|
Ведовство, колдовство, магия, а
проще — традиционная народная психотерапия, оказались в очень занятном
положении. Когда-то их начисто отрицали. Теперь не то, чтобы признали — так
далеко дело ещё не зашло! — но, скажем, легализовали. И каждый ждёт от
народной медицины своего.
Поборник современной науки надеется обнаружить в
традиционной народной психотерапии новые технологии управления психикой человека
и, в частности, новые технологии лечения. Напрасно вы будете говорить ему,
что слово «технология» здесь не подходит! Он твёрд, как скала: любое знание,
пусть самое глубинное, фундаментальное, непонятное, заумное, сумасшедшее,
рано или Поздно выходит в практику и порождает технологии. Поборник
сокровенного, интуитивного знания рад легализации, но его страшит дальнейшая
судьба «волшебства». Оно попадёт на конвейер, перерабатывающий информацию, и
от него ничегошеньки не останется. Так, цыплёнок-табака тоже зовется
цыплёнком. Но, когда мы берем в руки вожделенное блюдо, видно ли по нему, где
бегал цыплёнок, какую букашку склевал и что при этом думал?
Мои читатели, выразившие свою позицию, оба и правы и не
правы. Жесткий рационалист, рвущийся до технологии, прав потому, что в
окружающем нас человеческом мире почти всё делается так, как он говорит:
берут явление, находят закон; зная закон, находят способы его практического
использования, разрабатывают для каждого конкретного случая эффективную
технологию. Но он же и совершенно неправ. «Зоревая» медицина пришла к нам из
глубины веков, а может быть, и тысячелетий. Мало ли что сейчас делает наша
наука! Всё это древнему знанию не указ!
Интуитивист, шарахающийся от современного информационного
конвейера, тоже прав: как легко растерять алмазы интуитивного познания в
тысячах тонн пустой породы, которые мы перелопачиваем ежедневно в живом
общении и в средствах массовой информации! Но он совершенно неправ, когда
начинает мистифицировать опыт интуитивного познания или, как говорят в
народе, напускает туману. Интуитивные догадки, гениальные озарения — всё это
великолепно и достойно восхищения. Зачем умалять заслуги человека, намекая,
что дело не в нём, что есть «нечто», могущественное и капризное, которому
надо угодить. Ещё дальше идут те сторонники интуитивного познания, которые
многие тайны бытия объявляют непознаваемыми для простого смертного. Мол, эти
тайны подвластны только считанным единицам: великим мистикам и святым. Для
наших дней такой подход по меньшей мере неконструктивен. Чтобы найти выход из
грозящего глобального экологического кризиса, человечество должно собрать и
использовать всё, что даёт привычное нам рациональное познание и менее
привычное познание интуитивное. Не противопоставлять, а объединить эти два пути
познания — вот задача нашего времени.
Эка, скажете вы, куда хватил! Если эти два вида познания
противоположны — а в жизни это так! — то ничто не перекроет разделяющую их
пропасть! И нечего заниматься пустым прожектёрством! Изобретать нежизненные
штучки — не уважать себя или смешить честных людей!
Но, позвольте, кто изобретает? В данном случае великий
изобретатель — Жизнь. И она не только изобрела интересующую нас с вами
«штучку». Она практически опробовала её и с успехом применяла на протяжении
многих тысячелетий. Хотите убедиться? Приглашаю вас в машину времени.
Мы будем вести разведку в прошлом, перемещаясь, если можно
так выразиться, в интеллектуальном пространстве.
Обычно, изучая историю человека, ищут то, чем он работал:
каменный скребок, железный топор или шагающий экскаватор.
Историки-материалисты утверждают: эпохи различаются не тем, что производят, а
тем, как производят. Правда, они почему-то часто забывают, что в производстве
работает не только каменный топор или шагающий экскаватор, но и голова
человека. Эволюционные типы знания, то есть способы познавать и изменять
природу, тоже в каком-то смысле средства труда, хотя мысль в кулак не
зажмёшь.
Мы сидим в машине времени. Она оснащена детекторами
интеллектуальной деятельности. Пролетая сквозь века, мы можем видеть, какие
эволюционные типы знания пронизывают быт людей, живущих в это время. Если нас
что-то заинтересует, мы можем задержаться в каком-то времени и изучить
интеллект человека более детально.
Итак, «поехали!» — как сказал в своё время Юрий Гагарин,
отправляясь в космос. Сначала мы пролетаем над монбланами фактов и эверестами
теорий, воздвигнутыми современным рациональным познанием. Вот вершины
становятся ниже, затем идут предгорья и отдельные горы на бескрайней равнине.
Стоп! По-видимому, здесь начало великой интеллектуальной революции, на волне
которой живем мы с вами. Интересно, как всё произошло?
Смотрим за горизонты более глубокого прошлого. Сплошное
опытное знание. Но вот ради научения, подготовки молодого поколения к труду
начинают систематизировать опыт. Появляются классификации, в которых
рождается и начинает работать нечто новое: весьма отвлечённые понятия —
категории. Правда, жизнь у этих категорий, скажем прямо, обозная: кто-то
впереди сражается с природой, нарабатывает опыт, а мы этот опыт берём и
«тасуем», «тасуем». А вот и подлинный исток: отвлечённое понятие участвует в
эксперименте. Опыт работы с явлениями природы оказывается проверкой некоторой
отвлечённой модели явления, созданной разумом. Именно из этого неприметного
родничка родились два гигантских потока — дедуктивное знание, непревзойдённым
образцом которого была и будет геометрия Эвклида, и знание
гипотетико-дедуктивное. Отсюда, со временем, и возникают все монбланы и
эвересты рационального познания.
А не было ли чего-нибудь интересного в более отдалённом
прошлом? Слетаем! Начинается отсчёт времени. Пять тысяч лет, десять,
пятьдесят, сто, двести, четыреста тысяч лет. Ничего примечательного. Гм!
Может быть, так оно и есть, но всё равно странно как-то. Ба! Надо переключить
приборы! Мы ведём наблюдение в режиме рационального знания, коллективного по
самой своей природе. Попробуем включить детекторы личностного интуитивного
знания.
Да, далеко мы заехали! Вокруг на многие-многие тысячелетия
унылый пейзаж. Человек уже подметил некоторые способы воздействия на
вещество и силы природы. Хотя он не знает, что и почему. Да он и не хочет
этого знать. Главное: воспроизведи найденный предками приём, и ты будешь сыт.
Личность в интеллектуальном смысле пассивна. Она кормится от накопленного
опыта. Новые знания появляются, но почти случайно. Тысячи лет уходят на
совершенствование способов отделки каменного топора.
Но, подождите, что это впереди? Целый оазис яркого
интеллекта! Подлетаем, пытаемся разобраться. Так, так... Сначала возникло
мифологическое сознание. Люди стали думать, мы — это те, что умеют делать и
делают то-то и то-то. Думая о себе, о закономерностях своего образа жизни,
они подметили основные принципы, знание которых гарантирует успех. Ура! Вот
он — исток мощного взлёта интеллекта: новый подход к обучению. Ребёнку
разъясняют принципы, на которых строится жизнь, а он должен усвоить их,
выверить на личностном опыте. Замечательный сплав: с одной стороны, мудрость
предков, компактное, легко запоминаемоё рациональное знание. С другой стороны
— все познавательные способности индивида, пущенные в дело!
Да, как это ни поразительно, мы видим собственными
глазами, в глубине тысячелетий произошла великая интеллектуальная революция.
Она создавала оазисы культуры на разных континентах, очаги стремительной
человеческой мысли. Но как это могло произойти? Ведь из ничего ничто и не
возникает! Ответ может быть один: очевидно, и в самом начале цивилизованной
жизни человек имел от природы всё необходимое для бурного развития
личностного знания.
Он хотел выжить и расширить сферу своего влияния. Если
единственный путь к этому шел через развитие интеллекта, трудно придумать
более мощный стимул. Вы скажете: стимула мало. Развитие познания невозможно
без соответствующего логического аппарата. Конечно! Но логика была. Логика
выживания. И в основу личностного знания, в основу его прогресса лёг
полученный от природы механизм приспособительного поведения.
Опираясь на современные научные представления,
разработанные школой П.К.Анохина, можно представить приспособительное
поведение в виде четырёх блоков, проигрываемых в определённой
последовательности. В каждом блоке можно выделить три элемента: собственно
познавательный, оценочный и исполнительный.
Поясню на примере. Вы сидите в деревянной беседке.
Пригрело. Снег на крыше начал таять, и вода закапала. Прямо на вас.
Блок первый: непосредственно воспринимаем капель,
оцениваем, стоит ли на неё реагировать. Если реагировать стоит, принимаем
решение и включаем второй блок.
Блок второй: изучаем варианты действия на этот случай,
припасённые в памяти; оцениваем их в более широком жизненном контексте и
делаем выбор.
Блок третий: осознаём, что нужно для исполнения принятых
решений; оцениваем возрастающую степень готовности к намеченному действию;
выполняем действие.
Блок четвёртый: готовясь к выполнению действия, мы
моделируем желаемое будущее. Для этого намечаем программу осознанных
действий, включаем механизм автоматического реагирования на основе
опережающего представления о ситуации, и намечаем ожидаемый результат. Несовпадение
фактического результата с ожидаемым заставляет нас критически оценить все
сделанные ранее шаги и найти ошибку.
Как это могло происходить в древности? Опыт соплеменников
говорил: то-то и то-то в принципе возможно, потому что это делали другие.
Остальное зависело от умения личности построить программу опережающего
отражения и показать качества, необходимые для исполнения программы. Ставка —
жизнь. В этих условиях в сознании каждого индивида картина мира формировалась
не так, как у нас. Сейчас мы знаем: есть громадный мир, а в нём — маленькие
мы. Для того дальнего нашего предка мир был сферой его целеустремленного
действия, переполненного жаждой жить. Мир — это моё действие. В этом суть. И,
обучаясь, ребёнок, подросток и юноша постигали мир, то есть своё действие в
этом мире, а одновременно и самих себя. Отсюда — немыслимый по нашим временам
сплав личного и объективного.
Развернув машину времени в сторону нашей технической
цивилизации, мы видим, что реже и реже попадаются на пути оазисы первой в
истории интеллектуальной революции. С точки зрения личностного знания и
реализации личности, вся последующая история вообще — это медленная
деградация. Накопление детальных рациональных знаний и общественное
разделение труда дали человеку некоторый комфорт, но с появлением комфорта
выживание уже не воспринималось как проблема номер один. Общественное
разделение труда тем эффективнее, чем выше специализация индивида. Отсюда —
добровольный отказ от всестороннего развития.
Подлетая к нашему времени, мы с грустью видим, что в
основных культурах, доживших до наших дней, заметны лишь отблески той первой
интеллектуальной революции. Словно голубые огоньки, танцующие над горячими
углями прогорающего костра. Эти отблески, эти блуждающие огоньки можно
встретить там, куда ещё не пришло технизированное массовое производство: в
культовых обрядах и в искусстве сохранять И укреплять здоровье.
Отблеск давно минувших времён можно усмотреть, к примеру,
во всех системах восточных единоборств. Конечно, сходство довольно отдалённое
— особенно, если рассмотреть эти системы, как они практикуются у нас, а не на
родной культурной почве. Но есть, есть некоторые интереснейшие методические
подходы и понятия! К примеру, понятие формы. Нам говорят: «Простейший
комплекс упражнений включает двадцать четыре формы». Мы, воспитанные на
европейской физкультуре, понимаем, что это последовательность из 24
элементарных упражнений. Допускаем, что могут быть определённые требования к
выполнению отдельных упражнений и комплекса в целом. Но, когда нам говорят о
«философии» той или иной системы единоборства, улыбаемся иронически и совсем
становимся в тупик, когда нам разъясняют, что работа с внешним мышечным
движением — только начало. Главное — внутренняя работа.
А, между прочим, ирония и скепсис здесь явно неуместны. В
самом деле, — ну, откопали мы какой-то непонятный кусочек культуры из седого
прошлого. Но ведь по кусочку греческой амфоры археологи мысленно
реконструируют всю вазу! Разве нельзя попробовать реконструировать педагогику
того архидалёкого прошлого, если мы натыкаемся на её образцы, чудом
сохранившиеся в ныне здравствующих культурах?
Давайте попробуем — тем более, что разгадку зоревой
медитации надо искать в том же направлении.
Первые принципы такой педагогики мы уже отметили:
человека ставят в условия, в которых он, преодолевая
трудности, должен выжить;
опыт старших поколений доносится до него в простой форме.
Всё, что говорится, говорится для дела.
Таков был закон жизни во времена начала цивилизации. И
осколки прошлого, как семена, заброшенные ветром, прорастают и дают плоды
только там, где действует этот закон. Я часто думаю о жизненном пути Марии
Степановны Зубаревой. Когда она училась народной медицине, в России полыхала
гражданская война. Жизнь человеческая мало что стоила. На что было надеяться
ей, девчушке-сироте? То, что врач В.М. Соловьёв взялся учить её полезному
делу, должно было казаться ей подлинным чудом. Спасительным чудом. И она,
конечно, не задавалась вопросом, что это за медицина. Она восприняла её как
дело. Дело нужное. Обещающее хоть какое-то место в жизни. К тому же
интересное. У народной целительницы, по-видимому, с юных лет обнаружился
талант к врачеванию. В этом она нашла себя.
Увы! Тот же закон жизни объясняет и мою неудачу. Так, на
одной ветке яблони можно встретить и сильный, и хилый плоды. Народная
медицина не была и не стала делом моей жизни. Могла ли сработать педагогика
седых времён, если я не собирался овладеть врачеванием именно как делом?
Вы можете спросить: разве жгучий интерес к новому,
необычному не заменит жёсткую установку на выживание? Разве он недостаточно
стимулирует овладение новым для нас делом? Хороший вопрос! Он не только о
попытках проникнуть в тайну народной телепатической медицины. Где бы мы ни
столкнулись о элементами древней культуры: в Индии, Китае, Японии, у
африканских племен, у американских индейцев и аборигенов Австралии, неизменно
возникает этот вопрос: обязательно ли прожить жизнь в условиях этой культуры,
чтобы её по-настоящему понять? Или достаточно страсти к познанию нового и тех
возможностей, которые даёт исследователю разум?
В древней культуре всё строится вокруг эффективного
действия, потому что и сама культура — это мощное средство для выживания
человека в природе. Современная культура, построенная на рациональном
познании, строит картину мира объективно, то есть по возможности без участия
человека, а затем пытается приспособить человека к такому «обесчеловеченному»
миру. У этих двух культур разные цели, разные познавательные средства и
разные результаты. Объединить их невозможно. Слишком они разные. Но, может
быть, удастся их сблизить?
Педагогика седого прошлого немыслима без величественной
фигуры Учителя. Это был не учитель наших дней, которому вменяют в обязанность
давать детям знания и прививать определённые нормы поведения. Не был то и
Гуру — явление более позднего времени, когда естественная, как сама жизнь,
работа Учителя была окружена мистикой. Учителем был человек, прошедший путь
ранее тебя, знающий его и потому умеющий ободрить, подсказать и предостеречь.
Знание во времена первой в истории интеллектуальной
революции человечества распадалось на две неравные части. Меньшую часть
составляли общие принципы, которые можно было выразить средствами тогда ещё
бедного языка. Выразить прямо или иносказательно, через образ. Другую,
большую часть, составляло живое, непосредственное знание, неотделимое от
действий по разрешению постоянно возникавших проблемных ситуаций. Учитель из
собственного жизненного опыта и опыта соплеменников знал, какая общая
готовность гарантирует успех, какие «пиковые» характеристики надо проявить в
момент высшей мобилизации сил. Более того, Учитель знал, как, какими путями,
через какие этапы приходит молодой соплеменник к высшему уровню готовности.
Мы, привыкшие даже самоё пустяковое дело окружать
словесной мишурой, наверное, не поймём, как это: воспитывать, если главное не
передаётся словами.
Как это ни удивительно, но Учитель непосредственно
отслеживал психические состояния своего учёника. И не только по внешним
признакам, когда учёник был рядом. Помню один эпизод, чрезвычайно меня
поразивший. Сельская школа, в которой я работал учителем немецкого языка,
располагалась в деревянном двухэтажном доме старой постройки. На второй этаж
вела узкая крутая лестница. В конце лестницы — дверь с очень низкой
притолокой. Торопясь на урок, я стукнулся об эту притолоку лбом. Крепко
стукнулся. Но сразу же забыл об этом. Часа через полтора, когда я пришел
домой на обед, Мария Степановна как бы невзначай спросила: «Около двенадцати
часов вы обо что ударились?» Когда я стал расспрашивать, как она узнала (в
узком лестничном проходе меня никто не видел, а синяка или шишки не было) она
только улыбнулась. Думаю, что она отслеживала моё состояние не только в тот
день, когда я лбом попробовал прочность косяка.
Мой читатель, жаждущий поскорее узнать новые «технологические»
приёмы, должен учесть, что в древней педагогике приёмы эти срабатывали только
тогда, когда человек проходил суровое испытание жизнью. Что же касается моего
друга-читателя, ревностно оберегающего «таинство» древнего знания, то его,
по-видимому, не слишком шокирует, если мы определим суть обучения в древней
школе жизни.
Первым предметом здесь было действие. Точнее, все
действия, без которых существование племени было бы поставлено под угрозу.
Вторым учебным предметом были все психические состояния — обычные и
экстремальные, с которыми сталкивался человек того времени в своей
деятельной, но полной превратностей жизни. Третьим учебным предметом была
работа по совершенствованию психических функций: ощущения, восприятия,
внимания, памяти и других. Жизнь, насыщенная непредсказуемыми поворотами,
заставляла снимать ограничения психических способностей, которые невольно
появляются, когда она входит в привычную колею. По-видимому, идеалом был
двойной-тройной запас прочности. Пятым и самым главным учебным предметом было
умение быстро сориентироваться, выбрать и молниеносно выполнить наилучший
вариант действия. По-видимому, на первых порах учила сама жизнь, создавая
непридуманные ситуации. Но позднее должны были возникать комплексы
упражнений, в которых практическая целесообразность отступала на второй план.
Главным становилось освоение психических состояний, шлифовка психических
функций, отработка реакции. То есть внутренняя работа.
Чтобы понять древнюю культуру, лучше всего взглянуть на
неё глазами Учителя. Конечно, мы никогда не сможем этого сделать, не будучи
Учителями сами. Однако, поняв его точку зрения, можно выработать такое
представление о процессе обучения, которое будет понятно и нам.
Давайте представим: мы можем всесторонне изучать то, что
делалось в древние времена в «школе жизни». С чего мы начнём? Наверное, с
внешне выраженных движений. Внесём в протокол наблюдений отдельные элементы
движений, темп, ритм и т.д. Всё, что сможем заметить. Потом запишем в
протокол, как осознавал ученик решение поставленной задачи. Возьмем на
заметку всё: от доминирующих ярких представлений до самых смутных ощущений.
И, наконец, обвешаем ученика всевозможными датчиками и получим богатую
информацию о том, как изменялось его психофизиологическое состояние в ходе
упражнений.
Что мы имеем? Три среза одних и тех же событий. Три пласта
информации. Словно три сказки, рассказывающие об одном и том же, но на разных
языках. Настолько разных, что буквальный перевод с одного языка на другой
затруднителен. Как из трёх сказок сделать одну? Идти от контрастных различий.
Как бы ни различались языки, «белое» в них будет отличаться от «чёрного».
Наличие будет противостоять отсутствию чего-то.
Можно не сомневаться: если в самом процессе изучения
происходят какие-то глубокие изменения, то, каким бы языком наблюдения мы ни
пользовались, скачок в описываемых характеристиках обязательно будет отмечен.
Значит, если теперь мы отметим контрастные изменения на всём протяжении
комплекса обучающих упражнений, мы получим принципиальную схему процесса
научения. Весь процесс мы сможем разбить на качественно неоднородные фазы.
Одна фаза будет обязательно отличаться от другой. Чем? Возможны варианты:
изменятся элементы движения, психические состояния и т.д. Эти качественно
неоднородные отрезки процесса научения мы и будем считать «формами» в
комплексе обучающих упражнений.
Обычно в современной науке понятие принадлежит к одной
предметной области, и если мы захотим конкретности, мы перероем все запасники
фактов, не выходя за пределы данной науки. Введённое нами понятие формы
ставит нас как бы на развилку трёх дорог. По каждой из них можно шагать и шагать,
набирая любопытные факты. Три дороги нигде больше не пересекутся.
Понятие формы помогает внести порядок в личный опыт,
представляющийся бесконечно многообразным. Если различия затрагивают
движение, то мы будем говорить о внешних двигательных формах. Если различны в
первую очередь состояния психики, мы будем выделять психофизиологические
формы. В третьем случае придётся разграничивать формы, за которыми стоят фазы
приспособительного поведения. Изменения в психических функциях тоже
существенны. Так, непроизвольное внимание — наша первая ориентировочная
реакция на новую обстановку — может уступить своё место целенаправленному
произвольному вниманию, а то и сосредоточению. Однако разные варианты одной и
той же психической функции служат лишь дополнительной характеристикой форм,
выделенных по другому признаку.
Итак, заканчивается длинное отступление, вызванное
репликами моих читателей. Мы пришли к тому, чтобы видеть педагогику седых
незапамятных времен в том искусстве саморегуляции, которому я учился у народной
целительности М.С. Зубаревой. Перейдём к главному: опишем, какие формы
обучающих упражнений входят в это искусство; покажем, какие практические
задачи можно решать с помощью зоревой медитации...
Кстати, нет ли у вас привычки смотреть немного свысока на
всех, кто жил до нас? Мол, они не виноваты в том, что жили не в XXI веке. Но
факт остаётся фактом: в умении мыслить мы выше наших предшественников. Уверяю
вас: в умении мыслить целостно они были намного выше нас. Образно говоря,
наши далекие предки умели не только выделять в окружающем мире отдельные
цвета. Нет! Они умели представить себе весь мир в этом найденном цвете.
Представляете? Мир жёлтый, как подсолнух, мир васильково-синий...
• • •
Представьте, вы — Учитель. Вы тренируете юношей. Может
быть, показываете приёмы борьбы, сплетая их в непрерывную плавно текущую
череду движений. Может быть, показываете такой же замысловатый танец. Ученики
ошеломлены сложностью задачи. Но вы молча делаете своё дело. Вы — как ветер,
сначала погнавший рябь по воде, а потом раскачавший высокую волну.
Повторенье, повторенье... Вы зорко следите за тем, чтобы ученики усваивали
внешние требования: чтобы каждое отдельное движение и все они, вместе взятые,
подчинялись «регламенту».
Вы знаете:
Только благодаря этому в ученике зарождается второй
человек, человек-автомат. Он дарит уверенность в себе, лёгкость движений
(правда, в рамках жёсткой программы). Но мы с радостью видим и другое:
высвободился громадный резерв внимания. Можно усложнять условия выполнения
движений: сделай то же самое, но с закрытыми глазами! Сделай то же, но в
обратном порядке! и т.д., и т.п. И происходит чудо: человек-автомат, сначала
не отступавший ни на шаг от, казалось бы, запрограммированной тропы,
становится гибким, способным на предвидение. Человек-автомат в каждом ученике
постепенно становится сноровистей и, в конечном счёте, умнее своего хозяина,
кичащегося сознанием. Сконцентрировавшись только на движении, выстроить в
человеке целостного двойника, сначала ограниченного, а затем превосходящего
хозяина во всех отношениях — вот Мудрость многих систем единоборства. В этом
же и мудрость ритуального танца. Разве не открывается перед нами сложная
лаборатория исследовательской мысли?
Вы можете подумать: да, это сложно, но творчества здесь
мало. Ведь мы просто раскрываем то, что уже было в исходных движениях.
Освобождаем от обёртки шоколадную конфету. А вот придумать новое... Не
торопитесь с выводами.
* * *
Вот вы снова — Учитель. Но теперь сидите и внимательно
наблюдаете за домашними животными, за детьми и за взрослыми. Все они —
умельцы, но уменья их разные. У животных умения без прямохождения. У
взрослого человека прямохождение — основа основ. А ребёнок? Сначала он как
животное... Потом начинает приближаться к взрослому по мере того, как
овладевает искусством равновесия при прямохождении. Овладение этим искусством
продолжается и у взрослых. На основе навыка равновесия человек воздвигает
храм Дела своей жизни. Так, так... А что, если у взрослого человека отнять
эту основу? Если он вдруг почувствует, что под ногами не привычная твердая
земля, а пузырящаяся ветром парусина, и что — не дай бог! — сейчас и эта
парусина кончится? Человек стремительно возвращается в детство и начинает
«перекраивать» программу собственного развития, старается компенсировать
чем-то другим те элементы навыка, которые вдруг оказались ненадёжными. Найти
у целостного двойника, заключенного в каждом взрослом человеке, его
ахиллесову пяту, поставить его в критические условия, заставить хвататься за
всё, что угодно, лишь бы спасти ранее созданное — вот изобретательная
мудрость различных систем, призванных развить в человеке необычное свойство.
Итак, мы видим: если, выделив в человеке существенное
свойство, мы не останавливаемся на этом, а создаём мысленный образ,
«моделируем» целостного человека, воплощающего в себе это свойство, перед
нами открываются широкие возможности. Мы можем выделить в чистом виде то, что
уже в человеке есть, но прикрыто второстепенными наносами. Так сказать,
достать из грубой неказистой обёртки вожделенную шоколадную конфету. Мы можем
также, экспериментируя с этой моделью, с этой односторонней сущностью
человека, развивать в человеке и такие качества, каких у него ранее не было.
Предлагаю вам, дорогой читатель, вместе со мной встать на
неизведанную тропу. Мы попытаемся осмыслить методику зоревой медитации как
искусство открывать «конфетку» в человеке или наделять его новыми
способностями.
Давайте сначала ответим на такой вопрос: может быть,
зоревая медитация не столь и оригинальна? Может быть, и здесь мы работаем с
нашим двигательным двойником? Конечно, в самом начале, когда мы закладывали
основы речевой формулы энергетического подкрепления, так оно и было. Надеюсь,
вы уже оставили этот двигательный этап тренировок позади и теперь знаете это
по себе. Но двигательная доминанта, которая привязана к слову и которая, в
конце концов, вызывается словом — это уже что-то новое. А когда мы научаемся
использовать выразительные возможности интонации, методика явно превращается
в двигательно-речевую.
Однако мы идём дальше. Мы стремимся к слиянию с
обожествлённой Природой. Мы вводим понятие «молитвенного состояния души».
Двигательно-речевая методика теряет механический характер и возносит нас в
сферу духовного опыта. Доминанта усиливается, если мы выполняем упражнения в
паре или в группе: помогает энергоинформационный обмен. Энергетическое
подкрепление за счёт сил природы (в первую очередь за счёт огня) тоже
отрывает методику зоревой медитации от чисто двигательной основы. «Как
сложно!» — воскликнете вы. Я возражу: «Наоборот, так просто!» Ведь, что бы мы
ни делали, наша конечная цель — управлять возбуждением и торможением. Чем
больше эффективных приёмов, тем легче добиться поставленной цели, используя
лишь те приёмы, которые наиболее целесообразны в данный момент.
Но что такое возбуждение и торможение? Не забывайте: от
XXI века нас отделяют многие тысячелетия, а своё знание мы черпаем из
повседневной жизни своего племени. Знаем ли мы глубокое торможение? Конечно.
Вот собака, спящая под кустом, являет нам пример полнейшего физического
расслабления. Если нет ощущения грозящей опасности, то всякий уважающий себя
человек делает то же. А двигательное возбуждение — знаем ли мы его? Ещё бы!
Мы тысячи раз ощущали его в реальном действии. И всякий, кто постоянно
действует, различает степени двигательного возбуждения. Как бы прикладывает к
нему аршин. Этот аршин — моё ощущение того, как я справляюсь с двигательной
нагрузкой. Справляюсь без малейших усилий — комфортная нагрузка. Чуть
потяжелее — справляюсь, если привыкну. Ещё тяжелее — справляюсь долгое время,
используя дополнительные резервы. Предельно тяжелая нагрузка вызывает пиковый
всплеск возбуждения. Резко, скачком мы мобилизуем все свои силы и
справляемся, но такая нагрузка доступна нам лишь в течение короткого времени.
Точно так же всякому, кто живет физически деятельной жизнью, знакомо ощущение
готовности к предстоящим физическим нагрузкам. Возбуждение готовности не
такое сильное, как при работе, но это — тоже работа. Можно «перегореть» в
ожидании, а когда настанет решающий миг, сил уже может не хватить. То, что,
думая, решая проблемы, человек испытывает большие нагрузки, было, очевидно,
известно с глубокой древности. Простым наблюдением люди могли отметить
влияние эмоций. Они видели, что взрыв эмоций может увеличить силу
двигательного усилия, создать состояние сверхготовности к действию. Точно так
же простым наблюдением люди могли установить, что на фоне напряжения любой
силы время от времени проходят волны умеренного торможения, снижающего
скорость бегуна, меткость стрелка и т.д.
Из множества знакомых оттенков возбуждения методика
«зоревой» медитации создаёт по нашему желанию умеренное или сильное
возбуждение. Само по себе возбуждение — явление естественной биологической
природы. То, что мы вызываем его произвольно и длительное время можем выдержать
возбуждение нужной нам силы, делает это формой или фазой процесса медитации.
Подобным же образом на основе знакомых оттенков торможения
мы создаём по собственному желанию умеренное или глубокое торможение. Это —
вторая основная форма или фаза зоревой медитации. Умеренное торможение — это
временное понижение готовности. Глубокое торможение обязательно
сопровождается мышечным расслаблением.
|