История гипноза

ПАРИЖ -НАНСИ. ДИСПУТ КОЛЛЕГ  

После смерти Брэда центр изучения гипноза переместился во Францию.

Первым продолжателем дела английского хирурга стал врач-практик из французского города Нанси Амвросий Август Льебо. Он всем сердцем предан медицине и горячо любит свое дело. Большинство его пациентов простой трудовой люд — виноградари, сапожники, портные, подмастерья, их жены и ребятишки всех возрастов. Да и сам Льебо, сын крестьянина, ничуть не уступает в трудолюбии своим пациентам. Двери его приемной открыты всегда и для всех. К нему обращаются со всевозможными недугами, начиная от острой зубной боли и кончая тяжелейшими расстройствами психики. Льебо никак не может пожаловаться на ограниченность круга своей врачебной практики. Наблюдая и сравнивая, стараясь всем, что только в его силах, помогать больным, усердно ища каких-то новых средств там, где, казалось, исчерпано все, Льебо давно уже подметил, что нередко таким могучим средством оказывается самое простое и доступное — доброе слово врача. Суметь найти подход к больному, утешить его и ободрить, вселить надежду — это уже много. А часто это прямой путь к выздоровлению. Его богатый практический опыт показывает, насколько тесна связь между психикой и здоровьем. Как часто приходится ему видеть, что тяжелые нервные переживания, горе и печаль бывают причинами тягостных заболеваний, которые могут затронуть любые органы и части тела, и наоборот, радость и подъем духа сами по себе ставят больных на ноги или облегчают лечение.

В 1860 году ему в руки попадается книга, в которой рассказывается об открытом английским врачом Брэдом новом способе лечения больных. Льебо пытается испробовать, насколько полезен и успешен этот путь. И вот, испытав несколько вариантов способа усыплять больных, Льебо, наконец, останавливается на следующем: он предлагает усыплять больного неторопливо, тихим голосом, внушая ему представления, связанные у каждого человека с засыпанием. Наблюдая за глубиной наступающего при этом гипнотического сна, Льебо разделяет его на несколько степеней и тщательно описывает характерные признаки каждой из них. Годами, день за днем, он усовершенствует до деталей этот метод, разрабатывая технику проведения лечебного внушения, приемы осторожного пробуждения, выведения больного из состояния гипноза. Он отмечает в своих записях все удачи и неудачи, обдумывает их, стараясь избежать срывов.

Его популярность среди больных растет. Число прибегнувших к его помощи за 25 лет, с 1860 по 1885 год, достигло 7500, причем многим из них было проведено по нескольку сеансов (эти цифры приводит Льебо в своей «Исповеди врача-гипнотизера», опубликованной в 4-м и 5-м номерах французского журнала «Обозрение гипнотизма» за 1886 год).

Авторитет Льебо среди больных так велик, что ему удаются подчас, без особых усилий, излечения, которые, будучи совершены в обстановке церкви или храма, непременно были бы признаны чудом.

Вот тому наглядный пример. Во время очередного обхода больных Льебо увидел молодого виноградаря, скорчившегося от боли в пояснице. «Ах, доктор, если бы вы хоть ненадолго прикоснулись своей рукой к больному месту, я уверен, мне стало бы лучше»,— попросил крестьянин. И действительно, после непродолжительной беседы с врачом он почувствовал себя достаточно хорошо. Это было для Льебо подтверждением целебной силы внушения, соединенного с самовнушением, роль которого сыграла в данном случае непоколебимая вера больного в возможности врача.

В 1866 году Льебо подытоживает результаты первых пяти лет своих наблюдений в книге «Сон и подобные ему состояния, рассматриваемые прежде всего с точки зрения влияния разума на тело».

Подобно Брэду, он горячо отстаивает естественнонаучный взгляд на гипноз. Нет магнетического флюида, нет особой силы, истекающей из пальцев магнетизеров. Но существует всеобщее свойство людей поддаваться внушению. Поэтому концентрация мыслей на идее о сне при одновременном утомлении взора, сосредоточенного на одной точке, вызывает у гипнотизируемого состояние неподвижности тела, притупление чувств. Гипнотизируемый как бы отрывается от всего окружающего. Гипнотический сон, говорит Льебо, есть внушенный сон. Течение самостоятельных мыслей у усыпленного приостанавливается, и он целиком отдается впечатлениям, получаемым от того, кто вызвал у него искусственными приемами этот сон. Например, гипнотизер поднял руку загипнотизированного и задержал ее в этом положении. Это действие, хотя и не сопровождаемое внушением, сделанное совершенно молча, все-таки входит в сознание загипнотизированного, внушает ему мысль, что так он и должен держать руку. Поэтому, когда врач отпускает руку усыпленного, тот долго продолжает держать ее в приданном ей положении. Так объясняет Льебо каталепсию, или восковидную гибкость тела загипнотизированного. Эту особенность гипноза отмечал и Брэд, и он тоже объяснял ее внушением.

Льебо считает, что искусственно вызванный сон ничем не отличается от естественного, обычного сна: и тот, и другой возникают вследствие концентрации мыслей на идее о сне. Только в обычном сне спящий человек, изолируясь от внешнего мира, остается наедине с самим собой. Его сновидения самопроизвольны, то есть внушены им самим. Спящий же гипнотическим сном сохраняет контакт с тем, кто его усыпил, поэтому последний и может по своей воле внушать ему сны, мнимые образы, мысли, действия.

По мнению Льебо, очень просто можно объяснить и такую удивительную особенность гипноза: глубоко загипнотизированный, будучи пробужден, не помнит, что он сам делал во время гипноза, что ему внушал гипнотизер, хотя часто исполняет, даже и после пробуждения, то, что было внушено ему, когда он еще спал. Вероятно, нервная энергия, сосредоточенная во время гипноза в мозгу, при пробуждении вновь рассеивается по всему организму и в самом мозгу ее мало. Ее просто не хватает, развивает далее свое рассуждение Льебо, чтобы пробудившийся после гипнотизации человек мог восстановить в своей памяти то, что он несколько минут назад так ясно сознавал.

Но все эти теоретические проблемы и предположения для Льебо не составляют главного. Ему больше всего хочется доказать пользу лечебного внушения больному, погруженному в гипноз.

Чтобы убедить в этом врачей, он насыщает свою книгу огромным числом примеров успешного использования внушения в гипнозе для лечения самых разнообразных заболеваний.

Медицинский мир, как и можно было ожидать (читатель, вероятно, еще не забыл участь Брэда), встречает труд Льебо монолитной стеной молчаливого и холодного недоверия. Его факты и теории кажутся по меньшей мере странными. Но преданный своему делу, твердо убежденный в своей правоте, Льебо продолжает упорно и горячо отстаивать свои идеи. И наконец, наступает день, когда в монолите пробивается первая брешь. Главный терапевт медицинского факультета в Нанси доктор Дюмон решает попробовать применить словесное внушение в искусственно вызванном сне для лечения больных в психиатрическом приюте Маревиль.

Льебо охотно делится с ним своим опытом. Постановкой лечебно-экспериментальной работы в приюте заинтересовался профессор терапевтической клиники того же факультета Ипполит Бернгейм.

10 мая 1882 года по просьбе Бернгейма доктор Дю- мон на очередном заседании медицинского общества Нанси демонстрирует на четырех больных некоторые явления гипноза и внушения. Члены общества живо заинтересовались этим. Сам Бернгейм применяет этот метод в своей клинике, а после первых успехов он настолько широко внедряет его в практику, что лечение болезней внушением становится в этой клинике обычным явлением: врачи используют его на равных правах с другими лечебными методами.

В числе энтузиастов гипноза профессор медицинского факультета физиолог А. Бони. Он запускает в ход «тяжелую артиллерию» — всю аппаратуру и приборы своей лаборатории, чтобы объективно, точно и беспристрастно регистрировать изучаемые явления. С помощью существующего в физиологии прибора для записи пульса, так называемого сфигмографа Марея, Бони удается представить бесспорное, документальное доказательство того, что внушением в гипнозе можно по желанию учащать или замедлять частоту биения сердца загипнотизированного. Таких объективных доказательств возможности влияния внушением на целый ряд функций организма (потоотделение, выделение слез, молока и т. п.) в его книге «Гипнотизм. Исследования физиологические и психологические» (1885) приводится немало.

Как и все другие исследователи, занимавшиеся гипнозом с позиции подлинной науки, Бони видел, какое большое значение имеет работа в этой области для борьбы с мистикой. Он заканчивает свою книгу горячим призывом: «Нужно, чтобы вопрос о гипнотизме вышел из области чудесного и вошел в научную область; нужно, чтобы магнетизеры и беснующиеся уступили место врачам и физиологам; этот вопрос должен изучаться в клиниках и лабораториях, со всеми вспомогательными средствами, которыми мы теперь обладаем, со всеми тонкими приемами экспериментального метода».

Дюмон, Бернгейм, Бони и еще ряд нансийских ученых присоединяются к той точке зрения на гипноз, которую высказал в своих трудах Льебо, дополняя ее новыми наблюдениями и фактами, углубляя ее дальнейшими толкованиями. Так формируется взгляд на гипноз и внушение, который получил позднее название нансийской школы, или школы Бернгейма.

В это же самое время, независимо от увлеченных нансийцев, не менее интересные работы в области гипноза начинают проводиться в центральной парижской психиатрической клинике Сальпетриер, возглавляемой Жаном Мартеном Шарко, знаменитым невропатологом. Слушать лекции Шарко съезжались врачи и студенты из многих стран мира.

Поводом для изучения гипноза в Сальпетриере послужило то, что Шарко была поручена проверка возможностей лечения болезней металлами, которое давно уже предлагал некий Бюрк. Как раз в этот момент сам Шарко был всецело погружен в поиски решения загадки истерии — нервного заболевания, веками ставившего в тупик врачей невероятной причудливостью и пестротой своих симптомов, казалось, не укладывающихся ни в какие закономерности как по форме, так и по силе проявлений. Естественно, что Шарко попробовал применить предложенный ему будто бы весьма эффективный способ для лечения.

Результаты не заставили себя ждать. Удача за удачей! Одно только прикосновение к больным органам медной палочкой Бюрка—и куда только деваются боли и корчи! Заинтригованный Шарко обращается к истории вопроса. На свет извлекаются давным-давно забытые версии об успешном лечении магнитами. Шарко поручает своим ассистентам испробовать и этот способ. И снова все обстоит как нельзя лучше — истерикам помогают и магниты! Мало того. При помощи магнитов ассистенты Шарко проделывают форменные чудеса. Да и как иначе можно назвать явления так называемого трансферта!

Что такое трансферт? Заключается он вот в чем. Двух больных, страдающих истерией, сажают спиной друг к другу. Положим, у одного контрактура — сведение левой кисти (контрактура—очень часто встречающийся симптом у больных истерией). К этой кисти на некоторое время прикладывают магнит, а потом переносят его на здоровую руку второго больного. В результате получается, что у первого больного контрактура исчезает, а у второго появляется. В чем же тут дело?

... В Париже гастролирует магнетизер некий Донато. Шарко побывал на его сеансе и, конечно, остался весьма далек от того, чтобы поверить в «личный магнетизм» Донато. Но вместе с тем как истинно большой ученый

он был так же далек от того, чтобы с высокомерным презрением попросту отвернуться от замеченных им здесь интересных, хотя еще малопонятных явлений. Шарко знакомится с трудами, рассказывающими о работах Брэда, и решает сам вплотную заняться этими вопросами.

С 1878 года в Сальпетриере начинается серьезное исследование гипноза — и в клинических наблюдениях на больных и в специальных экспериментах. О ходе этой работы Шарко регулярно рассказывает в своих блестящих и по форме и по содержанию лекциях, которые привлекают теперь не только врачей и студентов, но и самую широкую публику. Тут же в залах Сальпетриера открыто демонстрируются производимые исследования.

Вот в зал вводится больная истерией, с которой один из ассистентов начинает неторопливую беседу. Внезапно раздается громкий пронзительный звук установленного здесь гигантского камертона. И глазам присутствующих предстает удивительное зрелище большого гипноза. Больная, пораженная резким звуком, окаменевает. Ее колют булавкой, она не чувствует. Ее руку поднимают кверху — и она застывает надолго в этом неудобном положении. Еще интереснее то, что стоит придать телу, рукам, голове больной позу, характерную для какого- нибудь переживания, и печать этого чувства ярчайшим образом выразится в ее мимике. Больной закладывают руки за голову, одновременно отгибая назад затылок, как часто делают люди в припадке отчаяния, и на лице ее появляется выражение неутешного горя. Если руки больной складывают в молитвенную позу, она набожно поднимает к небу глаза и становится на колени. Этот комплекс внешних проявлений гипноза получил в Саль- петриере название стадии каталепсии.

Шарко выделил в гипнозе еще две стадии, каждая с характерным набором симптомов. С помощью довольно простых приемов легко переводили одну стадию в другую. Так, больную, находящуюся в каталепсии, сажали в кресло и осторожным движением опускали ее веки — возникала стадия летаргии. В этой стадии исчезает не только восприимчивость к боли, но и к звуковым, световым и другим даже более сильным раздражителям. Способность сохранять подолгу принятую позу уступает место полной расслабленности, вялости мышц. Вместе с тем они приобретают чрезвычайно повышенную возбудимость. Стоит слегка ущипнуть или просто потереть локтевой нерв, как все мышцы, к которым имеет отношение, резко сокращаются — в результате пальцы и кисти рук загипнотизированной сводит судорога.

Третья, самая глубокая, стадия гипноза получила название сомнамбулизма. Иногда она возникает у больных сразу, при первом же сильном звуке камертона или вспышке чрезвычайно яркого света (применялись также сильные удары тамтама, гонга и т. п.), иногда же в нее переводят больную, только что бывшую в стадии летаргии или каталепсии.

Больного, находящегося в стадии сомнамбулизма, не так легко заставить поменять позу — мышцы оказывают сильное сопротивление. Но зато он сам автоматически повторяет все движения, которые производит стоящий перед ним врач. Если он делает вид, что качает ребенка, то больной тотчас повторяет это. Сомнамбулы остаются глухи к стрельбе из револьвера даже тогда, когда выстрел производится у самого уха; они не слышат вопросов, громко задаваемых посторонними, но чутки даже к шепоту ассистента, проводящего исследование.

Больным, находящимся в стадии сомнамбулизма, можно внушать различные мнимые образы, то есть заставлять видеть то, чего на самом деле нет. При этом все поведение загипнотизируемых ясно свидетельствует о том, что они на самом деле живо и остро воспринимают внушенные им картины. Достаточно сказать больному, что он гуляет в зоологическом саду, как он начинает оживленно прохаживаться по залу, вглядываясь в будто бы летающих в больших клетках птиц, рассматривая ползающих змей и отдыхающих тигров; он настойчиво просит воображаемого попугая назвать свое имя и вдруг начинает громко хохотать над ужимками мнящихся ему мартышек.

Если сомнамбуле говорят: «Не чувствуете ли вы, какая нынче холодная погода, да и снег идет, не правда ли?» — он начинает зябко ежиться, дрожит, стряхивает невидимые снежинки с платья, а на руках у него четко выступает «гусиная кожа».

В заключение опыта больную будят, слегка подув ей в лицо. Оказывается, ничего происходившего с ней во время сеанса она не помнит, просто она «спала». При настойчивых наводящих вопросах больные иногда припоминают, что видели «сон», будто они гуляли в зоологическом саду или бродили по улице в морозный зимний день.

Жан Мартэн Шарко (1825—1893) во время лекции врачам и студентам демонстрирует состояние гипноза у больной истерией. (Картина французского художника Брюллэ)

Шарко всячески поощрял применение в этих экспериментах физиологических методов исследования — запись движения мышц с помощью специальных приборов, регистрацию пульса, дыхания и т. п.

Шарко был твердо убежден, что психологические особенности гипноза, такие, например, как повышенная восприимчивость испытуемых к внушению (вплоть до возможности внушения им галлюцинаторных образов), представляют собой нечто вторичное, производное. Главные же, определяющие черты гипноза он видел в происходящих в этом состоянии физиологических сдвигах — изменениях восприимчивости органов чувств, возбудимости нервов и мышц и т. п. Оказалось, что подобные же изменения этих функций имеют место и у больных истерией. И у них, вне всякого искусственного погружения в гипноз, наблюдаются такие симптомы, как сведение мышц, каталептическая гибкость суставов, полная бесчувственность некоторых участков кожи к болевым раздражителям. Он считал, что настоящий, большой гипноз (то есть гипноз с теми тремя стадиями, которые были описаны выше) может быть вызван лишь у некоторых людей — истериков, а у остальных удается получить в лучшем случае слабовыраженное гипнотическое состояние либо оно вовсе не получается (согласно воззрениям Шарко, гипноз и истерия имеют единую природу. Дальнейшее изучение гипноза опровергло эту гипотезу).

Мысль Шарко о том, что гипноз может быть полезен лишь в отдельных, исключительных случаях, тогда как в подавляющем их числе он, будучи родствен истерии, окажет вредное ослабляющее воздействие на нервную систему больного, была большинством врачей и исследователей (в том числе и русских гипнологов) отвергнута, признана несостоятельной. Однако разность мнений по конкретным вопросам понимания гипноза только частность. Гораздо весомее—сам факт того, что такой крупный научный авторитет, как Шарко, занялся глубоким исследованием гипноза. Именно это привлекло к гипнозу внимание многих видных ученых Парижа — невропатолога Поля Рише, психиатра Пьера Жане, невропатолога Жиль де ля Турет, долгое время сотрудничавшего вместе с Шарко, невропатолога Ж. Ба- бинского, директора психофизиологической лаборатории Сорбонны Альфреда Бине, невропатолога Шарля Фере и др. Они вели свою работу в том же русле, что и Шарко, разделяя, в общем, предложенную им точку зрения, которая получила название парижской или саль- петриерской школы.

Эта точка зрения была противоположна мнению о гипнозе, которое сформировалось в это время у ученых Нанси. И вскоре между этими школами завязался спор.

Полемика между школами велась остро, темпераментно. Чтобы дать читателю представление о резкости этой дискуссии и вместе с тем о существе расхождений, мы приведем выдержку из предисловия Бернгейма ко 2-му изданию его труда «О внушении и его применении для терапии». Возражая Шарко, глава нансийцев восклицает: «Нет! Гипнотический сон не болезненный сон! Нет! Гипнотическое состояние не невроз, подобный истерии. Конечно, у загипнотизированного можно вызвать истерические проявления, можно развить у него настоящий гипнотический невроз, который будет повторяться в искусственно вызванном сне. Но эти проявления не обязаны своим происхождением гипнозу, они обусловлены внушением со стороны оператора или иногда самовнушением лица, особенно чувствительного... Мнимые физические проявления гипноза не что иное, как феномены психические; каталепсия, трансферт, контрактуры и т. п. являются результатами внушения. Установить, что подавляющее большинство людей внушаемо, значит исключить идею невроза... Сам сон есть результат внушения. Я утверждаю: никто не может быть усыплен против своей воли... Идея производит гипноз; психическое влияние, а не влияние физическое или флюиди- ческое определяет это состояние».

Бернгейм считает, что Шарко, приписывая лечебные свойства металлам и магнитам, глубоко ошибается. На самом деле там действовало самовнушение — вера больных в целебность этих средств. Благо, и объекты были в этом отношении очень благодатные: ведь если внушаемость, как установили нансийцы, всеобщее свойство людей, то истерикам это свойство присуще в повышенной степени.

С такой же пылкой убежденностью отрицает Берн- гейм существование трех знаменитых фаз гипноза по Шарко. Фазы эти — явление кажущееся, искусственное; они — результат того же внушения.

Напоминая о роли внушения, Бернгейм был безусловно прав; но, предостерегая других, он чрезмерно увлекся, впал в преувеличение. Например, он считал, что физические раздражители, применявшиеся в клинике

Шарко, тоже действуют не прямым образом, не сами по себе, а лишь как своеобразные проводники идеи о сне, т. е. тоже как внушение. Эта ошибка Бернгейма была еще более усугублена им в его последних работах, когда он стал отрицать даже и сам гипноз как особенное состояние нервной системы и заявлял, что все наблюдающиеся в нем эффекты можно объяснить действием внушения, последнее же он сводил к самовнушению.

Эта точка зрения Бернгейма впоследствии справедливо критиковалась даже и теми, кто был в целом его сторонниками.

Однако, невзирая на некоторые ошибочные положения, школа Бернгейма постепенно завоевывала все большее и большее признание среди врачей и ученых: она последовательно отстаивала положение о большой лечебной эффективности гипноза и внушения, разрабатывала практику применения этих явлений в медицине. В большой пользе этого метода, его действенности в борьбе со многими заболеваниями убеждаются все больше и больше врачей, испробовавших его в своей лечебной работе.

Число исследований в области гипноза, проводившихся в 80—90-е годы не только во Франции но и в ряде других стран Европы, в том числе и в России, становится настолько велико, что начинают выходить специальные периодические печатные издания. Позднее это время получило название «золотой век гипноза».

Пламя дискуссий между двумя школами, двумя противоборствующими взглядами на гипноз — ученых Парижа и Нанси — разгорается на страницах книг и периодических изданий, на общих съездах врачей и специальных конгрессах гипнологов и психологов. В орбиту этого спора втягиваются все новые и новые участники: врачи и физиологи, психологи и философы, писатели и художники.

Вначале трудно было сказать, на чьей стороне окажется перевес. Но в 1889 году на 1-м Международном конгрессе физиологической психологии в Париже становится очевидным, что большинство исследователей склоняются к взглядам нансийцев.

Надо сказать, что все эти бурные споры — считать ли определяющими признаками гипноза физиологические или психологические проявления, лечить ли этим методом все расстройства нервного происхождения или только больных истерией, широко или узко понимать внушение — не мешали всем защитникам научного понимания гипноза выступать единым фронтом против общего, злейшего врага науки — мистики. Ведь по сравнению с той коренной противоположностью взглядов, которая разделяет науку и мистику, разногласия школ Парижа и Нанси были не более чем частные, неизбежные в творческих поисках расхождения.

И Льебо, и Бернгейм, и Шарко, и Рише совершенно единодушны в том, что результаты их наблюдений и экспериментов — непобедимое оружие в борьбе с мистическими представлениями.

Податливость к внушению как качество, присущее всем людям и разогретое искусственными приемами воображения,— вот истинные причины тех явлений, которые извечно казались чудесными, заявляет в своей книге «Внушение и его применение в терапии» Берн- гейм. Именно эти причины лежат в основе целительного действия амулетов и талисманов, металлов и магнитов, заклинаний египетских, индийских и халдейских жрецов, религиозных церемоний и церковных реликвий, «чудо- деяний» христианских святых. Бернгейм подробно анализирует несколько приобретших широкую известность случаев «чудесных исцелений» в Лурде и доказывает, что действительным их творцом были не божественные силы, а могучее действие на организм психических факторов, и в первую очередь экзальтированное верой воображение.

Не скрывая своей гордости научными завоеваниями, Бернгейм в другой своей книге пишет: «Современному периоду было предназначено полностью осветить, определить и четко уяснить научную доктрину внушения, благодаря которой навсегда рассеялись химеры и суеверия, которые до наших дней ослепляли бедное человечество».

В декабре 1892 года одновременно в Париже и Лондоне в журналах «Новое обозрение» и «Ежемесячное обозрение» появляется замечательная статья Шарко «Вера, которая лечит» (можно перевести также словами «Целительная вера»), в которой он четко, с последовательных научных позиций и вместе с тем очень популярно высказывает свое мнение о причинах исцелений, тысячелетиями считавшихся чудесными, в которых всегда виделось людям наглядное доказательство существования бога и его милосердия: «Необыкновенные по своему внешнему виду излечения, производимые «целительной верой», которые обычно в терапии называют чудом, представляют собой, и это можно показать в большинстве случаев, естественные явления, которые бывали во все времена, в гуще цивилизации и самых разнообразных религий, в самом различном виде, даже и сейчас их наблюдают на всех широтах».

Огромный опыт Шарко-ученого, впервые решившего загадку истерии, давал ему возможность с полным правом и знанием дела указать не только главную причину выздоровлений, считавшихся прежде непонятными, сверхъестественными, но и точно определить границы действий этой причины. Шарко пишет: «Для «целительной веры» необходимы свои объекты и свои болезни, а именно такие, которые поддаются тем влияниям, какие оказывает на тело разум. Истерики обладают нервной структурой, благоприятной для «лечения верой», так как они прежде всего внушаемы, будь это внушение произведено извне или же связано с тем, что они носят в самих себе элементы мощного самовнушения. У этих индивидов, мужчин и женщин, действие разума на тело достаточно эффективно для того, чтобы излечить те болезни, которые незнание, еще так недавно не распознав их истинную природу, объявляло неизлечимыми».

Сильнейшим ударом по мистике были изданные Шарко в соавторстве с Полем Рише два тома художественных иллюстраций. Один из них назван «Одержимые демоном в искусстве» и содержит картины исцеления Христом и святыми «бесоодержимых», а также изображения святых в экстазе, другой—«Уродства и болезни в искусстве», в котором большое место отведено сценам исцеления паралитиков и слепых. Здесь представлены репродукции со старинных, относящихся к V веку нашей эры, табличек из слоновой кости, с рисунков на дереве, украшающих стены древних монастырей, воспроизведены фрагменты средневековых фресок, гравюр, картин Рубенса, Рафаэля, Пуссена. С ними сопоставлены изображения многообразных проявлений истерических припадков на материале больных Сальпет- риера, мастерски зарисованные самим Полем Рише. Все это сделано настолько убедительно и обстоятельно, что выводы напрашиваются сами собой.

Рука об руку как непримиримые воинствующие защитники естественнонаучного мировоззрения выступали на борьбу с мистикой в те годы не только представители школ Парижа и Нанси, но все передовые исследователи гипноза разных стран Европы. Остро осознаваемая необходимость дать решительный отпор очередной мутной волне мистицизма, которая начала заливать Европу еще в начале 70-х годов XIX века, а к 80-м годам приобрела поистине угрожающие размеры, была одной из главных причин, приковавших ученых того периода к явлениям гипноза.

Эта очередная эпидемия мистицизма, как и предыдущие ее вспышки (о которых нам уже приходилось упоминать в ходе нашего изложения) во второй половине XVIII и в начале XIX века, была также порождена конкретной исторической обстановкой. К этому времени капитализм перестал быть прогрессивным строем, резко выступили его пороки и язвы, выросло и окрепло рабочее движение. В страхе перед его успехами правящие классы вновь обращаются к старому спасению — религии и мистике. Мистические настроения проникают в искусство, философию, науку. В Америке и Англии даже создается особое общество для так называемых психических исследований, поставившее целью соединить несоединимое — науку и мистику.

Вновь, как во времена Месмера и Калиостро, сначала высшие классы общества, а за ними близкие им по духу слои интеллигенции и легковерная масса мещанства, всегда старающаяся быть «ничем не хуже людей» (под которыми они разумеют лишь сильных мира), начинают увлекаться разнообразными формами мистики, среди которых мы опять обнаруживаем все ту же «древнюю восточную магию», хиромантию, астрологию. Повальный характер принимает увлечение спиритизмом. И вновь, как некогда, по всей Европе прокатывается молва о магнетизерах, среди которых особенно шумный успех сопутствует и упомянутому нами Донато, и Ганзену, о ком речь впереди. Конечно, ни о работах Брэда, ни о книгах Льебо, в которых содержатся убедительные аргументы против «всемогущества магнетизма», широкой публике ничего не известно. А в то же время необыкновенные явления, демонстрирующиеся повсюду — в театральных залах и фешенебельных клубах, на сценах кафе и салонах избранного общества,— неутомимыми и самонадеянными странствующими магнетизерами, снова дают обильный посев суеверий и предрассудков, будоража людское воображение.

Передовые ученые не могли мириться с оживлением темных обветшавших суеверий. Именно стремление противопоставить научную аргументацию очередной форме возрождающихся суеверий послужило причиной, побудившей выдающегося немецкого ученого, профессора физиологии и гистологии Бреславльского университета Рудольфа Гейденгайна самому заняться изучением гипноза.