Аю-Даг - Медведь Гора в Крыму

Древние мегалитические памятники на Южном берегу Крыма

Все варианты суждений о памятниках Южнобережья, в том числе Аю-Дага, укладываются в два русла.

При всем разнообразии оттенков во взглядах на памятники выдвигаются две группы исследователей и краеведов. «Эти древности античные, таврские», — утверждают одни. Всегда-де были основания считать их таковыми. Другая группа столь же рьяно возражает: «Нет, не всегда!» По последнему слову науки они, мол, памятники средневековые.

Рассмотрим обе точки зрения повнимательнее, так сказать — от корней до плодов. Не окажется ли, что все разнообразие суждений вокруг той или иной из них выражает лишь различные этапы развития каждой?

Происхождение первой точки зрения мы осветили достаточно подробно. Остается проследить, к чему она привела, как из нее вытекло нечто стройное и наукообразное.

В первой половине прошлого века несоответствия между античными источниками, разнобой в локализации тех или иных мест, упоминаемых в источниках, разногласия в датировках памятников, их исторической интерпретации никого всерьез не беспокоили. Подобные колебания ничего не значили в той всемирно-исторической картине, над зыбкими общими контурами которой трудились историки-профессионалы. Им (особенно маститым) было тогда не до частностей. Но существовали наряду с ними и просто люди любознательные, не историки, но хорошо знакомые с историей, а главное — с крымскими памятниками. Вот они-то занимались именно частностями, задавались вполне конкретными целями. Такое препровождение времени создавало атмосферу как бы всеобщей учености. В интеллигентных кругах Крыма особенно ощущался этот своеобразный идейный микроклимат, под благоприятным воздействием которого произрастали и соответствующие научные теории.

Противоречия во взглядах на памятники горной и южнобережной Таврики (которые в наши дни переходят в сущую неразбериху) стали выявляться одновременно с попытками перейти от догадок к построению археологически обоснованной концепции таврского происхождения так называемых «исаров» — уже упоминавшихся нами южнобережных и горных укреплений, к числу которых принадлежит и аюдагское. Примитивный вид, необитаемость с незапамятных времен, местоположение в самых глухих и заросших лесом дебрях гор, на труднодоступных кручах — все обстоятельства говорили, казалось, в пользу весьма раннего их происхождения.

В середине 70-х годов вышла в свет посвященная исарам статья М. Сосногоровой «Мегалитические памятники в Крыму». Эта статья, как и сама Сосногорова, давно и незаслуженно забыта специалистами. Кстати сказать, и теми, кто прямо или косвенно питается до сих пор мыслями, впервые с такой определенностью высказанными именно в этой дилетантской, но талантливой работе.

Два слова об ее авторе, дабы восторжествовала справедливость. М. Сосногоровой принадлежит лучший для своего времени русский путеводитель по Крыму, выдержавший с 1871 по 1883 г. четыре издания (последнее при участии известного крымоведа Г. Караулова), а затем безвозмездно переданный ею для переработанного и улучшенного переиздания в руки более подготовленных — на уровне своего времени — специалистов Н А. Головкинского и К.А. Вернера. С того и пошла традиция старых крымских путеводителей, глубоко, всесторонне, на основе подлинной науки освещавших природу и историю края.

Женщина не только умная, но и высокообразованная, к тому же довольно состоятельная, т. е. располагавшая временем, М. Сосногорова была достаточно ознакомлена с трудами крупнейших ученых, работавших в Крыму в 30—80-е годы. Это положительно сказалось на содержании ее серьезных, отлично написанных работ.

В названной статье развивается мысль о том, что исары — за немногими исключениями — могут быть отнесены к мегалитическим сооружениям III—II тысячелетий до н. э., т. е. к эпохе бронзы. С исарами Сосногорова связывала находившиеся неподалеку от этих укреплений «крымские дольмены» — ящикоподобные таврские гробницы из огромных каменных плит, а также расположенные в тех же местах менгиры — остроконечные вертикально поставленные камни и кромлехи — круглые или прямоугольные ограды из врытых в землю камней. Не лишены убедительности проводимые в статье параллели со сходными памятниками Восточной и Западной Европы. Таким образом, древние сооружения Аю-Дага, вместе с другими южнобережными исарами, «кастелами», «кастрами» (т. е. разного рода укреплениями) попадали в один большой ряд с аналогичными памятниками в Крыму и вне Крыма.

По мнению, неоднократно высказанному М. Сосногоровой, «исары» носили не только оборонительный, но и культовый характер — служили первобытными святилищами Девы. Она разделяет вполне справедливую догадку Дюбуа де Монпере о том, что капища Девы могли существовать во многих местах полуострова, ибо поклонявшиеся Деве тавры расселились по всей Таврике (читатель увидит, как подтвердится эта догадка). Криуметопон, по М. Сосногоровой, — не что иное, как мыс Ай-Тодор: она судит об этом, как и мы, исходя из периплов — самых, по ее мнению, надежных указателей. Таким образом, приведенное нами соображение отнюдь не ново — ему более ста лет, но оно, согласно известной пословице, было основательно забыто. В развалинах на Ай-Тодоре и Аю-Даге М. Сосногорова равным образом видит, как и в других исарах, циклопические постройки — «древние обиталища тавров».

На Ай-Тодоре известны были ей и римские развалины, впервые открытые в 1849 г. графом Шуваловым. В 1900 г. они были частично раскопаны по всем правилам науки археологом М.И. Ростовцевым. В советское время, в 1931 —1935 гг., их исследовал, продолжив работу Ростовцева, В.Д. Блаватский; в 1963 г. изучал Л.В. Фирсов при участии П.Н. Шульца — в составе Южнобережного археолого-топографического отряда Института археологии Академии наук УССР. Целью последних работ было «вложить персты» — проверить справедливость мнения о том, что римская крепость Харакс построена на развалинах захваченного римлянами укрепления тавров. Эту точку зрения, основанную на «циклопических кладках» и «кельтических жертвенниках», подкрепляли, как уже говорилось, немногочисленные находки таврской лепной керамики в Хараксе и на некоторых других исарах (но не на Аю-Даге!).

Что же заставило современных исследователей усомниться во взгляде, складывавшемся на протяжении целого столетия?Прежде чем ответить, посмотрим, к чему в конце концов привел именно этот взгляд, но сначала вернемся к высказываниям предшественников М. Сосногоровой. Дело в том, что с самого начала существовали две точки зрения на исары Южнобережья: П.И. Кеппен не считал особенно древними примитивные южнобережные укрепления; он никогда не приписывал их таврам и ни в одном из них не видел святилища Девы. Большинство исаров было обследовано и обмеряно Кеппеном, описано в его «Крымском сборнике». Все они истолкованы им как памятники глухого и кровавого крымского средневековья — «плоды страха и бессилия». Дюбуа де Монпере, наоборот, и аюдагский Кастель и прочие известные ему исары настойчиво связывал с таврами. Надо полагать, что М. Сосногорова, как и многие до и после нее, находилась под немалым влиянием столь блестящего автора, каким был Дюбуа.

До чего же эти двое различны! П.И. Кеппен в своих осторожных умозаключениях выступает не только как проницательный историк, хорошо знающий литературу разрабатываемого вопроса, знакомый с аналогичными зарубежными памятниками, он вместе с тем исходит из точнейшего знания крымских памятников и местности, из собственных широких и длительных археологических наблюдений. По-видимому, он отдает себе отчет и в средневековом характере большей части массового подъемного материала на изученных им исарах; по крайней мере, описывая их, Кеппен упоминает не черную лепную керамику, а красноглиняные «дребезги горшечные». Дюбуа же, при всем его литературном блеске и эрудированности, отталкивался не столько от хладнокровного научного анализа археологических фактов, сколько от своих субъективных впечатлений и эмоций. Не потому ли так часто смелые его обобщения на поверку оказываются слабо аргументированными?..

В середине и даже в конце прошлого века до поверки было еще далеко. Наоборот, казалось, что все подтверждало соображения Муравьева-Апостола, Дюбуа, Сосногоровой.

В Аутке, близ Ялты, А.Л. Бертье-Делагард открыл святилище первых веков н. э. с множеством римских монет и вотивных (посвятительных) женских фигурок из глины — по-видимому, одно из поздних святилищ Девы. Открытие это, как и другие находки (прежде всего, результаты упомянутых раскопок М.И. Ростовцева в Хараксе), вполне соответствовало унаследованному от эпохи классицизма восприятию древностей Южнобережья как памятников исключительно античных. Подкрепляли такую точку зрения и местные легенды, искаженно, сквозь призму средневековья, отражающие античные мифы, а также топонимы, от которых, казалось бы, так и веет духом позднеримского милитаризма. Это определенным образом настраивало исследователей, приводило к тому, что любая безвестная развалина могла показаться античной и никакой иной.

Позднее, уже в наше время, археологи стали все чаще констатировать явственные признаки романизации культуры аборигенного населения Таврики первых веков н. э.

При строительстве шоссейной дороги над северо-восточной окраиной поселка в 1969 г. были выявлены остатки таврского поселения I в. до н. э. — III в. н. э.. Ранее, в 1963 г., археологи нашли такое же поселение в урочище Осман, под северным обрывом самого Аю-Дага — совсем рядом с таврским могильником на Тоха-Дахыре. Тут, в урочище, еще в репниковские времена была найдена золотая монета римского императора Валерия Максимилиана (305—310 гг. н. э.), а неподалеку в 30-х годах нашего века при больших земляных работах удалось собрать немало монет этого же времени и более ранних — первых веков до н. э.. Позднеэллинистический и римский керамический материал тоже встречается здесь — не часто, но зато повсеместно; попадался он в руки археологов и на поселениях тавров и, что особенно важно, в одних слоях с таврской лепной керамикой. Стало быть, можно продлить историю этих племен и на первые века нашей эры?.. Все вместе взятое давало повод говорить о Таврике в эпоху так называемой римской оккупации. Работа под таким названием и была опубликована в 1942 г. В.Н. Дьяковым.

Игнорируя кеппеновскую интерпретацию памятников, он позаимствовал у непонятого им Кеппена «линию» прибрежных укреплений, безнадежно спутав ее с другой, тоже кеппеновской, линией «длинных», или «нагорных», стен, некогда (как полагал автор «Крымского сборника») ограждавших страну Дори Прокопия Кесарийского, расположенную на Южном берегу. Из этой-то линии В.Н. Дьяков и соорудил (пером на бумаге) свой римско-византийский «таврический limes» — мнимую полосу якобы римских взаимосвязанных укреплений (кастров, кастелов), будто бы подобную той, что создавалась на границах Римской империи в эпоху Траяна (98—117 гг. н. э.). По мнению ученого, чуть ли не каждый южнобережный исар был, как и Харакс, римской крепостью.

Отметим, что с этого момента разработка проблемы крымских исаров перерастает пределы крохотной Таврики и приобретает общеисторические масштабы. Возражать против этого не приходится. Что происходит на Крымском полуострове, то редко не имеет исторического значения для Причерноморья, да и для всего в целом юга Восточной Европы. Но это соображение вовсе не означает, что правильны представления Дьякова о пресловутом лимесе.

Эрудиция, логика, изобретательность в группировке и научном освещении фактов — кто стал бы отрицать подобные достоинства блестящего труда В.Н. Дьякова! Но, читая его книгу, мы наблюдаем, как остроумные домыслы, вытекая один из другого, все дальше и дальше уходят от археологической основы. Обратившись к реальным фактам, видим, как мало подкрепляется ими его соблазнительно-стройная теория; а если всмотреться, то и те немногие факты, которыми он оперирует, оказываются притянутыми. Скажем, забегая вперед, что в 40-х годах нашего века специальная и многолетняя экспедиция, при самом горячем желании подтвердить археологическими данными существование «таврического лимеса», выяснить роль его в судьбах Таврики и ее аборигенов, не нашла ни на одном из исаров никаких признаков их античного происхождения. Приходится констатировать, что слишком умозрительные построения В.Н. Дьякова не оправдались: его «limes», подобно мыльному пузырю, не выдерживает прикосновения грубой археологической действительности. Вместе с тем нельзя отрицать правоту его в том, что тенденцией Рима было глубокое освоение Таврики, превращение ее в свой форпост для экспансии в Северное Причерноморье. Византия — наследница Рима — продолжила и едва не завершила достижение этой цели.