Право в Древней Руси 10-12 веков

Что такое дружина

Дружина

Опираясь на свое «одиначество» с вечевой общиной, скрепленное взаимным крестоцелованием и «рядом», князь XII— XIII вв. имел и вне его иную опору — в собственной, более или менее значительной дружине. Окружены дружиной и первые князья русские: она ясно выступает при Игоре. Что же такое дружина?

Оставим в стороне общее и широкое значение этого слова в памятниках древней письменности, отчасти и в летописи, значение близких, своих людей, товарищей, спутников. В специальном, техническом смысле это слово означает ближайших соратников и сотрудников князя, окружающих его и в мире и на войне. Дружина, по существу, ни у нас, ни у германцев — не учреждение политического строя  ; это явление частного быта, притом исключительное и стоящее вне обычного течения народной жизни и потому живущее по-своему, лишь внешне соприкасаясь с укладом обычноправового народного быта.

Искать определения дружины особо на русской почве нет основания: это явление общеевропейское, и чтобы не возвращаться к частичным сопоставлениям, быть может, удобнее отметить общие его черты раньше, чем пойдет речь о дружине русских князей. Присмотримся к дружине германской; это поможет путем сравнения выяснить как общую основу германского и русского дружинного быта, так и некоторые отличия последнего.

Бруннер   выводит дружину из условий воинственного быта германских племен. Бьющая через край боевая энергия молодежи не удовлетворялась общими народными войнами, в каких участвовали все способные носить оружие, и вызывала выход беспокойных сил в добровольных предприятиях вольных дружин с согласия и дозволения народного веча. Упоминаемые Цезарем вольные дружины могли быть зародышем и предпосылкой для возникновения настоящей дружины, тацитовского comitaf а. Отличительная черта такой дружины — постоянная и тесная связь дружин ника с вождем. «Один из признаков дружины составляет принятие дружинника в домашний круг (Hausgenossenschaft) вождя» (Бруннер). Термины, которые обозначают дружинников, подчеркивают особенно ярко именно эту сторону: это термины, под которые подходят не только боевые соратники, но также вольные и невольные слуги. Таково, например, слово Gesinde, которого основным значением считают «спутник» и которое с дружины в собственном смысле слова перешло на челядь ; основное и древнее значение — вольный слуга  . Таковы северногерманские обозначения дружины: huskarlar, hiredhmenn (hiredh, hirdh — дом, семейная община), вестготское и вандальское gardingi (gards — дом), англосаксонское thegn (degen — слуга, отрок; ср. греч. teknon)   и т. д.

Эта связь по домашнему очагу вела в данной среде к последствиям, напоминающим те, какие мы видели в сфере задружных, семейно-общинных отношений, с теми отличиями, какие вызывались в дружинном союзе отсутствием равенства сторон. «Вступление в служилую дружину не наносит ущерба полной свободе, не ведет к умалению правового и общественного положения», — читаем у Бруннера. Дружинники—люди свободные, но сохраняли ли они право участия, например, в собраниях народных, по меньшей мере сомнительно. Сам Бруннер допускает известную ответственность главы дружинного союза за действия его дружинников, хотя бы в виде обязанности представить виновного на суд.

К сожалению, характер источников, из которых приходится черпать сведения о германской дружине, таков, что в них нечего искать указаний на будничные, например имущественные, отношения дружинников к их вождю. Это, кроме сжатого текста у Тацита 3>\ преимущественно памятники германской поэзии, особенно англосаксонский «Беовульф» \ Но некоторые намеки требуют внимания.

«Добыча дружины, — читаем у Шрёдера |, — принадлежала господину, который таким преимущественно путем приобретал средства доставлять содержание и подарки своим людям». С этим надо сопоставить постановление вестготского законодательства  , что дружинник (buccellarius, sagio), как человек свободный, может перейти от одного господина к другому, но обязан, однако, вернуть ему при этом не только оружие и все, что получил от господина, но еще половину того, что приобрел на его службе, или же и все приобретенное.

Тан, умирая, должен был оставить королю англосаксов все свое оружие, одного коня оседланного, другого без седла; такое же правило знало и ланго- бардское право ,67. Бруннер объясняет это тем, что дружинник при вступлении на службу получал оружие и коня от господина, на что, кроме Тацита, есть указания и в Хронике Гельмольда 38\ Но прибавка в вестготском законе — половины или всего приобретенного — вызывает сомнение: не имеем ли мы дело с смягчением прежнего права, предполагавшего полную передачу всей движимости уходящего или умершего дружинника господину. То значение, какое в дружинном союзе имела общность очага и хлеба, делает такое предположение необходимым ввиду известных нам из семейно-общинных отношений воззрений древнего европейского права на эту общность.

Так, как строится толкование дружины у историков германского права, оно остается несколько противоречивым, несмотря на естественные попытки противоречие сгладить. Согласно отчасти словам Тацита, отчасти поэтическим картинам северных бардов, дружина представляется по составу весьма аристократичной: она состоит из «свободных, по большей части знатных людей» (Шрёдер) 168. Кроме того, под тем же впечатлением представляют себе, как, например, Бруннер, что пребывание в дружине для большинства было только Lehr und Wanderjahre [годы учения и странствий].

В таком случае едва ли дружина могла бы сыграть столь серьезную историческую роль, какую ей приписывает тот же Бруннер. Можно с уверенностью сказать, что основной контингент дружин был постоянный и служилый, а вступление в нее знатной молодежи — действительно школой, и только. Основного контингента дружин она не могла составлять: это слишком противоречило бы и всем отмеченным выше чертам, характеризующим дружинников как слуг, хотя военных и вольных, в служилом положении и умирающих, не имея своего оружия и своих коней, а получая и оставляя их господину. Тацит, видимо, знал, что говорил, отмечая не без подчеркивания, что никому у германцев не стыдно явиться в рядах дружины.

И римские императоры едва ли особенно искажали характер дружины как союза личной зависимости, когда при конфискации имущества опальных военачальников конфисковали и их буцел- лариев, либо зачисляя их в свои отряды, либо раздавая их в дружины приближенным: так и у нас при Иване III отписывали на государя не только села, но и добрых бояр и детей боярских.

Как бы то ни было, дружину можно назвать частноправовым, личным союзом, построенным на общности очага и хлеба господина со слугами, союзом, выделяющимся из общего уклада народной общины в особое, самодовлеющее целое. Она имеет и свой строй, свою организацию, как дом, двор господина. У франков видим во главе дружины дворецкого, маиордома. Став орудием королевского управления, источником личного его состава, двор этот сохраняет свои черты частного, личного дома, ставшего дворцом королевским, центром государственной силы правительства. Princeps palatii [палатин] стоит во главе дворцового управления и хозяйства, но он же — во главе trustis dominicae [королевской воинской службы], правая рука короля во всем, пока из этого маиордомата не выросла новая великая династия. Рядом с маиордомом стоит воспитатель королевского сына, его детей и той молодежи, которая ищет при дворе подготовки к жизни, связей и покровительства, — педагог, нутритор, баиул .

Должности эти нередко бывали ступенью к маиордомату: пример того характера личных, домашних, семейно-общинных отношений, какой принимал дружинный строй в его основных элементах. Воспитатели королевских детей выступают их опекунами-руко- водителями на политическом и военном поприще, разделяя влияние на них с родителями. «Wandelinus, — передает Григорий Турский, — nutritor Childeberti regis, obiit, sed in locum ejus nullus est subrogatus eo quod regina mater curam velit propriam habere de filio» [«Умер Ванделин, кормилец короля Хильдеберта, но на его место никто не был избран ему взамен, так как королева- мать пожелала сама заботиться о сыне»]. Мать Хильдеберта заменяет ему нутритора: факт, бросающий свет на значение нутритора как quasi propinquo [словно родственника], имеющего на питомца влияние, аналогичное родительской власти; он для питомца — названый отец 171. Такие отношения делали нутритор- ство естественной ступенью к маиордомату и могли человека незнатного, даже несвободного, вознести на высокую степень влияния.

Внутри дружины с первых известий о ней видим разные слои: amici junctissimi и comites: [ближайшие друзья и дружинники; дружинники и другие юноши]; доблесть и младость, по поэтическому выражению «Беовульфа». Первый ряд — соратники (соплечники «Беовульфа») и советники (соп- siliarii) вождя; второй — воины и слуги. Между ними нет непроходимой грани; «gradus» [«положение»], как заметил еще Тацит, определяется «judicio ejus quern sectantur» [«суждением того, кому служат»]. На низшей ступени (rninimissimi [наименьшие] законов Лиутпранда4,к) стоят отроки, о которых нельзя не допустить, что бывали они и из несвободного королевского люда и что при удаче им был открыт путь к свободе и возвышению.

Общественное положение всего дома-двора вождей росло с ростом значения последних. Известно, что положение несвободных слуг королевских и княжих могло и в праве быть высшим, чем заурядных рабов. Тем более положение слуг вольных, домочадцев. Их личность, их имущество, их права охранялись силой и влиянием их вождя, господина. Он защищает их, как своих людей; смертельный удар или увечье, им нанесенное, рассматривается как обида и оскорбление достоинству господина. На германском севере господин, будь то король или епископ, герцог или боярин (Негг), получал особую пеню за бесчестье сверх виры, шедшей родичам убитого. Лишь позднее стало это привилегией короля .

Обратимся к дружине русских князей

Окруженными ею представляем себе древнейших князей русских, с тех пор как «прия власть Рюрикъ и раздая мужемъ своимъ грады, овому Полотескъ, овому Ростовъ, другому БЪлоозеро». Дело не в «историчности» самого известия этого, а в представлении «варяг-на- ходников» как дружин пришлых вождей. Выше приходилось уже отмечать, насколько, по рассказам летописным, древнейшие князья лишены были возможности опираться только на собственные, дружинные силы, организуя по необходимости местное население в ополчение, с которыми и совершали они свои походы. Дружина в собственном смысле слова выступает сравнительно небольшим ядром княжеских войск в этих рассказах. Притом их терминология весьма далека от педантичной четкости. Такой остается она, впрочем, и до конца, до тех страниц наших летописных сводов, на которых замирает и исчезает употребление слова «дружина».

Слово это имеет то более широкий, то более узкий смысл. Своей дружиной древляне называют тех послов, которых загубила Ольга, а киевляне — сограждан, посаженных князем Изяславом в погреб 17\ дружина друг для друга — ополченцы одного войска |74. В том же смысле князья называют дружиной вообще свои войска и союзников  .

Иное, более техническое значение имеет слово «дружина», когда означает круг лиц, постоянно состоящий при князе, живущий при нем, разделяя все его интересы. Эта дружина корит Игоря за то, что дань с уличей и древлян ушла в руки Свенелда: «Се далъ еси единому мужеви много» и говорит ему: «Отрочи СвЪнелжи изодЪлися суть оружием и порты, а мы нази; а поиде, княже, съ нами на дань: а ты добудеши и мы» 1/6. С этой дружиной считается Святослав, отвечая на предложение принять крещение: «Како азъ хочю инъ законъ прияти единъ, а дружина сему смЪятися начнуть» 1//. Ею князья постоянно окружены. Изяслав Ярославич, узнав о святой жизни преподобного Антония, «приде с дружиною своею, прося у него благословенья и молитвы». «Въ малЪ дружинЪ» ездят князья друг к другу в гости. И дома князь обычно с дружиной. «И придохъ к нему, — рассказывает Василий, автор сказания о Васильке Ростиславиче, про свою беседу с Давыдом Игоревичем, — и сЪдяху около его дружина». По крайней мере на людях, перед народом, князь всегда с дружиной. Во время волнений 1068 г. пришли киевляне не «княжь» двор: «Изяславу же сЪдящу на сЪняхъ с дружиною своею, начаша прЪтися со княземъ»  .

Тесно сплетены интересы князя и дружины. «А ты добудеши и мы», — говорит дружина Игорю, а Владимир рассуждает: «Сребромь и златомъ не имамъ налЪсти дружины, а дружиною налЪзу сребро и злато, якоже дЪдъ мой и отецъ мой доискася дружиною злата и сребра». И книжник позднейшего времени, вспоминая древних князей и мужей их, говорит, что те князья «не збираху много имЪния», но что получали, то давали дружине на оружие, а дружинники кормились, воююще иные страны, не ложилось их содержание бременем на мирное население, и не говорила дружина: «Мало есть намъ, княже, двусотъ гри- венъ» 17 .

Солидарность дружины с князем сказывалась и в доле и в недоле. Дружина неотделима от князя, как его домашние. Изгнав из Владимира Ярополка Изяславича, Мономах «матерь Ярополчю и жену его и дружину его приведе Кыеву и имЪнье вземъ его».

Так и после взятия Киева войсками Андрея Боголюбского Мстислав Изяславич успел бежать, но «княгыню его яша и сына его и дружину его изъимаша», как ив 1174 г. Давыд Ростиславич «ятъ брата князя Андрея Всеволода и Ростиславича Ярополка и дружину ихъ», а рязанские князья, Глебовичи, одолев брата Всеволода, «жену же его, и з дЪтми, а свою ятровь, ведоша въ Рязань, и бояръ его, и имЪнье ихъ розоимаша». Не только личным пленом, но имуществом своим платилась дружина за поражение своего князя: когда Ольгович Всеволод выгнал дядю Ярослава из Чернигова, то «дружину его исЬче и разграби», а когда Изяслав Мстиславич выслал из Киевщины Ростислава Юрьевича по подозрению в происках против себя, то «дружину его изоимаша, а товаръ отъяша»; заключая мир с Юрием Долгоруким, Изяслав уговаривается с ним о возвращении и себе и мужам своим всего, что пограбили у них суздальцы, стад и че- ляди |8°.

Близкая бытовая солидарность князя и дружины, как можно проследить отчасти и по приведенным выпискам, постепенно слабеет.

Дружинники, мужи княжие довольно рано (в ходе истории древней Руси) отделяются «хлЪбомъ и имЪньемъ» от своего князя, обзаводятся собственным хозяйством. Уже в рассказах о Владимире слышим, что он «созывает бояр своих» и велит собираться «по вся недЪля на дворЪ въ гридьницЪ» на пир и «приходити боляромъ и гридемъ . . . при князи и безъ князя» |81. Старше времен Ярославлих должно быть гнездо княжих мужей, ставших боярством новгородским, с которым уже Ярославу пришлось считаться как с местной силой, преследующей свои цели, особые от княжих. При Ярославичах видим дом боярина Иоанна, «иже бъ первый въ болярехъ» у князя Изяслава .

Слишком мало у нас данных, чтобы поближе присмотреться к этим бытовым отношениям. Но и того немногого, что имеется, достаточно, чтобы признать хозяйственную самостоятельность членов дружины явлением не первоначальным. На это указывает прежде всего древнейшая терминология для обозначения личного состава дружины: «огнищане» и «гриди».

Параллелизм в употреблении нашими источниками выражений «огнищанин — княжь муж», «огнищане и гриди» — «бояре и гриди»   достаточно освещает значение первого из этих слов как члена дружины. Не должно бы быть и колебаний относительно этимологии слова: этимологический (и социальный) близнец северногерманского hirdhmann'a огнищанин — член огнища, дома своего вождя  . Латинский перевод этого термина был бы familiaris, domesticus. Он мог бы применяться ко всей дружине, но с ним стал рядом заимствованный и родственный по смыслу термин «гридь». «Огнищане» — слово, ставшее специально означать высший, ближайший к князю слой дружинников старших. Но и это явление вторичное. В Русской Правде видим значение огнищанина как вообще княжого мужа. Едва ли будет ошибочным предположение, что оба термина, туземный и пришлый, первоначально чередовались и были равносильны.

Наглядное представление об исконном бытовом отношении бояр-огнищан к князю сохранил один поздний текст. Рассказав о гибели князя Василька Константиновича в 1237 г., летописец в похвальном слове ему говорит: «Никтоже бо отъ бояръ, кто ему служилъ и хлЪбъ его Ълъ, и чашю пилъ и дары ималъ, тотъ никакоже у иного князя можаше быти за любовь его; излише же слугы свои любляше»  . В Новгороде, как можно заключить из «Устава Ярославля о мостЪх», огнищане жили в определенной части города, в Славенском конце, княжом и боярском, составляя своего рода корпорацию.

По мере развития и усложнения деятельности князя и его положения в земле-волости усложнялось и значение его дружинного двора. Весьма вероятно, что усложнялся самый состав княжой дружины, расширялось понятие о ней, по мере того как развертывалась организаторская работа княжой власти. Выше приходилось уже упоминать, что слово «дружина» применяется в летописных текстах и к старшине, стоявшей во главе городской организации, созданной новыми потребностями политического быта. Объяснять ли это тем, что в круг дружинный втягивалась до постепенного поглощения старшина сотен и других форм городского строя, или тем, что из рядов дружины выходили элементы, составлявшие личный ее склад, не следует, во всяком случае ни упускать из виду ее отличия от дружины в собственном смысле слова, ни его преувеличивать. Вспомним, что тысяцкий — всегда княжой муж, но он входит в строй городской общины необходимым ее элементом, как, несомненно, городская и в этом смысле народная власть ,86. Поэтому и вопрос, например, были ли сотские и десятские выборными или назначаемыми, не представляет сам по себе большой принципиальной важности: они, во всяком случае, органы княжого, а не вечевого управления. С другой стороны, деятельность князей по организации городского управления, а также управления пригородами и волостями должна была расширять состав дружины. Трудно сомневаться, что те «мужи лучшие», которых нарубал Владимир с севера в новые города, построенные им для обороны Киевщины, вступали в ряды княжих мужей. Дружина должна была разрастаться и в то же время расширять область своих действий. Ряд ее элементов отрывался от княжого двора на посадничества, на тиунства и т. п. Других разбрасывало по волостям развитие княжого хозяйства и землевладения. Подобно тому как князьям пришлось во времена Святослава — Ярослава развернуть все личные силы династии для укрепления своей власти над землями, составлявшими древнюю Русь, разбивая тем самым единство своего семейного союза, так необходимость организовать управление заставила их развернуть дружинные силы, тем самым разбивая бытовое единство дружинного союза — княжого огнища.

Но и в этом процессе дружина остается источником личных сил князя. Она стоит вне строя народных общин, действуя на них как внешняя, исходящая от князя сила, лишь постепенно выделяя ряд своих элементов земскому обществу, но и втягивая из него личные силы в свои ряды. В этом взаимодействии и обмене развивается расчленение дружины, изменяется ее отношение к князю и к местному населению. Из нее вырастает новое боярское сословие, из нее развивается княжая администрация, она — историческое зерно будущего строя поместных военных сил. Но в основе всей этой дальнейшей эволюции лежит первоначальное значение дружины как княжого двора.

Как огнище княжое дружина имела свою организацию. Не думаю, чтобы к дружинным элементам можно было причислить того «каженика», о котором Житие Феодосия Печерского говорит, что он был «нЪкто отъ княжа двора, иже зЪло любимъ б> княземъ (Изяславом Ярославичем), предръжа у него вся»18'. Каженик-скопец едва ли был свободным человеком; такого рода рабы были в большом ходу и на Западе и в Византии, и притом именно скопцы-славяне. Постриженного под именем Ефрема, будущего «митрополита» переяславского, каженика, который у князя в его дворе все держал, естественно счесть за «тиуна огнищного», стоящего во главе дворовой челяди. В роли judex curiae, говоря языком галицко-волынских грамот XIV в.43, видим в Галицком княжестве XIII в. дворского, или дворецкого . Но древнейшие известия указывают нам лишь на одно лицо, стоящее рядом с князем во главе его дружинной силы — княжого кормильца. Первый известный нам кормилец — Асмуд: «...а Олга же бяше в КиевЪ съ сыномъ своимъ дЪтьскомъ Святославомъ и кормилецъ (6t> — Ипат.) его Асмудъ». Асмуд упоминается и далее с воеводою Свенелдом: «кормилецъ 6Ъ его Асмудъ и воевода 6Ъ СвЪнелдъ», или: «и рече СвЪнелдъ и Асмудъ: князь уже почалъ, потягнЪте, дружино, по князЪ» . Иногда одно лицо называется воеводой и кормильцем: «и 6t> у Ярослава кормилецъ и воевода именемъ Буды (Будый, Блудъ)» . Кормильца же видим в варяге Георгии Симоновиче, о котором повествует «Слово о создании Печерской церкви» в Патерике: «. . .и бысть посланъ отъ Владимера Мономаха въ Суздальскую землю сий Георгии, дасть же ему на руцЪ сына своего Георгия» . Под 1151 и 1171 гг. встречаем кормильца при князе Владимире Андреевиче: во время битвы у Лыбеди Владимира в бой «не пусти кормилецъ его, занЪ младъ 6Ъ в то время». Но и через 20 лет Пук, или Паук, именуется «кормильцем Володиме- ровым», занимая должность посадника. Под 1231 г. упоминается вдова кормильца Нездилы, влиятельная сторонница галицкого боярина Судислава. Под 1202 и 1208 гг. «кормили- чичами» называются галицкий боярин Володислав, захвативший было власть в Галиче, и брат его — вероятно, сыновья кормильца князя Владимира Ярославича галицкого, как предположил Грушевский .

В XIII в. параллельно с термином «кормилец» как его синоним, быть может первоначально не полный, встречаем выражения «дядько», «дедко». Дядько Романовичей упоминается в Ипат. под 1202 г., а под 1289 г. князь Лев Данилович посылает к сыну «Семена, своего дядьковича». Кормильцем (Юрия II Болеслава) следует признать и Дмитрия Детка хотя бы потому, что слово «noster» [«наш»] в грамоте Юрия Болеслава к магистру Тевтонского ордена от 20 октября 1335 г.: «Demetrio, detkone nostro» [«Дмитрию, нашему дядьке»] нельзя же признать, как хотел Куник, простым выражением личной дружбы князя к боярину. Его печать, описанная и изданная А. С. Лаппо-Данилевским, имеет в легенде после имени Дмитрия: «ДАД . . .», а сам он себя титулует «дедко» в грамоте торунским купцам. Словом «дядька», «дядко» передают позднейшие списки устарелое «кормилец», например, Соф. I: «и бЪ у Ярослава дядька и воевода Блудъ», или Летописец Переяславля Суздальского: «и рече Свиндилъ Исмудъ, дядко его»; а рукопись Ростовского летописца слово «дядька» на поле поясняет старым «кормилец»  .

Кормильцев этих видим не при малолетних только князьях, но и при взрослых, притом со значительным политическим влиянием. Впрочем, первый из упомянутых кормильцев, Асмуд, быстро сходит со сцены, уступая место крупной фигуре Свенелда. Состояние преданий о Свенелде, дошедших до нас в сложном составе летописных сводов сплетенными с иными темами и мотивами, оставляет многое неясным в его истории и значении. При Игоре это первое лицо рядом с князем, ему уступает Игорь дань с уличей и древлян, а сам гибнет в попытке возместить себе и своей дружине перевес в обеспечении, какой получила дружина Свенелда, «отроки СвЪнельжи».

В малолетство Святослава он, по-видимому, играл какую-то роль, о которой у летописца были противоречивые сведения: отсюда перебой его имени с именем Асмуда. Но при Святославе видим его в положении почти соправителя. Как «воевода отень» он стоит до такой степени рядом с князем, что имя его находим вместе с княжим в договоре Святослава с Цимисхием: «Равно другаго свЪщанья, бывшаго при Святослав^», велицЪмь князи РустЪмь, и при СвЪналъдЪ. . .» Притом его имени не было в Игоревом договоре ни среди членов княжого дома, ни в числе «всякого княжья». Совокупность черт, какими обрисовано положение Свенелда, не оставляет сомнения, что перед нами член княжой дружины, достигший необычайной силы и влияния. При Игоре между дружиной князя и отроками Свенелда — не будет слишком смело сказать: между Игорем и Свенелдом — предание отмечает некоторый антагонизм. При Святославичах сын Свенелда гибнет от руки одного из князей в земле Древлянской. Но при Святославе Свенелд стоит и действует рядом с энергичным князем.

Попытку предположительно осмыслить эти черты предания подсказало мне сходное явление древней польской истории. Тут первый известный по источникам кормилец-нутритор князя Войслав, воспитатель Болеслава Кривоустого; он состоял при Болеславе, когда тот четырнадцати лет правил в Бреславле. В грамотах видим подпись Войслава непосредственно за подписью палатного комеса Скарбимира. Но когда Болеслав занял отцовский стол, то о Войславе больше не слышим, а «педагогом» при том же Болеславе, главою двора княжого и militiae princeps [предводитель войска] над гнезненским ополчением, полком стольного града и его земли (acies palatina) видим Скарбимира 19,\ Источник его высокого значения — соединение в одной руке начальства над княжим двором и гнезненским полком,а также «педагогия» при князе .

Такое же соединение источников влияния естественно, казалось бы, предположить и у Свенелда, получившего столь исключительное значение в договоре Святослава с греками |9/. Это последнее — наиболее документальное , из сохранившихся свидетельств о Свенелде — трудно истолковать иначе, как привлекая к делу понятие «кормильства».

Выше было упомянуто, что основой политического влияния педагогов — нутриторов — кормильцев надо признать связь искусственного родства, придававшую кормильцу по отношению к питомцу влияние, аналогичное родительской опеке. Подобное явление засвидетельствовано и текстом нашего Патерика. За приведенным выше рассказом о Георгии Симоновиче, которому Мономах «дасть на руцЪ» сына своего Юрия, следует: «по лЪтЪхъ же мнозЪхъ сЪде Владимеровичъ въ КиевЪ, тысяцкому же своему Георгиеви, яко отцу, предасть область Суздальскую»  .

Среди немногих намеков на эту любопытную черту древнего княжого быта и дружинного строя отмечу, что воеводу Ярополка Святославича Блуда следует, по-видимому, отождествить с Буды, кормильцем и воеводой Ярославлим, а при Владимире видим аналогичную фигуру в Добрыне, его родном дяде, руководителе его первых выступлений, соучастнике походов, правителе Новгорода  .

Стремление князей Рюриковичей монополизировать в своих руках княжую власть не дало на Руси кормильству развиться в крупную политическую силу. Те ростки, из которых у франков с развитием маиордомата поднялась династия Каролингов, которые, по остроумной гипотезе Войцеховского 2Ш), — дали полякам их первую историческую династию, у нас заглохли без крупных результатов. Подобно тому как в Польше короли, испытав опасность от чрезмерной силы людей, подобных Скарбимиру, восставшему и ослепленному, стремятся сами держать свою «курию» и «per se patriam sine palatino comite regere» [«самим править государством без палатина»], и русские князья, быть может, под живым примером истории Свенелда, конец которой нам неизвестен, не терпят возле себя сильных и самостоятельных вождей, сосредоточивают управление в руках членов своей семьи, являются сами «начальниками дружины», как говорили про Ярослава скандинавы.

Не только единоличным вождем дружины, но и собственным маиордомом- дворским выступает перед нами Мономах в своем «Поучении». И лишь слабыми отголосками былых возможностей прозвучали в годину галицких смут попытка кормиличича Володислава сесть на княжение да эфемерное правление Дмитрия Дедка. Стремление высших слоев дружины к независимости от княжой власти нашло иной выход там, где они стали во главе общественных сил как влиятельный класс — боярство. Самостоятельного значения дружинная организация не получила, и к князьям древней Руси можно вполне применить слово Стебса про королей англосаксов: они не замкнуты в уединенном величии, как последние Меровинги; они сами свои палатные мэры, вожди своей дружины, которая дает им силу в управлении и на поле битв.