Преданность барину. Грамотность и образованность крепостных

 

КРЕПОСТНОЕ ПРАВО И ПУШКИН

 

 

Преданность барину. Грамотность и образованность крепостных

 

Иностранцы отдавали, однако, должное известным достоинствам русских слуг. «Французский слуга превосходен, — отметил Фабр, — но русский единственен в своем роде. Оба смышленны и ловки; француз, однако, захочет рассуждать над тем, что ему прикажут или даже пожелает стать барином. Русский исполнит буквально все то, что вы ему прикажете; его повиновение безгранично; сказанное слово нет нужды повторять; оно навсегда имеет силу закона. Хороший русский слуга — лучший слуга в мире». Своего «Федора» Фабр нанял случайно. «Я велел ему сбросить зипун. Я мог бы сделать его своим секретарем, конюхом, моим метрдотелем, моим управителем. Но имея нужду в лакее, я его взял в лакеи. На следующий день он был уже неузнаваем.

 

Он явился утром в галстухе, свеженачищенных сапогах, с причесанными хохлом волосами и заткнутым за пояс передником. Он с особо озабоченным видом мне подал чай. Через неделю он это делал с изяществом, подражая в этом настоящим лакеям. В одно из воскресений какой-то молодой человек, раскланявшись со мной на улице, подошел ко мне. Я недоумевал, кто может быть этот незнакомец. Вдруг я узнал моего Федора, в подаренном мною костюме. Через месяц мы так привязались друг к другу, будто были уже годами неразлучны. Он изучил все мои привычки и вкусы и умел их угадывать даже, когда я молчал. Но это не все. Он знает все ремесла: он вяжет чулки, чинит сапоги, делает корзинки и щетки. При надобности, он был моим столяром, седельником, портным, слесарем».

 

О достоинствах безответного русского слуги вспоминал в одном из своих писем и Герцен:

«Здесь трудно найти слугу, — писал он в 1847 г. из Парижа, который бы веровал в свое призвание, слугу безответного и безвыходного, для которого высшая роскошь — сон и высшая нравственность — ваши капризы, слугу, который бы «не рассуждал». Между тем, как заметил еще в ХVIII веке Регенсбургер, «ни в какой земле не жалуются столько на слуг, как в России». Н. И. Тургенев также записал, что «огромное количество слуг, стоящих в конце концов очень дорого, не препятствует тому, что русские господа обслужены хуже, чем где бы то ни было».

 

«За границей и даже в Петербурге у иностранных купцов в доме один слуга; а между тем все чисто, все убрано, — писал в сороковых годах А. Кошелев. — За столом он один служит 15–20 человекам; везде он поспевает; нигде нет за ним остановки. Почему? Потому, что он получает жалованье хорошее, то» есть то, чего нам стоят двое-трое наших слуг; потому что если он не будет исполнять всех требований своего хозяина, не будет предупреждать его желаний, то его сошлют в деревню и возьмут слугу более усердного. Спросите иностранцев в Петербурге, как они довольны нашими, так называемыми артельщиками: один человек служит за троих, — Отчего? — Охота пуще «неволи».

 

 

Ценное наблюдение сделал француз Дюкре, посвятивший особое исследование русскому «рабству». «У меня перебывало, — отметил он, — множество слуг и те, которые принадлежали ранее господам, относившимся к ним с мягкостью, те отличаются своим поведением и преданностью». Знаменитому филантропу Джону Говарду показали в 1781 г. в Петербурге одного помещика, крестьяне которого, узнав, что он, нуждаясь в деньгах, задумал их продать, принесли ему потребную сумму денег, лишь бы он остался их господином. Крепостными руководила, в данном случае, конечно, отнюдь не «преданность» помещику, а лишь боязнь попасть в более дурные условия.

 

Так, после смерти В. Л. Пушкина, болдинские крестьяне, перейдя в распоряжение опеки над имением, написали племяннику покойного, А. С. Пушкину:

«Ласкаем себя надеждою быть вашими рабами».

 

Бывали, однако, случаи, когда крепостные, в ответ на доброе отношение помещика, платили ему искренней преданностью. Известен целый ряд случаев добровольного следования крепостных в Сибирь за своими ссыльными господами. Многие из слуг, получив там вольные, не оставляли своих бывших господ, всячески стараясь облегчить их изгнание.

 

Дворовая декабриста М.Нарышкина, Анисья, отпущенная на свободу, не оставила своих господ в ссылке и пользовалась огромным авторитетом у местных властей. Сам комендант Лепарский, как рассказывает декабрист Лорер, снимал перед нею свою фуражку. Когда Павел I отправил в Петропавловскую крепость А. И. Рибопьера, за якобы нанесенное им оскорбление императорской фаворитке Гагариной, рибопьеровский крепостной, старик-парикмахер Иван Новицкий, упав к ногам генерал-прокурора Обольянинова, выпросил у него разрешение разделить тюремное заключение своего барина.

 

Много случаев трогательной преданности передают нам мемуары александровского времени. Сколько дядек, подобно пушкинскому Никите Козлову, не расставались со своими господами буквально от колыбели до могилы. М. Молинари в своих «Lеttrеs sur lа Russiе» упоминает о жившем в столице крепостном портном, содержавшем своего совершенно разорившегося барина.

 

«А много все-таки, много обязан я тебе в своем развитии, безобразная, распущенная, своекорыстная дворня!» — записал о своем детстве Аполлон Григорьев. Ведь среди крепостных слуг того времени встречалось множество образованных людей, подчас знающих несколько языков. В объявлениях о розыске сбежавших дворовых людей часто встречаются фразы: «пишет по-русски, говорит по-немецки».

 

У И. П. Бибикова был крепостной камердинер, прекрасно владевший французским языком. Его называли в доме «Mоnsiеur Lа Тоur». Камердинер Пушкина Никита Козлов был поэтом и большим начетчиком. Хорошо грамотным человеком был и камердинер Лермонтова, известный Андрей Соколов. Как передает Липранди, Пушкин, в одной из своих бесед с Раевским, затронув вопросы истории и географии, «ошибся и указал не так местность в одном из европейских государств. Раевский крикнул своего человека и приказал ему показать на висевшей на стене карте пункт, о котором шла речь: человек тотчас исполнил. Пушкин смеялся более других».

 

Историк Н. М. Карамзин очень гордился тем, что в числе «субскрибентов» (подписчиков) на его издания были и «купцы ростовские» и «просвещенные земледельцы-крепостные гр. Шереметева». М. П. Погодин, приехав в 1813 г. в глухое село Медынского уезда, Калужской губ., где проживала его бабушка крепостная помещика Салтыкова, нашел у крестьян «много книг». Там он впервые прочитал «Письма русского путешественника» Карамзина. М. Уоллэс, к своему большому изумлению, неоднократно находил у крестьян переводы «Истории цивилизации Англии» Бокля.

 

Даже Бенкендорф, в докладе III Отделения за 1827 г., отметил что «среди этого класса (крепостных) встречается гораздо больше рассуждающих голов, чем это можно было бы предположить с первого взгляда». Когда известная Т. Б. Потемкина учредила под Петербургом, в Гостилицах, ланкастерскую школу, она назначила ее учителем, по словам П. А. Вяземского, специально для этого выкупленного крепостного, славившегося своими познаниями.

 

«Мне часто приходилось встречать в прихожих русских господ, — записал французский режиссер А. Домер, — крепостных, читающих потихоньку Вольтера и Руссо, взятых из барской библиотеки». Коль также встречал в Петербурге очень образованных слуг. Он знавал, между прочим, дворецкого, выучившего наизусть всего Крылова и прочитавшего шесть раз «Историю» Карамзина, за неимением иных книг. Другой пристрастился к математике и прекрасно знал алгебру и геометрию. «Если заглянуть в их темные комнаты, в ящики их комодов, — пишет он дальше, — можно изумиться. Обрывок библии лежит рядом с переводом «Илиады» и изданная Синодом азбука подле произведений Вольтера. По своему образованию они часто превосходят прислугу других стран и в их документах постоянно встречаются отметки: «знает языки» и нередко: «русский, французский, немецкий, английский и турецкий». Коль отметил, что наибольшим успехом среди крепостных пользовались книги с описанием жизни Наполеона. Все, что выходило о нем на русском языке, тотчас расхватывал ось слугами. Симпатии к Наполеону начали проявляться в России после возвращения русской армии из Франции, где русский солдат стал противопоставлять ничтожному Людовику ХVIII, окруженного ореолом cлавы «молодого Бонапартия». Александр I уже не пользовался в то время в армии престижем.

 

Чтение крепостными книг и газет давно уже обращало на себя внимание правительства и помещиков. Вышедшая при Александре I весьма либеральная для той эпохи книга сенатора гр. В. Стройновского (его жену, Е. Стройновскую, упоминает А. С. Пушкин, под именем «гордой графины», в «Домике в Коломне») «Об условиях помещиков с крестьянами», вызвала всеобщий протест крепостников, с негодованием указывавших, «что сия книга ходит по рукам, что ее даже читают лакеи». Дворяне жаловались, что в годы войны «газеты прочитываются прежде в лакейской, а потом уже господами». В.Каразин в своей беседе с Кочубеем в октябре 1820 г. также отметил, что среди солдат «немало весьма острых и сведущих людей из семинаристов и дворовых; они, как и все, читают журналы, газеты и пр». Поэтому, когда в 1840-х годах был учрежден «Меньшиковский» комитет о цензуре, на периодическую печать было приказано обратить особое внимание, ибо «газеты и журналы переходят в трактиры и передние».

 

Однако, редко кто из крепостных слуг имел школьное образование. Почти все они были самоучками.

 

К содержанию книги: А. Яцевич: "Крепостной Петербург пушкинского времени"

 

Смотрите также:

 

Крепостное право  Открепление крестьянина  Крепостное право от бога  монастырское крепостное право   Закон о беглых