Древняя Русь

Киевские князья Аскольд и Дир

Вторую волну скандинавских выходцев, варягов, А. А. Шахматов относит к середине IX в.: это «утверждение варягов в Новгороде, Изборске, Полоцке, Белоозере и Ростове». Мотив «призвания» не подлежит исторической оценке. Это мотив литературный, и, как ни слаба работа Тиандера «Скандинавское переселенческое сказание» 26, она дает полезный свод материала, освещающего его как «перехожий» мотив, встречающийся у разных германских племен.

Часть северных варягов пошла на юг, к Византии. Шахматов считает удачной догадку книжника-летописца, который, прочитав у византийцев рассказ о нападении руси на Царьград в 860 г., связал его с именами варяжских князей Киева — Аскольда и Дира. 18 июня 860 г. русь на 200 судах появилась под стенами Византии, когда император Михаил отсутствовал: был в походе против арабов. Михаил успел вернуться по вестям о новой опасности, и руссы были отбиты. Позднейшие рассказы приурочили сюда сказание о чуде ризы влахернской божьей матери, которое раньше относилось к нападению аваров в 626 г. Рассказ этот — о нападении руси и чуде — попал в наши летописные своды: в Новг. I под 854 г. и в Лаврентьевский под 866 г., тут уже с именами Аскольда и Дира.

Это первое известие о походе руси на Царьград, который произошел после нескольких экспедиций по Черному морю в первой половине IX в. Ему придают особое значение свидетельства, что тогда у руси уже была организованная военно-политическая сила, что поход этот исходил из молодого южнорусского государства.

Толкование этих известий у Шахматова стеснено тем, что он сохраняет указание Повести временных лет, что Аскольд и Дир были варяги. Если строить на этих обрывках определенное представление, я предпочел бы признать их вождями руси (не варягами) 2/ и принять другое указание старого книжника-летописца, что варяги и словене назвались на юге русью при Олеге, когда и возникло в Киеве варяжское княжество на смену старому, русскому. Тогда хоть больше времени останется для укоренения имени русь на киевском юге. И 30-е годы IX в., может быть, слишком поздняя дата для появления руси на юге: ведь нападение на Сурож относят к первой четверти IX в. Правильнее признать, что нет у нас надежных оснований датировать это явление десятилетиями.

Сами предания об Аскольде и Дире дают основание усомниться в их «парности». Текст Повести временных лет о их гибели от руки олеговых воев дает основание их разделить: «И убиша Асколда и Дира и несоша на гору, и погребоша й (единственное число) на горЪ, еже ся ныне зоветъ Угорьское, кде ныне Олъминъ дворъ; на той могилЪ (единственное число) поставилъ (кто?) церковь святаго Николу; а Дирова могила за святою Ориною» 69. Ценимое историками известие араба Масуди, что в царство славянского князя ал-Дира ездят с разными товарами мусульманские купцы, сильно подрывается тем, что этого ал-Дира Масуди считает своим современником, а сам он был современником Игоря. Царство ал-Дира, по Масуди, — восточный сосед Чехии Вячеслава, и может быть признано киевским, тем более что тогда, по-видимому, чехи и Краковом владели. Вестберг поправляет имя ал-Дир на Ингир — Игорь, но остается имя, хоть и поставленное не на месте. Таковы шаткие намеки, всего смелее использованные Грушевским, чтобы признать Аскольда вождем похода 860 г., а Дира — позднейшим князем, жертвой Олега.

Какой-либо «точности» сведений тут и не добьешься. Но как бы то ни было в деталях, само известие о походе 860 г. — крупная черта в истории Черноморья и Византии, выступление новой исторической силы. И византийцы это сразу оценили. Патриарх Фотий в послании (окружном) 866—867 гг. представляет последствия этого эпизода совсем удивительно: патриарх заявляет, что не только болгары променяли прежнее нечестие на христову веру, «но даже и многими многократно прославленные и всех оставляющие за собою в жестокости и злом убийстве так называемые то Рсос;, которые, поработив находящихся кругом себя и отсюда помыслив о себе высокое, подняли руки и против Римской державы, — в настоящее время даже и эти променяли языческое нечестивое учение, которого держались прежде, чем чистую истинную веру христианскую, с любовью поставив себя в ряд подданных (imr)x6(ov) и друзей наших, вместо того, чтобы нас грабить с великой против нас дерзостью, как прежде, и до такой степени разгорелись в них желание и ревность веры, что они приняли епископа-пастыря и святые обряды христиан с великим усердием и ревностью» .

Фотий был патриархом цареградским во время набега руси. Он произнес два «слова» по поводу этого нападения, где весьма ярко и патетически изобразил русские зверства: варвары истребляли все мирное население, избивали даже скот и птицу. Рассказ о набеге руси и чудесном их отражении внесен в источники наших летописных сводов — Хронику Амартола и Палею. В Житии патриарха Игнатия, составленном Никитой Пафлагонянином, сообщаются еще некоторые сведения, относящиеся, по-видимому, к тому же набегу: в 860 г. «злоубийственный скифский народ, называемые рйд, через Эвксинское море прорвался в залив, напал на остров Теревинт (у Синопа), опустошил всю местность и все монастыри, разграбил всю утварь и деньги, умертвил всех захваченных ими людей» 71.

На этот раз набег вызвал острую панику, но миновала опасность, и надо было подумать о предотвращении ее повторения. В. И. Ламанский 72 в труде «Житие св. Кирилла как религиозно- эпическое произведение» 28 весьма остроумно связывает с впечатлениями 860 г., которые «не могли не заставить задуматься светские и духовные власти Царьграда», последовавшие сношения их с хазарским каганом и миссией св. Константина-Кирилла в Крым и Хазарию — в конце 860—начале 861 г.: Русь втягивалась в тогдашнюю мировую политику. Ламанский считает не случайным совпадение ее набега с арабской войной. Арабы, воюя с Византией, подымали на нее северных врагов. В Житии Константина-Кирилла послы от хазар сообщали Византии, что «срацыны» склоняют их к своей вере и союзу, «мир дающе и дары многи стужают». Слишком смелым и вовсе не обоснованным кажется предположение Ламанского, отождествляющего этих «хазар» с русью, а посольство «от руси Аскольдовой», но общая связь отношений, может быть, им верно угадана.

Для Византии остро ставился вопрос о замирении варварского севера. Греки ищут содействия хазар для сдержки руси, но Хаза- рия уже слишком ослаблена прорывом печенегов. Назревает поэтому другой план, другая программа, чреватая крупными последствиями. Она отчетливо намечена в «Окружном послании» Фотия. Факты, о которых он говорит, не внушают доверия, если понимать буквально риторически расписанную картину миссионерских успехов греческой церкви на севере. Исторических следов от этих «успехов», во всяком случае, не осталось. Но и помимо фактической точности слова Фотия ценны: они намечают характерную для будущего программу. Эта «программа» исходила из средневекового воззрения на империю как на единое и притом вселенское христианское царство. Поэтому как в западной империи Карла Великого, так и в восточной, Византийской, распространение христианства неразрывно связывалось с расширением пределов самой империи и подчинением ее власти, не церковной только, но и светской, императорской, всех «варваров», которые примут христианство и войдут в состав вселенской церкви. Водворение в варварских странах христианской религии и церковной иерархии подчиняло их культурному воздействию и политическому влиянию Византии.

Ее культурно-религиозное миссионерство было постоянно связано с определенными политическими целями. Вся эта церковно-политическая деятельность империи по отношению к варварскому миру на Западе приняла завоевательный характер; там меч прокладывал путь кресту и обеспечивал ему успех, а империя, покоряя разрозненные силы варваров, организовывала их по-своему, втягивала их в свой политический строй и в свою культурную жизнь. Византии такое вооруженное воздействие на варваров востока Европы было не по силам; она еле защищалась от арабов, славян, руссов. Обеспечить по возможности северный фронт империи предстояло, по мысли византийских политиков, культурно-религиозному миссионерству. Но оно могло дать сколько-нибудь определенные церковные и политические результаты только при том условии, чтобы этот варварский мир стоял перед Византией уже организованным, вышедшим из хаоса бурных племенных передвижений. По-видимому, Фотий таким его перед собой и видел, хотя, очевидно, сильно преувеличил самую возможность прочных успехов церковно-политического воздействия на него, преувеличил потому, что представил себе его более прочно сорганизованным, чем оказалось на деле.

Днепровской Руси предстояло пережить еще ряд потрясений, связанных с движением на юг варягов, раньше чем она сложится в большое восточнославянское государство и войдет в устойчивые отношения к Византии.

Так и немногие конкретные данные и общие соображения склоняют историков к признанию, что к 860 г. уже существовало на юге, с центром в Киеве, русское княжество. В то время, надо полагать, на севере уже водворились варяги — их центральным пунктом была, по-видимому, Ладога, затем Новгород.

Проблема образования Киевского государства сводится при таких условиях к вопросу, когда и как пришли в политическую связь юг и север, когда и как объединились под властью Киева все города по великому водному пути «из варяг в греки», начиная с Новгорода Великого. Установление этой связи — дело «варягов». Но о их деятельности наша летопись сохранила лишь неполную, ненадежную, искаженную домыслами и легендами традицию, византийские источники ничего не дают, а арабы много путают. Однако кое-что надо у них взять, что более ясно, отделяя относящееся к Киеву от тех известий о варягах, которые не имеют прямой связи с киевской историей.