Древняя Русь

Древнерусские князья. Кто входил в княжескую дружину

В недавно вышедшей в свет «Истории русской государственности» С. А. Корф относится иронически к старому взгляду, будто князь-правитель был необходимым атрибутом древнерусской государственности, необходимым элементом волости, и развивает мысль, что в течение всего древнего периода князь оставался «придатком волости», только случайно и далеко не прочно с нею связанным. Верховным органом государственной власти в волости представляется ему вече, а князь — органом подчиненным211. Трудно более поверхностно и менее удачно определить положение князя в волости.

Конечно, князь для волости не государь, и нельзя представлять себе волость как маленькую монархию. «Все социальное положение, все условия тогдашнего времени решительно не благоприятствовали образованию абсолютной власти. Пока весь народ был вооружен, пока войско не специализировалось и не поступило в заведование князя, не могла образоваться абсолютная власть. Народ составлял главную силу князей, которые поэтому необходимо должны были вступать с ним в соглашение» . Эти слова В. И. Сергеевича верно схватывают суть дела. Народ составлял главную силу князей. Народ, а не дружина.

Рядом надо поставить другую цитату из лекций В. И. Сергеевича: «Народ сознает свою неспособность устроиться без князя и вместе с тем понимает необходимость дать ему высокое положение в своей среде, без чего не было бы возможно достижение целей призвания. Князь есть народная власть».

Такова другая сторона изучаемого явления. Князь — народная власть, а не внешний и случайный придаток к волости. Он необходимый орган древней государственности для удовлетворения насущных общественных потребностей населения — внешней защиты и внутреннего «наряда».

Такой представляется власть князя с точки зрения населения волости-земли. Для самих князей княжение есть отчина, средство для поддержки своего княжого значения, своего «отечества», в старом смысле слова, своих владельческих интересов. Лишь постепенное взаимодействие и слияние обеих тенденций в сложном историческом процессе создаст монархический принцип с его двумя сторонами: государственно-правовой и династической. Лишь в исключительных случаях, как в северных вольных городах, выработает вечевая жизнь особый строй земли-волости вне указанного компромисса двух противоположных воззрений на значение и цели княжеской власти, строй, который легко может обойтись без нее и обратит ее действительно в «придаток» к волости, и без князя законченной в своей государственной организации.

Наша задача, отметив общие основные черты изучаемого явления, проследить его эволюцию в конкретных проявлениях исторической жизни.

Предание о «призвании варягов», как на него ни смотреть, само по себе не решает вопроса о происхождении княжеской власти. Признавая древнейших князей пришлыми варягами, мы должны прежде всего спросить себя, в какую общественную организацию они вошли и особенно — не взяли ли они в свои руки каких-либо функций, которые до их появления осуществлялись какими-нибудь иными органами. Подобный вопрос имеет смысл, потому что на него наводят некоторые черты летописных преданий о древнейших русских князьях.

Одна из черт древнерусского быта, докняжескую древность которой трудно не признать, это организация восточного славянства в ряд мелких территориальных общин, а в военном отношении — в сотни. Чем и как объединялись эти более дробные единицы в одно боевое целое, когда приходилось соединять силы для защиты? Весьма вероятно, что роль таких объединителей племенной силы играли племенные князья, скорее выборные, чем наследственные, судя по аналогии с древностями германскими, причем более крупные предприятия происходили, вероятно, под руководством избираемых на данный поход, на данную войну. Возникновение варяжских князей всего естественнее представлять себе так, что, принеся с собой больше военного опыта и выработанную военную технику, эти князья упрочили и развили далее местную сотенную военную организацию, так как говорит старое предание: княжили в Киеве братья Кий, Щек и Хорив, а после братьи той «приидоста два варяга» и «бЪста княжаща въ КыевЪ». Летописные сказания о военных действиях древнейших князей изображают их военные силы состоящими из воев многих, собираемых из среды местного населения. Собирает эти народные ополчения князь, а ведет их либо без князя, либо рядом с князем воевода, первое лицо после князя, рядом с ним, близкое ему, часто его «кормилец» или его «воевода отень», упоминаемый даже, как Свенельд при Святославе, в договоре.

С конца XI в. во главе народного ополчения видим тысяцких, держащих воеводство киевской, смоленской и так далее тысячи, княжих мужей, князем назначаемых. Отмечу мимоходом, что мы не имеем указаний на то, чтобы участие народного ополчения до середины XI в. стояло в зависимости от решений веча. Напротив, присматриваясь, например, к летописным рассказам о Владимире Святом, как он идет по «верховые» вой для борьбы с половцами, строит города на южной границе и заселяет их гарнизонами «лучших людей» от славян, кривичей, вятичей и чуди, получаем представление о сильной княжеской власти, распоряжавшейся на Руси свободно. В эпоху объединения племенных областей восточного славянства политическое самоуправление было придавлено. Вспомним, что это явление совпадает с тем моментом в развитии веча, по схеме Владимирского-Буданова, когда племенные собрания стали невозможны, а заменило их участие в деятельности князя городской старейшины при пассивной, второстепенной роли собрания граждан главного города. Если связать эти два наблюдения, то получится вывод, что сила княжой власти Владимира опиралась на тесный союз его со старейшиной народных общин, которую княжеская власть объединяет в одно целое своим творческим и энергичным руководством.

И можно повторить с Грушевским, что «сформирование земли- волости как замкнутого политического организма и превращение гегемонии города в формальную власть с зависимостью от него пригородов» — все, стало быть, основы, на какие опиралась позднейшая деятельность веча, сложились, по всей вероятности, уже под влиянием княжеско-дружинного строя 1()б. И в той форме, в какой вече выступает в следующее время, начиная с выступления киевлян в 1068 г. против Изяслава Ярославича, оно должно быть признано, согласно с Владимирским-Будановым и Грушевским, новым созданием русской исторической жизни XI в.

Эта новая форма народно-городской общинности, конечно, сильно повлияла на положение князя. Народное войско стоит под властью не его, а веча, хотя так значительна роль князя в мобилизации народного полка, хотя во главе его стоит княжой тысяцкий, хотя мы не знаем ни одного случая выступления его помимо, независимо от князя. Князь с тысяцким — необходимые элементы народного военного строя. И тем не менее если вече не согласно на поход, то полк не идет и тысяцкий остается в городе, как видно из рассказа о событиях 1147 г.

Необходимость народного признания для занятия княжого стола, согласия с населением, чтобы на нем удержаться, и поддержки веча, чтобы иметь в руках народное ополчение, достаточно подтверждают вывод В. И. Сергеевича, что «народ составлял главную силу князей». Но сила эта слишком самостоятельна в рассматриваемый нами период, чтобы считаться подвластной князю. И мне вспоминаются только два примера репрессий со стороны князя против враждебного ему населения города: в 1069 г. Изяслав, возвращаясь в Киев, послал вперед сына Мстислава, и тот «исЪче Кыяны, иже бЪша высЪкли Всеслава, числомъ 70 чади, а другыя слЪпиша, другыя же без вины погуби, не испытавъ». А другой в 1144 г., когда Володимирко галицкий «многы люди исЪче, а иныя показни казнью злою» 2И. Первый случай расправы над горожанами за попытку заменить князя другим (Всеславом) стоит в начале, второй в конце того периода, когда вече было сильно, и притом последний пример относится к земле, где оно ранее всего пало.

Но, опираясь на свое «одиначество» с вечевой общиной, скрепляемое взаимным крестоцелованием и рядом, князь имел вне ее свою опору, получавшую чем дальше, тем больше значения, — в дружине.

Явление, о котором мы думаем при слове «дружина», было широко распространено в европейском мире, знакомо было и тюркам, — наши летописи не раз говорят о дружине половецких ханов. И нелишним будет предпослать речи о дружине русских князей более общую характеристику этого явления.

Германские вожди окружены группой лиц, стоящих к ним в особом личном отношении; она в военное время служит им отрядом телохранителей и своего рода штабом, в мирное — почетной свитой, личным советом и при случае дает контингент помощников в различных делах, будь то правительственного, будь то частного, бытового или хозяйственного характера. Среди этой дружины царила особая дисциплина, основанная на личной верности и безусловной преданности воле вождя. Его воля определяла, кого принять в дружину и какое ему положение дать в дружинном строе: простого воина он мог сделать великим мужем. Все, что составляло доходы и добычу вождя, прежде всего давало средства содержать дружину, опору личного, независимого значения и положения. Но и вся добыча дружины принадлежала вождю. Перед нами дружинная община, если можно так выразиться, с общей жизнью, общим имуществом. Дружинные связи и сознавались как аналогичные родственным: на дружине лежал долг мести за вождя, на вожде — за дружинника.

На этой почве развились и те отношения, которые так ярко выступают в законе вестготов. Lex Wisigotorum [Вестготская Правда] дружинника называет bucellarius — от bucella, хлеба особого сорта, — отмечая этим, что дружина жила при вожде и кормилась в его доме. Этот bucellarius — свободный человек, может покинуть господина и перейти к другому, но это редкое явление, так как переход ему весьма убыточен. Уходя, дружинник должен вернуть оружие и все, что получил от того, кому служил, а также половину всего, что приобрел себе во время службы. Едва ли будет смелым предположение, что тут перед нами смягчение более древней практики, когда дружинник, уходя, не уносил с собой никакого имущества. Он был членом дома, oixta. Известно, что со времен Каракаллы дружина проникла в числе других варварских элементов и в римскую жизнь, окружая императоров, военных вождей, всякого сильного человека. Она свита — sequentes, ejiojuievog, домочадцы — ex xfjg otxtag ovreg, 01 TOV apxov xivog eaftiovxeg [находящиеся в доме, питающиеся чьим-нибудь хлебом], с тем чтобы всегда при нем ttapajai- vetv [состоять]. Поэтомудружинники — bucellarii comitis. Их связь с вождем так сильна, что, несмотря на личную их свободу, близка к понятию его собственности: при конфискации имущества высшего военного лица император конфискует и его дружину и либо зачисляет ее в ряды своих военных сил, либо даже раздает ее приближенным. Так и у нас позднее — во времена Ивана III — на государя отписывали не только земли княжат, но и их «детей боярских добрых».

Не думаю, чтобы эти явления римского и московского времени можно было объяснить как новые, произвольно созданные. Их исторический корень в том древнем представлении о дружиннике как домочадце, вся судьба которого — и личная, и имущественная — нераздельно связана с личным и экономическим бытом вождя.

В составе дружины и германские и римские источники различают два слоя — высший и низший. Поэтический язык англосаксонской песни о Беовульфе различает их словами Tugend и lugend; у алеманнов видим amicos junctissimos (ближнюю дружину) и толпу comites; у Прокопия — копьеносцев и щитоносцев; у Малалы — xojiTjxeg xai aXXoi лаГбед (отроки).

Принадлежность дружины к дому вождя (огнищу?) и ее правовое, как и личное, положение делают понятными нередко изумляющие нас своей видимой противоречивостью черты: подчеркнутое у Тацита и в сказаниях германских благородство дружины и ее зависимое служилое положение, выводящее ее из сферы гражданской свободы в область частноправовой зависимости. И в отражениях германской дружины на римской почве видим ту же двойственность: практика и право рассматривают дружину под углом зрения, близким к признанию ее собственностью вождя, а рядом подчеркнутая привилегированность дружины телохранителей (protectores), которая служит при императорском дворе и дает штаб, из которого прямой путь к офицерским должностям в армии или к префектурам.

Императорская дружина — путь для карьеры из рядовых воинов на верхи военной команды и администрации. А между тем мы знаем определенно, что, например, Каракалла набирал в нее и свободных и рабов (Dio Cassius), и они сопоставляются у других авторов с личными слугами и рабами. Вспомним, что во главе франкской королевской дружины стоит major domus, что у нас из нее выработался позднейший «двор» князей как их личная военная сила и центр княжой администрации.

Таковы основные черты этого характерного явления древней жизни. Стоя вне общенародного общинно-политического союза, дружина, говоря нашим новейшим слогом, относится не к области политических, государственно-правовых учреждений древней жизни, а входит в сферу частноправовых явлений древнего быта 1и7.

Эта основная точка зрения вполне подтверждается данными относительно древнерусской дружины и, быть может, четко поставленная, поможет разобраться в некоторых неясных или спорных вопросах.

Слово «дружина» употребляется в летописных текстах в различном значении. Прежде всего, отделим и отбросим те случаи, где бытовое значение «дружины» равно, более или менее, словам «наши», «свои люди» — и только. Особенно в памятниках церковной письменности (переводных) слово это значит «близкие», «окружающие вообще», «спутники» и т. д. Быть в дружине — быть вместе. И в летописи можно найти тому примеры. Например, когда в 968 г. отрок пробирался из осажденного печенегами Киева, то люди с «оноя» стороны Днепра выехали к нему навстречу в лодке и «привезоша и къ дружинЪ». Или в обращениях ко всему войску: «князь уже почалъ, потягнЪте, дружина, по князЪ» (946); «потягнемъ мужьски, братья и дружино» (971). В этих случаях, как и в тех, где дружиной называется все войско (Лавр. С. 107 — Владимир вошел в Корсунь «и дружина его»; С. 139 — притиснули Святополка с дружиной ко льду; С. 271 — Литва в 1106 г. победила Всеславичей и избила девять тысяч дружины) или вообще сопровождающие князя, я не считаю возможным искать технического смысла слова «дружина». Не ищу его и в том, что Ярослав дружиной называет избитых им новгородцев, или что киевляне в 1068 г. освобождают из погреба «дружину свою» — заключенных там киевлян (а не князя Всеслава с сыновьями, которые сидели не там, а в порубе), или когда в 1097 г. Святополк II прибежал к Владимиру с несколькими князьями и прочей дружиной. Думаю, что в том же общем, не техническом смысле слова называют дружиной древляне «нарочитых мужей», посланных к Ольге, и даже Владимир — бояр и старцев градских, перед которыми он предлагает изложить свои впечатления послам, ходившим испытывать разные веры.

Дружина в техническом смысле — это круг ближайших соратников, сотрудников и слуг князя, постоянно находящихся с ним и при нем. «И приидохъ к нему, — рассказывает автор Сказания о князе Васильке Ростиславиче о своем разговоре с князем Давыдом Игоревичем, — и сЪдяху около его дружина» ,08. Так и Владимир сидит с дружиной, во дворе теремном ожидая Яро- полка 215. Мономах в 1085 г. забирает в Киев «матерь Ярополчю и жену его и дружину его. . . и имЪнье вземъ его» |09,216. Изяслав Ярославич (1051) идет на богомолье в Печерский монастырь «с дружиною своею». Дружина окружает князей на съездах, как видно из описания съездов князей в Уветичах (1100 г.) и на Долобске (1103). Это понятно, так как с ней князья постоянно советуются: «сЪдше думати с дружиною» входит по «Поучению Мономаха» в расписание ежедневных занятий князя. «Думал с дружиной» и старый Святослав; «бЪ. . . любя дружину и с ними думая о строи земленЪмъ и о ратехъ» Владимир. При всяком серьезном деле князья «созывают дружину свою на совет» и начинают думать с ней (Лавр. С. 212. 1093 г.). Дружину князь тешит и балует. Известный эпический анекдот о серебряных ложках, которые вытребовала дружина у князя Владимира, дает и причину тому: «Дружиною налЪзу сребро и злато, якоже дЪдъ мой и отець мой доискася дружиною злата и сребра», — говорит Владимир. У них общая добыча, общее богатство. Дружинники говорят князю: «Поиди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши, и мы». И дельный князь «любляше дружину повелику, именье не щадяше, ни питья, ни еденья браняше». С этой более тесной дружиной идет Игорь по вторичную дань к древлянам, Ольга обходит землю, уставляя уроки и дань, на нее ссылается Святослав, говоря, что если крестится, то «дружина сему смЪятися начнуть». «Дружина отня» переходила от отца к сыну. И летопись подчеркивает тот авторитет, каким должна пользоваться при князе старшая, заслуженная дружина. В Лавр, и Ипат. сводах под 1093 г. читаем укоризну Святополку за то, что он не советовался «с болшею дружиною отнею и стрыя своего» (Изяслава и Всеволода — времени их соправительства), а только «совет сътвори» с пришедшими с ним — со своей личной дружиной, бывшей с ним в Турове. Сурово осуждает летопись и старого князя за неуважение к старшей дружине, как, например, Всеволода Ярославича, что тот под старость «нача любити смыслъ уныхъ, совЪтъ творя с ними» и «негодовати дружины своея первыя».

Но кроме этого различия старших и младших дружинников, чисто бытового, внутри ближней дружины, которую нельзя себе представлять особенно численной, дружина, выступающая в битвах как самостоятельная сила, была явлением более широким. Вспомним, что Игорь идет в Деревскую землю с дружиной и с данью отпускает ее домой, а сам возвращается «походить еще» «с маломъ дружины», что Мстислав Владимирович в битве против Ярослава у Листвена (1024) «исполчивъ дружину, и постави СЪверъ въ чело противу Варягомъ, а самъ ста с дружиною своею по крилома» 217. Как боевая сила дружина была более обширна, чем круг ближайших спутников и сотрудников князя, заключая в себе и толпу «младшей дружины», отроков, так сказать рядовых дружинников. Впрочем, насколько можем проследить по нашим скупым источникам, это явление есть результат постепенного расширения первоначальной дружины, по мере того как князья стали создавать для себя более значительные личные военные силы. Первоначально, опираясь главным образом на силу народного ополчения, князья дружиной пользуются как кругом ближайших сотрудников в своей деятельности и как своего рода штабом. Из ее среды выходили воеводы для народного полка: когда вой во время неудачного похода на Византию в 1043 г. вынуждены были по суше искать пути на Русь, затруднение было в том, что с ними не хотел идти никто из княжой дружины, сохранившей для себя один корабль, пока не пошел Вышата, которому поручено было воеводство и который потому зовет воев своей «дружиной». Действуя помимо веча и народного полка, князья набирали охочих людей, становившихся на время их дружиной в широком смысле слова. Так, думается мне, следует понять рассказ 1096 г., как Мстислав Мономашич ходил в Суздальскую землю на Олега черниговского и, обманутый им, «распусти дружину по селомъ», а потом еле успел в два дня собрать эту дружину — новгородцев, ростовцев, белозерцев. Припоминание, что этот князь перед тем сидел в Ростове и в Новгороде, объяснит нам состав этой «дружины». Сходное указание дает и рассказ 1147 г., как Изяслав Мстиславич, не добившись согласия киевского веча на поход против Юрия Долгорукого, кликнул клич: «А тот добръ, кто по мнЪ поидеть» — и собрал много воев 218. Такой же сборный состав можно предположить и для упомянутой дружины Мстислава под Лиственом, куда он пришел из Тмутаракани.

Таким образом, дружина представляется мне не «главной военной силой княжества», как ее иногда называют, а лишь отборным ядром княжих воинов-телохранителей, его «двором», говоря по-позднейшему, постоянными спутниками и советниками и штабом, который давал организаторов и вождей от руки князя народному ополчению.

Дружина, в широком смысле «двора» княжого, была и главным орудием княжеской администрации, как и княжеского хозяйства. Но эту роль ее, как и общественное положение дружины, можно выяснить себе только в связи с изучением" правительственной деятельности и общественного положения самого князя.