Эпоха бронзы лесной полосы

Охотничье-рыболовческий тип хозяйства

Подвижная охота на северного оленя - зона тундры

Для понимания особенностей социально-экономической истории древнего населения тундровой зоны необходимо учитывать, что тундра по многим своим особенностям сходна со степной зоной (открытые безлесные пространства, характерность мигрирующих стад копытных, частая смена благоприятных и неблагоприятных в погодно-климатическом отношении лет и пр.). Здесь, как и в степи, должны были вестись особенно упорные поиски более рациональных и экономически более стабильных форм хозяйства, однако тундра по своим экологическим особенностям давала худшие, чем степь, возможности для успеха этих поисков. Тем не менее они завершились там и здесь, хотя и в разное время, сходным результатом — переходом к кочевому скотоводству в степях и к кочевому оленеводству в тундре.

Однако в интересующий нас период основным занятием тундрового населения была подвижная охота на северного оленя. Подвижный охотничий быт тундровых аборигенов нельзя отождествлять с бессистемным бродяжничеством. Охотники должны были учитывать направление и время массовых перекочевок оленей (осенью в глубь материка, весной к морскому побережью); они обязаны были досконально знать пути таких перекочевок, чтобы выбирать места, наиболее удобные для охоты. О том, насколько важен был учет этих обстоятельств, говорит то, что до недавнего времени изменения путей сезонных перекочевок дикого оленя коренным образом нарушали хозяйственно-бытовой ритм тундрового населения, заставляя его переселяться в другие места, вступать в войны и т. д.

Регулярность движения диких оленьих стад и постоянство маршрутов их сезонных перекочевок обусловили благоприятные возможности для коллективных способов охотничьего промысла, из которых наиболее простой, наиболее древней и наиболее популярной была «поколка». Она не была связана сс строительством специальных заградительных сооружений и практиковалась в тех местах, где традиционные пути сезонных перекочевок диких оленей пере секали реки. При переправе через них плывущие олени были практически беспомощны, и их в большом количестве добывали копьями на плаву. Пополни и другие виды коллективного промысла диких копытных имели очень большое значение в жизни тундровых аборигенов, так как позволяли запасать мясо впрок. Те сравнительно немногочисленные и небольшие по площади поселения эпохи неолита, с одним—двумя жилищами, которые исследовал JI. П. Хлобыстин в западносибирской тундре и лесотундре, были приурочены, по его мнению, к местам переправ диких оленей через реки (Хлобыстин, 1972, с. 32). Такой же принцип расположения сезонных охотничьих стоянок применялся тундровыми аборигенами во все последующие времена —до этнографической современности. Весенние и осенние стойбища нганасан до недавних пор устраивались в местах переправ диких оленей (Народы Сибири. М.; Л., 1956, с. 650).

Наиболее распространенным видом летнего промысла (кроме рыбной ловли) была охота на линную дичь. В. Н. Чернецов полагает, что она практиковалась с каменного века, «была очень эффективна и обеспечивала людей пищей в виде вяленого мяса на большой срок» (Чернецов, 1971, с. 65—66). Говоря об охоте на линную дичь в начале 20-х годов прошлого столетия у аборигенов Колымы, Ф. Врангель писал: «Сей промысел с некоторого времени весьма оскудел: лет за 20 охотники приносили домой в иные дни по нескольку тысяч гусей, а иные при устье Колымы почитают за счастье, если удастся за все лето убить до 1000 гусей, до 5000 уток и сотни две лебедей» (Врангель, 1841, ч. 1, с. 251). В низовьях Лены, где, судя по этнографическим данным, этот вид летнего промысла был большим подспорьем в питании местного населения вплоть до конца прошлого столетия, Н. Д. Юргенс был очевидцем случая, когда в 1883 г. двое мужчин, вооруженных палками, за полчаса убили во время линной охоты 1500 гусей (Юргенс, 1885, с. 265).

Несмотря на определенную роль в хозяйстве охоты на линную дичь, рыболовства и собирательства, основным средством существования древнего тундрового населения была охота на северного оленя. Она, как полагает Л. П. Хлобыстин, удовлетворяла потребности древних тундровых аборигенов в пище и одежде, а остальные промыслы имели подсобное значение (Хлобыстин, 1972, с. 32).

Основываясь на археологических данных, Л. П. Хлобыстин предположил, что в полосе тундры начиная с неолита жили «рассеянные на больших пространствах маленькие, но экономически самостоятельные семейно-хозяйственные коллективы. Забота о добыче пропитания падала на одного—двух мужчин, а обработка добычи, забота о детях лежала на женской части коллектива. Эти коллективы, судя по наличию жилищ, устраиваемых на местах переправ диких оленей через реки,... вели полуоседлый, сезонный образ жизни... Возможно, что охота на переправляющихся оленей имела массовый характер и для участия в ней объединялось несколько семейно-хозяй- ственных коллективов, образующих на время производственную общину» (Хлобыстин, 1972, с. 32).

Мы, вслед за Б. О. Долгих, Л. П. Хлобыстиным и Ю. Б. Симченко, считаем, что численность и структура социальной организации сибирских тундровых аборигенов издревле определялись условиями и нуждами коллективной охоты — прежде всего характером сезонных промыслов дикого оленя на переправах через реки (Долгих, 1960, с. 169; Хлобы- стин, 1972, с. 32; Симченко, 1976, с. 185-189). По Б. О. Долгих, охотничий коллектив у тундровых народов соответствовал родовому коллективу, не случайно у нганасан одним словом «фонка» обозначались и род, и копье, употреблявшееся на поколке (Долгих, 1960, с. 619).

У древнего населения тундры вряд ли существовала когда-либо четкая и стабильная племенная организация. Разбросанность мелких производственных коллективов по бескрайним тундровым просторам не способствовала крепости и устойчивости социальных уз. В XVII в. плотность населения в западносибирской тундре составляла примерно один человек на 50—60 кв. км. Однако во времена крупных социальных потрясений — вторжений иноэтничных групп, при необходимости отомстить за нападение, вернуть захваченные врагом земли и т. д.—семьи и роды больших территорий могли объединяться воедино, в некое подобие временного военно-политического союза. Один из документов Сибирского приказа рассказывает о нападении в 1678—1679 гг. на ясачных остяков «воровских самоедов больше 400 человек» (Бахрушин, 1935, с. 14). Общество, способное выставить такое войско, должно было объединять не менее 1600 человек, что во много раз превышает обычную численность рода на Крайнем Севере.

Коллективная охота на лесных копытных (таежное Зауралье)

Восточный и западный склоны Урала входили в область наиболее активных сезонных миграций лесных копытных, что создавало здесь в прошлом благоприятные возможности для охоты. Дело в том, что количество зимних осадков на западной стороне Урала намного выше, чем на восточной. Так, в Прикамье мощность снежного покрова почти в два раза больше, чем в смежном Свердловско-Тагильском регионе. Известно, что лось способен добывать подножный корм из-под слоя снега не более 20 см, а сибирская косуля — не более 15 см. Поэтому осенью начинались массовые перекочевки лесных копытных через Урал на восток, с глубоких снегов — на мелкие, а весной в обратную сторону.

Стационарные заградительные приспособления, предназначенные для добычи мигрирующих через Урал копытных, устраивались в местах наиболее массового хода животных. Особенно много сил тратилось, судя по этнографическим данным, на строительство так называемых «огородов» — грандиозных сооружений, тянувшихся местами на многие десятки верст. Охота на лося и косулю при помощи «огородов» является основным сюжетом древних наскальных рисунков в восточной части Уральского хребта (Чернецов, 1971). Немалое значение имела и индивидуальная охота, о чем свидетельствует большое число наконечников стрел, каменных и костяных, на аятских поселениях эпохи ранней бронзы, а также на торфяниковых стоянках Свердловско-Та- гильского региона ( 85) (Косарев, 1981,  6). Индивидуальные способы охоты на крупного мясного зверя доставляли, видимо, текущую пищу, тогда как добыча лесных копытных при помощи «огородов» позволяла запасать мясо впрок.

Путешественники XVII—XVIII вв. единодушно подчеркивают, что основным занятием зауральских вогулов, в отличие от приобских остяков, было не рыболовство, а охота, которая определяла весь их хозяйственно-бытовой уклад (Паллас, 1786, с. 293, 326; Любарских, 1792, с. 69). Видимо, эта черта, обусловленная экологическими особенностями лесного Зауралья, была в общем присуща хозяйству местного населения и в более древние времена, хотя при существенных климатических колебаниях роль рыболовства в зависимости от степени увлажненности могла то повышаться, то понижаться. Тем не менее во все исторические периоды охота на лесных копытных без поддержки ее другими видами промыслов не могла гарантировать зауральским лесным аборигенам достаточно устойчивых пищевых запасов. П. С. Паллас, говоря о голодовках у вогулов по причине неудачной охоты, добавляет: «Но таковая нужда случается им очень редко: ибо кроме ловли зверей, стреляют они разных птиц, а буде близко есть рыболовные реки, то сетьми и городьбою ловят рыбу» (Паллас, 1786, с. 328).

О значительной роли рыболовства в Зауралье в древние времена свидетельствуют находки на территории Шигирского торфяника в местах стоянок разных эпох — от мезолита до железного века — большого количества роговых гарпунов и игловидных наконечников стрел для охоты на рыбу, деревянных острог, костяных крючков, деревянных поплавков, сетевых грузил и др. (Косарев, 1981,  78, 79). Разнообразные грузила и поплавки для сетей встречены при раскопках Горбуновского торфяника под Нижним Тагилом (Косарев, 1984,  17). Здесь найдены также остатки вентерей и сети из крапивного волокна. Глиняные и каменные грузила разных типов известны также на многих других памятниках Восточного Зауралья, относящихся к энеолиту и бронзовому веку.

В древности также значительным подспорьем в жизни населения таежного Зауралья была охота на линную дичь, о чем, помимо этнографических данных, говорит изображение такой охоты на одной из древних писаниц Восточного Урала (Чернецов, 1971). Возможно, В. М. Раушенбах права, предполагая, что многие сотни роговых наконечников стрел, обычно удлиненных, игловидных, нередко с мелкими частыми шипами на одной стороне, прекрасно отполированных, из Шигирского торфяника (Косарев, 1984,  16) могли в значительной своей части использоваться не только для добычи рыбы, но и для охоты на водоплавающую дичь (Раушенбах, 1956, с. 112).

При преимущественно охотничьем образе жизни экономическая основа для сложения относительно крупных производственных и социальных организмов могла иметь место лишь в районах, где были условия для коллективной охоты на лесных копытных. Описывая образ жизни лозьвинских манси, В. Н. Чернецов отмечает, что возводить загонные сооружения типа «огородов» и поддерживать их в рабочем состоянии было не под силу мелким коллективам, и поэтому, «несмотря на небольшой размер и разбросанность отдельных поселков, то есть локальных групп, население всей такой территории было в достаточной степени единым, и в пределах его существовали не только коллективные виды промысла, но и коллективное потребление» (Чернецов, 1971, с. 75). Поскольку, судя по сюжетам древних наскальных изображений Урала, коллективные способы охоты практиковались здесь с каменного века (во всяком случае, с неолита), можно допустить, что на этой территории в первобытную эпоху могли возникнуть достаточно крупные производственные сообщества, способствовавшие социальной консолидации населения довольно обширных районов.

Охотничье-рыболовческий тип хозяйства в таежном Обь-Иртышье

Ландшафтно-климатические условия глубинных таежных районов Западной Сибири отличались большей стабильностью, чем в степной зоне и тундре. Природная среда здесь была менее подвержена воздействию климатических колебаний, и возможности для традиционных промыслов — охоты, рыболовства и собирательства — в течение последних нескольких тысячелетий оставались здесь, в общем одинаковыми.

Однако по отношению к западносибирской тайге нам зачастую свойственно переоценивать запасы ее естественного продукта. В отличие от соседних географических областей — Уральской горной страны, тундры, степной зоны — западносибирская тайга лежит в стороне от наиболее активных путей сезонных перекочевок диких копытных. Ни лось, ни олень в тайге не группируются в большие или даже значительные по численности стада, поэтому здесь в древности, как и у этнографически изученных аборигенов, преобладала, по-видимому, индивидуальная охота на крупных мясных животных: гоном по насту (весной), скрадывание лося и оленя в воде, где они спасались от гнуса (летом), добыча зверя на тропах при помощи сторожевого лука или ловчих ям и т. д.

Большое значение в обь-иртышской тайге имела охота на линную водоплавающую дичь. «Скудость в пищи,— замечал по этому поводу в начале XVIII в. Г. Новицкий,— и недостачество воспомогает довольно множество птиц: лебедей, гусей, уток и разных родов птицы... Упражняют же ся ловлением оных птицлет- няго времене, найпаче в последнех чыслех июня. Зде бо в то время птица лишается перия, к летанию же немощна, в довольное Остяку попадает препитание» (Новицкий, 1884, с. 35).

В летнее время, благоприятное для рыболовства, таежное западносибирское население уходило из стационарных зимних землянок и полуземлянок в места рыболовческого промысла, где оно жило в наземных сооружениях или в легких жилищах типа чумов. По наблюдениям Ю. Ф. Кирюшина, на поселениях эпохи бронзы у оз. Тух-Эмтор в Васюганье летние обиталища (Тух-Эмтор I, IV) располагались при устье либо у истоков мелких рек, впадающих в озера или вытекающих из них, на продуваемых ветром открытых полянах или гривах, где было меньше гнуса. Жилища представляли собой наземные сооружения, иногда с вынесенными наружу очагами. Почвы поселения Тух-Эмтор IV при их анализе показали чрезвычайную насыщенность валовым фосфором, превышающую его обычное содержание в почвах этого района в 5—10 раз, что является веским доказательством преимущественно рыболовческих занятий здесь в летнее время.

Однако мы опять-таки подчас склонны переоценивать возможности рыболовства в западносибирской тайге. Дело в том, что здесь было мало стабильных по производительности рыболовческих угодий. Реки таежного Обь-Иртышья подвержены периодическим зимним заморам, губительность которых усугублялась тем, что местные' реки собирали так называемую «мертвую» воду из огромнейших западносибирских болот, занимавших не менее половины этой территории. Поскольку сила и направление распространения заморов могли меняться, в одном и том же месте рыба в разные годы зачастую ловилась неодинаково. Так, на р. Салым замор начинался то с низовьев, то с верховьев реки, а иногда одновременно с обоих концов. В случае низового замора рыба лучше ловилась в верховьях, в случае верхового — на низу, а при двухстороннем — условия для рыболовства ухудшались по всей реке. Озера западносибирской тайги, несмотря на их многочисленность (в одной Тюменской обл. более полумиллиона озер), неудобны для использования в рыболовческом отношении, так как в подавляющем большинстве являются заморными ж затеряны часто среди непроходимых болот.

Для летних поселений выбирались обычно проточные озера, куда весной в большую воду заходило из рек много рыбы; после этого протока перекрывалась, т. е. озеро «запиралось». Летом вода спадала, рыба стремилась уйти из озера, а люди, пользуясь этим, ставили у запоров всякого рода ловушки и вылавливали рыбу в большом количестве. Поэтому запорное рыболовство было самым добычливым видом рыболовного промысла; оно позволяло добывать рыбу впрок, на зиму. Преимущественно рыболовческая ориентация хозяйства таежных западносибирских аборигенов в летнее время . была рациональна и экологически обусловлена. Подсчитано, например, что в Васюганье выход биомассы в тайге равен 5— 6 кг с га, тогда как в пойменных васюганских озерах выход биомассы составляет 50 кг на га, т. е. в 8— 10 раз больше (Кирюшин, 1976, с. 14). А при запорном рыболовстве, когда рыба, сосредоточившись в озерах весной, затем «запиралась», выход озерной биомассы еще более повышался.

Не случайно Г. Новицкий в своем интересном труде «Краткое описание о народе остяцком», написанном в начале XVIII в., сравнивал рыболовство у остяков по его значимости с земледелием у южных народов: «И якоже нецыи в хлебородных местах собирают плоды земные, прыуготовляя на зимнее время сими питатися, тако и бедствующий Остяк в пустых безплодных сих местах рыбы на всю зиму собирает и своим обыкновением рыбу израдную, муксун названную и прочая, без соли тако усушают, что через всю зиму содержатися может» (Новицкий, 1884, с. 34). Интересно, что у остяков слово «тант», означающее сейчас хлеб, раньше употреблялось в основном для обозначения наиболее употребительной рыбной пищи (Патканов, 1891, с. 37).

Есть основания предполагать, что в своем стремлении сделать хозяйство более надежным и производительным древнее охотничье-рыболовческое население предпринимало попытки ввести в него какие-либо производящие элементы. Об этом можно судить по этнографическим и отчасти археологическим свидетельствам. Так, запорные сооружения на озерах издревле были призваны повышать производительность рыболовческих угодий. Той же цели служили проруби для снижения зимних заморов, проделываемые костяными пешнями и другими орудиями, которые встречаются на древних озерных поселениях Восточного Зауралья. Салымские остяки делали на обрубках деревьев искусственные дупла и развешивали их затем около воды на ветвях; здесь устраивали гнезда некоторые породы уток, предпочитающие селиться на высоте. Иртышские остяки специально выжигали урманы, чтобы увеличить площади молодых осинников—излюбленные пастбища для лосей. Дореволюционные этнографы, касаясь производства крапивной ткани у остяков, сравнивали процесс собирания и обработки ими крапивы с некоторыми действиями, известными в льноводстве и коноплеводстве. Ежегодная «жатва» крапивы, обработка ее при помощи специальных орудий, стихийный посев около жилищ (в процессе осенней обработки) — все эти операции напоминают приемы примитивного земледелия.

Здесь мы, видимо, имеем дело с тем случаем, когда наличие потенциальной готовности к производящей экономике не может быть реализовано из-за слишком неблагоприятного природного окружения. Совершенно очевидно, что при изменении географической среды в сторону, благоприятствующую производящему хозяйству, и при достаточно благополучной исторической ситуации местное население могло бы сравнительно легко воспринять от южных соседей скотоводческие и земледельческие навыки.

Несмотря на традиционность и известную консервативность охотничье-рыболовческого хозяйства таежных обь-иртышских аборигенов, оно не стояло на месте, а шло по пути интенсификации старых и изобретения новых видов присваивающих промыслов. Эти изменения в большей мере затрагивали рыболовство, чем охоту. Дело в том, что усовершенствование промыслового охотничьего инвентаря не могло при-' вести к сколько-нибудь долговременному повышению объема добычи. Скорей наоборот: изобретение более эффективных приемов охоты вызвало бы сокращение промысловых животных, а вслед за этим угрозу голода и вымирания. Рыбные же запасы, сосредоточенные в сотнях тысяч озер и речек, а также во многих десятках крупных рек, богатых не только местной, но и «проходной» рыбой, были почти неисчерпаемы. Это открывало возможность для совершенствования рыболовческих орудий и интенсификации рыболовных промыслов.

В развитии таежного западносибирского рыболовства отмечаются два наиболее значительных «скачка». Первый из них относится к концу неолита; он был ознаменован широким распространением стационарного запорного рыболовства. Это позволило более эффективно использовать на проточных озерах и некрупных речках сети и рыболовческие ловушки. Улучшились возможности запасать рыбу впрок, что повысило степень оседлости таежного обь-иртышско- го населения и его численность; сложились предпосылки перехода к энеолитической эпохе. Второй крупный «скачок» в развитии рыболовства имел место в конце бронзового века и был связан с изобретением усложненных сетных ловушек. Археологически это подтверждается появлением в это время особой разновидности грузил, которую В. И. Васильев склонен считать принадлежащими сетной снасти калданного типа (Васильев В. И., 1962, с. 151). Вслед за этим открылись широкие возможности для рыболовства на крупных западносибирских реках, повысилась численность населения, сложились предпосылки перехода к железному веку.

Выход на большие реки, т. е. по западносибирским понятиям на «большие дороги», способствовал усилению связей с югом, где в это время возрастает спрос на сибирскую пушнину. В обмен на «мягкое золото» в Западную Сибирь поступают высококачественные товары, изготовленные в торгово-ремесленных центрах Средней Азии и других южцых стран: предметы роскоши в виде разнообразных серебряных изделий, художественно оформленные зеркала, металлическая посуда, дорогое оружие и т. д. В руках родовой верхушки и военных вождей скапливаются большие материальные ценности, усиливается их политическая власть, возрастает алчное внимание к богатствам соседей. На смену относительно мирной жизни приходит эпоха захватнических войн и грабительских походов. Уже в конце бронзового века на крупных западносибирских реках таежной зоны — Оби, Иртыше, Томи и др.—возникают мощные земляные укрепления со рвом, валом и деревянным частоколом — так называемые городища (Малый Атлым, Шайтанка и др.). Они были центрами зарождающихся социально-политических единств, убежищами в дни опасности, местами хранения накопленных богатств — во всяком случае, такие функции приписывают им дошедшие до нас древние остяцкие героические сказания. Видимо, возросшая военно-политическая и социально-экономическая сплоченность ранее разобщенных охотничье-рыболовческих групп на севере Западной Сибири способствовала освоению новых более южных территорий. В переходное время от бронзового века к железному наблюдается экспансивное продвижение на юг носителей северных таежных культур, фиксируемое по материалам гамаюнских, красноозерских и других памятников. Радикально перекраивается этнокультурная карта Западной Сибири. Не исключено, что одним из стимулов этого этнокультурного сдвига было отмеченное для этого периода палеоклиматологами существенное увлажнение климата на Западно-Сибирской равнине, которое повлекло за собою сокращение охотничьих угодий в тайге и ухудшение возможностей летних рыболовческих промыслов.