В памяти цыган сохранились забавные клички этих родственников знаменитого хоревода: Калган, Калганиха и Калганенок. В прессе того времени эти хоры не упоминаются буквально ни единым словом. А ведь там работали такие первоклассные гитаристы, как Илья Морозов и его сын Николай, а также И. Ф. Степанов.

В конце XIX — начале XX века в саду «Аквариум» в Петербурге выступал довольно крупный хор Алексея Васильевича Шишкина (1860—1915), известного среди цыган по прозвищу Спаржа. Алексей Васильевич был из семьи курских цыган, занимавшихся дрессировкой медведей и устраивавших на площадях и ярмарках представления с ними. Воспитывался он в семье дяди, прекрасного певца по прозвищу Тхуло (Толстяк). Музыкальным воспитателем его был Ф. И. Губкин. Лучшей певицей его хора была Елена Егоровна Шишкина (1869—1942 (?). У нее было необыкновенно низкое контральто, которого нынче и не встретишь. К счастью, голос певицы был записан — есть пластинка с двумя романсами в ее исполнении.

Елена Егоровна вышла из среды петербургских хоровых цыган Бауровых, прибывших с Ладоги. Отец ее, Егор Васильевич — человек большой хоровой культуры,— считался в свое время лучшим басом, а у младшего брата Ивана Егоровича был красивый баритон.

Елена Егоровна Шишкина еще подростком работала в цыганском хоре Р. А. Калабина и Н. И. Шишкина рядом с такими певицами, как Пиша, М. И. Васильева (дочь Ивана Васильева), О. П. Панкова (Лёдка) и другими. Вот что пишет о ней Н. А. Панков:

«Елена Егоровна была замужем за Алексеем Васильевичем Шишкиным, но их супружеский союз был недолгим и непрочным: прямая, с независимым характером, она не могла подчиняться доле цыганской жены, покорной во всем своему мужу, тем более такому ветреному баловню, каким был Алексей Васильевич. Но творчески они были связаны всю жизнь. Он был бессменным ее аккомпаниатором, вплоть до своей смерти».

Однажды с Еленой Егоровной Шишкиной случилось несчастье: когда она хлопотала на кухне, в глаза ей попали брызги раскаленного сала, и она потеряла зрение. Но беда не сломила ее, она не покинула концертной сцены и выступала до глубокой старости: ее, слепую старуху, цыгане выводили на сцену, бережно держа под руки. Пела она, сидя в кресле. Конец ее творческой деятельности пришелся на 30-е годы XX века. Она работала в этнографическом театре при Русском музее в Ленинграде. Практически это был все тот же цыганский хор. Репертуар Е. Е. Шишкиной был огромен, в основном он состоял из романсов, таких, как «Утро туманное», «Лотос», «Дай на тебя наглядеться», «Я ехала домой» и др. Среди многочисленных учеников Елены Егоровны был известный эстрадный певец Вадим Алексеевич Козин. Родом он был из хоровых цыган Ильинских. Об этом замечательном певце мы еще скажем. А пока отметим, что он ни в коей мере не перенял школы Е. Е. Шишкиной, а пошел в эстраде своей дорогой. Среди истинных ее последователей, воплотивших удивительную исполнительскую манеру певицы, прежде всего была турчанка Стронгилла Шеббетаевна Иртлач, имя ее (как, впрочем, и имя ее прославленной наставницы) незаслуженно забыто. И это сейчас, когда культура исполнения цыганского романса крайне низка.

Уже говорилось, что А. В. Шишкин был талантливым гитаристом-аккомпаниатором, говорилось о его мягкой, «нежной» игре. Не случайно он подобрал в хор прекрасных гитаристов, а в репертуар включил целый ряд превосходных инструментальных номеров. В хоре работали такие виртуозы, как Алексей Грачев, Алексей Ильинский и Николай Масальский. Временами у А. В. Шишкина подвизался последний представитель династии Соколовых — Николай Николаевич Соколов. А слава сестер Зубовых — Раи и Бобки, колоритнейших исполнительниц цыганских и русских песен,— доходила даже до кочевых цыган, которые нередко приезжали в Петербург послушать своих соплеменниц. Популярностью пользовалась Наталья Ивановна Морозова (контральто), прошедшая школу в хоре Варвары Васильевны Паниной. Среди цыган она была известна по прозвищу Болгарка. Была замечена прессой совсем молоденькая Нюра Масальская по кличке Пухыркэнгири, племянница Усти и Палаши. У Нюры было широкого диапазона меццо-сопрано, она обычно исполняла цыганские песни. Вот что писал о ней в 1912 году обозреватель «Петербургский газеты»:

«Цыганский концерт Нюры Масальской в Малом зале консерватории... поет она свои песни по цыганским напевам, как певали в старину... Певица имела успех и получила несколько корзин... Мастерски аккомпанировали Нюре Масальской три гитары во главе с А. В. Шишкиным».

Пользовались успехом и молоденькие артистки этого хора сестры Панковы — Варя и Саша. Они пели дуэтом, сами себе аккомпанируя в две гитары. Наконец, необходимо назвать любимицу А. А. Блока Ксюшу Белякову по кличке Кирэнгири. Вот что пишет Н. А. Панков:

«Попробуем обратиться к воспоминаниям М. А. Бекетовой об Александре Блоке. Читаем у нее: «И в это лето, как всегда, он слушал цыган (1913 (?).— Я. Я.)». Далее М. А. цитирует его письмо к ней: «У цыган, как у новых поэтов, все «странно». Год назад Аксюша Прохорова пела: «Но быть с тобой и сладко, и странно». Теперь Раисова поет: «И странно, и дико мне быть без тебя, моя лебединая песня пропета». Не перепутана ли фамилия Ксюши? Романс этот могла петь, думаем, Ксюша, но не Прохорова, а обаятельная Ксюша Белякова. Ксюша Прохорова, по мужу Добрынина, пела хотя и очень темпераментно, но не романсы, а цыганские песенки. Других Ксюш в то время в петербургских хорах не было. Да и внешне Ксюша Белякова — высокая, стройная, с удлиненным овалом лица, красивыми глазами с опущенными длинными ресницами. Цитирую письмо дальше: «Цыганка, которая пела о множестве миров, потом говорила мне необыкновенные вещи, потом — под проливным дождем в сумерках сверкнула длинными пальцами в броне из острых колец, а вчера обернулась кровавой зарей». То же читаем и в его записных книжках: «Вчера в сумерках ночи под дождем на Приморском вокзале цыганка дала мне поцеловать свои длинные пальцы, покрытые кольцами. Страшный мир, но быть с тобой странно и сладко». Любопытна судьба Ксюши Беляковой: она покинула хор, чтобы стать «андалузской» цыганкой, сойдясь с каким-то испанским музыкантом. Ксюша Прохорова-Полякова-Добрынина умерла в Ленинграде незадолго до Великой Отечественной войны».

В одном ряду с именем А. В. Шишкина стояло имя Михаила Александровича Шишкина (1851 — 1916), аккомпаниатора, солиста-гитариста и дирижера. Его отец Александр Сергеевич по прозвищу Волко имел прекрасный бас и славился в хоре Р. Калабина как исполнитель популярной песенки «Крамбамбули». Сам же Михаил Александрович всегда считал себя учеником Ф. И. Губкина, от которого (как и А. В. Шишкин) научился виртуозному владению гитарой. Популярные певцы, например В. В. Панин, пользовались его услугами аккомпаниатора.

М. А. и А. В. Шишкины были непревзойденными исполнителями «Цыганской венгерки». Сравнивая их мастерство, цыгане отмечали, что у Михаила Александровича более изощренная техника, но в игре Алексея Васильевича особая теплота и мягкость.

По-видимому, Михаил Александрович был неважным организатором, а потому чаще работал в чужих хорах. Известны некоторые его композиции, например — «Блеск чудных очей» и «Минула страсть» (последняя в соавторстве с Бака- лейниковым). Известны и романсы Шишкина, но поскольку в нотах рядом с фамилией нет инициалов, то не ясно, какому именно Шишкину принадлежат: «Нет, не тебя так пылко я люблю», «Приди ко мне, оплакать я хочу». «Пусть плачет и стонет мятежная буря» и «Расстались мы».

Большим по тем временам был хор Алексея Никитича Масальского, выступавший в ресторане «Вилла Родэ». Солистками в нем работали Валентина Евграфовна Панкова, Нина Дмитриевна Дулькевич, Нина Викторовна Дуль- кевич — жена Николая Дмитриевича Дулькевича, и Елена Гольникова. Много было и хороших мужских голосов: басы — И. Н. Масальский и Н. И. Соколов; тенор М. Н. Масальский, резко выделявшийся своей внешностью: почти лилипут. В пляске неподражаемой была Сарра Масальская, любимица писателя Леонида Андреева.

Нина Викторовна Дулькевич по происхождению не была цыганкой, но упорная и долгая работа с ней ее мужа Николая Дмитриевича Дулькевича и влияние хора поставили ее в ряды лучших цыганских певиц. Она пользовалась громадным успехом. Сохранилось немало граммофонных пластинок с записями Нины Викторовны, где ей аккомпанирует Н. Д. Дулькевич.

Необходимо сказать, что Николай Дмитриевич Дулькевич был прекрасным педагогом. Мы уже говорили, что он принимал деятельное участие в постановке драмы JI. Н. Толстого «Живой труп». Первой исполнительницей роли Маши была Е. И. Тиме. Вот что пишет она в своей книге «Дороги искусства»: «После смерти Толстого мы узнали о необычайной находке: появилась рукопись никому еще не известной драмы «Живой труп».

Пьеса оказалась незаконченной. Начались ожесточенные споры о том, можно или нельзя, нужно или не нужно ставить «Живой труп» на сцене. В конце концов решили ставить.

Мне предстояло войти в спектакль, чтобы играть в нем на протяжении сорока лет.

Меня весьма мало смутило то обстоятельство, что в роли Маши придется петь цыганские песни. Разве не слышала я в тогдашних гостиных певичек, которые, стоя в амбразуре рояля, кокетливо и соблазнительно напевали гостям что- нибудь вроде «Гай да тройка, снег пушистый» или «Вете- рочек чуть-чуть дышит, ветерочек не колышет»... Певицы, кутаясь в шали, находили в этих «Тройках» и «Ветерочках» выход своему игривому кокетству, волнующей игре, эффектной самодемонстрации. Это была любительщина того же низкого пошиба, что и салонная мелодекламация.

Исполняли цыганские песни и профессиональные певицы на концертных эстрадах. В собственном вагоне разъезжала по стране обладательница знаменитой «вяльцевской улыбки» — Анастасия Вяльцева. Ее красивое меццо-сопрано, стройная фигура, завлекательный взгляд и какие-то демонические брови сводили публику с ума. Мне казалось, что вокруг достаточно образов для моей будущей Маши.

Однако уже первое чтение драмы Толстого заставило призадуматься. Как-то необычно говорили о цыганах и цыганском пении действующие лица...

Видно, Толстой знал что-то о цыганском пении и о самих цыганах такое, что не знала я, о чем, наверное, и не подозревали и те, кто распевал в светских салонах и на обывательских вечеринках...

Какой же удивительной силой, каким могучим обаянием настоящего большого чувства должно было обладать подлинное цыганское пение, если такие художники, как Пушкин и Лист, забывались и преображались при звуках этих удивительных песен, исполняемых цыганами из хора! Поняв это, я стала терять свою прежнюю уверенность и решила взять несколько уроков у руководителя петербургского цыганского хора Николая Дмитриевича Дулькевича.

Мы с Николаем Николаевичем (Н. Н. Качалов, муж Е. И. Тиме, ученый.— Е. ДА. Г.) ожидали увидеть высокого и стройного смуглого цыгана с курчавой шевелюрой, с горящими глазами и кушаком, подпоясывающим яркую рубашку. Но вот в комнату вошел невысокий плотный человек на коротких ногах, в прозаических ботинках с пуговками, в темном костюме. Курчавой шевелюры тоже не оказалось. Дулькевич был лысоват, имел бородку и вообще ничем не напоминал ожидавшегося нами живописного цыгана.

Дулькевич бережно достал из футляра гитару, несколько раз тронул струну, взглянул своими будто погасшими глазами и спросил, знаю ли я романс «Час роковой». Я напела Николаю Дмитриевичу несколько тактов.

Дулькевич отвел глаза и опустил голову.

—        Вам придется переучиваться петь, совсем переучиваться,— сказал он тихо.— Так нельзя; так только барыни поют, которые и цыган-то никогда не слышали. Ну-ка, давайте попробуем.

Дулькевич выпрямился, как командир перед атакой. Глаза его преобразились и засверкали вдохновенным блеском. Он крепко сжал гитару и, нацелившись на меня грифом, стал медленно наступать, не отрываясь глядя мне в глаза.

—        «Час-ро-ковой, ко-гда-встрее-тил тебя... — лропел он, решительно делая фермато и паузы, каких не сделал бы ни один обычный певец.— Страстно-безумно тебя полюбя»г — продолжал он, прибавляя темп.

Дулькевич пел грудным звуком в высшей степени эмоционально. Он строил исполнение на контрастах форте и пиано, то нарушая ритм, то возвращаясь к нему. Это было настоящее цыганское таборное пение, страстное заклинание и отчаянная мольба, призывы к счастью и радости. Это было пение, о котором, Лермонтов писал: «Я говорю тебе: я слез хочу, певец, иль разорвется грудь от муки», какое слышал Тургенев в придорожном трактире, когда Яшка-Турок победил в состязании своего соперника; это было чудо...

Николай Дмитриевич терпеливо занимался со мной ежедневно в течение двух месяцев. Он объяснял, что кажущаяся алогичность музыкального и смыслового построения фраз в песне необходима и должна быть наполнена взрывами темперамента, вспышками горячего чувства. Пришлось много поработать над дыханием, чтобы добиться этого.

Дулькевич рассказывал и о нравах цыган, их образе жизни, привычках, традициях. Я узнала, как строги и целомудренны нравы и мораль этого народа. Я поняла, что Пушкин, Лермонтов, Островский, Лесков ездили к цыганам, чтобы забыть на время пошлость окружавшей их жизни.

Все эти рассказы явились почвой, сквозь которую прорастал образ моей Маши».

Продолжим рассказ об исполнителях хора А. Н. Масальского. С именем Валентины Евграфовны Панковой (1881 — 1924) связана одна из грустных романтических историй. Эта певица обладала низким контральто. Пению и игре на гитаре она научилась у Капитолины Григорьевны Соколовой, а школу многоголосного пения прошла в хоре Н. И. Шишкина. Валентина воплощала в своем творчестве шишкин- ские традиции хорового пения. Созданные ею ансамбли (трио, квартеты, квинтеты) и хоровые номера были великолепны. Она — первая женщина, выступавшая и как аккомпаниатор, и как дирижер. Валентина Евграфовна перенесла из хора Н. И. Шишкина в хор А. Н. Масальского ряд превосходных номеров: «Не вечерняя» (трио с хором), «Люблю я цветы полевые» (на четыре голоса), «Не смущай» (на пять голосов), «Не искушай» (трио) и дуэты — «Снова слышу» и «Тумэ рома» («Вы цыгане»). А теперь — о романтической истории, ставшей семейным преданием Панковых. Многое в этом предании оказалось неточным, и лишь Н. А. Панков установил фактическую подоснову этой легенды. Дадим ему слово:

«Между прочим, Капитолина Григорьевна задолго до своей смерти подарила Валентине Евграфовне свою знаменитую родовую соколовскую гитару, на которой играла еще ее бабка — Таня Демьянова, любимица А. С. Пушкина. После ликвидации ресторанов и хоров Валентина осталась не у дел, гордо замкнулась от всех, не ища ни работы, ни поддержки, не желая слушать каких бы то ни было разговоров о поступлении в новые хоры. Вскоре она заболела, а перед кончиной единственной ее просьбой было приготовить поминальную кутью на соколовской гитаре. Тяжкое распоряжение было выполнено родными умершей».

Справедливости ради надо сказать, что существуют две версии о судьбе соколовской гитары. Так, в Музее музыкальной культуры имени М. И. Глинки хранится инструмент, принадлежавший ранее Н. Н. Кручинину. Он утверждал, что именно на этой гитаре играли первые цыганские хоре- воды из рода Соколовых. Не беремся судить, прав ли он. Обе версии имеют право на существование.

К сожалению, говоря о цыганских певицах и наделяя их высокими эпитетами, мы не часто можем сослаться на отзывы прессы: писали о них мало. Увы, такова горькая судьба многих цыганских певцов и музыкантов, не имевших возможности давать публичные концерты, ресторанные кабинеты или домашние празднества богачей — вот' их «сцена». И лишь некоторым удавалось вырваться за эти пределы — Варе Паниной, Пише... Их имена можно по пальцам сосчитать. Немногие граммофонные записи начала века сохранились лишь в коллекциях филофонистов. Но даже они, некачественные, шипящие и заедающие, дают представление о высочайшем уровне мастерства той же Е. Е. Шишкиной или В. В. Паниной, заставляют задуматься об утрате, быть может безвозвратной, традиций и школы цыганского пения, «хранителем» которых был цыганский хор.

Пожалуй, последним крупным дирижером петербургских хоров был уже известный нам Николай Дмитриевич Дуль- кевич (1871 — 1936). Он происходил из рода цыган «кофари» (дословно — купцы, так цыгане называли торговцев-лошадников), живших в городе Зарайске и известных по прозвищу Пурумки. Его учителем был Илья Морозов. Николай Дмитриевич был не только тонким и вдумчивым музыкантом, великолепно чувствовавшим сам дух песни или романса, но и отличным педагогом. Его ученики оставили заметный след в цыганском искусстве. Назовем Александра Александровича Панкова, гитариста-виртуоза, дирижера, руководителя «Цыганского аттракциона» в Госцирке, и выдающегося, без преувеличения, гитариста Сергея Александровича Сорокина, родного племянника Николая Дмитриевича. Интересно, что С. А. Сорокин играл левой рукой на специально сделанном для него инструменте.

Среди певиц, воспитанных Н. Д. Дулькевичем (его цыганская кличка — Вязёный), помимо упомянутой нами Н. В. Дулькевич, жены дирижера, была и Катюша Сорокина, сестра Сергея Александровича. Непосредственно в хоре она не работала, а выступала с ним в качестве основной концертантки в сопровожденйи брата и дяди. Ее первые (и последние) граммофонные записи были выпущены, когда певице было всего 14 лет.

Пресса восторженно приветствовала появление яркого дарования. Вот что писала газета «Новое время» в 1912 году: «Ароматом майской девственной ночи веет от песни Катюши Сорокиной...» — и далее: «...ВялЬцева советовала К. Сорокиной непременно учиться, а Медея Фигнер (артистка бывшего Мариинского театра. — Е. Д., А. Г.) и А. М. Давыдов, наоборот, предостерегали ее от этого, говоря, что вся прелесть цыганского пенья состоит в «известной дикости» и в отрицании школы».

Катюшу Сорокину почему-то все считали талантливой имитаторшей, мол, пела она «не своим голосом». Думается, что претензии к столь юной певице были уж слишком суровые. В таком возрасте не может быть сложившейся манеры пения, естественно, что она начала с подражания прославленным певицам того времени. Ей прочили блестящую карьеру, но она по-иному решила свою судьбу: едва взлетев на гребень славы, Катюша Сорокина оставляет сцену. Во время войны она иногда выступает перед бойцами Советской Армии. И лишь накануне ее 70-летия, спустя более полувека после ее первого триумфа, ленинградский коллекционер Ю. Б. Перепелкин уговорил Екатерину Алек- сдндровну записать на магнитофон несколько песен и романсов. Такова была удивительная и, если вдуматься, трагическая судьба замечательной певицы.

Завершая рассказ о Н. Д. Дулькевиче, отметим, что в 30-х годах он перебирается в Москву и выступает здесь как дирижер и аккомпаниатор в различных цыганских ансамблях.

ффф1

К содержанию книги: Ефим Друц и Алексей Гесслер - очерки о цыганах