РУССКОЕ САМОДЕРЖАВИЕ. ИВАН ГРОЗНЫЙ

Русская политическая публицистика середины 16 века

Исследователи давно заметили, что автор «Сказания о Магмете-салтане» хорошо осведомлен о реалиях жизни турецкого государства. В этой связи интереспо обратиться к тому, что сказал об авторе «Сказания» выдающийся востоковед И. Ю. Крачковский: «Знание ислама у него отрицать нельзя. При всей идеализации он вернее отражает действительность, чем яростный полемист Максим Грек». Адашев имел о Турции непосредственные впечатления. В 1538—1539 гг. он ездил к турецкому султану в составе посольства, которое возглавлял его отец Федор Адашев. Известно, что Адашев хорошо помнил мельчайшие детали своей поездки в Турцию и вносил их в 50-х гг. в летопись в качестве дополнений к летописному рассказу. В Константинополе Алексей Адашев прожил не менее года. После возвращения из Турции он был представлен царю и рассказывал ему о своих странствиях.

Обратим внимание на произведение Пересветова, названное издателем «Концовка» и помещенное в издании между «Сказанием о царе Константине» и «Большой челобитной». В «Концовке» читается явное окончание «Сказания о Магмете-салтане»: «Рече Магмет- салтан своим пашам и сеитам: „Не приказал бог вельможам, ни воинником давати власти судити праведнаго суда и казны царевы збирати. Приказал бог от мудрости великия человека выбрати мудраго и ему при- казати царева казна збирати и праведен суд судити, кто бы неповинно не осудил рода человеческого и крови бы и слез не проливал, на мзду бы не утекся и тем бы бога не разгневил"».

«Этот „мудрый великий человек", — справедливо заключает исследователь сочинений Пересветова Я.С.Лурье, — неизбежно напоминает читателю А. Ф. Адашева».

Действительно, неизбежно напоминает. Если в момент величайшего потрясения, пережитого правящими верхами из-за народного восстания 1547 г., Адашев подал как нельзя более соответствующий требованиям времени проект преобразований в форме «Сказания о Магмете», его восхождение «на первый чин» получает убедительное объяснение. Уподобление грозному Магмету-салтану, победителю Византии, самовластному государю, который ввел в своем царстве «великую правду», должно было понравиться и молодому, ищущему опору царю Ивану, и всем, кто хотел установления в стране твердого порядка.

Гипотеза о принадлежности «Сказания» перу Алексея Адашева, т. е. о том, что проект реформ принадлежал тому, кто их проводил в жизнь, представляется более реалистичной, чем прежнее предположение о писателе-прорицателе Пересветове, предначертания которого воплощал глава правительства Адашев.

Господствовавшее до сих пор в литературе убеждение, будто «Сказание о Магмете-салтане» и «Большая челобитная» — произведения одного автора, притом поданные царю почти одновременно, игнорировало вопрос о многочисленных различиях этих произведений между собой. Между тем различия весьма значительны и характерны.

«Сказание о Магмете-салтане» по всему своему стилю и духу — осторожное, можно сказать первичное, предложение реформ. Все в Русском государстве хорошо: греки «ныне» хвалятся «государевым царством русского царя», в русском царстве живет «великая бо- жия милость». Пожелание о введении нового порядка управления выражено в условном наклонении — эх, если бы к той истинной вере христианской «да правда турская» — «ино бы с ними аггели беседовали». В «Сказании о Магмете-салтане» все устремлено в будущее, здесь еще нет следов практического осуществления предложенных порядков.

«Большая челобитная», написанная от имени Ивана Пересветова, выдержана в совершенно ином ключе. Сам факт, что возникла потребность написать на основе «Сказания о Магмете-салтане» другое, новое произведение, говорит о многом. Смысл предпринятой переделки состоял в том, чтобы перевести иносказание в прямую речь о насущных социльно-политических задачах русской монархии.

Условно-сослагательное наклонение «есть ли бы» сменилось в «Большой челобитной» уверенными, безапелляционными утверждениями, что русский царь Иван Васильевич осуществит все то хорошее и нужное, что ему предрекают: «Ино так пишут о тебе, благоверном царе: ты — государь грозный и мудрый, на покаяние преведешь грешных, и правду во царстве своем введешь, и богу сердечную радость воздашь». Или: «Знаменуется в мудрых книгах... о благоверном царе русском и великом князе Иване Васильевиче... что будет у него в его царстве таковая великая мудрость и правда... от его мудрости от бога прироженныя»; «...мудрые философы... молвили ...что быти тебе царю великому, покорит бог недруги твои тебе, царю... что обладати тебе, государю, многие царства». Одна за другим следуют в «Большой челобитной» уверенные заявления: «А мочно ему таковому силному царю, то все учинити».

Другой автор, другая рука и другое время. Последнее означает не столько длительное временное расстояние, сколько различие в социальной и политической обстановке до и после происшедших перемен.

Поскольку о взятии Казани говорится как о деле еще только предстоящем, крайней датой написания «Большой челобитной», как полагают многие исследователи, является канун последнего большого похода на Казань — весна 1552 г. Но эту дату можно и уточнить. В «Большой челобитной» опущены те предложения судебных реформ, которые были уже реализованы в Судебнике 1550 г. Вопрос о «воинниках» претерпел разительные изменения по сравнению со «Сказанием».

Автор «Большой челобитной» не разделяет демократизма в отношении всей служилой массы, проявленного автором «Сказания». Он охотно повторяет призывы к служилым людям «люто против недруга смертною игрою» играть. Он за то, чтобы наиболее отличившимся в бою воинникам «имена возвышати» и щедро их вознаграждать. Однако он далек от признания равных возможностей за каждым, «кто ни буди», от признания личных достоинств главным основанием для выдвижения служилого человека на высокие государственные посты. Он не пожелал повторить в этой связи тезис—«а ведома нет, какова они отца дети», не захотел повторить и содержащуюся в «Сказании» похвалу Магмету-салтану за то, что тот «на величество подъимает и имя... велико дает», и тому, кто «хотя и меншаго колена, но против недруга крепко стоит». Опустил он и примеры о возвышении турецким султаном бывших «полоняников» на высшие военные посты. Он допускает, что «к любви царской» можно доходить «по мудрости». Но этот путь к царской «любви» назван последним. В первую очередь до нее «доходят» все- таки «по роду» и «по вотчине». Вспомним, что и сам челобитчик, от имени которого написана «Большая челобитная»,— Иван Пересветов назван представителем весьма почтенного рода. Линия уважения к «роду» и к «вотчине» прочерчена здесь четко и без единого от нее отклонения.

Откорректировав таким образом демократические увлечения автора «Сказания», автор «Большой челобитной» вместе с тем усиливает мотивы задабривания служилой массы, демагогического заискивания перед ней. Здесь пет никакого противоречия, поскольку и восхваление храбрости воинников, и слова о царской щедрости к .ним не выходят за пределы отеческого обращения высшего к низшим. Именно в такой нарочито опрощенной разговорной тональности обращается автор «Большой челобитной» к воинникам. Это наводит на мысль, что «Большая челобитная» родилась в то время, когда обращение к ним с такого рода призывами и обещаниями приобрело особую остроту. Известно, что накануне и во время похода на Казань весной 1552 г. царь вынужден был не раз обращаться к служилым людям с призывами, увещеваниями и обещаниями, поскольку те выражали явное недовольство своим положением, а порой и нежелание идти в поход.

1 или 2 июля в царской ставке в Коломне царю били челом служилые люди, которые объявили «нужи свои и недостатки». «Государю же о сем не мала скорбь, но велия бысть, еже так неудобно вещают!».

Царь обратился к служилым людям с речью. Летописец передает их ответ: «Готови с государем, a он, государь, наш промысленник...». В августе цод Свияж- ском царь снова обратился к войскам с «многими жа- ловалными словесы». Летописи не сохранили текстов самих этих обращений. Но вполне возможно, что в строках «Большой челобитной» о том, как царю «годится» «держати» своего воинника, звучат слова царя Ивана, который с теми же или с подобными словами, по выражению летописи, «умилно» обращался к своим слушателям, отправляющимся в поход на Казань, обещая «и сердца им веселити, и жалования им из казны своея государевы прибавливати; и иным воинникам сердца возвращати, и к себе их близко припущати, и во всем им верити, и жалоба их послушати, во всем их любити, аки отцу детей своих, и быти до них щедру».

Здесь, в «Большой челобитной», едва ли не впервые было сформулировано понятие «царь-отец».

Царь обещал тем, кто пойдет с ним на Казань «жаловати и под Казанью перекормити», т. е. наделить поместьями на вновь завоеванной земле. В этом контексте как бы живой речью, обращенной к войску, собранному для похода, звучат слова «Большой челобитной»: «Да слышал есми про ту землицу, про Казанское царство, у многих воинников, которыя в том царстве в Казанском бывали, что про нее говорят, применяют ея подрайской земли угодием великим. Да тому велми дивуемся, что таковая землица не велика, велми угодна, у такова великаго у силнаго царя под пазухой, а в не дружбе...; хотя бы таковая землица и в дружбе была, ино бы ея не мочно терпети за такое угодие».

В «Сказании о Магмете-салтане» читаем жестокую угрозу турского царя воинникам: «А кои не хощет честно умерети на игре смертной с недругом моим за мое государство... ин здесь умрет же от моей государевой опалы, да нечестно ему будет и детем его, кои воинник с отпяткою биется». Через несколько страниц автор «Сказания» счел нужным повторить угрозу еще раз: «Царь говорит и жалованием своим жалует и грозою всею: „Кто не хочет умерети доброю смертию. играючи с недругом смертною игрою, ино он умрет от моей же опалы царския смертною казнию, да нечестно ему будет и детем его"». Из «Большой челобитной» этот мотив исключен. Ее автору момент для угроз и запугивания показался неподходящим. Исключил он и предупреждение против «татбы, и разбою, и игры, и костарства, и пианства» в полках. В «Сказании» восхваляется режим в войске, когда вместе с «лихими» людьми, для которых «обыск царев живет накрепко», казнят смертною казнью и начальников, их покрывших. Даже об этом автор «Большой челобитной» предпочел не говорить применительно именно к служилым людям. Все это также наводит на мысль, что «Большая челобитная» предельно близка по времени ее написания к событиям, предшествующим походу на Казань.

Обратим внимание на изображение в «Большой челобитной» самого государя Ивана Васильевича. Если в «Сказании» в центре повествования было другое лицо — Магмет-салтан, а русский царь лишь упоминался в конце, то здесь царь Иван Васильевич — главный герой. «Большая челобитная» открывает список произведений, посвященных апологии самодержавия царя Ивана IV. Вслед за ней будут написаны соответствующие страницы «Летописца начала царства», приписки к «Царственной книге», «Послания Курбскому», «Казанская история» и «Степенная книга». «Большая челобитная» открыла поток восхвалений и самовосхвалений, дала ему направление, предопределила ряд положений, которые найдут затем свое развитие в огромной работе по идеологическому обоснованию «российского самодержавства», проделанной в эпоху Грозного.

В «Большой челобитной» использовано не только «Сказание о Магмете-салтане», большая часть текста которого включена в это произведение. Использована и челобитная дворянина — делателя щитов, которая находилась, скорее всего, в Челобитенном приказе.

Видны также в «Большой челобитной» следы сочинений Сильвестра. Автор ее хорошо усвоил тезис «Послания царю Ивану Васильевичу» о том, что прежние советники — «брюхатые» и «богатые» вельможи толкали его в «безстудие» и в «свинское житие». В тексте «Большой челобитной» царя Константина (читай: Ивана Васильевича) «учинили в безпутном житии» именно вельможи. Сам царь в своем «безпутстве», разумеется, не был виноват.

Охотно и почти дословно повторяет автор «Большой челобитной» и предсказание Сильвестра, что ему «поклонятца... все цари земстие», если царь «очистится» от влияния своих дурных советников. «Только его (царя. — Д. А.) бог соблюдет от того уловления велмож его, ино таковаго под всею подсолнечного не будет мудрого воина... и... ему господь бог многия царства покорит».

Автор «Большой челобитной» не пожелал повторить похвалу обычаю Магмета-салтана, который «в поту чела своего уживал (ужинал.—Д. А.), и ничего же из казны своея царския во уста своя не положил: что сам зделает, да пошлет продати, да на то себе велит ясти купити». Призыв питаться плодами своего труда он переадресовал царским подданным. Магмет-салтан говорит им: «Держитеся заповеди божия, уживайте лица своего поту».

«Большая челобитная» повторяет тезис о необходимости и полезности царской грозы. Однако, если автор «Сказания о Магмете-салтане» и автор «Послания царю Ивану Васильевичу» видели в ней инструмент для обуздания бояр (аристократии) в интересах дворян и всех, «кто ни буди», автор «Челобитной» понимает царскую «грозу» как инструмент для обуздания всех, «кто ни буди».

Различна ориентация авторов «Сказания о Магмете- салтане» и «Большой челобитной» в вопросе о том, где, в чьем опыте искать государственную мудрость. Первый видит пример для подражания на Востоке, в системе правления турецкого образца. «Латинския веры дохтуры фигурируют у него в конце «Сказания» в качестве статистов. Но и они видят идеальное решение проблем русского государства в том, чтобы к христианской вере прибавить «правду турскую».

Автор «Большой челобитной» смотрит на Запад. Из западных стран привез мудрые «книжки» латинских философов и «дохтуров» его герой — Иванец Пе- ресветов. «Мудрые речи» вместо Магмета-салтана произносит западнославянский господарь — воевода Петр.

Даже оставшиеся в «Большой челобитной» упоминания о «правде», введенной в своей стране Магметом- салтаном, вложены в уста воеводы Петра. Как бы ни был мудр Магмет-салтан, автор «Большой челобитной» не мог допустить, чтобы он выглядел по своим достоинствам чуть ли не выше русского царя. Поэтому он решительно сбрасывает Магмета-салтана «надол» с той «горы», на которую Магмет возведен в «Сказании». Все это свидетельствует о том, что «Сказание о Магмете-салтане» и «Большая челобитная» написаны разными авторами, расходившимися во взглядах на ряд явлений и проблем. Представление, будто произведения так называемого пересветовского цикла, оказавшиеся рядом в сборниках XVII в., изначально предназначались неким одним автором для того, чтобы стоять рядом и дополнять друг друга, является ошибочным.

Автор «Большой челобитной» не раз подчеркивает, что «Магмет-салтан турской царь» «от нискаго колена», «разбойнический род». Заметим, что раздача подобных дискредитирующих ярлыков чужеземным государям весьма характерна для Ивана Грозного. Стиль и характер «Большой челобитной» давно уже наводили исследователей на мысль, не скрывается ли под именем Пересветова сам Иван Грозный. Как видим, эта мысль не лишена оснований.

Итак, в двух основных произведениях пересветовского цикла изложены две различные точки зрения на реформы, проведенные правительством Адашева—Сильвестра— Ивана IV и их единомышленниками. В «Сказании о Магмете-салтане» мы видим как бы проект реформ, весь размах намерений одного из реформаторов. В «Большой челобитной» отразилась та позиция, с которой первоначальный проект был откорректирован. При этом если позиция автора «Сказания» предельно близка к взглядам представителей дворянства и верхушки посада—Адашева и Сильвестра, то позиция автора «Большой челобитной» близка к воззрениям Ивана IV. Мы получаем возможность разглядеть своеобразную полемику ближайших политических союзников того времени. С течением времени их разногласия резко обострятся и пути разойдутся. Перспективу дальнейшего исторического развития обретет та линия, на которой они сходились: линия укрепления царского единовластия.

С помощью замечательных произведений русской политической публицистики середины 16 века мы получаем возможность увидеть самый исток формирующейся идеологии самодержавия, что необычайно важно для лучшего понимания его дальнейшего развития.