ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФИИ ПРАВА

БУДУЩЕЕ РОССИЙСКОГО ПРАВОВЕДЕНИЯ

Потребность поделиться соображениями о будущем отечественного правоведения возникла как реакция на кризисное положение, которое оно переживает ныне . Здесь нужны коллективные усилия всего сообщества юристов, хотя бы потому, что наука эта — многоотраслевая, каждое ответвление которой предполагает специальные знания и основанные на них прогнозы.

Правоведение в России довольно успешно развивалось в дореволюционный период. Октябрьский переворот 1917 г. выдвинул ряд теоретиков, стремившихся концептуально обосновать несостоятельность «буржуазного нрава» и заложить фундамент «нового типа права — социалистического». При всей утопичности этот замысел сыграл определенную роль если не в революционном преобразовании, то, по меньшей мере, в критическом отношении к догмам и канонам традиционного правоучения. Последующее поколение советских ученых исправляло крайности в воззрениях своих предшественников и вместе с тем обогащало правовую науку плодотворными идеями. После Всесоюзной конференции научных работников-правовиков (1938 г.) в отечественном правоведении повсеместно утвердился советский нормативизм. И только спустя почти четверть века, преодолевая «чистое правоучение», стали возникать и распространяться идеи социологического, многоаспектного, правопонимания.

Однако все это в прошлом. Последние же годы, начиная с «перестройки» до настоящей «реформации», правоведение ничем сколько-нибудь значимым не обогатилось. Фундаментальные правоведческие исследования фактически исчезли, отдельные произведения посвящены лишь прикладным, частным разработкам либо свелись к плохому комментаторству плохого законодательства, беспомощному обобщению беспомощной правоприменительной практики. Правоведение стоит перед опасностью утонуть в обилии материала, накопившегося по второстепенным, частным вопросам, не связанным в систему. В юридической литературе, особенно учебной, воспроизводятся уже давно решенные и хорошо известные проблемы и менее всего выдвигаются новые проблемы, новые идеи и разработки, отражающие современное состояние общественного развития, его потребности, нужды, запросы.

Отсутствует достаточно ясное представление о том, что с помощью уже известных истин невозможно решить новые проблемы; не хватает достаточно четкого понимания, что с помощью сложившихся стереотипов, шаблонов, окаменевших штампов, устаревших форм мышления решение новых проблем исключается. Поэтому подлинно научное решение новых проблем заменяется призывами, лозунгами, морализированием. Всевозможными конференциями, симпозиумами, «круглыми столами», посвященными «научно-практическим» проблемам права, поддерживается лишь видимость активности юридической науки. Столь тяжелое состояние, естественно, тревожит правоведа, озабоченного вопросом: каковы пути преодоления кризиса юридической науки, ее возрождения и прогрессивного развития?

Изложенная весьма негативная оценка состояния современного правоведения в целом, возможно, кому-то покажется чрезмерно пессимистической, несправедливой, но едва ли кто-либо восхищен нынешними довольно скромными достижениями в данной области. Ведь очевидно, что правоведение охватила апатия.

В этих условиях обнаруживает себя альтернатива: либо продолжать оплакивать опустошенное настоящее, либо устремиться в будущее. Предпочтительнее, разумеется, второе, оставляющее надежду, что в обозримой перспективе отечественная юриспруденция вновь станет живой, творческой и деятельной. Во имя этого необходимо отказаться от формально-догматического подхода к самой социальной реальности, от прежнего чисто нормативистского толкования права, добиваться соответствия действующего законодательства правовым принципам и ценностям, выходить за пределы установившихся узкоюридических форм постижения соответствующих объектов, явлений и процессов.

Будущее отечественного правоведения видится прежде всего в исследовании двух основополагающих, фундаментальных, краеугольных проблем: методологии права и сотрудничества с другими естественными, техническими и общественными науками.

Методологии права посвящена и настоящая монография, в которой предпринята попытка раскрыть огромные, неисчерпаемые познавательные потенции более всестороннего и углубленного исследования права, правотворчества и право- реализации. Пора, наконец, понять, что смысл разработки методологических проблем правоведения состоит отнюдь не только в самосознании данной науки, повышении культуры правового мышления, но и в вооружении предстоящих правовых исследований мощным познавательным инструментарием, позволяющим проникнуть в глубинные, еще не изведанные пласты правовой реальности.

Ф. Бэкон писал: «...два человеческие стремления — к Знанию и Могуществу — поистине совпадают...»  Но стремление к Знанию, равно как и Могуществу, обеспечивается теми методологическими средствами, которыми овладевает человечество. В результате сами эти средства обретают Знание и Могущество ученого и благодаря ему, через него вооружают человечество.

Любое исследование научно, если оно истинно, т. е. если оно отражает реальность глубоко и полно, точно и адекватно и на этой основе не только объясняет настоящее, но и предвидит контуры будущего. Как писал Гегель: «...истинная форма истины устанавливается в научности...»  Истинность научного исследования является его имманентным свойством (хотя истинность не тождественна научности, поскольку охватывает не только научные, но и другие человеческие знания). Но чтобы достигнуть научный истины, необходимо овладеть методологией ее постижения. Прав Пол Фейерабенд, когда отмечает: «Процедура, осуществляемая в соответствии с правилами, является научной; процедура, нарушающая эти правила, ненаучна. Эти правила не всегда формулируются явно, поэтому существует мнение, что в своем исследовании ученый руководствуется правилами скорее интуитивно, чем сознательно. Кроме того, утверждается неизменность этих правил. Однако тот факт, что эти правила существуют, что наука своими успехами обязана применению этих правил и что эти правила "рациональны" в некотором безусловном, хотя и расплывчатом смысле, — этот факт не подвергается ни малейшему сомнению» .

Из приведенных соображений вытекает: во-первых, безусловное существование правил исследования, которым наука обязана своими успехами познания действительности; во- вторых, ученый должен не интуитивно, что не исключается, а вполне сознательно руководствоваться правилами исследования; в-третьих, «расплывчатые» правила необходимо сделать «рациональными», строгими, точными; в-четвертых, эти правила отнюдь не неизменны, а развиваются, уточняются, постоянно совершенствуются. «И когда ученый претендует на монопольное обладание единственно приемлемыми методами и знаниями, это свидетельствует не только о его самомнении, но и о его невежестве» .

Именно эти проблемы подробно освещены в настоящей монографии (особенно во втором разделе). Поэтому перейдем к проблеме сотрудничества с другими естественными, техническими и общественными науками. И это сотрудничество, хотя и в меньшей мере, освещено в данной монографии (в частности, соотношение общей теории права с кибернетикой, философией, социологией, психологией и иными пауками).

Но здесь это соотношение нуждается в дополнениях.

Прежде всего отметим, что знамением современного развития естественных и технических наук являются их все возрастающая, углубляющаяся и укрепляющаяся интеграция, онтологическое и гносеологическое взаимопроникновение, в результате которых, как раньше отмечалось, возникают новые и весьма плодотворные научные направления — математическая генетика, биофизика, биохимия, кибернетическая медицина и многие другие. Такой симбиоз дает замечательные плоды, открывает новую эру в комплексном освоении телесной природы.

В этом плане в общественных и гуманитарных науках дело обстоит куда хуже . Здесь отсутствует сколько-нибудь устойчивый союз не только с естественными и техническими науками, но даже между родственными отраслями научного знания — правоведением, экономикой, политологией, философией, социологией, психологией, этикой. Приходится с беспокойством констатировать это печальное обстоятельство, существенно снижающее потенцию общественных наук2.

Едва ли упрек в отношении, например, экзистенциализма оправдан. Отмеченные в приведенной цитате философские направления внесли известные положительные моменты в развитие данной науки. Дело, однако, не только в этом. Сказанное относится и к другим отраслям социального знания. Хотя нельзя не видеть того факта, что эволюция сознательного знания, подобно «возвращению блудного сына», постепенно начинает занимать в науке подобающее место.

Призывы о необходимости сотрудничества и взаимодействия общественных наук с естественными и техническими науками мы слышим, понимаем и соглашаемся с ними уже десятилетия. Но от слов к делу путь оказался не только долгим, трудным, но и, за очень редкими и малозначительными исключениями, непройденным и непреодоленным. Общественные науки последние десятилетия были заняты комментированием и восхвалением практики, в том числе и порочной. О сотрудничестве и взаимодействии с естественными и техническими науками речь вообще не заходила. Интерес естественных и технических наук к сотрудничеству и взаимодействию с общественными науками был и до сих пор остается минимальным. Для того чтобы этот интерес усиливался, необходим решительный поворот этих наук к современным проблемам общественного развития, к серьезному участию в исследованиях социальных явлений и процессов. При этом необходимо глубоко осознать: любая естественнонаучная концепция, всякое, даже техническое устройство в конечном итоге преследуют достижение определенного социального эффекта и поэтому предполагают исследование своей социальной значимости. С другой стороны, такое исследование является отправным пунктом для естественнонаучного познания и проектирования технических систем. (Ведь известно, что разработка технических систем вне социального контекста влечет за собой низкую эффективность или вовсе исключает их применимость.)

Общество, как известно, не простая совокупность людей, в нем собранных; оно представляет собой сложную систему связей, отношений и взаимодействий людей, которая изначально предполагает упорядоченность. Без этой упорядоченности нет общества как целостного образования. Среди упорядочивающих факторов общественной жизнедеятельности главным, наиболее действенным и эффективным является право. Но право функционирует отнюдь не изолированно от других регулирующих факторов.

Отсюда вытекает необходимость комплексного воздействия на жизнедеятельность общества средствами различных наук. Их кооперация диктуется не только внутренней логикой развития соответствующих наук, но и запросами практики, нуждающейся в разработке и внедрении комплексных научно-исследовательских программ.

Неповторимое пересечение различных знаний, методов и традиций одной науки, перенесенных и использованных в другой, обогащает последнюю. Так, социальная философия расширяет рамки правоведения за счет видения общей картины мира, позволяет ей ставить и решать значительно более широкий круг задач по сравнению с традиционной проблематикой. В свою очередь правоведение конкретизирует представление социальной философии об общей картине мира.

Необходимость изучения права как сложноорганизованной системы средствами различных наук имеет теоретическое и практическое значение не только для правоведения. Оно важно с точки зрения обогащения различных научных дисциплин знанием функционирования общества в его непосредственной данности. Регулируя отношения индивидов в процессе жизнедеятельности и общения, правовые установления учитывают (или должны учитывать) социальные, психологические, интеллектуальные, физиологические, половозрастные и иные присущие им особенности, разнообразные возможности, интересы, цели, устремления, тем самым ориентируя познание на раскрытие этих особенностей в их взаимосцеплении, единстве и системной целостности.

Правовое регулирование соответствующих общественных отношений выступает в роли «акцептора» познавательной функции комплекса наук. И чем глубже исследованы указанные характеристики, тем в большей мере науки пополняются знанием фактических возможностей человека. В свою очередь эти знания используются для адекватного отражения в законодательстве и практике его применения.

К сожалению, это происходит чрезвычайно редко. Отрадно, однако, отметить, что лед наконец тронулся: за последние годы в юриспруденции появились отдельные многообещающие исследования, в частности по таким комплексным направлениям, как правовая кибернетика, криминология, конфликтология и даже правовая физиология и биология.

Заслуживают быть отмеченными здесь новаторские работы М. И. Ковалева. В начале своих рассуждений он справедливо отмечает: «В подлинной науке, не замешенной на политике или идеологии, нет четких и ясных путей, ведущих к абсолютной истине, нет "широкой столбовой дороги", а есть "крутые каменистые тропы", на которых рассыпаны зерна истины, и их добыча связана с колоссальными трудностями: такие зерна истины нелегко отличить от ложного их правдоподобия. История науки свидетельствует: часто то, что считалось аксиомой многие десятилетия, на поверку оказывалось ложным, а что подвергалось осмеянию и забвению как явное заблуждение, оказывалось истиной. В научных исследованиях (теоретических и экспериментальных) действительных успехов добивается тот, кто ищет прежде всего истину, а не доказательство того, что она может быть найдена лишь в рамках какой-либо одной заранее заданной идеологии и с помощью одного заранее кем-то выработанного и названного универсальным метода. Наша юридическая наука, поглощенная чисто юридическими, догматико-схоластическими исследованиями, прошла мимо потрясающих открытий в медицине, биологии, молекулярной инженерии и связанных с нею проблем человеческого права и человеческого достоинства» . И далее автор указывает: «...нельзя категорически отвергать, что определенные отрицательные черты характера, психики и т. д. связаны с наследственностью.

Однако они носят криминогенный характер лишь постольку, поскольку в определенных социальных условиях с их наличием сопряжены некоторые преступления, особенно насильственные». И далее: «...уже на современном уровне развития генной инженерии возникает реальная опасность злоупотребления генетическими знаниями и непредсказуемыми по своим последствиям экспериментами с человеческой породой. Чтобы не опоздать с постановкой и решением этих задач в рамках прав человека и человечества, необходимо уже сейчас наметить реальные пути нормативного решения многих вопросов. Пока я предполагаю поставить лишь несколько вопросов, касающихся только основных моментов так называемого генетического права, но, как представляется, обсуждать и решать их надо уже сейчас на законодательном уровне. Юридическая наука и законодательная практика в области регулирования проблем биологии и генетики человека должны развиваться в соответствии с достигнутыми результатами и открытыми перспективами в сфере генетической медицины, биологии и самой генетики, опираясь на первые и предугадывая социальные, а следовательно, и юридические последствия вторых» .

В западных странах активно обсуждается (но менее всего у нас) множество вопросов евгеники, клонирования, патернализма, пересадки органов, пробирочного зачатия — всего биосоциального и биоэтического спектра. Эти обсуждения имеют преимущественно нравственную направленность, однако без подключения к ним правоведения и права едва ли будут достигнуты практически эффективные результаты. Непредсказуемость же некоторых экспериментов над людьми чревата огромными и тяжелыми последствиями, непоправимым вредом (к примеру, попытки «улучшить» человеческий род). Поэтому-то настоятельно требуется в подобного рода исследовательские новации интегрировать правоведческий компонент, право, и в первую очередь международное право, с помощью которого представится возможность установить мораторий на отдельные эксперименты в масштабах всей планеты. Иначе мы получим нежелательный разнобой в тех негативных последствиях, которые породят несогласованные научные исследования и их результаты, затрагивающие интересы всего человечества.

Возьмем, в частности, упоминавшееся «улучшение» человеческого рода с помощью массового клонирования. Получит ли человечество действительно «улучшенный вариант» своего рода? Будет ли соответствовать этот вариант исторически изменившимся общественным условиям жизни? Кому будет поручено определить, «улучшился» ли человеческих род? Какими методами, средствами, способами будет определено это «улучшение»? Удовлетворят ли современные представления об «улучшении» человеческого рода последующее поколение?

Без предварительного, научно обоснованного ответа на эти и многие иные вопросы недопустимо проводить эксперименты на людях и в целом над человечеством. Без правового решения здесь (равно как и в других подобных случаях) не обойтись.

Проиллюстрируем это и на другом примере. Обратимся к трудовым правоотношениям и правовому управлению трудовыми процессами.

Физиология трудовых процессов, как известно, исследует механизмы работоспособности и отдыха, факторов утомления и восстановления сил, связь этих факторов с типологическими особенностями нервной деятельности, общим состоянием человеческого организма. Данные физиологии, биофизики и биохимии предстают основой гигиены труда, от условий которой зависит профилактика профессиональных заболеваний  и которая должна учитываться в правовом регулировании. Комплексные медицинские показатели различных групп работающих требуют, далее, установления правовых нормативов трудового режима, рабочего времени и отдыха, восстановления работоспособности, безопасности труда, предотвращения профессионального травматизма. Иначе говоря, организация производства имеет в виду его всеобъемлющий охват средствами права. При этом первостепенное и главное значение следует отводить человеческому фактору, разнообразным сторонам его проявления.

Важное значение в современных условиях приобретает пересмотр под соответствующим углом зрения всего трудового законодательства в связи со все возрастающей компьютеризацией общества, приводящий, в частности, к оптимизации режима трудовой деятельности, что влечет за собой не только величайшие блага и прогрессивные преобразования, но и некоторые негативные последствия на индивидуальном, коллективном и общественном уровнях, о чем подробно говорилось ранее .

Исследование труда, равно как и иных сторон жизни человека, не должно ограничиваться рамками физиологии, медицины, кибернетики и прочих естественных и технических наук. Человек не только биологическое, но и общественное существо, он является сознательным производителем материальных и духовных ценностей, его творчески-созидательные мотивы обусловлены социальной сущностью, общей и профессиональной культурой, уровнем образования, моральным обликом и ценностными ориентациями. А это уже сфера общественных, гуманитарных наук, на основе биосоциальных данных исследующих человека как субъект познания, деятельности и общения . В самом деле, возможен ли сколько-нибудь плодотворный вклад в общую теорию права в отрыве от глубокого знания экономики, философии, социологии, психологии, этики, без взаимодействия с политологией и наукой организации и управления, вне контекста глобальных проблем мирового социума? Даже такие, казалось бы, отдаленные от правоведения науки, как лингвистика или инженерная и дифференциальная психология, могут быть весьма полезны для, скажем, отработки стиля и языка закона, при использовании «частотного словаря» в ходе определения автора анонимных документов, учете человеческих рецепторов в транспортных преступлениях, правовой регламентации поведения людей на базе индивидуально-типической совместимости в групповой работе и общении.

Особо важное значение для правоведения имеет его соотношение и взаимодействие с этикой. Среди регулятивных факторов человеческого общежития важное место принадлежит морали и праву, поскольку именно они обладают наибольшей воспитательной силой, охватывают широкие слои населения в процессе формирования их ценностных ориентаций, характеризуются высокой эффективностью в воздействии на психику, сознание и поведение людей. Отсюда и актуализация познания свойств регулятивного механизма морали и права, а также — что особенно важно в современный период — их соотношения, взаимодействия и взаимопроникновения. Дело в том, что до последнего времени научному анализу и теоретическому осмыслению подвергались моральные и правовые феномены, процессы и явления преимущественно сами по себе, в известной мере изолированно друг от друга. Отнюдь не отрицая огромного значения и плодотворности подобных изысканий, нам, однако, думается, что велением времени на передний план выдвигается задача создания усилиями различных наук целостно-системной концепции морально-правового воздействия на искоренение негативных явлений, интенсификацию воспитательных процессов и утверждение гуманистического образа жизни.

Регулятивные факторы человеческой деятельности в этической и юридической науках принято разграничивать на институциональные (правовые нормы, директивные указания, распоряжения и т. д.) и неинституциональные (моральные нормы, обычные правила, традиции и т. д.). Смысл этой классификации заключается в том, что институциональные регуляторы являются продуктом внешнего авторитета и в силу этого обладают формальной определенностью, охраняются и осуществляются властью, силой и влиянием данного авторитета, а неинституциональные суть самообразующиеся результаты межличностного общения и в силу этого, будучи общепринятыми образцами поведения той или иной социальной общности, лишены формальной определенности и внешнего контроля за их реализацией.

Это различение проводится и по другим основаниям, например по объекту воздействия; в частности, сфера социального действия морали куда шире права, которое включает в себя лишь основной «минимум» нравственных отношений, хотя и имеет предписания, выходящие за пределы морали.

Разграничение на институциональные и неинституциональные социальные регуляторы, оправданное само по себе в целях познания каждого из них, вовсе не должно создавать впечатление об изолированности одних от других, тем более когда речь идет о морали и праве, поскольку существование и действие одного из них без другого трудно себе представить. В реальной действительности они функционируют в единстве, органически переплетаясь между собой, дополняя и обогащая друг друга. И если мы в аналитических целях расчленим эти регуляторы, то в дальнейшем, возвращаясь к фактическому их состоянию, должны будем восстанавливать в мышлении их реальные связи, зависимости, отношения.

Такое восстановление действительности в мышлении не только имеет значение для субъективной адекватности отражения объективности, но и служит основанием для создания системно-целостной концепции морально-правового воспитания.

В самом деле, и генетически, и субстанционально, и функционально мораль и право имеют в известных пределах общие основы. Так, в частности, если мораль, помимо иных своих качеств, является определенной совокупностью правил поведения, то и право, наряду с другими свойствами, состоит из определенных нормативных установлений; если назначением морали является соответствующее регулирование общественных отношений, то и суть права сводится к тому же. Разумеется, за пределами указанной и иной общности морали и права начинаются весьма существенные и известные различия между ними. Поэтому ошибочными являются утверждения, подобные тем, которые в свое время были выдвинуты Гельвецием. Он писал, что «реформу нравов следует начинать с реформы законов... Этика есть пустая наука, если она не сливается с политикой и законодательством... Дело моралиста указать законы, исполнение которых обеспечивает законодатель, налагая на них печать своей власти» .

При всей привлекательности органической связи морали и права нельзя не видеть ее абсолютизации в данном высказывании. Во-первых, реформы законов, как свидетельствует исторический опыт, далеко не всегда механически влекли за собой изменение нравов. Во-вторых, если бы этика слилась с политикой и законодательством, то едва ли она могла бы претендовать на самостоятельное научное значение. Наконец, в-третьих, дело моралиста отнюдь не сводится лишь к указанию законов, которые должен создавать законодатель, поскольку в его (моралиста) задачу входит также нравственная оценка уже созданных законов и практики их реализации.

Не менее ошибочным является противоположное суждение, подобное кантовскому, когда проводится обособление «легальности», т. е. сферы правовой, включающей исключительно внешние, формальные отношения людей, и «моральности», т. е. нравственной сферы, которая представляет собой лишь внутреннюю способность разумного существа устанавливать для самого себя универсальный и необходимый «категорический императив». При этом внутреннюю природу моральности западные философы нередко доводят до крайнего субъективизма. Так, Дж. Хартленд-Сванн утверждает, что всякая, в том числе и моральная, оценка исходит не из объективного качества оцениваемого предмета или явления, а от оценивающего субъекта; всякий моральный принцип является плодом субъективного убеждения, принимается или отвергается человеком в зависимости от его вкусов и взглядов и не может быть доказан ни логически, ни тем более научно. В объективной действительности нет «правильного» и «должного», «доброго» и «злого», «должного» и «запретного». Правильно, хорошо, обязательно или, наоборот, неверно, дурно, недостойно только то, что человек считает таковым .

«Категорический императив», будучи всеобщим моральным законом, в конечном счете распространяется и на правовую сферу лишь как на свое частное следствие. Однако эта слабая попытка связать моральность с легальностью не увенчивается успехом, поскольку, по справедливому замечанию П. Нов- городцева, когда Кант «хочет представить право в связи с нравственностью, оно теряет свои специфические черты; когда же

он пытается подчеркнуть специфические черты права, оно утрачивает свою связь с нравственностью» .

Разрыв морали и права с логико-теоретической точки зрения не выдерживает критики. Но метаморфозы практики исторического развития западного общества приводят к противоположным, удивительно парадоксальным социальным ситуациям. Американский автор Р. Москин с горечью отмечает: «Мы обычно считаем себя хорошими парнями в белых шляпах, избранным народом, превосходящим другие народы своими способностями и моралью... Но горькие плоды нашего морального кризиса находятся вокруг нас: битник, расист, дикое надувательство, мошенничество, подкуп, коррупция профсоюзных лидеров, безнадзорная старость, нищета, преступления».

Моральные ценности, наряду с общественной значимостью, обретают, будучи закрепленными в законодательстве, государственный ранг. Благодаря этому и само законодательство приобретает моральную окраску, получает нравственный авторитет, осуществление его предписаний стимулируется этическими установками. В свою очередь законодательство и его реализация на основе законности способствуют упрочению и развитию моральных принципов и идеалов.

В соответствии с этим своевременным было бы, как отмечено выше, создание совместными усилиями этиков и юристов комплексной морально-правовой концепции, которая включала бы в себя, по крайней мере, следующие основные проблемы: единство и различия морального и правового сознания, норм и практики; нравственное обоснование правотворчества и роль законодательства в развитии морали; механизм взаимодействия нравственных и правовых норм в процессе их реализации; критерии оценки эффективности и результативности действия правовых норм с моральной точки зрения.

Однако даже при отсутствии такой концепции имеет место благотворное взаимовлияние этих отраслей научного знания. Так, современное прогрессивное движение в правоведении за более широкое правопонимание его как сложного социального феномена осуществляется не без влияния этики. По-видимому, и те новые тенденции в развитии этики, которые связаны, в частности, с поиском путей совершенствования механизма морального воздействия на поведение людей, испытывают на себе влияние установок правоведения относительно предмета и метода правового регулирования. И тем не менее приходится признать, что отсутствие налаженных научно-организационных связей между этикой и правоведением дорого обходится. Творческое объединение этики и правоведения принесет, без всякого сомнения, плодотворные результаты, которые будут служить успеху развития культуры и порядочности.

Известно, что исследование по необходимости тех или иных правовых факторов имеет место почти во всех общественных науках (не только общественных), и это «вторжение» в правовую сферу вовсе не является дискуссионным, считается вполне естественным, оправданным и целесообразным. Почему же выход правоведения за пределы юридического анализа «догм права» не только не практикуется (во всяком случае, повсеместно), но и вызывает со стороны многих его представителей решительные возражения (не ради ли того, чтобы сохранить «чистое правоучение»)?!

Между тем такой выход, как было показано выше, имеется (хотя пока и робкий) и приносит исключительно плодотворные результаты (особенно в перспективе) в комплексно-системном познании права средствами различных наук1.

Говоря о тенденциях развития современного научного знания, Б. М. Кедров писал, что дальнейший шаг в углублении взаимодействия наук состоит, во-первых, в том, что в такое взаимодействие вступают не только науки одного общего профиля (например, только естественные или только

В этой связи следует выдвинуть еще одно важное соображение относительно комплексно-системного исследования социальных объектов, в том числе и права. Как отмечалось ранее, исследование правовых объектов, явлений и процессов органически связано с необходимостью знания общих и специфических объективных закономерностей общественного развития, изучаемых другими отраслями обществоведения. Но помимо закономерностей, действующих в какой-либо одной сфере общественного бытия, существует, если можно так выразиться, еще и «пограничная зона», «нейтральное поле», в котором взаимодействуют между собой закономерности различных сфер общественного бытия. И если бы каждая наука ограничивалась изучением лишь тех закономерностей, которые составляют ее непосредственный интерес (объект), то, спрашивается, как быть с изучением этой «пограничной зоны», «нейтрального поля»? При таком положении задача комплексного исследования системно между собой связанных объектов оказалась бы нереализованной.

Чисто юридический аспект исследования отвлекается от политического, экономического, идеологического, нравственного, духовного значения государства и права, тем самым существенно обедняя их всестороннее познание. Возьмем, в частности, государствоведение, одна из причин отставания которого от потребностей практики в том именно и состоит, что изучением проблем государства занята единственная отрасль знания — юридическая наука, более того, даже не юридическая наука в целом, а лишь общая теория государства и права. Между тем государство, особенно современное, — это настолько значительное социальное образование, решающим образом воздействующее на все основные сферы бытия и сознания, на все области внутренней и внешней политики и политической деятельности, экономического и социально-культурного развития, что едва ли всестороннее и достаточно глубокое его изучение в состоянии охватить одна отрасль научного знания. Конечно же, разработкой проблем государства занимаются и социология, и экономическая теория, и историческая наука, и политология. Но речь в данном случае идет не о разработке отдельных проблем, а о развитии общей теории государствоведения. Казалось бы, этим должна заниматься общая социология. Однако, будучи наукой о всеобщих закономерностях развития общества, она ограничивается воспроизведением сущности, основных задач и принципов деятельности государства, перспектив его развития. Но этим познание государства ограничиваться не может.

Поэтому необходима специальная наука — государствоведение, — которая бы развивала, развертывала, конкретизировала сущностные характеристики государства. В определенной мере эту функцию выполняет общая теория государства и права. Но, будучи одной из юридических отраслей знания, она рассматривает государство односторонне, так сказать, в русле государственного права.

Между тем государство отнюдь не только юридически оформленное образование, его социальная ценность и действенность не только в том, что оно непосредственно создает и действует в соответствии с созданными юридическими законами, а эффективность выполняемых им функций измеряется не только специально юридическими критериями. За пределами юридических свойств государство характеризуется и как политическая сущность, и как социально-экономический регулятор, и как духовно-нравственная, культурная сила. Эти аспекты проявления государственности изучаются различными общественными науками, в системе которых социологии должна принадлежать первостепенная интеграционная и обобщающая роль. Приходится, однако, признать, что данное направление социологической теории до настоящего времени разрабатывалось недостаточно интенсивно.

Особое значение имеет комплексно-системное исследование проблем государственного управления. Рациональное государственное управление обществом предполагает прежде всего учет огромного количества политических, экономических и социальных факторов.

Государственное управление осуществляется ныне в условиях интенсивного развертывания научно-технической революции, предъявляющей все новые и новые требования к управленческой науке, выдвигает перед ней широкий комплекс проблем, которые так или иначе решаются в различных отраслях естествознания, технической науки и обществоведения. Следует, однако, отметить, что соответствующие научные разработки носят преимущественно прикладной или «узкоспециальный» характер и осуществляются в отрыве друг от друга, без должной связи между собой, без взаимного проникновения. В результате такой разобщенности наук сложные комплексно-системные проблемы нередко упрощаются. Утверждают, например, что успешное государственное управление предполагает знание и использование всех без исключения действующих объективных закономерностей, но при этом забывают, что одни закономерности постепенно сходят на нет, другие нарождаются, третьи усиливаются. Более того, как отмечалось ранее, в обществе действуют и такие закономерности, которые людьми еще не обнаружены, не открыты и направления развития которых им пока неведомы.

И вполне можно допустить, что отсутствие знаний о природе таких закономерностей и характере их влияния на те или иные процессы является причиной несовершенства управленческой деятельности (и законодательства), просчетов и ошибок в принятии и реализации управленческих решений, источником их низкой эффективности. Характер действия объективных закономерностей, своевременное обнаружение вновь возникающих закономерностей, их взаимодействие с уже проявившими себя в полной мере изучаются многими науками, но без увязки, без интеграции знаний этих наук нельзя рассчитывать на успех государственного управления.

Или возьмем другой пример. В литературе довольно часто проводится мысль о том, что все социальные процессы подлежат управляющему воздействию. Между тем в обществе имеются и такие процессы, которые успешно протекают на основе саморегуляции и менее всего нуждаются во вмешательстве механизма государственного управления (например, отношения коллективности, взаимопомощи, сотрудничества, дружбы и т. д.). Это хорошо понимают юристы, которые постоянно сталкиваются с вопросом о целесообразности правового регулирования тех общественных отношений, которые и без него нормально развиваются. Правовое же воздействие на такие отношения может вредно отразиться на их развитии. И тем не менее такого рода процессы должны быть в поле зрения государственного управления, поскольку нередко весьма существенно (иногда подспудно) влияют на те отношения, которые подлежат государственно- правовому регулированию.

Но саморегулятивные процессы возникают в различных сферах общественной деятельности и изучаются многими науками. Следовательно, и в данном случае необходим комплексно-системный подход к ним, учет данных различных наук.

Разобщенность наук, отсутствие единой направленности исследований, малозначительность многих научно-прикладных разработок возникли, на наш взгляд, потому, что под них не подведена соответствующая теоретическая база. Те успехи, которые к настоящему времени достигнуты в экономическом, политическом и социальном, в техническом, математическом и кибернетическом видении регулируемых процессов, не объединены в целостно-системную, фундаментальную концепцию управления. Создание такой концепции сыграет исключительно плодотворную роль в решении тех сложных задач, которые постоянно возникают в жизнедеятельности общества.

Обратимся теперь к целостно-системному исследованию самого человека. Б. Г. Ананьев выдвинул задачу комплексного изучения человека, указывая, что в системе многоплановых связей человек изучается наукой и как продукт биологической эволюции (вид Homo sapiens), и как субъект и объект исторического процесса (личность), и как естественный индивид с присущей ему генетической программой развития, и как основная производительная сила общества и ведущее звено в системе «человек — машина», и как субъект познания, коммуникаций и управления, и как предмет воспитания и т. д. «Подобного многообразия подходов к изучению человека еще никогда не знала история науки. Всевозрастающее многообразие аспектов человекознания — специфическое явление современности, связанное со всем прогрессом научного познания и его приложениями к различным областям общественной практики» .

В комплексной исследовательской программе изучения человека особое место принадлежит поведенческому аспекту, который представляет особый интерес для правоведения. В этой связи следует обратить внимание на то обстоятельство, что изучение регулирующего воздействия различных социальных факторов на поведение человека до сих пор осуществляется различными науками разрозненно и, более того, изолированно друг от друга. Скажем, правоведение интересует правовой механизм регулирования поведения людей, этика рассматривает воздействие нравственных воззрений и норм на моральную практику, экономические науки сосредоточивают внимание на анализе соблюдении технических норм в процессе производства и т. д.

Между тем социальная природа человека, как известно, детерминирована всей совокупностью общественных отношений. Поэтому все социальные факторы воздействуют на формирование и развитие человеческой личности не изолированно друг от друга, а в органически-единой, системной целостности. Отсюда следует, что, в частности, правовой механизм регулирования поведения людей может быть понят и вычленен для специального анализа лишь при предварительном изучении всех тех регулятивных факторов, влияний, воздействий, которые имеют место в реальной жизни каждой личности. Уместно в этой связи напомнить, что экономика, как известно, ничего не создает заново, но она определяет видоизменения и дальнейшее развитие имеющегося мыслительного материала. Но даже и это она делает по большей части лишь косвенным образом, между тем как важнейшее прямое действие на человека оказывают политические, юридические, моральные отношения.

Если мы не хотим упрощать, схематизировать, омертвлять живое воздействие различных факторов реальной жизни, влияющих на поведение человека, то должны тщательно исследовать все факторы этого воздействия в их взаимодействии и лишь с учетом полученных результатов переходить к анализу того именно компонента всеобщей связи, который нас непосредственно интересует. Без этого мы можем оказаться в нелепом положении, в котором нередко оказываются исследователи, которые, изучив лишь юридический механизм действия правовой нормы, приписывают ей такую огромную силу, которой она, конечно же, не обладает.

Итак, только целостно-системное изучение человека, личности, гражданина позволит проникнуть в глубинные основания его свободы, правового статуса и ответственности с учетом трудовых, политических, социокультурных, половозрастных и иных характеристик.

Комплексность в научном исследовании вовсе не сводится к элементарному объединению теорий всех отраслей знания в суммарное целое, равно как и к простому сложению методов различных наук, а представляет собой органическое слияние наук в системное единство при изучении общего для них объекта. При этом недопустимо механическое перенесение теорий, понятий и методов одних наук на другие, поскольку речь идет о взаимопроникновении, интеграции, синтезе наук в комплексном исследовании одного и того же объекта. Попытки же изучить тот или иной объект, составляющий предмет одной науки, методами другой науки до сих пор не увенчались сколько-нибудь серьезными успехами. Лишь взаимодействие методов, более того, их интеграция в процессе исследования соответствующего объекта приносят наиболее плодотворные результаты в его всестороннем и все углубляющемся познании.

Между тем едва ли можно найти более многочисленных и активных сторонников «чистоты» своей отрасли научного знания, чем в юридической науке. Наши попытки доказать вредность, ограниченность такого рода «чистоты», явно противоречащей современным интегративным процессам в научном знании1, не только не встретили поддержки у многих оппонентов (за исключением отдельных сторонников этой позиции), но и вызвали упреки в стремлении «растворить» своеобразие юридической науки путем ее «социологизации» и в конечном счете ее полной ликвидации как самостоятельной отрасли науки2. Но если речь идет не о «чистой» науке права, а о подлинно общей теории права, то нужно ли специально доказывать, что ее принципиальное отличие от догматической юриспруденции прежде всего в том и состоит, что она является не только наукой юридической, но и наукой общественной, социальной, и поэтому нет ничего удивительного в социологическом видении ее предмета .

Те, кто усердно заботится о «чистоте» правоведения, упускают из виду, что в наше время реально не существует, например, гражданского и хозяйственного права вне экономики, уголовного права помимо криминологии и конфликтологии, административного права без теории управления, семейного права без этики, международного права вне теории международного общения и т. д. и т. п. И конечно же, нет общей теории права без философии, социологии, истории.

Подобно тому как нельзя смешивать предмет и объект науки, точно так же нельзя отождествлять специализацию и разделение труда. Если последнее в науке означает распределение исследовательских задач между учеными, каждый из которых сосредоточивает свои усилия на разработке отдельной стороны в многосторонней, комплексной проблеме, то профессионализация ученого в определенной научной области отнюдь не закрывает ему «выход» в те сферы объективного бытия, которые находятся за пределами его специализации, но знание которых ему необходимо для проводимого исследования. Положение, однако, осложняется, когда «чужеродный» для данного специалиста объект не исследован другими науками с достаточной полнотой. Тогда он, конечно же, не останавливает своего исследования «до лучших времен», а вынужден «выходить» за пределы своей специализации и изучать «чужеродные» объекты, для того чтобы глубже познать «свой» объект.

Интеграционные тенденции в современном развитии научного знания и возникновении единой науки в будущем, о которой писал К. Маркс, не следует, однако, упрощенно понимать как исчезновение всех научных отраслей знания, направлений и специализаций.

Речь идет совсем об ином: единство наук и слияние всех наук в одну-единственную науку — это далеко не одно и то же. Речь идет именно о единстве наук, предполагающем преодоление ныне существующего сепаратизма в развитии отдельных наук, взаимопроникновение и обогащение теорий и методов различных наук, объединение всех отраслей научного знания во всестороннем познании одних и тех же объектов природного и социального бытия. Единство мира предполагает и единство его глобального познания, что вовсе не снимает с повестки дня необходимости исследования всех отдельных сторон, аспектов, уровней универсальной связи явлений.

Следовательно, из изложенного вовсе не следует, что, в частности, правоведение сливается, растворяется в перечисленных науках. Его отличие от них состоит в том, что оно имеет дело с человеком в его взаимоотношениях с государством. Аккумулируя заинтересованность государства в тех или иных особенностях, возможностях и поведении человека, право и законодательство выражают и тот интерес, который проявляет человек к государственным структурам, нуждаясь в их поддержке и защите. Пренебрежение этим отличием правоведения от других наук, игнорирование его гуманитарного измерения опасны в переживаемый нами исторический период, когда перед страной стоит задача демократического переустройства, когда главной государственной целью должна выступать забота о гражданах. Но, увы, именно чрезмерный юридический нормативизм сегодня еще отрицательно сказывается на утверждении человеческого фактора в правовом регулировании. Отсюда вытекает необходимость восстановить в российском правоведении все то ценное, чем богаты не только естественноправовая доктрина, этико-правовые концепции, но и историческая, психологическая школы, экспериментальная юриспруденция и другие теории, школы, направления.

Без такого восстановления, равно как и без следования отечественному богатству культуры, нравственности и духовности, Россия будет все больше увязать в болоте кризиса, что в конце концов приведет к катастрофе, краху.

Рекламируемая ныне некоторыми пропагандистами «свобода личности» уже обернулась для многих освобождением себя от права и нравственности, долга и ответственности, честности и порядочности. Свобода не есть освобождение себя от собственной совести или ее полная ликвидация.

Законодательство, его правовые установления, как известно, обязательны для всех; они стоят на защите прав и свобод каждой личности. Вместе с тем законодательство — это не только запрет, но и дозволения, рекомендации, поощрения. Думается, что гуманизм будущего законодательства будет изменяться в пользу последних по повышению уровня правосознания народа, совершенствованию цивилизационности общества. В этой связи возникает два основных вопроса: во-первых, оправданно ли утверждение о том, что наша страна движется не от социализма к капитализму, а от социализма к «цивилизму», и, во-вторых, всегда ли цивилизация включает в себя культуру. Первое утверждение выдвинул В. С. Нерсесянц , пытаясь доказать, что постсоциалистическое развитие не возвращается в лоно капитализма, а переходит к новой исторической формации — «цивилизму», который характеризуется в основном превращением в «собственность поголовно всех граждан».

Это «новшество» не имеет под собой оснований по той простой причине, что в России эта «новая историческая формация» существует века, о чем убедительно свидетельствуют, в частности, авторы монографии «Российская цивилизация. Этнокультурные и духовные аспекты»2.

Даже в период «тотальной госпартсистемы» наблюдалась «становящаяся цивилизация нового типа»3. Поэтому «переход» к «новой формации» — «цивилизму» оказывается «возвратом» к тому, что давным-давно существовало и существует в стране. Что же касается превращения государственной собственности в собственность каждого члена общества, то это утопия , опровергнутая тем же «переходом», в результате которого собственность фактически оказалась в руках ничтожной кучки олигархов, коррумпированных чиновников при полном отсутствии оной у подавляющего большинства населения России.

Куда более серьезным является вопрос о соотношении цивилизации и культуры. Большинство зарубежных и отечественных авторов полагают, что культура является одним из признаков цивилизации. Так, М. М. Мчедлова, воспроизведя взгляды на цивилизацию и ее определение западных авторов (В. де Мирабо, Гегеля, О. Конта, Сен-Симона, Э. Литтре, Э. Дюркгейма, А. Тойнби, А. Лефевра, Ф. Броделя, О. Шпенглера, Э. Хантингтона, Н. Я. Данилевского), приходит к выводу: «В мировой философско-социологической и исторической литературе цивилизациями принято называть устойчивые социально-культурные общности, существующие в определенных пространственно-временных координатах» .

Итак, непременным атрибутом цивилизации признается культура. С этим соглашаются и многие отечественные исследователи (например, М. П. Мчедлов, В. В. Кожинов, В. С. Семенов, Г. С. Гудожник и др.). Так, например, В. С. Семенов считает, что понятие цивилизации выражает единство общественно-экономической формации и определенной культуры . Г. С. Гудожник пишет, что цивилизация как определенное качество общества внешне проявляется прежде всего в культуре .

Но имеются определения понятия цивилизации, отличные от изложенных, особенно среди немецких авторов. Еще И. Кант различал понятия цивилизации (материальная, экономическая, технологическая, организационная сферы) и культуры (нравственная, моральная, эстетическая, духовная сферы). В соответствии с таким пониманием О. Шпенглер, например, считал, что культура встает на путь деструкции именно в период цивилизации, когда прекращается выработка культурных феноменов и общество переходит к их тиражированию, а цивилизация есть последний, гибельный этап в цикле конкретной культуры, ее «старость, умирание» .

Вспоминается в этой связи обсуждение с выдающимся немецким ученым Артуром Баумгартеном проблемы послевоенного возрождения немецкой нации. В процессе беседы я заметил, что высокий уровень культуры немецкой нации позволит ей в исторически короткий срок восстановить экономику. Мой собеседник возразил: «Вы смешиваете цивилизацию с культурой. Цивилизация может быть довольно быстро восстановлена, но для восстановления былой, дофашистской культуры потребуются многие десятилетия. И вообще, цивилизация может быть высокой при весьма низкой культуре. Возрождение же нации зависит прежде всего от восстановления и развития ее культуры».

В самом деле, из истории известно, что, несмотря на военные победы арабов, турков, монголов, татар, они были ассимилированы более развитыми цивилизациями, например русской. Определяющей целью и движущей силой цивилизации было и по сей день является богатство, но отнюдь не для общества, а для отдельных алчных индивидов1. Но если цивилизация варваров-завоевателей разрушает и искореняет «все великое и возвышенное» в завоеванных цивилизациях, если алчность завоевателей преследует единственную цель — богатство, то ни о какой культуре таких цивилизаций речи быть не может. Разве не ясно, что такая цивилизация противоречит культуре, является ее антиподом?

Очевидно, понятие культуры значительно шире, объемнее, содержательнее понятия цивилизации. Не цивилизация включает в себя в качестве своего элемента культуру, а, наоборот, с точки зрения последней оценивается та или иная цивилизация. Уровень цивилизации общества может быть высоким, но из этого вовсе не следует и столь же высокая его культура, равно как и наоборот, общество может иметь большие культурные успехи в своем развитии и вместе с тем отставать по уровню цивилизации от значительно менее культурных обществ.

По данной проблеме мы разделяем позицию В. В. Межу- ева: «Самобытность России, ее историческая уникальность ни в чем не проявились так ярко, как в ее культуре, которую некоторые наши исследователи, следуя модной ныне англоамериканской научной традиции, склонны отождествлять с цивилизацией. Однако подобное отождествление может быть подвергнуто серьезному сомнению. Культурный подъем отнюдь не всегда сопровождался в истории подъемом экономическим и политическим» . Далее автор указывает, что русский национальный гений, не отличаясь особым цивили- зационным талантом, выявил себя с наибольшей яркостью именно в сфере духовно-культурного творчества. Цивилизация и культура не только несовпадающие величины, но на определенном витке общественного развития они далеко расходятся между собой.

Цивилизация вовсе не благо, если она лишена одухотворяющей силы культуры. И наконец, В. В. Межуев отмечает, что нельзя ломать, корежить собственную страну лишь с целью механического повторения чужого опыта, превращая ее в пустое пространство, открытое для любого экспериментирования над собой. Не будучи особой по отношению к Западу и даже отставая от него, российская цивилизация, однако, заключает в себе нечто такое, без чего эта цивилизация не может выжить. В этом смысле Россия столь же нуждается в практическом разуме Запада, как и Запад в духовном опыте России .

Но из сказанного вовсе не следует механическое копирование друг друга, из такого копирования ничего, кроме вреда, не получится. Критически воспроизводить опыт других стран означает прежде всего его использование с учетом конкретных условий и исторических традиций заимствующей страны. Прав М. П. Мчедлов, когда пишет: «К сожалению, в последнее время и процессы социального исследования, и восприятия иноземного социального опыта в России приняли зачастую противоестественный характер» .

Безусловно, использование мирового цивилизационного опыта нам полезно и необходимо — но только использование всего лучшего, прогрессивного с точки зрения национальной самобытности страны. Только тогда мы достигнем того единства цивилизации и культуры, которое выведет страну из кризиса и позволит ей идти по пути прогресса. И лишь в этом случае может быть заложен фундамент, который станет основой для постоянно растущего правосознания народа, развития правового законодательства, укрепления законности, установления стабильного правопорядка.