История славянских терминов родства

Сын, детёныш, мальчик, пасынок

Для обозначения сына славянский язык располагает древним термином synъ, восходящим к *sunus, — общему для ряда индоевропейских языков названию сына. Сюда относятся: ст.-слав. сынъ, др.-русск. сынъ, русск. сын, укр. син, белор, сын, польск. syn, диал. synek ‘chlopak’, ‘mezczyzna niezonaty, mlodzieniec’, н.-луж. syn, полабск. suonka, чешск. syn, диал. synca ‘dite, synecek’, syncoch ‘synecek’, synek ‘hoch’[271], словацк. syn, словенск. sin, др.-сербск. сынь, сербск. син, болг. син.

Исходное и.-е. *sunu-s имеет ту редкую среди индоевропейских терминов родства особенность, что его этимология давно выяснена и всеми без исключения принята: от и.-е. *seu-, *su- ‘рождать’, ср. санскр. sute ‘рождает’, с другими суффиксами — санскр. suta-h ‘сын’, греч. ????, ???? ‘сын’, тохарск. В soya ‘сын’[272]. Тем не менее детали словообразования, а также отклонения от общей формы представляют значительные трудности. К. Бругман[273] предполагает сосуществование параллельных индоевропейских форм *sunu-s и *suiu-s, которые принадлежат не к тем терминам родства, которые он называет «неэтимологизируемыми» (*p?ter, *mater, *dhugh?ter), а к словам типа др.-инд. putra-s, jata-s. Поэтому сосуществование *sunus, *suius Бругман сравнивает с сосуществованием тоже различно оформленных лат. puer, putus, pusus ‘мальчик’. Эти производные от и.-е. *su- взаимно вытесняли друг друга в отдельных языках. В и.-е. *suiu-s видят столь же древний, как и *<sunu-s, термин, получивший преимущественное распространение в отдельных индоевропейских языках: тохарск. В soya, греч. ????[274]. Последнее обычно расценивают как преобразование u-основы ????[275].

Э. Герман[276] подытоживает наблюдения над своеобразием индоевропейского названия сына следующим образом: 1) реконструкции единой индоевропейской праформы препятствуют *sunus индийского, балтийского и славянского и *sunus германского языков; 2) пять других родственных терминов (‘отец’, ‘мать’, ‘брат’, ‘дочь’, ‘сестра’) изменяются по единому склонению родственных терминов, не знавшему родовых различий, чего нельзя сказать о названии сына; 3) и.-е. *sunus — единственный из главных терминов родства, который имеет прозрачную этимологию. Как полагает Герман[277], «эти три пункта одновременно указывают на то, что в названиях для сына мы имеем дело со сравнительно новыми образованиями».

Этот вывод интересен для относительной хронологии образования древнейших имен родства. Следует оговориться, что и.-е. *sunus представляет собой новое образование по отношению к перечисленным пяти древнейшим терминам родства, но в то же время оно является индоевропейским, в известной мере — общеиндоевропейским образованием. Герм. *sunus (при *sunus в других языках) надо скорее понимать как su:su, отношение долгой и краткой ступени одного корня, который и в других формах обнаруживает обе ступени, ср. и.-е. *su-s ‘свинья’ (того же корня) с долгим u в нем. Sau и кратким u в слав, suinъ. В и.-е. *suius ‘сын’ важно наличие общего с *sunus корня, правда, оформленного другим суффиксом. Таким образом, большинство данных говорит о том, что здесь можно видеть один общеиндоевропейский термин.

Для настоящей работы главный интерес представляет индоевропейская форма *sunu-s, так как слав, synъ правильно отражает именно ее. И.-е. *sunus образовано из корня *su- и суффикса ?nu-, который восходит к индоевропейскому суффиксу отглагольных образований пассивного залога. Однако нельзя согласиться с Ф. Клюге и П. Скарджюсом, которые с равной легкостью выделяют суффикс ?пи- в герм. sunu- и литовск. sunus[278]. Что справедливо для и.-е. *sunu-s, не может быть механически перенесено в словообразовательный анализ поздних герм. sunu- и литовск. sunus. Авторы не располагают доказательствами: так, Клюге нерешительно предполагает суффикс ?nu- еще в герм, тапп из тапw, ср. санскр. тапи ‘человек’, а Скарджюс определенно указывает, что литовский язык знает только одно существительное с суффиксом ?пи-: sunus. Ошибочность такого подхода станет еще понятнее, если обратить внимание на то, что суффикс ?nu- приводится в названных исследованиях в одном ряду с действующими германскими и балтийскими словообразовательными формантами, а книга Скарджюса, как известно, целиком посвящена анализу современного литовского словообразования.

Во всяком случае возможности этимологического анализа и современная словообразовательная членимость — разные понятия, которые, тем не менее, в исследовательской практике часто смешиваются.

Литовск. sunus ‘сын’ весьма архаично в фонетическом отношении и точно соответствует форме, исходной для слав. synъ[279], вплоть до u-основы:

Ст.-слав. — Литовск. Им. п. ед. ч. сынь — sunus: u краткое Род. п. ед. ч. сыно? — sunaus: u долгое

Об этой долгой ступени дифтонгического характера пишет А. Вайан[280].

В то же время в акцентологическом отношении литовск. sunus не отражает древнего состояния и является результатом местного перемещения ударения sunus из *sunus под влиянием весьма распространенных близких форм на ?us с наконечным ударением: zmogus, dangus[281]. Ср. также неподвижность ударения русск. сын, сына. Поэтому нет надобности говорить об индоевропейской форме *sunus, как это делал К. Брутман[282].

Известно, что и.-е. *sunus значит ‘рожденный матерью’, поскольку исходное и.-е. *su- определяет материнскую функцию, рождение. Таким образом, в и.-е. *sunus совершенно объективно запечатлено именно отношение к матери. Правда, одного этого факта было бы мало, чтобы говорить, что в индоевропейском названии сына отразился древний матриархат, так как называние производится в громадном большинстве случаев не по главному признаку обозначаемого, а по наиболее броскому, т. е. нередко — случайному его признаку. Б. Дельбрюк в известном смысле прав, когда он говорит о санскр. sunu и родственных: «Слова обозначают не предмет во всех его признаках, а только один признак предмета, таким образом, из того обстоятельства, что sunu отражает только отношение к матери, нельзя делать вывода о положении отца ни в том, ни в другом смысле»[283].

Но эта апперцепция (‘сын’=‘рожденный матерью’, ‘вскормленный матерью’) запечатлена в целом ряде названий сына, детей в индоевропейских языках, ср. др.-исл. burr ‘сын’, готск. baur, barn, др. — англ. byre из и.-е. *bher- ‘носить’, лат. filius, латышск. dels ‘сын’, слав, dete из и.-е. *dhe(i)- ‘кормить грудью’[284]. Поэтому здесь нельзя говорить о случайности. Больше того — анализ ряда таких семантически близких слов дает вполне объективное свидетельство о закономерности явления. Что касается общественно-исторических условий, они хорошо известны.

Ошибка Б. Дельбрюка состоит в недостаточной степени обобщения, в недооценке сравнительного изучения семантически близких слов. В таких случаях выводы, очень часто справедливые в отношении к одному языковому факту, оказываются после привлечения семантически близких слов недостаточными или прямо ошибочными.

Из производных от слав, sупъ: ст.-слав. посынити ‘adoptare’, посынение ‘adoptatio’, др.-русск. сыновение ‘усыновление’, сыновьць ‘племянник, сын брата’, русск. (диал., стар.) сыновец, сыновица ‘племянник’, племянница по брату’, сыновка ‘жена сына, сноха’, болг. синица ‘сыновица’, синовица ‘млада, снажна, левент жена, мома; сыница’. Ср. ст. — литовск. sunaybis ‘Bruderkind’[285], литовск. sanenas ‘племянник’, sanditis ‘внук’.

Вопрос об индоевропейском названии сына значительно усложняется еще тем обстоятельством, что ряду индоевропейских языков известно иное название сына, представленное в санскр. putra- ‘сын’[286] и родственных формах[287]. Уступая по распространенности индоевропейскому *sunus и другим формам от *su-, это второе название сына, тем не менее, носит индоевропейский характер, оно известно, помимо индо-иранских языков, греческому, латинскому и, возможно, славянскому. Правда, только индо-иранские языки знают это слово в его основном значении, все же остальные представляют формы нередко с весьма измененным значением[288]. Ср. лат. pabes ‘мужественный, мужской, взрослый’; ‘мужчины, зрелая молодежь’, puer, pullus ‘молодой’, pusus, pupus, pupilla, praeputium ‘крайняя плоть’, patus, оскск. puklo- ‘дитя’, пелигн. puclois ‘pueris’, др.-инд. pota-h, potaka-h ‘детеныш’, putrd’h ‘сын, дитя’, греч. ????, ???? (??F??) ‘дитя’, ст.-слав. пъта, пътица, литовск. putytis, латышск. putns, литовск. pautas, авест. ри?ro ‘сын’, осет. fyrt / furt ‘сын’, аланск. ?????, скифск. имя собственное ???????.

Исследователи уже высказали предположение о первичности для этой группы слов значения ‘производить’. Его вторичность[289] гораздо менее вероятна. В этой связи характерно лат. praeputium ‘крайняя плоть’ < *putum ‘penis’[290], сюда же хеттск. pupus ‘любовник, прелюбодей’ < pu-pu-s — редуплицированная основа pus, ср. греч. ????? ‘брать в жены, жениться’[291], из *реи- ‘набухать, расти, крепнуть’, ср. лат. puer, греч. ????, санскр. putrdh.

Оставляя в стороне гипотетическое общее значение, предлагаемое Каррузерсом для *реи-, остановимся на весьма достоверном лат. *putum ‘penis’ и греч. ????? ‘брать в жены, жениться’. Все они вместе с хеттск. pupus ‘любовник, прелюбодей’ совершенно определенно обозначают чисто мужские действия. Поэтому есть основание конкретизировать предполагаемое значение и.-е. ри-, рои-: ‘производить (о мужчине)’, с оттенком мужской активности. Таким образом, в *рu- мы имеем мужской термин ‘производить’, в то время как и.-е. *su- представляет женский термин, собственно — ‘рожать’. Исходя из этого, можно толковать формы от рu- с суффиксом ?t- как ‘зачатый (отцом, мужчиной)’. См. выше соответствующие индо-иранские формы и лат. putus. Славянский и балтийский хорошо сохранили образования этого рода: литовск. putytis, putuzis, ст.-слав. пътишь ‘птенец; детеныш’, ср. санскр. putra-, лат. риtus, литовск. pautas[292]. Значение ‘детеныш’ исконно для этих слов, которые лишь позднее в производных птенец, птица, польск. ptak и родственных приобрели вторичное значение ‘птица’, принимаемое некоторыми за древнее[293]. Обнаруживая, наряду с другими индоевропейскими языками, значение ‘детеныш’, славянский сохранил также прямые следы мужского значения, ср. русск. диал. потка ‘penis, у мальчиков’ (< *пътка).

На основании всего сказанного можно вместе с Ф. Штольцем[294] утверждать, что во всех словах этого корня исконно значение ‘сын, дитя’ при вторичных ‘мальчик, малыш’ и что Б. Дельбрюк[295] ошибался, полагая, что в словах санскр. putrci-, авест. ри?rа и родственных не содержится никакого указания на происхождение.

Славянский и балтийский языки отражают как долгую, так и краткую ступень вокализма и.-е. *рu-, ср., с одной стороны, литовск. pautas, с другой — литовск. putytis, ст. — слав, пътишта. Об отражении славянским также и долгой ступени позволяет нам говорить очевидная принадлежность к этому корню сербск. диал. (черногорск.) puso ‘musko dete do 5–6 godina’[296]. Окончание ?о (puso) восходит, видимо, к звательной форме от *pusa, распространенной впоследствии и на им. п. ед. ч., что представляет собой нередкое явление, например, среди личных имен, в южнославянских языках.

Таким образом, если в слав. synъ, и.-е. *sunus мы имеем древний реликт материнского счета родства, то в и.-е. *put- представлен термин, отражающий уже только мужское, отцовское начало. Этим объясняется смысл существования двух разных названий сына в индоевропейских языках. Предположение о таких двух конкретных терминах в древности вполне правдоподобно.

Известны вероятные исторические условия такой парности терминов. Для решения вопроса об относительной хронологии двух неодинаково распространенных индоевропейских названий сына важно помнить, что древний человек долго не имел понятия о связи между половым общением и рождением. Напротив, связь между рождением как таковым и самими родами осознавалась всегда. Поэтому *sunus, т. е. ‘рожденный (матерью)’, гораздо древнее и распространено почти во всех индоевропейских языках. В свою очередь put- ‘зачатый (отцом)’ — относительно позднее образование и имеет меньшую распространенность. Это соотношение важно для вопроса о матриархате и его отражении в терминологии родства. Время возникновения и.-е. *put-, возможно, — эпоха победы отцовского права. Однако патриархат, утвердившись, застал основные термины уже выработанными. Отсюда — второстепенное значение и.-е. *put- в роли названия сына и неустойчивость его употребления[297].

Названия пасынка являются, как и все остальные термины сводного родства, исключительно новыми словами. Своеобразие славянских обозначений пасынка выражается в их пестроте. Так, генетически только одно из них восходит к о. — слав, synъ: pasynъkъ — форма, тоже носящая общеславянский характер. Правда, наряду с нею в том же значении в славянских языках фигурируют другие, совершенно оригинальные образования: pastorъkъ, paserbъ, произведенные также от весьма древних морфем.

Слав. раsупъkъ: др.-русск. пасынъкъ, русск. пасынок, укр. пасынок, др. — польск. pasynek 1) ‘праправнук’; 2) ‘пасынок’, польск. (стар.) pasynek в упомянутых двух значениях, болг. пасинче, диал. пасынок[298]. Литовск. posunis ‘пасынок’[299] образовано из тех же морфем — приименной приставки балт. ро- и и.-е. *sunus, но независимо от слав. pasynъkъ, ср. характерный для литовского перехода из одной основы в другую в приставочном производном: sunus> po-sunis (из u-основы в ?ja-основу). В славянском ничего подобного не отмечается: слав. pasynъkъ сохраняет основу слав. sупъ. В частности, известно, что суффикс ?ъкъ первоначально оформлял производные только от основ на ?и. Следовательно, pasynъkъ < pa-synъ-kъ с сохранением и- основы sупъ. С той же приставкой образовано латышск. padelis ‘пасынок’[300].

Слав. pastorъkъ: ст.-слав. пасторъкъ ‘????????, privignus’, др.-русск. посторъкъ, др. — чешск. pastorek, pastore, чешск. pastorek, сейчас малоупотребительное, диалектное, ср. моравск. pastorek, pastorkyna[301], словенск. pastorek, сербск. пасторак, болг. пастроче 1) ‘пасынок’, 2) падчерица’, ср. болг. пастрок ‘отчим’.

Этимологически прозрачно болг. пастрок ‘отчим’ < *po-p?tor. Несколько затруднителен вопрос о развитии значения ‘пасынок’. Образование с суффиксом ?ъкъ вряд ли восходит здесь к глубокой древности, ср. др. — чешск. pastore и болг. пастроче с суффиксом е-, ?ent-. Здесь не исключено первоначальное значение принадлежности (‘отчимов, неродной сын’ = ‘пасынок’). Обращает на себя внимание отсутствие раstorъkъ в восточнославянских языках. Единичное др.-русск. посторъкъ, вероятно, заимствовано. Из южнославянских языков происходит алб. pasterk ‘пасынок[302].

Слав. раsеrbъ представлено главным образом польск. pasierb, ср. прибалт.-словинск. paspjer < paserp[303].

А. Г. Преображенский приводит еще укр. пасерб, пасербиця, белор. пасерб, пасербица[304] и русск. диал. («воронеж. и др.») пасерб. Ф. Миклошич помещает последнее под вопросом[305]. За вычетом приименной приставки ра- в польск. pasierb, др. — польск. pasirzb содержится корень *sъrъ-, *serb-, который, согласно остроумной этимологии А. Брюкнера[306], служил образным обозначением ближайших, кровных родственников и восходит к значениям ‘хлебать, сосать’ (в данном случае использовано значение ‘сосать грудь’), ср. лат. sorbeo, греч. ?????, польск. sarbас’ < и.-е. *sorbh-, *srobh-. Сюда же Брюкнер относит собирательное образование sorbh ‘ближайшая родня’, ср. этноним срби, сербы, но последнее скорее иранского происхождения. Таким образом, если сингулятивное sierb означало ‘сосунок, кровный ребенок’, то pa-sierb значит ‘неподлинный ребенок’. Совершенно справедливо отбрасывает Брюкнер неточные сравнения польск. pasierb с русск. себ’р, сябёр, предлагавшиеся, например, Г. А. Ильинским[307]. Эти русские слова, несомненно, объясняются из *sem-ro-, через sebrъ (подробнее см. III главу настоящей книги). Сравнением с pasierb (*-sьrb-, *-serb-) нельзя объяснить древнего носового в *sebrъ, ср. правильный русский рефлекс: сябр, сябер. Метатеза ?rb- < ?br- тоже маловероятна[308].

Описательные названия пасынка: чешск. nevlastni syn, вытеснившее в общенародном языке простые обозначения; болг. доведен син, доведеник.