ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФИИ ПРАВА

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПРАВОВОГО БЫТИЯ

Союз психологии и права менее всего исследован в современной отечественной юридической науке. Психологический аспект сущности и явления применительно к праву, имеющий исключительно важное значение для понимания природы этого социального образования, правотворческой и правореали- зующей практики, оказался за пределами внимания исследовательской мысли .

Корни права уходят далеко в глубь истории общества, его производства, потребления и потребностей людей. Производство порождает потребление тем, что создает для него продукт, определяет способ этого потребления и возбуждает в людях потребность, объектом удовлетворения которой является произведенный продукт. Но и без потребностей нет потребления и производства, которые возникают и существуют не ради них самих, а в целях удовлетворения человеческих потребностей. Следовательно, производство, потребление и потребности взаимосвязаны и взаимообусловлены, каждое из них есть побудительный мотив для другого. Они выступают как необходимые друг для друга и опосредующие друг друга звенья единой цепи . В ходе взаимодействия отношения, складывающиеся между ними, приобретают динамический и взаимозависимый характер. Производство под воздействием потребностей и потребления развивается и совершенствуется в силу необходимости удовлетворения все новых и новых потребностей, все новых и новых нужд потребления. Удовлетворенная же потребность, действие удовлетворения и уже приобретенное орудие удовлетворения ведут к новым потребностям как к побуждениям к потреблению, а значит, и к производству.

Потребности человека, социальной группы, общности, класса, нации, народа являются двигательной силой их деятельности, но они не являются ни чем-то первично данным, ни конечной причиной человеческой деятельности. Будучи продуктом исторического развития, они, в свою очередь детерминированы, т. е. имеют свои причины, которые оказываются, таким образом, побудительными силами этих побудительных сил. Исходя из предпосылки о том, что источники человеческих действий следует искать в побуждениях, характерных не для отдельных личностей, индивидуумов, а для их сообществ, и что в этих своего рода массовых побуждениях существенными являются лишь те, которые достаточно продолжительны, стабильны, устойчивы, можно сделать следующий вывод: первопричиной всех действий, поступков, деятельности людей являются те общественные отношения, в которые они вступают в ходе производства, потребления и потребностей, представляющих собой составные части единого процесса.

Диалектика объективного движения в сфере производства, потребления и потребностей в конечном счете обусловга производства, потребления и потребностей порождают сомнения относительно безусловности марксистского утверждения об абсолютной первичности одного лишь производства. Ведь при отсутствии потребления и потребности производство лишается вообще какого бы то ни было смысла. Впрочем, этот основополагающий методологический вопрос нуждается в критическом осмыслении и решении коллективом обществоведов и прежде всего философов и экономистов. В порядке предварительного суждения отметим, что не производство в «чистом» виде является определяющим детерминантом всей так называемой надстройки, а единство производства, потребления и потребностей. Кроме того, «надстроечные» явления опосредованно определяются и многими другими факторами социальной жизни.

ливает и все иные процессы человеческого общежития, в том числе в определенной мере и существование самих людей как субъектов познания, общения и деятельности. Все это, в свою очередь, является мощным фактором формирования «опосредованных» потребностей, развития много- и разнообразных потребностей, их изменения, исчезновения и появления новых в зависимости от конкретно-исторических условий, обстоятельств и ситуаций. Каждая личность, конечно же, индивидуальна в своих потребностях, обладает сугубо специфическими, неповторимыми и часто преходящими потребностями, но одновременно для нее как общественного существа характерны типичные потребности. Помимо кратковременных потребностей, актуально переживаемых в данный конкретный момент, в целостной жизни индивида образуются и более отдаленные, более стойкие, продолжительные и стабильные потребности, определяемые в основном условиями его существования и тем местом, которое он занимает в социальной структуре общества. Именно эти потребности составляют ядро системы потребностей данной личности, являющихся главным стимулом деятельности. Эта же система, в свою очередь, лежит в основе объединения людей или иных социальных общностей.

Без признания и понимания этого основополагающего положения исключается, на наш взгляд, какое-либо исследование, в частности, в области социальной психологии, а сам предмет этой науки теряет свое объективное основание. Не менее важное значение данное положение имеет и для юридической науки, ибо только при условии признания объективной общности в системе потребностей индивидов возможно возникновение, формирование представления о существовании и действии права как специфического средства, способствующего удовлетворению этих потребностей.

Система устойчивых потребностей социальных общностей людей не является непосредственной причиной их деятельности. Между потребностями и действиями находится длинный ряд опосредующих социально-психологических звеньев, объективных и субъективных факторов, условий и обстоятельств, которые в своей совокупности и определяют конкретное направление, характер и специфику той или иной человеческой деятельности. Отсюда следует, в частности, что познание процесса создания правовых норм и их реализации в социально-психологическом аспекте относится к разряду важнейших задач правового исследования.

В психологической литературе имеет место различное толкование понятия «потребность». Ряд авторов акцентируют внимание на объективности ее природы и происхождения, подчеркивая, что потребности, будучи обусловленными объективной природой человеческого организма, выражают объективную нужду в том жизненно необходимом, что обеспечивает воспроизводство и развитие человека1.

Другие, акцентируя внимание на субъективном моменте потребности, утверждают, что потребности суть субъективное выражение объективной нужды .

Нам представляется, что обе эти позиции требуют коррекции по следующим основаниям: объективность потребности в первом случае понимается не как нечто независимое от человека, а как свойство самого организма человека; объективно-субъективная потребность во втором случае понимается не как нечто осознанное человеком, а как свойство его самого. Иначе говоря, фактически между этими позициями нет различия. По существу, речь идет об одном и том же: потребность как объективная нужда в жизненно необходимых благах есть свойство человеческого организма. Заметим, что при такой трактовке данного понятия, когда потребность характеризуется как объективное свойство человека, из поля зрения исследователя исчезает ее объективная обусловленность факторами социального порядка, независимыми от индивида.

Не всякие потребности людей, организованных в государство, становятся основой для правовой деятельности. Многие потребности вовсе не учитываются, их удовлетворение либо обходится без правовых средств, либо откладывается до наступления других времен. Лишь некоторые, наиболее важные и актуальные потребности побуждают государство к соответствующим правовым действиям.

Здесь мы вплотную подошли к вопросу о мотивационном мышлении1 в праве и о значении его решения для адекватного понимания процессов правотворчества и право- реализации.

Правовой мотив играет ту роль, что он избирает, определяет, заменяет один вариант правового нормирования другим, менее приемлемый и менее необходимый — более приемлемым и более необходимым, создавая тем самым основание той или иной направленности правовой деятельности.

Л. И. Петражицкий утверждает: «Создание научной теории мотивации поведения есть необходимое условие для научного построения множества других дисциплин, а именно всех тех, которые имеют дело с человеческим индивидуальным и массовым поведением. Сюда относится прежде всего целый ряд важных и ценных теоретических дисциплин (теорий): социология, теория хозяйства, теория государства, права, нравственности и т. д.» .

Психологическая наука убедительно доказала, что нормирование побудительных сил, определяющих мотивацию поступков, действий, поведения человека, связано с его социальной сущностью; что существенные черты мотивационного процесса заложены не столько в индивидуальных особенностях личности, сколько прежде всего в особенностях его сознания как общественного существа . «Мотивы человеческой деятельности, — пишет С. Л. Рубинштейн, — чрезвычайно многообразны, проистекая из различных потребностей и интересов, которые формируются у человека в процессе общественной жизни. В своих вершинных формах они основываются на осознании человеком своих моральных обязанностей, задач, которые ставит перед ним общественная жизнь...»

Характеризуя развитие сознания человека в соответствии с усложнением его деятельности в социальной жизни, А. Н. Леонтьев глубже проникает в сущность мотивационного процесса, подчеркивает наиболее существенные его моменты. Он, в частности, указывает, что «термин "мотив" мы употребляем не для обозначения переживания потребности, но как означающий то объективное, в чем эта потребность конкретизируется в данных условиях и на что направляется деятельность как на побуждающее ее» .

А. Н. Леонтьев далее говорит о сдвиге мотивов на цель дей- ствия , раскрывающего новый смысл более широкой деятельности человека. Однако думается, что мотивы приобретают «смыслообразующую силу» не в результате прямого сдвига на цель действия, а через интерес. Без интереса не может быть ни сознательного мотива, ни цели действования, ни деятельности вообще. Уходя своими корнями в потребности, интересы осознаются в сложном мотивационном процессе, обретают в нем целенаправленный характер и, в свою очередь, воздействуют на течение этого процесса, непосредственно определяют цель человеческой деятельности в общественной жизни. Это объективно происходит потому, что потребность одного индивида не имеет для другого эгоистического индивида, обладающего средствами для удовлетворения этой потребности, никакого само собой разумеющегося смысла, т. е. не находится в непосредственной связи с удовлетворением потребности, и поэтому каждый индивид должен создать эту связь, становясь в свою очередь звеном между чужой потребностью и предметами этой потребности. «Таким образом, естественная необходимость, свойства человеческого существа, в каком бы отчужденном виде они ни выступали, интерес, — вот что сцепляет друг с другом членов гражданского общества» .

Здесь прежде всего подчеркивается объективный характер интереса. Связывая членов гражданского общества на основе объективно существующих общих потребностей, интерес придает индивидуальности социальную сущность. Следовательно, категория интереса объективна в двух основных смыслах: во-первых, как продукт, результат объективных потребностей людей; во-вторых, как необходимое свойство социальной сущности личности, с объективной необходимостью связывающей ее с другими членами гражданского общества.

Из этих обстоятельств, казалось бы, логично вытекает общность всех личностей, всего общества. Однако история человечества куда более сложна, противоречива, алогична. Историческое развитие личности, равно как и их общностей, зачастую приводит, как известно, ко все большему отчуждению от общечеловеческих интересов.

Объективное содержание интереса подчеркивается многими философами и правоведами .

Так, Г. М. Гак пишет, что интерес — это объективное явление, связанное с бытием предмета, и оно не сводится к сознанию и воле; что интерес общности дан объективно, как определяемый ее природой и условиями существования1. С. Н. Братусь также отмечает: «Классовый интерес вытекает из взаимной, зачастую не осознаваемой отдельными индивидами зависимости между ними, между классом, к которому они принадлежат, и другими классами, из той объективной роли, которую люди играют в общественном процессе производства»2. И отсюда делается вывод: право, будучи инструментом закрепления существующих производственных отношений, выражает интересы господствующего класса. Аналогичную точку зрения отстаивает и Г. В. Мальцев3.

Однако при всей правильности положения об объективности интереса нельзя забывать и о другой его стороне — субъективной. Выше было отмечено, что потребности приобретают «смыслообразующую силу» через интерес, т. е. через полное понимание, схватывание существа потребности и необходимости ее удовлетворения, в результате которого мотивационный процесс (пройдя стадию борьбы мотивов) приобретает четкую и определенную направленность . Следовательно, интерес представляет собой то своеобразие, которым обладает переход от объективного к субъективному через преодоление, выражаясь гегелевским языком, «произвола потребностей». Но реализованные потребности и интересы приводят к изменению объективного, т. е. по существу являются обратным переходом от субъективного к объективному. Отсюда вытекает единство объективного и субъективного в понятии интереса. «Интерес, — пишет В. Г. Нестеров, — явление общественное, представляющее собой единство объективного и субъективного, поскольку, с одной стороны, он имеет материальные основы (объективно существующие потребности личности, группы, класса, общества в целом), а с другой — всегда так или иначе, более или менее глубоко, правильно или неправильно отражается в сознании и оформляется в нем в виде определенных це- лей»1.

Солидаризуясь с этим положением, А. Г. Здраво- мыслов его развивает и конкретизирует:

«Соотношение объективного и субъективного в интересе выступает двояким образом. С одной стороны, это переход объективного в субъективное, так как всякий интерес имеет определенную основу в окружающих обстоятельствах. С другой стороны, это переход субъективного в объективное, так как интерес есть мотив деятельности, благодаря которому претворяются в действительность субъективные цели, желания, намерения и т. д. ...С одной стороны, интерес субъекта существует объективно по отношению к его воле и сознанию. Это подтверждается, в частности, тем, что всякий субъект может действовать вопреки своим собственным неосознанным интересам. С другой стороны, всякая деятельность, любой поступок определяются тем или иным интересом данного субъекта» . И далее, отметив, что материальное и идеальное не отделены друг от друга, а постоянно переходят от одного к другому, он пишет: «Категория интереса как раз и указывает на переход от объективного к субъективному и обратно: от положения к идеальным побудительным силам и от идеальных побудительных сил через социальные действия к изменению положения» .

В правовой литературе аналогичная точка зрения была высказана Б. В. Шейндлиным. «Понятие интереса, — писал он, — нельзя сводить лишь к психическому переживанию индивида. Общественные интересы, например интересы класса, существуют объективно, независимо от воли и сознания индивидов. Поэтому диалектический материализм трактует общественный интерес в неразрывной связи с объективными общественными отношениями как основой осознанных интересов людей. Вместе с тем было бы неправильно, на наш взгляд, сводить категорию интереса лишь к объективной стороне, к его основе» .

С такой трактовкой проблемы не соглашается Г. Е. Гле- зерман, предлагая довольно странное ее решение. Он пишет: «Объективность интереса означает, что сама природа и положение данного субъекта (общества, класса, человека и т. п.) порождают у него определенные потребности и необходимо требуют от него определенных действий для их удовлетворения, причем эта необходимость порождается не его сознанием, а условиями его общественного бытия» . Оказывается, общество, класс, человек удовлетворяют свои потребности без участия сознания!

Критикуя Нестерова и Здравомыслова, Глезерман отмечает: «То, что интерес рефлектируется в сознании и побуждает людей к действию, — бесспорно. Но разве это означает, что если у субъекта еще не появилось "стремления чего-то достичь", то это и не входит в его интересы?»

Разумеется, не означает. Здесь В. Г. Нестеров и А. Г. Здра- вомыслов действительно допускают весьма существенную неточность, утверждая, будто бы интерес «всегда так или иначе» оформлен в сознании. В том-то и дело, что интерес не только по источнику возникновения, характеру, природе объективен, но и может существовать и существует до определенного времени лишь в объективной форме. Но с другой стороны, возникнув как объективная реальность, интерес со временем может осознаваться и осознается людьми, классами, партиями и тем самым обретает также и качество субъективности, превращается в объективно-субъективную категорию. Если необходимо различать интерес, его отражение в сознании и сознательную реализацию, то в такой же мере важно видеть их единство и переход одного в другое. Объективность интереса приобретает жизненность лишь при его осмыслении и сознательной реализации.

Понятие интереса как единства объективного и субъективного категорически отвергают и другие авторы. Так, В. В. Сит- нин в любом упоминании о роли мышления в осуществлении интересов усматривает проявление «субъективизма», «психологической концепции»1. С. Н. Братусь утверждает, что интерес — это объективная сторона, а воля — субъективная2. Но возникает вопрос: является ли осознанный объективный интерес категорией субъективной?

На этот вопрос пытается ответить Г. В. Мальцев. Начав с твердого отрицания субъективности интереса, он приходит к его утверждению, заявляя: «Определение интереса как объективного явления... не может, по нашему мнению, претендовать на полное раскрытие его сущности, так как оно абстрагируется от психологических, социально-психологических предпосылок и черт этого явления...»; «интерес есть полезная для субъекта необходимость»; наконец, «интерес не может стать стимулом человеческой деятельности без психологического опосредования в форме субъективной заинтере- сованности» .

Поскольку же «полезность» интереса определяется если не данным субъектом, то другими субъектами, ее осознавшими, постольку объективный интерес приобретает субъективную окраску. Поскольку же «субъективная заинтересованность» — это и есть субъективная сторона интереса, без которой не может быть ни действий индивида, ни социального прогресса, современного развития советской юридической науки. Л., 1968. С. 15-16.

постольку и разрыв (хотя бы даже «чисто» теоретический) единства объективной и субъективной сторон интереса теряет какой-либо рациональный смысл.

В трактовке понятия интереса указанные авторы допускают, на наш взгляд, ту ошибку, что неоправданно стремятся представить его в «чистом» виде. Но «чистых» явлений, как известно, ни в природе, ни в обществе нет и быть не может. При всей своей объективности интерес имеет какое-либо личное или общественное значение лишь при том непременном условии, если он в конечном итоге осуществляется или может осуществиться. Реализация интереса необходимо предполагает его осознание, поскольку все, что побуждает человека к деятельности, обязательно проходит через его сознание.

Подобно тому как познание и соответствующее ему действие превращают необходимость в свободу, отнюдь не ликвидируя необходимости как таковой1, так и объективный интерес, будучи осознанным, превращается вместе с тем и в субъективную категорию.

Отрицание же субъективной стороны интереса в конечном итоге ведет к признанию фатализма и стихийности общественного развития. С другой стороны, отрыв интереса от своей объективной основы, его «субъективизация» извращает действительную сущность, цель, направленность интереса. Резкое отграничение и противопоставление объективной основы и субъективного содержания интереса приводит к их разрыву: основа интереса превращается в фатальную неизбежность, а его содержание — в «свободное» подчинение эмоциям, чувствам, стихийному своеволию. Т. Павлов по этому поводу писал: «Когда мы употребляем слова объективное и субъективное, материальное и психическое (или идеальное), мы иногда, хотя и незаметно, вкладываем в них такой смысл, что между объективным и субъективным, материальным и психическим образуется непроходимая пропасть. Получается так, что субъективное и психическое (идеальное) как будто метафизически абсолютно отличны от объективного и материального, метафизически абсолютно противопоставлены им и ни в коем случае и степени, употребляя термин Ленина, не переливаются в них» .

Представители односторонне-объективного понимания интереса в обоснование своей позиции указывают на его детерминированность закономерностями общественного развития и объективностью общественного положения индивидов, социальных групп и классов. Но ведь не только интерес, а и потребность, цель, воля зависят в определенной мере от этих же обстоятельств. Дело здесь не в том, что потребность и интерес — категории объективные, цель и воля — субъективные, а в диалектическом развития сознания, в его переходе от потребности через интерес и цель к воле. В. И. Ленин в «Философских тетрадях» обращает внимание на следующее положение Гегеля: «Превратно рассматривать субъективность и объективность как некую прочную и абстрактную противоположность. Обе вполне диалектичны» .

Диалектичность рассматриваемых явлений состоит в том, что осознанная потребность обретает характер интереса и «сдвигается на цель», которая реализуется лишь благодаря волевой деятельности . При этом следует иметь в виду, что по мере того, как сознание «отходит» от своего материального, объективного субстрата, оно все в большей степени приобретает «очеловеченный», субъективный характер, обогащается индивидуальной спецификой мышления субъекта, преобразуется в идеальное. Отсюда, однако, вовсе не следует, что сознание на высшей стадии своего развития, своей субъективности (разумеется, если сознание адекватно отражает действительность) порывает с той материальной основой, с той объективностью, на почве которой оно всходит, растет и превращается в плод духовной ценности. Происходит отнюдь не исчезновение материальной, объективной основы сознания, а только и именно ее преобразование в субъективное, идеальное, уровень которого зависит от степени абстрагирующей способности мышления того или иного субъекта. Этот уровень и является одним из существенных факторов, определяющих силу, действенность, эффективность воздействия субъективного на объективные процессы общественного развития1.

В праве интерес находит свое отражение не только как объективное явление, но и как явление осознанное, субъективное. Объективно-субъективный характер интереса именно в праве выявляется особенно наглядно. С одной стороны, законодательство отражает объективные интересы государства. Но отражает эти объективные интересы не механически, а через сознание и волю государства. Законодательство преобразует объективность интереса также в его субъективную направленность, предусматривает строго определенные действия (или воздержание от действия) людей. С другой стороны, субъективность законодательства не может отвлекаться от своей основы, от объективности интереса.

В законодательстве отражается, далее, не индивидуальный, а общественный интерес .

Итак, потребность возникает в результате противоречия между производством и потреблением, объективно предполагая разрешение данного противоречия. Осознание как самого противоречия, так и необходимости его разрешения означает переход потребности в интерес, когда осуществляется поиск, обнаружение средств и способов удовлетворения потребности. При множественности средств и различных способов удовлетворения потребности происходит борьба мотивов, в результате которой избираются именно те средства и способы, которые наиболее «мотивированны», рациональны с точки зрения разрешения противоречия. Тогда и вырабатывается стратегия действия, интерес приобретает характер установки, определяющий наиболее «короткий», «безболезненный» курс достижения цели — снятия противоречия, удовлетворения потребности и интереса. Однако установка остается пассивной до той поры, пока не наступил момент действования, т. е. реализации установки в волевой деятельности. Именно благодаря воле, в снятом виде содержащей в себе потребность, интерес, мотив и цель , практически разрешается то противоречие, которое возникло в начале этого объективно-субъективного процесса.

С позиции такого понимания данного процесса представляется ошибочным или, по крайней мере, упрощенным широко распространенное мнение, будто бы уже потребность является стимулом, фактором разрешения возникшего противоречия; будто бы интерес представляет собой активную сторону соответствующих отношений, является «пружиной массовых действий» . Потребность лишь объективная основа субъективного интереса; не потребность сама по себе, а ее переход (сдвиг, перелив) в интерес, сам интерес является стимулом обнаружения и мотивации избрания тех или иных средств и способов удовлетворения потребности, определяющим через разработку установки конкретную линию (курс), программу и план действования. Не сам по себе интерес является активной стороной общественных отношений, а его воплощение в практически-волевых действиях составляет суть общественных отношений. Интересы лишь порождают соответствующие стимулы к деятельности. Степень интенсивности стимула зависит от того, насколько существенны интересы, насколько сильно субъект нуждается в их реализации, осуществляемой через волю данного субъекта.

На данном этапе наших рассуждений мы сталкиваемся с проблемой установки и воли, имеющей неоценимое значение для права, законодательства и практики его реализации.

Право, законодательство и их реализация обретают динамизм и действенность благодаря воле, в снятом виде содержа- шей в себе потребности, интересы, цели государства. Именно поэтому воля как психологическая и социально-психологическая категория составляет одну из основных фундаментальных проблем правоведения.

Воле предшествует установка, на которой необходимо остановиться более подробно. Наиболее успешно проблема установки разработана школой Д. Н. Узнадзе.

В первую очередь отметим, что понимание категории установки, которое сложилось в нашей философской и социологической литературе, представляется нам более предпочтительным по сравнению с тем, как ее толкуют некоторые психологи (не школы Д. Н. Узнадзе). Это не нечто такое, что складывается в качестве интеграции физиологических и социально-эмоциональных факторов, а определенно осознанный момент, непосредственно предшествующий волевому действию . Такое понимание категории установки не только наиболее адекватно ее существу, но и лишь в этом качестве имеет значение, в частности, для философии права: любому волевому действию, имеющему юридическое значение, предшествует осознанная целевая установка, намерение и запланированное устремление к достижению определенного результата. Категория установки, составляя важную часть психологии, имеет прямое отношение к юридической науке и практике, в частности к правомерному и противоправному поведению, к правотворчеству и правореализации. В этой связи актуальной является задача создания комплексной юри- дико-поведенческой науки на базе новейших достижений философии, социологии, психологии и юриспруденции. В этой науке одно из центральных мест будет принадлежать проблеме правовой установки, а также проблеме опережающего отражения правовым сознанием реальной правовой действительности. Эти проблемы непосредственно связаны с соотношением «сущего» и «должного», имеющим, как известно, немалое значение для правоведения.

Будучи состоянием непосредственной готовности к определенной деятельности, установка представляет собой такую относительно устойчивую «организацию» внутренних и внешних сил субъекта, которая идеально формирует последовательную программу (план) человеческого поведения. Индивид или социальная общность лишь постольку являются субъектами целевой деятельности, поскольку они предварительно организуются для осуществления этой деятельности в соответствующем направлении, с определенной активностью и темпом, зависящими от конкретных объективных условий.

Следовательно, установка включает в себя не только существенные черты организации предстоящей активности и темпы ее развертывания, но и социально-психологическое содержание взаимодействия потребности и условий для ее удовлетворения. Тем самым в установке в высокообобщенной форме концентрируются обоснованные действия, рефлектированные в потребности, интересы и цели, решение о готовности действовать по выработанной мышлением программе, определяемой объективными условиями ее реализации .

Значение установки для правоведения выражается в следующем. Во-первых, само действующее законодательство в определенном смысле является одной из форм установки; во- вторых, правоприменительная практика осуществляется с определенной установкой; в-третьих, установка занимает центральное место в проблеме правосознания, а следовательно, в таких фундаментальных проблемах, как правовая идеология и правовая политика; наконец, в-четвертых, установка играет существенную роль в определении психического отношения к поступкам, поведению индивида, его юридической ответственности за них.

Установка, на наш взгляд, представляет собой такое состояние индивида, общности людей, общества в целом, которое непосредственно определяет заданность их устремлений, направленность интересов, целей и волевой деятельности, а тем самым также характер, форму и стиль этой деятельности.

В конкретных условиях внутренней и внешней среды у субъектов складывается (прежде всего под воздействием производства и потребления) комплекс потребностей, непосредственно определяющих их интересы, мотивационную борьбу между ними, переход избранного интереса в цель, в соответствии с которой формируется установка. Именно в установке формируется программа и план действия, но она не есть еще само действие, которое наступает благодаря воле. Следовательно, установка является завершающим этапом пассивного индивидуального и социального психологического процесса, тем звеном этого процесса, которое непосредственно предшествует активному волевому действию, т. е. предметному виду сознания, соединению сознания и действия.

Из сказанного становится очевидно, что у индивида, общности или общества формируется множество установок, которые могут быть как независимыми друг от друга, так и переплетаться, взаимодействовать между собой, сливаться. Более того, каждая отдельная установка и их совокупность могут дополняться другими, изменяться и развиваться в зависимости от конкретных общественных и личных факторов, обстоятельств, ситуации момента. Под воздействием объективных и субъективных условий между индивидуальной, групповой и общественной установками возникают противоречия, в процессе разрешения которых происходит смена установок, их видоизменение, объединение и т. д.

Все отмеченные характеристики свойственны и правовой установке, хотя последняя обладает и некоторыми особенностями, спецификой, своеобразием. Прежде всего правовая установка имеет место в определенной действительности, а именно в правовой действительности и в силу этого имеет четко выраженную практическую направленность; она преследует достижение спрограммированной и спланированной правовой цели в процессах правотворчества и правореализации. Поэтому правовая установка критична во многих отношениях: к действующему законодательству и практике его реализации, правосознанию отдельных индивидов, социальных групп, к правовой идеологии и законодательной политике общества в целом, к правовой ответственности и юридическим санкциям и т. д.

В связи со сказанным возникает вопрос: не следует ли именно установку признать существом права и законодательства?1

Такое заключение кажется привлекательным, заманчивым, поскольку в праве и законодательстве фиксируется именно определенная установка должного или возможного, допустимого поведения отдельного человека, действий людей. Но это заключение является ошибочным, иллюзорным не только потому, что право и законодательство не сводятся лишь к правовым установкам; не только потому, что само возведение установки в закон исключается без воли, но также и в силу того, что выработка правовой установки на должное или возможное поведение сопутствует процессу волевой деятельности государства. Лишь в результате этого процесса (процесса правотворчества) определенная установка поведения объективируется в законодательстве, но и объективированная законодательством установка не может самостоятельно ре- ализовываться без волевых усилий лиц, осуществляющих законодательные предписания (процесс правореализации). Сама же по себе установка, будучи субъективной категорией, не в состоянии объективироваться сама по себе; она не обладает способностью к правовому регулированию общественных отношений. Сколь бы обоснованным ни было действие, содержащееся в установке, оно является не самим действием, а его организационной подготовкой. Двигательной силой любого сознательного действия — безразлично, индивидуального или общественного — является воля . Именно воля есть практический реализатор потребности, интереса, цели, установки. И поэтому ни потребности, ни интересы, ни цели, ни установки не составляют и не могут составлять сущности права и законодательства по той причине, что являются в своей основе и по своему характеру пассивными формами сознания, в то время как воля, выраженная в праве и законодательстве, представляет собой активную, практическую силу, призванную охранять, регулировать и преобразовывать общественные отношения1.

Именно воля, как предметный, действенный, активный вид сознания, как соединение потребности, интереса, цели и установки с действием, является творцом права и законодательства, образует ядро права, законодательства, выступает фактором их реализации. Подобный потенциал воли был достаточно четко подмечен еще Гегелем, которому принадлежит особая заслуга в разработке данной проблемы. «Воля, — подчеркивает прежде всего Гегель, — которая... волит лишь абстрактно всеобщее, ничего не волит и не есть поэтому воля». И, определяя волю как почву права, он далее указывает: «Воля, которая ничего не решает, не есть действительная воля... Лишь благодаря решению человек вступает в действительность... Косность не хочет выходить из углубленного внутрь себя раздумья, в котором она сохраняет за собой всеобщую возможность. Но возможность не есть еще действительность»2.

Подчеркивая непосредственную связь воли с практической действительностью, Гегель отмечает, что эта связь проистекает из двуединой сущности человека: действительности и разумности. «Не надо представлять себе, — подчеркивает он, — что человек является, с одной стороны, мыслящим и, с другой стороны, волящим, что у него в одном кармане мышление, а в другом воля, ибо это было бы пустым представлением. Различие между мышлением и волей есть лишь существование историко-философского и естественнонаучного анализа воли» (Даллакян К. А. Феномен воли в структуре отношения «человек — природа»: Социально-философский анализ. М., 1999. С. 4—5).

различие между теоретическим и практическим отношением; но они не представляют собой двух способностей, так как воля есть особый способ мышления: она есть мышление как перемещающее себя в наличное бытие, как влечение сообщить себе наличное бытие» .

И далее Гегель пишет, что воля «представляет собой процесс перевода субъективной цели в объективность через опосредование деятельности и некоторого средства» ; что «воля становится объективной лишь через выполнение своих целей» ; что она «перемещает свои цели» из субъективности в объективность и тем самым снимает «противоречия между ними» . В других работах Гегель также указывал: «Волящее волит, то есть оно хочет положить себя, сделать себя предметом» . И наконец: «В то время как интеллект старается лишь брать мир, каков он есть, воля, напротив, стремится к тому, чтобы теперь только сделать мир тем, чем он должен быть» .

Таким образом, воля, с одной стороны, продукт сознания, а с другой — практическое действие; воля есть не что иное, как переход от теоретического познания к практической деятельности, благодаря чему устраняется, лишается почвы представление о ней либо как о субъективности, либо только как об объективности.

Именно так трактуется воля в физиологической, психологической и философской науках.

Предметный, действенный характер воли подчеркивается многими учеными. Так, еще И. М. Сеченов писал, что воля — это «деятельная сторона разума и морального чувства, управляющая движением во имя того или другого и часто наперекор даже чувству самосохранения» .

Эта же особенность воли отмечается В. И. Селивановым, И. И. Ивановой и другими психологами .

При всей важности этих выводов проблема воли в психологической и философской литературе разработана явно недостаточно и не в состоянии удовлетворить запросы практики и познания (прежде всего правоведения). На это обстоятельство справедливо указывает В. И. Селиванов, констатируя заметный спад интереса к проблеме воли в последние годы. Он пишет: «Сложилось парадоксальное положение: ныне больше, чем когда-либо, обсуждаются вопросы активности личности, но, как правило, без анализа воли — главного показателя этой активности» . Но и в тех редких случаях, когда такое обсуждение осуществляется с анализом воли, оно, к сожалению, не всегда оказывается плодотворным. Так, Ш. Н. Чхартишвили считает, что «своим названием волевое поведение обязано тому обстоятельству, что ему дает начало, а также управляет им на всем его протяжении не какая-либо потребность, а сама личность как субъект воли»; «..."внутренним" источником волевого поведения, его побуждающим и управляющим началом является сама личность как субъект воли» .

То, что началом волевого поведения, его источником является сама личность, а не нечто безличное, ни у кого не вызывает сомнения. Но это вовсе не исключает того, что в конечном счете волевое поведение определяется системой потребностей (а не одной какой-либо потребностью) и возникшими на ее основе интересами и целью личности. Поэтому ошибочным представляется противопоставление «личности как субъекта воли» ее потребности. Пытаясь отстоять свою позицию «чистой воли», Чхартишвили раздваивает личность на «субъект воли» и «субъект потребности» . Но и этот дуализм личности не может, конечно, спасти данную позицию, поскольку, прежде чем стать «субъектом воли», личность должна быть одновременно субъектом системы потребностей, интересов и целей, которые не есть нечто потустороннее личности, а, составляя содержание этой личности как общественного существа, «дают начало» ее волевой деятельности. Следует вместе с тем отметить, что в работах Ш. Н. Чхартишвили на основе тщательного анализа отличия импульсивного поведения от волевого дается убедительная критика состояния разработки проблемы воли в психологической науке .

Обобщая приведенные трактовки, можно повторно сформулировать следующие основные и взаимосвязанные признаки воли, которые характеризуют ее как, во-первых, переход субъективности в объективность; во-вторых, соединение теоретического сознания и практической деятельности; в-третьих, активность, действенность сознания, воплощающегося в «предмете»; в-четвертых, целеустремленность регулирования деятельности (поведения), направленность на преобразование действительности.

Если этот вывод является правильным (в чем у нас нет сомнения), то, выражаясь языком Гегеля, право и свобода действительны «лишь как воля» . Иначе говоря, если право и законодательство суть воля, то им присущи ее признаки, а именно: переход потребностей, интересов, целей, установок людей в объективность посредством их активной, целеустремленной, практической деятельности по реализации правовых принципов и норм, их воплощению в правопорядок. Поэтому-то и недостаточно, определяя право и законодательство через волю, акцентироваться лишь на их способности сознательно отражать объективное бытие. Будучи предметным видом сознания, воля «перемещает» себя в это бытие, воплощается в нем и преобразует его. Следовательно, если мы при определении права и законодательства включаем волю как их ядро, то тем самым выделяем способность этих образований участвовать в практической деятельности по преобразованию бытия.

Логика предшествующего изложения требует рассмотрения вопроса о механизме формирования и развития воли, а также ее воплощения в праве и законодательстве.

На основе определенной деятельности людей, формирующихся в процессе этой деятельности отношений возникает как индивидуальная, так и общая воля. Между индивидуальной и общей волей много схожих моментов, равно как и различий. Содержание индивидуальной воли включает в себя прежде всего те знания и опыт, которые накоплены человечеством и усвоены данным индивидом из общественного сознания и общественной практики. Как невозможна изолированно существующая личность вне социальных, национальных, бытовых и всяких иных связей, так невозможна и воля, наполненная исключительно индивидуальным содержанием. Через волю каждый человек впитывает и определенным образом трансформирует моральные регуля- тивы, принципы культуры, экономические отношения и другие компоненты социальной среды, которые даны ему объективно. Но в содержание воли отдельного индивида входит также и то, что является продуктом личного познания, опыта и творчества. Поэтому-то каждая индивидуальная воля отнюдь не выступает лишь как «момент тотальности», а имеет свою особенность, своеобразие, специфику, благодаря чему она обретает возможность относительно самостоятельного существования и развития. Именно эти качества индивидуальной воли являются основой для формирования общей воли. Вместе с тем последняя отнюдь не является потусторонним феноменом по отношению к воле индивида.

Она складывается из волеизлияния людей, находящихся в необходимой общественной связи между собой. Не может быть общей воли индивидов, подобно тому как нет общества без его членов . Именно на основе индивидуальных волевых актов формируется общая воля, которая хотя и включает в себя элементы личного познания и действия, опыта и творчества отдельных индивидов, тем не менее не сводится к их простой арифметической сумме. Связи здесь более сложные, тонкие, едва уловимые диалектически не вооруженным взглядом. В процессе развития общая воля достигает различных уровней обобщения — от начальных форм простейшего объединения волевых актов индивидов, принадлежащих к формальным или неформальным «малым группам», до формирования сложной, многогранной и богатой общественной воли больших социальных образований — классов, наций или всего народа. Но при всем этом общая воля основывается на индивидуальных волевых актах реальных личностей.

Гегель довольно ярко иллюстрирует образование общей воли на простом примере и вместе с тем отрывает ее от той реальной почвы, на которой она возникает, растет и развивается. «Особенность или единичность человека, — пишет он, — не препятствует всеобщности воли, а подчинена ей. Справедливый или моральный, иными словами, превосходный поступок хотя и совершается отдельным [человеком], однако все соглашаются с таким поступком. Они, следовательно, узнают в нем самих себя или свою собственную волю. Здесь происходит то же самое, что и с произведениями искусства. Даже те, кто не смог бы создать такого произведения, находят в нем выраженной свою собственную сущность. Подобное произведение оказывается, таким образом, истинно всеобщим. Оно получает тем большее одобрение, чем более исчезает в нем особенное его создателя»1.

В этих рассуждениях правильно намечаются основные контуры значения общей воли в праве и законодательстве по отношению к отдельным поступкам индивидов. Но внимательный читатель не может не обнаружить в них пока еще едва заметный отход от реальности, объективности, предметности воли. В самом деле, «превосходный поступок» далеко не во всех случаях приобретает «всеобщее» признание прежде всего потому, что его смысл и значение оцениваются представителями различных социальных общностей или даже групп отнюдь не однозначно, а порой прямо противоположно. В частности, в законодательстве отражаются лишь те поступки, которые признаются «превосходными» только с точки зрения тех, кто их сформулировал. И здесь происходит отнюдь не то же самое, что и с произведениями искусства. Если произведение искусства при определенных условиях действительно приобретает всеобщее признание, то в нормах права, предписывающих те или иные правила поведения индивидам, не исчезает, а, наоборот, отчетливо выражается «особенное» их создателей, преследующих совершенно определенные потребности, интересы и цели в регулировании общественных отношений.

Этот отход Гегеля от реальности, объективности, предметности и конкретности воли становится тем более очевидным, когда мы обращаемся к анализу понимания им всеобщей воли и ее значения для права. Противоречие между индивидуальной и всеобщей волей он разрешает путем растворения первой во второй. Но поскольку всеобщей воле приписываются свойства «абсолютного духа» — этого мистического сверхъестественного творца всего действительного, постольку разрешение данного противоречия оказывается мнимым. В «Йенской реальной философии» Гегель отмечает, что всеобщая воля есть первое и сущность; что отдельные индивиды снимают себя в этой воле, делают себя всеобщими путем отрицания самих себя, через самоотречение. «Всеобщая воля предшествует им, она абсолютно налична для них...» В «Философии права» он указывает: «То, что есть право, только благодаря тому, что оно становится законом, получает не

только форму своей всеобщности, но также и свою подлинную определенность» .

То, что право, будучи выражено в законе, приобретает общеобязательность (а отнюдь не «всеобщность») и определенность, очевидно. Но дело в данном случае не в этом. Во имя утверждения приоритета всеобщего  Гегель приписывает индивидуальной воле всеобщую субстанциональность, в которой будто бы находят свое непосредственное и прямое выражение интересы всех классов, всего народа. Из этой ложной посылки вытекает хотя и логически последовательный, но ошибочный вывод о том, что право, получившее, благодаря закону, форму всеобщности, является выражением воли любой социальной общности, а не только той, которая владеет государственной властью.

Абсолютизация воли, наделение ее качествами субстанциональной силы, создающей не только должное, но и сущее, переворачивает с ног на голову действительный процесс правообразования. Вскрывая гносеологические истоки приписывания логическим формам мышления способности становиться субстанцией реального движения действительных противоречий, К. Маркс справедливо писал: «Как посредством абстракции мы превращаем всякую вещь в логическую категорию, точно так же стоит нам только отвлечься от всяких отличительных признаков различных родов движения, чтобы прийти к движению в абстрактном виде, к чисто формальному движению, к чисто логической формуле движения. И если в логических категориях мы видим субстанцию всех вещей, то нам не трудно вообразить, что в логической формуле движения мы нашли абсолютный метод, который не только объясняет каждую вещь, но и включает в себя движение каждой вещи» .

Итак, между индивидуальной волей и общественной волей существует неразрывная связь, так как волевые действия людей, находящихся между собой в определенных общественных отношениях, приобретают общественный характер и тем самым необходимо связаны с образованием общественной воли. Индивидуальная воля и общественная воля не существуют друг без друга и настолько близки, настолько органически связаны между собой, что между ними нет резких граней, они взаимодействуют, взаимопроникают, превращаются друг в друга в процессе своего развития. Всякая индивидуальная воля, будучи непосредственным первоисточником, началом возникновения общественной воли, в самой себе уже содержит общественную волю, но содержит ее не непосредственно, не в готовом, окончательно сформировавшемся виде, а как определенную предпосылку, элемент, фактор, черту, которые развиваются в общественную волю в процессе познания, общения между людьми, в процессе их коллективной деятельности. С другой стороны, ясно, что общественная воля именно потому и не является простой суммой индивидуальных волевых актов членов данного общества, что она отражает не каждую отдельную волю индивида, а общую сложную волю этих индивидов. Поэтому общая воля социальной общности не совпадает и не может совпадать с каждым отдельным актом волеизъявления членов данной общности и представляет собой качественно отличное явление по сравнению с индивидуальной волей.

Члены определенной социальной общности, будучи объединены общими условиями их жизни, имеют в силу этого, во всяком случае в основном, также общие интересы и цели. Имеются, конечно, исключения из общих интересов и целей, но эти исключения не меняют положения в целом. Общие интересы и цели, в свою очередь, теснейшим образом связывают членов данной общности, побуждают их соответствующим образом организоваться, обусловливают единство их воли в решении важнейших задач.

Индивидуальная воля — исходный пункт движения к общественной воле, но не единственный, ибо включает в себя и волю тех или иных сообществ людей.

Однако как недопустимо отождествление индивидуальной воли и общественной воли, точно так же не следует смешивать общественную волю с государственной волей, которая является особой разновидностью общественной воли. Создает законы и иные правовые акты не общественная воля вообще, а именно государственная воля; законы и иные правовые акты возникают в результате соответствующей деятельности государственных органов. Равным образом и сами законы и иные правовые акты содержат не вообще общественную волю, а именно государственную волю. «Подобно тому как у отдельного человека, — отмечал Ф. Энгельс, — для того чтобы он стал действовать, все побудительные силы, вызывающие его действия, неизбежно должны пройти через его голову, должны превратиться в побуждения его воли, точно так же и все потребности гражданского общества — независимо от того, какой класс в данное время господствует, — неизбежно проходят через волю государства, чтобы в форме законов получить всеобщее значение»1.

Гегель также замечал по этому поводу: «Если бы воля не была всеобщей, то не существовало бы никаких действительных законов, ничего, что могло бы действительно обязывать всех. Каждый мог бы поступать, как ему заблагорассудится, и не обращал бы внимания на своеволие других»2.

В данном случае мы остановились лишь на взглядах Гегеля относительно природы и характера воли, поскольку они в наибольшей мере соответствуют и нашим представлениям об этом феномене (за исключением тех критических замечаний в адрес Гегеля, которые обозначены выше). Однако философия воли явилась предметом исследования многих западных и отечественных ученых. Так, существенное методологическое значение имеют идеи И. Канта о нравственной обусловленности воли как способности «определять самое себя к совершению поступков сообразно с представлением о тех или иных законах» (Кант И. Соч. Т. 4. Ч. 1. М., 1965. С. 268); И. Фихте, определяющего активно-деятельную и интегративную сущность воли как «духовной связи мира разума» (Фихте И. Г. Соч. Т. 2. СПб., 1993. С. 774); по А. Шопенгауэру, сущностью воли является мир, в котором каждая конкретная его определенность выступает лишь в качестве проявления воли (см.: Шопенгауэр А. Соч. Т. 1. М., 1992. С. 147); Ф. Ницше подчеркивал творческий характер воли (см.; Ницше Ф. Воля к власти. ML, 1910. С. 312).

Не менее творчески-оригинальными являются идеи русских авторов о воле. Так, В. С. Соловьев указывал, что истинная воля требует отречения от эгоизма, «от своей исключительной воли», которая становится истинной только через нормальное отношение или согласие со всеобщей волей. «...Всеобщей не в смысле механического соединения воли многих или всех, а в смысле воли по природе своей всеобщей...» (Соловьев В. С. Чтения о бо- гочеловечестве. СПб., 1994. С. 39, 41); основу воли Н. О. Лосский видит в стремлении к «абсолютной полноте бытия», реализация которой возможна

Государственная воля обладает специфическими особенностями, которые состоят в том, что она, во-первых, является волей государственно организованной социальной общности или (в лучшем случае) народа в целом и официально провозглашается от имени государства (или его органов); во- вторых, всегда имеет строго установленные государством формы выражения, определяющие степень юридической силы правовых актов, изданных различными государственными органами; в-третьих, ее осуществление обеспечивается рядом специальных государственных мероприятий, а также — в случае нарушения законов — принудительной силой государственного механизма.

Государственная воля, создающая законы и иные правовые акты и выраженная в них, образуется на основе волеизъявления членов господствующей социальной общности. Но и в этом случае общая государственная воля отнюдь не является простой совокупностью индивидуальных волевых действий представителей этой общности. Тот или иной характер воли отдельного индивида, принадлежащего к господствующей общности, не представляет собой силу, которая создает законы и иные правовые акты и воплощается в них, ибо правотворческий процесс и сами правовые установления являются выражением общей государственной воли соответствующей социальной общности. Общие жизненные условия делают необходимым для представителей этой общности в соответствующих случаях самоотречение в законе и иных правовых установлениях и самоутверждение их интересов и целей в среднем, типичном случае.

Воля отдельного члена социальной общности может способствовать образованию общей воли данной общности и ее выражения в законе, иных правовых установлениях, но после того как эти установления уже вступили в действие, воля

лишь посредством Любви ко всему окружающему (см.: Лосский Н. О. Бог и мировое зло. М., 1994. С. 311). Гуманистическая природа русских воззрений вообще и в частности относительно воли выражается во всеобщности Любви. «Без Любви, — как писал П. А. Флоренский, — личность рассыпается в дробность психологических элементов и моментов» (Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. М., 1993. С. 173—175).

данного индивида в силу его изменившихся интересов и целей может прийти в противоречие с теми правовыми установлениями, которые образовались с его же собственной помощью. Маркс и Энгельс по этому поводу писали: «Почувствует ли себя завтра своеволие индивида стесненным тем законом, который оно вчера помогло установить, — это зависит от того, сложились ли за это время новые обстоятельства, изменились ли интересы индивида настолько, что установленный вчера закон уже не соответствует больше этим изменившимся интересам. Если эти новые обстоятельства затрагивают интересы всего господствующего класса, то этот класс изменит закон; если же они затрагивают только отдельных лиц, то внутреннее сопротивление этих последних не встретит, конечно, со стороны большинства никакого внимания»1.

Следует, наконец, отметить, что не каждый член общества возвышается до уровня осознания общественных интересов; его воля не играет сколько-нибудь существенной роли в правотворческом процессе. Однако под воздействием одинаковых условий жизни в мыслях и действиях каждого есть много общего с волевыми устремлениями других людей. Это общее и получает свое выражение в законе и иных правовых установлениях. Аналогичным образом дело обстоит и с пра- вореализующим процессом. Нередко отдельные граждане вынуждены подчиняться требованиям закона, которые противоречат их собственным желаниям и целям. В этом случае они черпают мотивы своих действий не в потворстве индивидуалистическому эгоизму, а в служении общему благу, в обуздании и сдерживании побуждений, идущих вразрез с общественной волей.

Сказанное не следует понимать в абсолютном смысле, в том смысле, что общность с помощью правовых установлений охраняет и регулирует общественные отношения, лишь устраивающие их, лишь для него полезные и выгодные. Правовые установления выполняют также и общественные функции. Отражая общенациональные потребности и нужды страны, правовые правила закрепляют общие условия, необходимые для нормального существования и эффективного функционирования общественной системы.

Обратимся теперь к механизму образования и формирования общей воли, выраженной в правовых установлениях. Эта воля образуется путем диалектического объединения соответствующих волевых актов членов общества или их отдельных черт, моментов, нюансов. Происходит своего рода селективный выбор из многообразия волевых актов, в которых наиболее адекватно выражены потребности общественного прогресса и определены наиболее рациональные пути и средства их удовлетворения. Общая воля не есть результат простого механического объединения таких духовных устремлений и таких волеизъявлений. Ее формирование — итог сложной и трудоемкой работы по вычленению тех компонентов, которые в совокупности своей способны обеспечить выполнение общегосударственных задач и целей. Благодаря этой работе, стержень которой составляет знание диалектики и умение практически ее использовать, разрешаются противоречия как между индивидуальными волевыми актами, так и между волями различного рода социальных сообществ и социальных ячеек; они либо гасятся, снимаются, либо вовсе устраняются. В этом смысле право и прежде всего законодательство стремится утвердить в обществе режим согласия и примирения, жизненно необходимый для его существования и развития как организма, включающего в себя социальные слои, группы, ячейки, которые имеют не только различные, но и зачастую противоположные интересы. Отсутствие у права и законодательства этой «примирительной» функции таит в себе в худшем случае опасность распада общественной системы, в лучшем — оно может обернуться стагнацией в ее развитии.

Таким образом, общая воля, формирующаяся в процессе правотворчества, не может не представлять собой определенной целостности, интегрированного единства многообразных по своему содержанию и направленности волевых актов.

Общественная воля является качественно новой по сравнению с каждой составляющей ее волей. Она сложна по структуре, характеру внутренних связей и отношений, механизму взаимодействия с другими явлениями и факторами общественной жизни. Однако вряд ли безоговорочно может быть принято суждение о том, что общественная воля содержательно представляет собой по сравнению с индивидуальной более богатое явление. Подобное суждение правомерно лишь в том смысле, что первая воплощает в себе вторую и, следовательно, несет ее отпечаток. Вместе с тем оно не учитывает отчужденности общественной воли от индивидуальной. В процессе формирования цели, субъектом которой выступает общество в целом, неизбежно углубляется разрыв с волей, носителем которой выступает каждый член этого общества.

Выше уже говорилось о том, что общественная воля не есть сумма индивидуальных воль. Будучи их концентрированным выражением, она вбирает в себя не все содержание последних, но лишь определенную его часть, благодаря чему между этими двумя разновидностями воль и возникают противоречия, доходящие нередко до взаимоисключающего антагонизма и полного разрыва связей между ними. Сказанное в полной мере относится к отношениям, складывающимся между государственной волей, которая является важнейшей формой существования общественной воли, и волей индивида. Более того, здесь отчуждение достигает иногда критической отметки, приобретает наиострейшее напряжение.

Не вдаваясь в детальное рассмотрение причин отдаления названных воль друг от друга, отметим, что они коренятся, в частности, в различии механизмов их образования. Формирование государственной воли есть дело профессионалов (преимущественно политиков и юристов), которые осуществляют деятельность по созданию правовых норм сообразно логике мышления, требованиям знания и прежде всего науки. Благодаря этому рационализируется не только сам правотворческий процесс, но и его продукт — законы (иные правовые акты), которые выступают в качестве достижения разума. Безусловно, подобная рационализация в целом благотворно влияет на их содержание. Но в то же время она не может и не обеднять его. Рациональное начало как бы вытесняет из содержания законов все те внерациональные моменты, которые задействованы в механизме образования воли каждого индивида. Оно «освобождает» общественную волю от внерациональных сил, воздействие которых нельзя однозначно оценить как отрицательное. Ведь как раз благодаря тому, что воля индивида формируется с подключением душевных переживаний, предощущений, озарений и других проявлений внерациональных состояний; что в ее образовании играют роль не только рациональные начала, она наполнятся свежим дыханием жизни людей в качестве носителей этой воли. Тем самым индивидуальная воля обретает необыкновенную активность.

Воздавая должное индивидуальной воле, не стоит забывать о поистине колоссальных возможностях воли, формирующейся на уровне и в масштабах общественной системы в целом. Именно здесь воля многократно усиливает свою действенность за счет того, что получает такой канал для своего выражения, как правотворчество, и соответственно такую форму этого выражения, как правовые установления. Именно через практику их реализации воля общества способна решить задачи, не ограничивающиеся адаптацией системы к постоянно изменяющимся условиям среды. Она приобретает возможность овладения этими условиями сообразно закономерным тенденциям и потребностям общественного развития. Нет необходимости подчеркивать, что такого рода задачи не по плечу воле индивида.

Воздействуя на индивидуальную волю членов общества, общая воля непосредственно определяет направление применения, исполнения и соблюдения правовых установлений каждым отдельным субъектом права. Разумеется, в правореа- лизующей практике имеют место отклонения индивидуальной воли от общей воли, но такие отклонения ограничиваются влиянием последней, гарантируют ее проведение в жизнь. Необходимо, однако, заметить, что в этой сфере правового действия имеется еще множество проблем, нуждающихся в теоретическом осмыслении. Научная разработка этих проблем, к сожалению, отстает от запросов практики право- реализующей деятельности.

Для того чтобы общую волю выразить и закрепить в правовых установлениях, использовать в правореализующей практике, ее необходимо выявить, определить, сформулировать, а это предполагает наличие соответствующих демократических условий общественной жизни, при которых каждый гражданин свободно определяет свое отношение к действующей правовой системе или отдельным ее нормам, институтам, отраслям, выдвигает по своей инициативе те или иные предложения относительно отмены, изменения или дополнения действующих правовых предписаний, критикует правоприменительную практику должностных лиц.

Активное участие людей в обсуждении вопросов общественного развития не только является условием их правильного решения и реализации, но и означает вместе с тем формирование единства общеобщественной воли. Всенародное обсуждение законопроектов дает возможность непосредственно выявить волю людей, собрать богатейший материал, который затем глубоко и всесторонне изучается, обобщается и в виде государственной воли закрепляется в законе.

Опыт всенародных обсуждений позволяет прийти к выводу: чем выше уровень сознательности людей, их правовой культуры, тем продуктивнее их участие в подготовке и обсуждении законопроектов, тем точнее определяются в законах пути и способы разрешения объективных противоречий в общественном развитии и тем эффективнее воздействие законодательства на жизнедеятельность общества; чем лучше познаны запросы людей, чем полнее и глубже учтены потребности и интересы всех социальных общностей, слоев и национальностей, тем адекватнее их воля будет отражена в законах; чем большую инициативу, заинтересованность и активность проявляют члены общества в создании этих законов, тем большую мощь обретает законодательство в воздействии на жизнь общества.

Итак, государственная воля, выраженная в правовых установлениях и практике их реализации, представляет собой концентрированное выражение назревших и назревающих потребностей общественного развития. Общая воля народа, возведенная государством в закон и в иные правовые установления, диалектически объединяет наиболее обоснованные предложения о путях общественного прогресса, выражает как общие интересы всего народа, так и специфические интересы отдельных социальных общностей и национальностей. Именно поэтому, будучи закрепленной в законах и иных правовых установлениях, государственная воля приобретает необходимый авторитет, становится рычагом творческого воздействия на общественные процессы в соответствии с ценностями свободы и демократии.

Однако не забудем, что и в создании законодательства, и в его реализации огромная роль принадлежит человеку, который диалектически сочетает в себе качества индивида, природного или биологического существа и существа общественного, сформированного социальной средой. Если в каждом из этих качеств, взятых в отдельности, человек являет собой объект специального научного исследования, то в их органической и противоречивой взаимосвязи он до сих пор не привлек должного внимания ученых. Кроме того, обществоведение грешит непомерным увлечением и даже гиперболизацией социальных сторон человеческого существования и деятельности. Так, известно, что человечество поставило себе на службу мощные силы природы, создало несметные материальные и духовные богатства, выработало множество экономических, политических, философских, правовых, этических и иных концепций, раскрывающих тайны его бытия. В этот общечеловеческий капитал вложены творчески-созидательные усилия не только человеческого сообщества в целом, но и отдельных людей. Однако эти достижения в общественных науках представлены как результат коллективного труда, хотя, безусловно, его достижение обеспечено и деятельностью отдельного человека, его интеллектуальной и физической силой.

Высказанный выше упрек в превышении меры социоло- гизаторского подхода в обществоведении может быть адресован и отечественной юридической науке. И здесь индивид изучается преимущественно в своей общественной ипостаси, представляет интерес главным образом как член и выразитель интересов коллективов, сообществ, социальных групп и иных социальных образований. В тех же случаях, когда индивид оказывается в поле зрения исследовательской мысли, она концентрируется главным образом не на внутреннем мире человека (взглядах, настроениях, переживаниях), а на поступках и действиях, посредством которых он утверждает себя во внешнем, окружающем его мире. Исследование проблем правомерности, равно как и противоправности, ограничивается, таким образом, изучением вопросов о соотношении уже свершившегося акта волеизъявления индивида с государственной волей. Вопрос же о том, что предшествовало данному акту, какие внутренние психические процессы подготовили к нему индивида, остается в стороне.

Мы знаем, что деятельность и поведение людей зависят не только от внешней среды , тех или иных объективных жизненных обстоятельств, но и от субъективного мировидения, миропонимания. В частности, та правовая картина мира, которая утвердилась в сознании личности и определила ее правовую позицию, во многом определяет поведение этой личности в правовой сфере. Исследование поведения человека должно осуществляться с учетом изменений, происходящих в его сознании, поскольку нельзя игнорировать состояние его психики, не принимать во внимание внутренние переживания, испытываемые индивидом в связи с совершением действий или поступков, регулируемых правовыми нормами. Эти переживания обусловлены как образом жизни индивида, так и его представлениями о законодательстве. Именно эти представления, утвердившиеся в сознании личности под воздействием правовых традиций, законодательства, системы правоотношений и правовой культуры, определенным образом влияют на ее поведение и деятельность. Под их влиянием формируются такие модели правового поведения и правовой деятельности, которые обладают устойчивостью, стабильностью и способностью к воспроизведению.

Невозможно рекомендовать тот или иной рецепт сочетания внешнего и внутреннего факторов в познании детерминантов поведенческого акта, поскольку эти сочетания зависят от задач, целей и направления каждого отдельного исследования. Но очевидно, что игнорирование одного или другого фактора мстит исследователю, обрекая его на неполноту, а следовательно, на искаженное воспроизведение изучаемого поведенческого акта.

Итак, любые действия, регулируемые законодательством, сопровождаются определенными психическими переживаниями индивида, в которых проявляется его собственное внутреннее отношение к требованиям закона и которыми он как бы готовит почву или создает необходимую опору для совершения либо несовершения этих действий. Можно сказать, что работа, происходящая во внутреннем мире человека, в его психике, находит своего рода продолжение и завершение в волевых актах, реализуемых во внешнем по отношению к нему окружающем мире. Отсюда следует, что анализ этих последних, дабы не разорвать связь между этими двумя мирами, должен предполагать изучение психических процессов. «Если бы кто-нибудь, — писал Питирим Сорокин, — предпринял анализ взаимного поведения членов какой-нибудь социальной группы, совершенно игнорируя психические процессы, происходящие в психике каждого члена при том или ином поступке, и описывая только внешние формы актов поведения, то вся социальная жизнь, или все то, что делает социальное явление категорией, ускользнула бы целиком из-под анализа такого исследователя. Общество превратилось бы в этом случае в простую сумму взаимодействующих "масс", люди стали бы простой совокупностью атомов и молекул или простыми "центрами сил", а их акты, поведение и поступки перестали бы быть "актами" и превратились бы в простые "движения" этих масс» .

Пытаясь преодолеть «внепсихическое» рассмотрение проблемы, П. Сорокин выдвинул любопытную классификацию поведенческих актов. Он правильно подчеркивает, что в социальном факте всегда необходимо различать, с одной стороны, психическую и, с другой — внешнюю его сторону, объективирующую первую. Исходя из этой предпосылки, автор указывает на два основных вида поступков (при всей их эмпирической разнородности и разнообразности): 1) делание (facere), 2) неделание (non-facere), в свою очередь распадающееся на разновидности: а) воздержание (abstinere) и б) терпение (pati). Каждый из названных видов поступков сопровождается неодинаковыми психическими переживаниями. Так, вслед за Л. Петражицким1 отмечается, что акт «воздержания» отличается от акта «терпения» тем, что первый есть пассивный, состоящий в воздержании от каких-либо действий, а второй — акт активный, состоящий именно в терпении ряда воздействий, исходящих от других людей. Например, я сегодня на службе работал два часа сверх нормы; заплатил за коммунальные услуги, возвратил денежный долг товарищу и т. д.  Все эти акты «делания» имеют то общее, что сопровождались своеобразным переживанием обязанности, — я должен был их совершить в силу долга, внутренней убежденности в их необходимости. Сегодня же множество совершенных мною актов долженствования корреспондировалось сознанием на право требовать выполнения соответствующих действий от других людей, обязанных их совершить.

Аналогичные психические переживания характерны и для актов воздержания и терпения. Мне, например, очень хотелось безвозмездно взять несколько книг, выставленных в магазине, но я обязан был воздержаться от этого «делания», а хозяин магазина имел право не терпеть моих притязаний на его добро. Иначе говоря, в данном случае мой акт «неделания» сопровождался переживанием обязанности (воздержания от акта), а хозяин магазина соответственно обладал правом нетерпения моего желания. В другом случае мне мешает отдыхать или работать пение в соседней квартире, но я воздерживаюсь от требования прекратить пение и считаю себя обязанным смиренно терпеть его, поскольку сосед вправе петь в своей квартире.

Эти и им подобные примеры (которые можно привести ad libitum) свидетельствуют о том, что каждый из поступков (facere, abstinere и pati) сопровождается специфическими психическими процессами, наделяющими меня или других определенными правами и обязанностями. П. Сорокин называет их «должно-дозволенными» актами; поведение, состоящее из подобных поступков, — «должно-дозволенным» поведением; взаимоотношения, устанавливающиеся между мной и другими людьми на основе подобного поведения, — «дозволенно-должными» взаимоотношениями. При этом, однако, возникает вопрос: все ли поведенческие акты, совершаемые мною, обладают «должно-дозволенным» характером? Очевидно, что нет. Так, я проработал на службе на два часа больше положенного (facere); воздержался от покупки книг в магазине (abstinere); терпел пение соседа по квартире (pati) и т. д. При всех этих актах я не переживал никакой «связанности», они были добровольны, и никто не мог требовать от меня их совершения.

Под этим углом зрения я воспринимаю добровольность актов других людей, совершаемых по отношению ко мне. Следовательно, в каждой разновидности наряду с актами «дозволенно-должными», сопровождающимися «атрибутивно-императивными» переживаниями, мы обнаруживаем иную категорию актов — добровольно совершаемых ради желания оказать кому-либо услугу, доставить удовольствие. Эти акты характеризуются двумя чертами: добровольностью и непротиворечивостью «дозволенно-должных» («атрибутивно-императивных») переживаний. Но если «дозволенно-должные» акты определенным образом регламентированы во взаимоотношениях субъектов, всегда носят двусторонне связанный характер, сопровождаются обязывающими переживаниями, то в добровольных актах отсутствуют такого рода переживания. Они не противоречат «должному» поведению кого-нибудь, но желательны с точки зрения того, кто эти акты совершает. Эти акты именуются П. Сорокиным «актами рекомендуемыми (с точки зрения того же лица)»; поведение, состоящее из подобных актов, — «поведением рекомендуемым»; взаимоотношения, устанавливающиеся между данным лицом и другими людьми на почве совершения подобных актов, — «взаимоотношением рекомендуемым».

Таким образом, «рекомендуемые» акты «морально однородны» с «дозволенно-должными», но превосходят их нормативно установленный предел и благодаря этому из количественного различия переходят в качественное: обязательно-правомочное отношение приобретает качество и взаимно-добровольного.

Исчерпывается ли каждый поступок и этими видами должных и рекомендованных актов? Очевидно, нет, поскольку существуют еще и переживания «недозволенности», которые выступают в моей психике чем-то недопустимым, запрещенным именно потому, что они противоречат тому поведению, которое в моем сознании имеет характер должного. Подобное же переживание «недозволенности» возбуждает во мне и ряд чужих актов, совершаемых как по отношению ко мне, так и по отношению к другим людям. Если, например, некто оскорбил меня без всякого повода, то этот и ему подобные акты расцениваются мною как недопустимые и запрещенные.

В заключение автор отмечает, что каждое поведение из рассмотренных выше категорий может быть различным по содержанию у различных людей. Один и тот же акт, например забастовка, одними признается должным, другими — запрещенным. При этом категория «должных» актов является основой, и от их характера которых зависит принадлежность того или иного акта к той или иной категории.

Подводя итог своим рассуждениям, П. Сорокин приходит к выводу, что обозначенные выше акты поведения по характеру психических переживаний распадаются на три основные категории:

1)        акты «дозволенно-должные», которыми являются поступки, соответствующие представлениям обязательного поведения и сопровождаемые атрибутивно-императивными переживаниями. Это, по существу, акты осуществления прав и обязанностей;

2)        акты «рекомендуемые», не противоречащие представлениям о «дозволенно-должном» поведении. Они добровольны и поэтому не носят элемента обязанности;

3)        акты «запрещенные», или «недозволенные», которые противоречат представлениям о «должном» поведении и нарушают его «должную» норму поведения. Это акты, противоречащие атрибутивно-императивным переживаниям.

Перечисленные акты — категории чисто «формальные», их присутствие в сознании каждого человека еще не обусловливает тождественности каждой категории поведения у различных людей. Одни могут считать «должным» такой-то шаблон поведения, другие — иной. Сообразно с этим неодинаковыми будут и те акты, которые каждый из них будет считать рекомендуемыми и запрещенными.

П. Сорокин признавал формальность предложенной им классификации. Действительно, данная классификация основана на сугубо рассудочных логических умозаключениях, отрешенных от реальностей жизни (несмотря на множество иллюстраций из практики). Она не может претендовать на всеохватывающий масштаб. От внимания Сорокина «ускользнуло» нечто наиболее важное и сложное, а именно процесс трансформации («оборачиваемости») переживаний в правовую сферу, или, как принято ныне выражаться, «правовой механизм» этого процесса. Этот тонкий «механизм» еще ждет своего тщательного исследования. За пределами классификации П. Сорокина остается множество поведенческих актов и сопровождающих их психических состояний, имеющих весьма существенное значение, в особенности для правоведения и юрисдикционной практики.

В реальной жизни мы сталкиваемся с неограниченным числом вариантов человеческих переживаний, устремлений, поступков, не поддающихся учету, обобщенной формализации и сколько-нибудь полной классификации. Наряду с осознанными, взвешенными, разумными волеизъявлениями нередко проявляет себя и «темная» воля индивида. Он может жить, творить, созидать, отдыхать или развлекаться, согласуясь с установившимися правилами общежития, общепринятыми нормами морали, права, обычаев и традиций. И вдруг совершенно неожиданно в силу разного рода объективных и субъективных причин, в том числе и под воздействием психически искаженного восприятия о реальности, человек впадает в состояние депрессии, пессимистического равнодушия, отрицания и даже активного противостояния устоявшемуся укладу жизни.

Его воля упорно ищет пути выхода из неблагоприятной ситуации, и он выбирает тот путь, который в болезненном восприятии представляется единственно возможным, спасительным, необходимым, но отнюдь не является таковым. Сами действия и их последствия оказываются вж контроля сознания, они детерминируются «темной» волей. В этом состоянии человек способен на непредсказуемые действия , в том числе и на совершение преступных деяний, причины, мотивы и смысл которых он не может объяснить, возвратившись в нормальное психическое состояние. В судебной практике возникают серьезные трудности в понимании такого рода деяний, в их адекватной оценке и квалификации. В этих случаях нередко проблема решается формально-юридически.

Поскольку налицо все признаки состава преступления, подпадающего под ту или иную статью уголовного закона, следует наказание, не учитывающее психический аспект причин совершенного деяния. Дело усугубляется тем, что и юридическая наука зачастую не может помочь судебной практике . При исследовании причин преступности многие авторы указывали (еще совсем недавно) на пережитки капитализма, тлетворное влияние Запада, несовершенства социалистических общественных отношений, т. е. педалировали лишь социологическую сторону решения этой проблемы, оставляя в тени психологический момент. К сожалению, до настоящего времени осознание настоятельной необходимости комплексного подхода к исследованию реализации законодательства (в частности, к борьбе с преступностью), подхода, в котором важное место принадлежит психологической науке, не привело еще к реальным шагам в этом направлении. Думается, что незамедлительно следует не просто расширить фронт изучения психических процессов, связанных с правовым регулированием, не только активизировать и стимулировать уже достигнутые здесь успехи, но и перевести в практическую плоскость вопрос о формировании в составе юридических наук такой отрасли, как юридическая психология (помимо судебной психологии). В рамках этой отрасли знания удастся, как нам представляется, обратить на службу правоведения «наработки» инженерной, дифференциальной, подростковой, социальной и иных ответвлений психологической науки, что безусловно обогатит познавательный потенциал юридических исследований.