Аю-Даг - Медведь Гора в Крыму

Партенит. Фрунзенское. Аю-Даг. Мыс Кучук-Аю — Малый медведь, или Медвежонок

Кто, когда, почему облюбовал под свое обиталище эту звероподобную гору? Кто и когда обживал укромную Партенитскую котловину у ее восточного подножия? При самой широкой, без преувеличения всемирной известности Аю-Дага ответить на эти вопросы, увы, нелегко. Более полутораста лет раздумывают, спорят историки: кто, когда, почему?

Конечно, в один присест не решить загадок Медведь-горы. Но, может быть, наша книга хоть малость рассеет туман разноречий? Это поможет и нам и другим в дальнейшей разработке спорных вопросов. Попробуем сначала разобраться в тех обстоятельствах — природных и исторических, в которых жили здесь люди древнего и средневекового времени. Затем поглядим, какими путями, в каких социальных и политических условиях развивалось исследование оставленных ими памятников истории и культуры, рассмотрим результаты затянувшихся и все же незавершенных исторических и археологических изысканий.

Как известно, Черное море — колоссальной емкости резервуар поглощаемого им летнего тепла… Сущая благодать для людей, животных и растений, поселившихся на его берегах. И оно, как пишет климатолог И.И. Бабков, — регулятор температуры крымского Южнобережья, защищенного к тому же от северных ветров Главной горной грядой. Посреди Южного берега, в месте, теплейшем из теплых, лежит глубокая Партенитская котловина. В этом уютном уголке мягкую, как правило, бесснежную зиму сменяет ранняя весна, за которой следует устойчивое жаркое лето, смягчаемое морскими бризами. А когда кончается лето и спадает жара, надолго устанавливается тихая безоблачная осень.В то же время котловина влагообильна. Хотя максимум дождей приходится на зиму, в иное время года случаются то шквальные ливни, то кратковременные бури, приносящие порой неприятности. Две недремлющие речки — Токата и Партенитка чуть слышно бегут через котловину с севера на юг и обычно ведут себя прекрасно. Но в пору осенних и зимних непогод, сильных ливней или дружного таяния снега в горах эти скромницы-речки способны проявить норов: они буквально выходят из себя, разливаются, могут даже стать опасными. Это — временами. Зато они же обеспечивают неиссякаемое плодородие орошаемой ими земли.

Рожденные высоко в горах Главной гряды, южнобережные речки всегда — и в яростном захлебывающемся беге в дни вешнего вскипания вод, и в мирном прозрачном течении светлой летней порой, — за годом год, от десятилетия к десятилетию и из века в век уносят все, что ни захватят мимоходом. Они несут растворенную глину, размытый песок (детрит), камни, окатываемые ими в круглые голыши, а также «культурные остатки»: угли и кости, черепки глиняной и осколки стеклянной посуды, обломки орудий груда и мало ли что еще. Многое, впрочем, бросают они, как и прихватывают, по пути, не донеся до моря. А кое-что выносят и на морской берег, к сожалению, откладывая несомое отнюдь не в хронологическом порядке.

Случайные обнажения грунта нет-нет да и вскроют посреди котловины что-либо интересное для археолога. Однако, как правило, это вещи разновременные, хотя и на одинаковом уровне залегания: кремневый наконечник стрелы, каменный молоток, темно-серые черепки примитивного лепного сосуда могут оказаться в одном «горизонте» с почти современной железной подковой, обломком средневекового серпа или меча. Хорошо еще, если разновременность эта воочию видна. А что сказать о вещах, найденных врозь и в ограниченных по площади обнажениях, когда нельзя уловить, насколько широко простираются те или иные слои? Было бы непростительной ошибкой пытаться определять в подобных случаях «возраст» хотя бы клочка побережья, а тем более — опрометчиво решать, с чего и в какое время началось освоение его человеком. Вода могла принести и отложить эти вещи откуда-то со стороны и совсем не в ту эпоху, которой они принадлежали.

По природным условиям котловина, как мы видели, — местечко преотличнейшее. Так почему бы людям не поселиться здесь давно, скажем, с тех незапамятных времен, когда они начали заниматься земледелием? Сам по себе такой вопрос допустим. Тем не менее больше данных за то, что котловина — вся целиком — стала обживаться лишь в наши дни, становясь здравницей.

Следы жизни докурортной (т. е. тех времен, когда и само понятие «курорт» еще не существовало) разбросаны по холмистым краям котловины; есть они кое-где и на водоразделе между обеими партенитскими речками, а теснее всего на Медведь-горе. Туда-то зачем понесло человека? В наше время там жить никто не захочет. Зимой на Аю-Даге бывает холодно и снежно. Да и среди жаркого лета часто дымится вершина от окутывающих ее облаков. Однако люди жили там давно и в свое время застроили значительную часть горы, а лес, истребленный людьми, вырос вторично потом, уже на развалинах.

Аю-Даг, с юго-запада отгородивший Партенитскую котловину от Артека, всегда был связан с ней пригодной для колес дорогой, а также несколькими пешеходными тропами. Благодаря этому гора и урочище Партениты у ее ног исторически составляли как бы одно целое. В качестве целого мы их и рассмотрим.

Отлого наклоненная на юг, к морю, котловина с запада, севера и востока окружена цепью высоких холмов, прорезанной в двух местах названными выше речками. Таким образом, холмы делятся на три большие группы: с востока — крутобокий массив Тепелер (в переводе с крымскотатарского — «холмы, вершины»), в междуречье — Алигора (не знаем, что это значит), с запада — от северных обрывов Аю-Дага до речки Токаты — Тоха-Дахыр (переводить не беремся). На плоских холмах последнего разветвляется к Артеку и Фрунзенскому старая дорога, что отходит к морю от шумного магистрального шоссе, проложенного в горах намного выше котловины.

Тепелер уже почти весь застроен многоэтажными домами современного поселка Фрунзенское. Дома эти почти вытеснили с его склонов старинную деревеньку Партенит, которая примостилась в свое время на руинах средневекового поселения. Среди холмов Тепелера выделяется высотой и наготой шагнувший к морю скалистый Кале-Поти. Под его южным обрывом — со стороны моря — хаотически нагромождены как бы стряхнутые им с себя скальные глыбы. Между ними еще кое-где сохранились следы другого, раннесредневекового поселения — фундаменты и кладки стен. На крутом восточном склоне Кале-Поти, срезанном при строительстве лодочной станции, а затем укрепленном подпорной стеной, видны разоренные плитовые могилы — остатки некрополя.

Ниже могильника и поселения, в пене прибоя, чернеет выступающий в море каменный мыс Кучук-Аю — Малый медведь, или Медвежонок, как прозвали его уже в наше время. На нем сохранились следы приморского укрепленьица, некогда принадлежавшего генуэзцам. Основание башни (быть может, маяка) уже не столько видно, сколько угадывается на площадке, куда ведут ступеньки, вытесанные в скале, но почти стертые временем.

С вершины Кале-Поти открывается широкий вид на окружающую местность: на Партениты, на далекую панораму Главной гряды Крымских гор, на огромный Аю-Даг, темный, заросший лесом, а когда-то — по вечерам — светивший горам и морю бесчисленными огнями усыпавших его склоны жилищ — каменных лачуг под теплыми черепичными крышами.

К востоку от Тепелера высовывается в море из буйных зарослей запущенного парка гололобый мыс Плака, о котором мы еще вспомним на страницах этой книги.

Холмистый водораздел в междуречье заканчивается почти посреди котловины высокой, напоминающей усеченный конус горой Кастель-Баир.

Не рискнем переводить и комментировать это название, равно как и другие, звучащие столь же многозначительно. Пусть у нас есть словари — татарский, греческий, итальянский, в которых можно отыскать эти самые или похожие слова, — все равно мы еще не знаем всех закономерностей средневекового словоупотребления. А они требуют, мало сказать специального, подчеркиваем — профессионального изучения. Конечно, такие выразительные частицы составных топонимов, как, например, тюрко-татарское «кале» (крепость) или греко-латинского корня — «кастель» (тоже крепость), невольно настораживают археолога, неизбежно наводят его на те или иные, иногда и удачные, догадки, толкования, предположения. Но мы условимся как можно осторожней ступать по этой шаткой половице. Ведь вот в данном случае: Кастель-Баир — «крепостной бугор»? Между тем нет на бугре этом и признака хоть какого-нибудь укрепления. Есть там заросшие травой и кустарником следы древних строений, но явно не оборонительного характера. Еще большее разочарование доставила бы нам голая и пустая вершина Кале-Поти, если бы мы доверяли — не скроем — весьма соблазнительному пониманию этого топонима как «крепости».

Высоко над Фрунзенским днем и ночью гудит широкая прямая автострада, вся в сверканье бешено мчащегося металла, в вихре шипящих колес, вспышках электрических фар. Современный транспорт, современная дорога!

Безвозвратно исчезли деревянные колымаги прошлого века, неповоротливо сползавшие в Партенит с прежнего шоссе, ленивого, как старая, пригревшаяся на солнцепеке змея. Точно никогда и не было диковинных экипажей (элегантных в глазах наших дедов) или узких и неудобных пассажирских «линеек» под тентами, — фестоны, бахрома, бубенцы!..

Тряская скачка казалась когда-то упоительно быстрой ездой — «в мыле», сквозь пыль, под свист обжигающего кнута, под множество не менее горячих восклицаний… Но и тогда, как теперь, кто-то с такой же улыбкой вспоминал о стародавней, унаследованной от средневековья дороге вдоль побережья — ухабистой, узкой, а для своей поры — магистральной. По ней с ужасным скрипом тащились — каждая на двух огромных колесах — медлительные, тяжело нагруженные арбы, влекомые неторопливыми круторогими быками. В те далекие времена ездоки, вероятно, тоже считали, что едут достаточно скоро.Можно заглянуть и глубже: стоя у той же дороги, мысленно увидеть каменистую скотопрогонную тропу, какой была она когда-то, крутые тропинки от нее — в горы и к морю; представить себе измученных вьючных и верховых лошадей, до одури утомленных путешественников…

И было ведь время — на заре человечества, — когда вовсе никто не ездил: сопя и покряхтывая, все ходили пешком с поклажей на спинах, и везде были только тропинки.

Но даже тропу, а тем более ездовую дорогу, всегда кто-то с той или иной целью контролировал, охранял, так или иначе регулировал ее использование.

У каждого времени свое лицо, а при смене эпох — равновеликие контрасты между отсталым вчера и передовым сегодня. Веками вместе с транспортом растет и совершенствуется дорожная сеть. Основные пути, однако, подолгу остаются на одних и тех же местах; каждая новая, более совершенная дорога, ложится, как правило, поверх старой, как бы вбирая ее в себя. Все начинается с глухих, чуть заметных троп, а кончается иной раз блистательной автострадой, поддерживаемой и охраняемой всей мощью современного государственного аппарата.

Происходило и обратное: замирала отличная, еще вчера многолюдная дорога, а на ее месте, смотришь, — тропинка, а то и ничего, один бурьян. Это не оттого, что вспять повернула история. Меняются порой ранги дорог; возрастает или убывает относительная значимость тех или иных путей, и при этом роль какого-то из них в общем комплексе может свестись к нулю.

Оба эти процесса прослеживаются на Аю-Даге и в его окрестностях.

Происходит такое всегда по каким-либо основательным, нередко исторически важным причинам. Поэтому позволим себе сказать, вероятно, не слишком преувеличивая: история цивилизации могла бы сделаться топтанием на месте, не стань она с первых же шагов — клянемся ГАИ! — историей путей сообщения. То есть всяческих дорог — от человека к человеку, от дома к дому, от села до села, от них до ближайшего города, а от него к другим городам и, наконец, из каждой страны в соседние страны.

Партениты, Аю-Даг, два-три примыкавших к ним урочища некогда составляли тесный средневековый мирок, являвшийся сердцем Южнобережья; но вряд ли сам он сознавал, сколь крепко был связан сетью троп и дорог с Таврикой в целом, с византийским Херсонесом, Малой Азией, всей Византией, Восточной Европой… Короче — с Миром. Ведь несмотря на это он долго (до VIII в.) оставался глубоко провинциальным углом, одним из самых варварских закоулков этого уже почти цивилизованного мира.

Наступил, однако, и тот неизбежный момент (речь о нем впереди), когда вдруг оживилась, начала шириться и совершенствоваться сразу вся сеть южнобережных дорог, дотоле глухих и безвестных. Труднодоступные и крепкие их запоры — укрепления горных перевалов — рухнули под натиском людской волны, поднятой историческими событиями общеевропейского масштаба. И крымское поморье благодаря тем же путям-дорогам навеки слилось в одно целое с загорной Таврикой.

Партенитское захолустье не было, конечно, царством безмятежного покоя. Обитателям котловины, как и прочим грешным людям, досыта хватало житейских забот и треволнений. Вечные военные невзгоды, ежедневная опасность насилия, ежечасная готовность к вооруженному отпору или, в свою очередь, нападению на врага… Об этом красноречиво говорят три пояса стен и башен на Аю-Даге, толстенные ограды средневековых поселений, крепость на одном из холмов Тепелера. Время их существования теперь известно — VIII—XV вв.

Скудны и невнятны в средневековых литературных источниках сведения о том, что именно происходило тут в течение восьми столетий. Некоторый свет проливают на них новые источники — эпиграфические, нумизматические, историко-архитектурные. Они использованы нами в соответствующих главах книги.

«Масса урочищ с загадочными наименованиями в ближайших окрестностях, сам величественный Аю-Даг с остатками древних укреплений на нем и целым рядом разновременных могильников и церквей у его подошвы — все это вместе взятое придает особый научный интерес данной местности и указывает, наряду с часто находимыми в почве древними украшениями и монетами, что она имеет свою многовековую историю, почти теряющуюся в тумане прошлого», — писал Н.И. Репников о Южнобережье, в частности об Аю-Даге и Партените.

Задача, которую поставили перед собой авторы, — рассеять по возможности этот «туман». Конкретно это значит — «кто, когда, почему». Но прежде чем ответить, необходимо сначала установить время возникновения каждого из археологических памятников Аю-Дага и Партенита, а затем построить, исходя из дат, историческую периодизацию всего обширного их комплекса.

Историческая картина будет неполной, если не упомянуть о более отдаленном, так сказать «досредневековом» прошлом Аю-Дага и Партенита. Об этом периоде можно судить по недавним археологическим находкам К примеру, на одном из полей Партенитской котловины при вспашке обнаружен каменный топор, датируемый II тысячелетием до н. э. Правда, уже говорилось, что такие единичные пещи, найденные вне соответствующей археологической ситуации, еще ничего не означают, но они заставляют археолога насторожиться, помогают ему быть начеку, в постоянной готовности к новым открытиям.

За последние годы широко развернулось курортное строительство, вокруг Аю-Дага появилось много новых обнажений грунта, а в них кое-где выступают на дневной свет остатки таврских поселений и могильников первых веков до н. э. Так, может быть, и впрямь аюдагские руины — памятники античной поры, как принято было о них думать? Или это развалины все же средневековые? Мнения ученых разделились. Колебались и мы: писать нам книгу об аюдагских древностях или повременить? Подумали и решили — напишем.

Более интересных, более загадочных памятников, чем на Медведь-горе, в Крыму не найти, да и за его пределами мало им равных. Так неужели из-за того, что учеными еще не все решено, мы откажемся познакомить с ними читателя?

Скрывать нечего и незачем. Куда вернее исследовать состояние вопроса — сопоставить различные точки зрения, попытаться выяснить их происхождение. С этого мы и начнем. Разумеется, не затем, чтобы выбрать для себя и читателя ту, что выглядит, на наш вкус, привлекательней. Окончательный выбор был бы сейчас произволом. Покажем разноголосицу мнений с той целью, чтобы каждый, кто пожелает, смог вникнуть в суть научной задачи, увидеть археологические варианты ее решения.