Аю-Даг - Медведь Гора в Крыму

Иоанн Готский, святой и архиепископ крымской Готии

В 1862 г. архиепископ Иннокентий опубликовал в «Херсонских епархиальных ведомостях» свою очередную статью «Святой Иоанн, епископ Готфийский». Пересказывая и комментируя церковное «Житие» Иоанна, Иннокентий, вслед за Палласом и Кеппеном, связывает с Аю-Дагом основанный Иоанном монастырь Апостолов, а южнобережную деревеньку Партенит отождествляет с «торжищем в Партенитах», упоминаемым в этом источнике. Иннокентий не одинок: еще в 40-х годах те же взгляды в более общей форме развивали «преосвященный» Макарий и другие его коллеги.

Сподвижники и преемники Иннокентия не упускают ни одного случая увязать церковную историю с тем или иным археологическим памятником, настойчиво «обосновывая» в печатных выступлениях свои притязания. Целью этих археологических усилий было учреждение и «устроение» в Крыму новой. Таврической епархии, а когда это совершилось — придание ей елико возможного веса и исторического авторитета. Подобные начинания поддерживали правящие социальные круги — царское правительство и Синод. Не оставались у церкви в долгу и помещики, например, те же Раевские. В их владениях неожиданно объявился один из самых выдающихся культовых памятников средневековой Таврики.

В 1869 г. управляющий имением госпожи Раевской прокладывал дорогу по восточному склону горы, поверх древней, давно заглохшей дороги, исчезнувшей под лесной зарослью. Обнаружив при этом скрытые кустарником руины какого-то большого здания, он, не задумываясь, начал разбирать его на камень и разваливал до тех пор (вывезено было не менее 200 телег камня), пока не наткнулся на мраморную — византийской работы — резную капитель и плитовую могилу. Эти открытия всполошили любознательного «отца» Николая Клопотовича, безвестного дотоле алуштинского попика. Прославившее его древнее здание оказалось трехнефной и трехабсидной христианской базиликой.

Тем временем Струков, признанный епархиальным начальством авторитет по части реставрации храмов, закончил благочестивые труды в юго-западном предгорье Крыма и переместился в поисках новых «святых мест» на Южный берег. Естественно, что он тут же, по горячим следам и при деятельном участии Клопотовича, предпринял обследование Партенитской базилики. Вблизи ее алтаря была найдена строительная надпись 1427 г., сразу же ставшая знаменитой. В ней названо имя основателя базилики Иоанна Исповедника, т. е. Иоанна Готского, причисленного к лику святых за подвиги, описанные в его «Житии».

Как известно из «Жития» и других средневековых источников, епископ Иоанн был главой антихазарского восстания 787 г. После подавления этого весьма серьезного мятежа хазары предприняли в Таврике безжалостные и энергичные репрессивные меры по отношению к побежденным. Громя Южнобережье, они вряд ли пощадили резиденцию «преподобного» Иоанна — основанный им монастырь (о нем упоминает надпись). Вероятно, заодно они разорили и принадлежавшую монастырю базилику, расположенную на бойком в то время месте — у Партенитском дороги. Храм, восстановленный, как сообщает та же надпись, в начале XV в. далеким преемником Иоанна митрополитом Дамианом, был перед тем, судя по археологическим данным, разрушен еще раз — очевидно, в X в, — при обстоятельствах, о которых мы скажем особо. В памятном 1475 г. он опять пострадал — от нашествия турок-османов.Но неужели монастырь и базилика так долго — пять веков — лежали в развалинах? Нескоро дальнейшие открытия осветили этот вопрос, да поначалу он никого и не беспокоил.

Руины базилики, связанные с именем высокочтимого святого, хотя и пострадали от управляющего имением не меньше, чем от хазар и турок, остаются, с любезного согласия помещицы, стоять посреди партенитских виноградников в качестве местной религиозной святыни. Взращивал ли преосвященный Иннокентий в отношении ее какие-нибудь далеко идущие планы? Более чем вероятно. Недаром Партенитскую базилику, прибранную и прихорошенную подобающим образом, тут же поспешили «освятить», совершив на ее развалинах благодарственный молебен.

Однако обстоятельства переменились: закончилась русско-турецкая война, и в черноморском политическом регионе наступила временная, как сказали бы теперь, разрядка напряженности. К тому же вскоре умер Иннокентий, главный деятель на ниве религиозного «просвещения» современной Таврики. Другие государственные заботы, связанные с внутренним «неустройством», т. е. революционным накалом в России, с прожорливой внешней политикой царизма в Азии и на Дальнем Востоке, одолевали теперь русское правительство. Стоившее труда и денег «восстановление древних святых мест» в Крыму перестало быть актуальным.В самом начале XX в. страна пережила полосу тяжелейшего экономического кризиса, потопленных в народной крови рабочих забастовок и восстаний, крестьянских бунтов, испытала кровавый позор русско-японской войны. Разгром революции 1905—1907 гг. вверг Россию в период оголтелой внутриполитической реакции, тогда как на внешнеполитическом горизонте уже поднимался призрак неотвратимой беды — первой мировой войны. Снова становилось напряженным положение России в Причерноморье; снова — уже в третий раз — забродили в правящих кругах бредовые идеи о захвате русским царизмом Балкан; старые мечты о «ключах Царьграда» опять не дают покоя полуфеодальной полубуржуазной царской России.

Крымский полуостров — база Черноморского флота и возможный плацдарм военных действий на Черном море и Балканах — вновь в фокусе русско-балканской политики. И снова, тоже в третий раз, приливает волна обостренного интереса к византийским древностям Крыма.

В 1905 г. на виноградных плантациях партенитского имения Раевских (потомков того самого семейства, с членами которого дружил молодой Пушкин) найдены шесть вислых свинцовых печатей VIII—XV вв. Четыре из них имели отношение к византийским должностным лицам — одно из свидетельств того, что именно здесь, в Партенитах, было средоточие деловых связей правительства Византийской империи с южнобережной Таврикой — Готией. Две другие печати (с монограммами — по византийскому образцу) могли принадлежать какому-то местному правителю или просто знатному лицу, например, мелкому феодалу.

Археологические находки в Партенитской котловине, как уже говорилось, — дело обычное. На берегах ее речек встречаются обломки средневековой керамики; часто—то здесь, то там—при рытье котлованов под фундаменты новых домов строители натыкаются на плитовые могилы, перекрытые толстым слоем грунта, на каменные кладки и сопутствующие им культурные отложения.

Так и на Тепелере. Там еще в 1907 г. Н.И. Репников заметил признаки средневековых сооружений. Фундаменты их только в 1969 г. были частично вскрыты и оказались остатками крепости.

В тех же девятисотых годах Н И. Репниковым была раскопана и Партенитская базилика с ее мраморными и мозаичными полами. Этот памятник, о котором мы еще не раз вспомним, получил известность далеко за пределами нашей страны.

Тогда же, и как нельзя более кстати, выступил со своими исследованиями А.Л. Бертье-Делагард. Вольнодумный генерал и вместе с тем эрудированный, вдумчивый ученый, автор блестящих научных трудов, он «наводит порядок» в сумбурных, запутанных церковной «наукой» представлениях о крымском средневековье Не раз ставит он на свое место зарвавшихся церковников, которые извращали и даты и исторический смысл памятников, используемых церковью в качестве «святых мест».Н.И. Репников, ученик Бертье-Делагарда, посвятит себя изучению памятников «крымской Готии» — юго-западного и южнобережного Крыма. Это станет содержанием всей его дальнейшей жизни, отданной науке. В годы Советской власти он заложит своими работами в Крыму фундамент археологических исследований византийской «фемы климатов» и сменившего ее феодального княжества Феодоро. Оставит он после себя и школу археологов медиевистов, силами которых продолжается изучение средневековой Таврики.

Раскопки Н.И. Репникова в Партените и его (первые после Палласа и Кеппена) археологические разведки на Аю-Даге и в Партенитской котловине пришлись на 1905—1907 гг. Прежде чем пересказать, со слов ученого, результаты раскопок, начнем с того же, что и он: разберемся в исходных археологических данных.

На протяжении всей первой половины прошлого века, т. е. задолго до Клопотовича и Струкова, Аю-Даг не раз давал поводы для медиевистических исследований, которые, к сожалению, долго никого не соблазняли. Никто не обращал внимания ни на средневековую керамику на склонах Медведь-горы, ни на развалины христианских церквей (их принимали то за некие «башни», то за остатки капища Девы), ни на мраморные колонны и резные капители византийской работы. Без сомнения, главной причиной тому были «классические» шоры, надетые на самих себя первоисследователями Аю-Дага. Потому-то все эти и многие другие, для нас теперь явные атрибуты средневековья, оставались незамеченными.

Перед Н.И. Репниковым подобных фактов было еще больше. Мы говорили уже о византийских монетах из окрестностей Партенита и Аю-Дага, о вислых свинцовых печатях (моливдовулах), найденных при закладке новых виноградников в имении Раевских; налицо была и большая, наполовину раскопанная базилика с многострочной, совсем целой строительной надписью, о которой сказано выше. После Струкова добавилась еще одна надпись — эпитафия на надгробной плите, выпаханной из земли на том же винограднике, где и печати.

Велеречивая и дидактически-поучительная эпитафия эта назвала два малозначительных имени — некоего «аввы» Никиты, могилу которого покрывала плита, и автора эпитафии монаха Николая — «пресвитера от Боспора».

Датируется надпись 906 г., т. е. началом X столетия — века, в котором вся Таврика пережила немало новых и крупных военно-политических потрясений.

Базилика, почти полностью раскопанная Н.И. Репниковым, первоначально представляла собой перекрытый сводами храм с нартексом. Длина здания вместе с абсидой, включая ширину стен, чуть более 17 м; ширина храма по внешнему контуру — около 12 м. С трех сторон базилику окружала галерея шириной около 1,8 м (судя по толщине ее стен — крытая) с какими-то примыкавшими к ней помещениями, сообщавшимися с этой галереей. В нефах, нартексе и галерее сохранились пестрые мозаичные (вернее наборные) полы из разных по величине плиток: красных и желтых керамических, зеленовато-бурых песчаниковых, голубовато — серых мраморных и мелких ярко-белых кусков полевого шпата.

Базилика носит следы довольно ранних внутренних переделок, настолько значительных, что их могло вызвать лишь разрушение. Оно-то, видимо, и закончило первый этап существования храма (в VIII в.). Н.И. Репников отмечает затем признаки пожара и второго разрушения, приходящегося на X в. Здание надолго было заброшено: в грунте, перекрывшем слой гари, не нашлось никаких вещей или монет ранее XIV в. Это значит, что восстановление базилики — а его признаки тоже отчетливо видны — может быть отнесено к тому времени, о котором говорит строительная надпись 1427 г., т. е. к началу XV в. При вторичном возобновлении храма восстанавливается не все и не так, как было вначале: использованы фундаменты и основания стен лишь средней части базилики, а боковые нефы и галерея превращены в хозяйственные и жилые помещения.

В этом виде храм простоял недолго, был еще раз сожжен и разрушен. Через некоторое время на его развалинах и из его же камня сооружается небольшая, убогая часовня с деревянной кровлей. Она, в свою очередь, была заброшена и постепенно развалилась. Поскольку между слоем гари от второго пожарища и развалинами часовни нет археологических материалов ранее XV в., а преобладают керамика и монеты XVI—XVIII вв., можно заключить, что второе разорение храма произошло в 1475 г., при захвате Южнобережья турками. Часовня могла быть выстроена руками местных жителей позднее, уже при новой, турецкой администрации. Место считалось святым, а церковь Таврики — Готская епархия — пользовалась льготами и покровительством со стороны «иноверных» властей Крыма. Окончательно партенитская «святыня» пришла в упадок в конце XVIII в., после выселения из Крыма так называемых крымских греков — потомков тех православных христиан, руками которых Иоанн Готский и его преемники строили и возобновляли монастырь Апостолов в Партенитах.

Обе надписи, найденные при исследовании Партенитской базилики, настолько важны как исторические документы, что их стоит рассмотреть. Первую — надпись 1427 г., как наиболее содержательную, приводим целиком:

«Этот всечестный и божественный храм святых, славных и Первоверховных апостолов Петра и Павла был построен с основания в давние времена иже во святых отцом нашим архиепископом города Феодоро и всей Готии Иоанном Исповедником, ныне же возобновлен, как он зрится, митрополитом города Феодоро и всей Готии кир Дамианом в лето 6936 индикта 6-го, в десятый день сентября» (т. е., в переводе на наше летосчисление, в 1427 г.).

Источник этот интересен не только важными фактами, которые он сообщает, но и самой своей фразеологией, той интонацией, которая заставляет «читать между строк», позволяет уловить в надписи отголосок какой-то не то дискуссии, не то распри. Кого и в чем должна убедить эта надпись? И почему в нее вкрались фактические ошибки?

Во-первых, Иоанн был епископом, а не архиепископом, во-вторых, он не мог быть пастырем Феодоро — города, который вряд ли существовал при нем независимо от Херсона и, следовательно, входил в Херсонскую епархию. Даже если Дамиан принял во внимание то же, что предполагаем и мы, — что Феодоро XV в. суть Дорос «Жития» Иоанна (VIII в.), то и тогда в надписи это все равно остается натяжкой. Хотя нас, разумеется, радует это косвенное подтверждение предполагаемой локализации Дороса на месте Феодоро — Мангупа.

Обратим внимание на стилистику текста, на избыток прилагательных, совсем не характерный для других известных в Крыму лапидарных надписей того же времени. Чему служит это четырехкратное восхваление апостолов Петра и Павла с напором на их «первоверховенство»? Отметим и подчеркнутое указание надписи на «давние времена» основания партенитского храма, на двукратное упоминание «всей Готии», по отношению к Иоанну явно неоправданное, так как управлял он епархией, ограниченной скорее всего полосой Южнобережья. И еще деталь: Дамиан не епископ или архиепископ, он — чином куда повыше Иоанна — митрополит; очевидно, к его времени бывшая Готская епархия сделалась митрополией и, стало быть, сильно разрослась. Вероятно, она охватила большую территорию по обе стороны Главной гряды Крымских гор, а потому и стала «всей Готией».

Всмотримся в переменчивую обстановку тех шестисот сорока лет, что протекли от восстания Иоанна и разрушения Партенитской базилики до восстановления ее Дамианом. Вслед за разгромом восстания наступил несомненный упадок монастыря Апостолов: он перестал быть резиденцией епископа, им управляет некий нетитулованный инок Никита, всего лишь авва — избранный братией настоятель.

Иоанн, изгнанный из Таврики после разгрома восстания и умерший в далекой заморской Амастриде, погребен в конце концов, если верить «Житию», в Партенитах в основанном им монастыре, куда его останки переправились якобы чудом. Когда именно произошло это перезахоронение и состоялось ли оно в действительности, мы не знаем. Найденная в аркосолии храма тщательно замурованная гробница, которую допустимо связать (судя по ее особому, почетному местоположению) с погребением «преподобного», вскрыта Н.И. Репниковым в присутствии А.Л. Бертье-Делагарда и оказалась… пустой, своего рода кенотафом.

Отметим также, что в первых годах X в. Иоанн, по-видимому, еще не был объявлен святым и есть основания сомневаться в том, что останки его «переправлялись» в Партениты. Будь то иначе, эпитафия аввы Никиты не обошлась бы без упоминания Иоанна, одним из преемников которого на игуменстве стал этот Никита. Более того: безмолвие эпитафии аввы относительно вождя проигранного восстания (проигранного, кстати сказать, из-за предательства архипастыря) можно объяснить лишь тем, что личность Иоанна Готского могла встречать в Таврике двойственное отношение. Хотя через сто с лишним лет после разгрома восстания уже не оставалось в живых его участников и современников, воочию знавших «преподобного», свидетельства их были еще слишком свежи. Они не успели приобрести форму благочестивых местных преданий, преисполненных пиетета перед маркой «святого». Пресловутый В.Х. Кондараки передает (как всегда, «литературно» обслюнявив) одну из легенд аюдагского цикла — о нечестивой вдове, превращенной в камень за то, что посмела ударить преподобного, обвинив его в несчастье, случившемся с ее семейством.