ИСТОРИЯ КЛИМАТА

МОДЕЛЬ: СОВРЕМЕННОЕ ПОТЕПЛЕНИЕ

Вековая — вот выразительный термин, хорошо отражающий сущность проблемы. Каковы же, если говорить точнее, предмет, содержание вековой истории климата? С какой научно описанной моделью можно связать те долговременные флуктуации, которые эта история собирается выявить? В какой интервал времени она может законно вписаться и как развернет свои исследования?

Может быть, следует сперва уточнить некоторые термины. Современные метеорологи  различают среди исследуемых ими объектов три типа временных колебаний: во-первых, геологические, оказывающие влияние на температуру или (и) атмосферные осадки на протяжении тысяч или миллионов лет; во-вторых, климатические и, в-третьих, вековые, оказывающие воздействие на протяжении одного или нескольких столетий или в течение значительной части века (несколько десятилетий).

Эти термины, весьма полезные, можно было бы дополнить несколькими разумными заимствованиями из языка историков-экономистов, которые применительно к ценам, доходам или заработной плате — это не имеет значения — рассматривают флуктуации, или колебания, в пределах одного десятилетия, десятилетние, междесятилетние (длительностью более одного десятилетия), за много десятилетий. Для хронологических последовательностей более высокого порядка они вводят понятия колебаний внутривековых, вековых, межвековых, многовековых, внутритысячелетних, тысячелетних, межтысячелетних, за много тысячелетий... При других обстоятельствах экономисты условились говорить о флуктуациях малой продолжительности (несколько лет), средней продолжительности (одно или два десятилетия) и длительных (столетие или по меньшей мере несколько десятилетий). К этому третьему интервалу | (длительной, вековой продолжительности) они, кроме того, охотно применяют термины «тренд», или «вековая тенденция». Все эти выражения, вошедшие в обиход у историков, могут быть позаимствованы исследователями эволюции климата, и я не премину ими воспользоваться.

Вернемся теперь, после таксиномических рассуждений, к собственно вековым проблемам, к задачам предварительного установления объектов, содержания и моделей исследования.

По вопросу относительно объектов, содержания и моделей исследования вековых колебаний на первых порах следует обра-, титься к точным научным дисциплинам, смежным с нашей областью исследования. В самом деле, вот уже примерно тридцать лет многие ученые, особенно метеорологи, но также и гляциологи и др., определяют, обследуют и изучают со всех сторон наиболее близкую к нашему времени флуктуацию климата: вековую тенденцию к потеплению, проявившуюся как в Европе, так и во всем мире. Флуктуация громадного пространственного распространения, в настоящее время хорошо известная, представляет собой конечный эпизод эволюции климата, происходящей в течение двух последних тысячелетий. Сама по себе она является историческим фактом первостепенного значения; она полностью относится к явлениям большой длительности, к области векового и даже, как это будет видно из дальнейшего, многовекового тренда. Тем самым она представляет собой хронологический интервал определенного типа, а именно вековой (в некоторых случаях — межвековой и многовековой), и является центром исследования, проводимого в этой книге. Проще говоря, она предоставлеят нам достоверную модель (аналогичную или с зеркальным отражением) предшествующих и гораздо менее известных флуктуаций, которые могли иметь место в средние века и в новое время.

С учетом подобных соображений в данной книге это колебание, интересное для всякого историка климата, рассматривается достаточно подробно и делаются притом принципиальные выводы.

Современная флуктуация климата (XIX—XX вв.) явилась пред- , метом многочисленных монографических работ. Тот или иной автор, тот или иной метеоролог, добросовестно разбирая сводки дан- ных какой-либо одной или нескольких станций, имеющих местное значение, замечает, что зимы на протяжении века смягчились, : а другие сезоны (лето) и год в целом стали теплее на несколько десятых градуса, иногда на 1°С и даже более .

Но стадия отдельных монографий — пройденный этап. Не может быть науки без синтеза. В 1940 г. Артур Вагнер [385] обобщил все известные и опубликованные ряды, чтобы создать тем самым возможность картографически представить потепление. В это же время начинают появляться монографии (требующие неблагодарной, но необходимой работы, связанной с изучением местных ! условий) и одновременно развиваются крупные обобщения (подобные обширным исследованиям по всеобщей истории).

Я попытаюсь в рамках настоящей книги дать краткое представление об этих обобщениях, отмечая мимоходом наиболее интересные монографии.

Впервые очень старые метеорологические ряды появились на свет в Голландии. Используя их, Лабрейн [207] установил существование потепления в зимние сезоны, продолжавшегося с 1790 г., менее четко выраженного и менее регулярного потепления в летние сезоны и, наконец, уменьшение температурного различия между зимой и летом, что свидетельствует о тенденции к ослаблению континентальности.

Английские наблюдения начиная с конца XIX в. заслуживают особого доверия, так как они проводились с использованием единого и неизменявшегося типа термометрической будки (будка Стивенсона, английская будка). Данные 29 станций (10 шотландских) свидетельствуют о повышении температур зимой с 1885 по 1940 г.

По рассчитанным средним это повышение отражается и на годовых температурах. После 1930 г. годовая температура продолжает повышаться. В 1925—1954 гг. повышение достигает 1,6° F по сравнению с 1901—1925 гг. Однако отныне это потепление происходит в основном за счет летних температур, а не зимних.

Аналогичное и еще более четко выраженное потепление наблюдается в Исландии (зимние температуры повысились более чем на 1,5° С с 1870 по 1940 г.). Надо отметить, что исландские наблюдения представляют большой интерес, так как по крайней мере одна крупная станция (Стиккисхольмур) совершенно свободна от влияния города, от какого-либо искусственного потепления, связанного с индустриализацией или с отоплением зданий .

Возьмем, например, станцию в Копенгагене, о которой говорит Лизгард. Результаты наблюдений этой станции представлены в виде тридцатилетних скользящих средних, каждая из которых последовательно охватывает промежуток времени, приблизительно равный периоду, за который происходит смена одного поколения людей. Вне Европы потепление, всегда в зимние месяцы, также отмечается как несомненное, хотя и неравномерное. Оно особенно хорошо изучено в Соединенных Штатах. Наблюдения, проводившиеся в Нью-Хейвене, в Филадельфии и Сент-Поле, в Сент-Луисе в Вашингтоне соответственно с 1820, 1825 и 1855 гг., позволяют построить кривые векового хода температуры [200; 376]. Судя по ним, разность температур между наиболее холодным десятилетием (которое заканчивается в 1875—1876 гг.) и наиболее теплым достигает в Соединенных Штатах 2° С.

Между тем на обширных пространствах южного полушария современная флуктуация климата в общем виде прослеживается слабо. В Антарктиде с ее чудовищной ледниковой инерцией наблюдения редки и противоречивы, и потому нет уверенности, что на протяжении последних пятидесяти лет там имело место общее смягчение климата .

Современная флуктуация, по всей видимости, затрагивает в основном (наряду с прочими) страны побережья Северной Атлантики. Таким образом, фасады Европы и Америки являются как бы избранными зонами в отношении изменчивости климата (факт, небезынтересный для историка). Однако современная флуктуация значительно выходит за рамки этих зон, она не является ни локальной, ни региональной, ни даже строго атлантической в широком смысле этого слова. Она проявляется в мировом масштабе.

Исходя из всеобщности этой флуктуации, Лизгард (вслед за Вагнером) пытался в завершение своего классического исследования представить ее картографически . Каллендер, Вил- летт и затем Митчелл пытались подойти к этой задаче несколько иным путем: они получили средние значения потепления для всего земного шара.

Кривые Виллетта—Митчелла построены по «пентадам» (пятилетним периодам) за 1840—1960 гг. Были привлечены данные более чем ста станций, расположенных на разных континентах. Однако лишь после 1880 г., а особенно после 1900 г. стало использоваться число станций, достаточное для того, чтобы кривая стала репрезентативной для всего земного шара. Для того чтобы избежать неудобств  в статистической обработке, связанных с неравномерным распределением станций, применялось взвешивание.

Следующий важный вывод, который можно сделать по Митчеллу: в 40-е годы XX в. потепление достигло предела и даже установился период похолодания (cooling), распространившегося на многие широты в обоих полушариях.

Там, где похолодание проявляется, оно имеет относительный характер: температура не достигает сравнительно низких значений, отмечавшихся в середине и конце XIX столетия. Температурные кривые, построенные для различных широт, просто перестали идти вверх, они отступили приблизительно на 0,2° F, или немногим более чем на 0,1° С. Они опустились к уровню — достаточно высокому — 20-х годов XX в. Еще слишком рано говорить о том, имеем ли мы дело с началом флуктуации (похолодания), обратной предшествовавшей, или с междесятилетним колебанием в пределах векового тренда, все еще находящегося на своей восходящей ветви или по крайней мере в неустановившемся состоянии.

Вот то, что касается температуры. А как с осадками? По характеру изменений во времени они гораздо более «обманчивы», чем температура. Пользуясь данными о них, нельзя, как это делалось с температурой, легко выявить длительную межрегиональную тенденцию, не говоря уже о тенденции мировой. Тренды, определяемые для осадков, очень капризны и различаются в зависимости от пункта, для которого они определены, даже если эти пункты расположены близко друг от друга; они зависят от месяца, от времени года. Милан становится более дождливым, когда в Риме сухо, и наоборот. Максимумы и минимумы увлажненности в Шотландии смещены во времени относительно максимумов и минимумов увлажненности в Англии и в Уэльсе .

Такая изменчивость заставляет быть особенно осторожным при встрече с обобщениями, всегда возможными.., и часто поспешными: обобщениями геоморфолога, который открывает в поверхностном слое почвы локальные (не общие) следы возобновления эрозии, обусловленной повышенным расходом рек и обильными дождями; обобщениями историка, который не имеет права без доказательств экстраполировать выводы о наводнениях или засухах, извлеченные из регионального векового ряда, на другие географические области.

Иначе говоря, температурные кривые могут сразу же ввести во всеобщую историю. Кривые увлажненности при первом анализе относятся к компетенции истории локальной или региональной. Из этого, конечно, не следует, что их не нужно изучать.

По этим, столь разноречивым тенденциям изменения осадков Краус [376, стр. 27] пытался получить некоторые общие положения. Если судить по его работам, то по крайней мере в некоторых субтропических зонах возникновение «волны тепла» в XX в. (1890—1940 гг.) сопровождалось довольно часто и довольно резко выраженным уменьшением осадков, более редким появлением тропических циклонов и расширением сухих зон. Современное «похолодание» (с 40-х годов XX в.), наоборот, сопровождалось более интенсивным выпадением осадков в субтропиках. В общем и целом — потепление в умеренной зоне и засушливость в тропиках обычно отмечались параллельно. Эту согласованность, очевидно, можно объяснить лишь с помощью представления об общей циркуляции атмосферы, и мы к этому еще вернемся.

Современная флуктуация в сторону потепления, достигшая кульминации в 40-х годах XX в., имеет ряд важных последствий. Прежде всего, она оказала воздействие на большинство ледников мира — на эти крупные интеграторы и индикаторы климата. Ледники, как это будет видно из дальнейшего,—драгоценное вспомогательное пособие для историка, изучающего период большой длительности, поскольку ледники ведут себя как аккумуляторы климата; их можно рассматривать как «поставщиков» данных, текстов, справочных материалов по иконографии, картографии и изучению морен.

Современное отступание ледников (приблизительно 1870— 1950 гг.) заслуживает того, чтобы на нем ненадолго остановиться, И действительно, здесь мы также получаем модель для понимания предшествовавших флуктуаций ледников (в средние века или в XVII и XVIII вв.), аналогичных или противоположных современной. А тот, кто говорит в таком плане о ледниках, в конечном счете всегда говорит о климате. ,

Флуктуация большой длительности: всякий раз, когда удается проследить и нанести на график (при достаточном количестве данных) отступание ледникового языка за одно столетие или более чем за полстолетия, можно заметить, что, несмотря на временные нарушения, продвижения или скачки, отступание имеет непрерывный в течение века характер, что оно свидетельствует о подлинном тренде, об устойчивой, длящейся на протяжении десятилетий тенденции к сокращению.

Так, в Альпах, несмотря на кратковременные скачки, вроде имевших место в 1920-—1925 гг., ледники, за которыми велись непрерывные наблюдения, на протяжении одного столетия и вплоть до недавнего времени отступали весьма заметно.

На севере Канады (Баффинова Земля) начиная с 60-х годов XIX в. ледники отступают на 3 м в год (конечные морены датируются там по возрасту колонии лишайников, диаметр которой увеличивается на 1 мм в год), и многие из ледников, достигавших в XIX в. моря, в настоящее время до него не доходят . Та же тенденция наблюдается в Британской Колумбии, на Аляске (многочисленные исследования морен, хорошо датированных по максимальному возрасту покрывающих их лесов, позволяют это утверждать) на протяжении более ста лет имело место, несмотря на незначительные колебания, очень интенсивное отступание (несколько километров) .

Льды на востоке (Кавказ, Курдистан, Гималаи) в XX в. оказались не более устойчивыми. Так, кавказский ледник Азау с 1849 (год, когда его наступание привело к гибели леса) по 1935 г. отступил на 1,5 км. Бобек и Эринк отмечали сходное отступание ледников в Анатолии и в горах Ближнего Востока. На юге Гималаев отмечены феноменальные отступания, соизмеримые с самим массивом: некоторые ледниковые языки на протяжении столетия отступали по 40 м в год .

Экваториальные ледники Африки, расположенные в горах Кении, Килиманджаро, Рувензори, по данным всех авторов, находятся с начала XX столетия в стадии весьма быстрой регрессии. Спинк, а затем в 1963 г. Уитоу предсказали, что они исчезнут в течение 40—200 лет при условии, если сохранится современный темп отступания . Современное таяние льдов (начавшееся после максимума — приблизительно с 1850 г.) весьма отчетливо проявляется также в ледниках Перу и Чили . То же относится и к Новой Зеландии, где с 1866 по 1919 г. ледники отступили более чем на 2 км .

Только антарктическому материковому льду удалось, по-видимому, избежать до настоящего времени этой всемирной тенденции таяния льдов. Это, несомненно, объясняется тем, что огромная масса льда наделена чудовищной климатической инерцией . Такое объяснение относится и к горным ледникам, близко расположенным к этому материковому льду, например на юге Патагонии (ледники Фицроя).

Близится ли к концу эта мировая или квазимировая рецессия ледников, столь быстро определившаяся? Не достигла ли она стадии временного возобновления наступания, сопоставимого с наступанием в Альпах в 1920—1925 гг.? Это не исключено. На протяжении последних десяти лет были отмечены симптомы нового наступания5: на Шпицбергене — после 1957— 1960 гг. и после 1962 г. (ледник Короля продвинулся вперед на 200 м с 1962 до 1964 г., в период же с 1897 по 1962 г. он отступил на 3 км); на севере Норвегии (ледник на Ян-Майене)—после 1954 г.; в Скалистых горах — с 1944 г. и особенно с 1952 г. и даже местами в Альпах (ледники Аржантьер и Боссон) с 1952—1955 гг. Имеем ли мы в данном случае дело просто с временный скачком (сравните с 1920 г.) или же это исходная точка нового векового колебания, направленного в обратную сторону? У историка, не имеющего особого отношения к подобным изысканиям, нет призвания к разрешению этой задачи. Во всяком случае, на сегодняшний день ледниковые языки еще далеко не достигли максимального положения, наблюдавшегося в XIX в.

Отступание мирового масштаба остается основным явлением. Основным для того, кто интересуется с исторической точки зрения флуктуациями ледников и лежащими в их основе колебаниями климата. Ибо современный эпизод длительного отступания раскрывает важный факт: альпийские ледники (и скандинавские) являются единственными или почти единственными ледниками, о которых есть документальные сведения с давних времен, как письменные, так и иконографические. Эти сведения являются единственными или почти единственными, на которые может полагаться историк, изучающий архивы. И вот в целом (последняя вековая рецессия, как и все большие ледниковые эпохи, это хорошо подтвердила) фаза изменений этих ледников такая же, как и остальных ледников мира, кроме антарктических. Изменения, разумеется, не абсолютно синхронны, но имеют достаточно общую тенденцию . Их эволюция в предшествующие времена, наступания и отступания большой длительности (поддающиеся изучению или открытию с помощью текстов и другими методами), относящиеся к средневековью, к XVII в., также являются, весьма вероятно, показателями гляцио-климатических явлений очень большого распространения, выходят за пределы Западноевропейского полуострова и составляют одно целое с гораздо более широкой ледниковой тенденцией — «межконтинентальной».

Третья характерная черта, существенная для нашего исследования: ледниковая флуктуация большой длительности обусловлена климатически. После Маурера, Альмана и Уоллена  с еще большей убедительностью и точностью это снова показал Хойнкс  благодаря всевозможным метеорологическим и гляциологическим измерениям, проведенным в самой зоне ледников6. Он показал, что из двух статей баланса ледников (аккумуляция снега и абляция вследствие таяния), определяющих избыточность или дефицит массы льда, то есть в конечном итоге наступание или отступание ледника, именно абляция преобладала и обусловила отступание ледников за прошедшее столетие. Отступание ледников лишь частично зависит от ослабления зимних снегопадов. Главную роль играет увеличение длительности и интенсификация теплого сезона, сезона абляции, обусловленные изменениями циркуляции атмосферы и наиболее наглядно выражающиеся в повышении температуры . При этом имеет место, с одной стороны, более интенсивная и более длительная инсоляция, усиливающая поглощение ледником теплового излучения, поступающего от солнца и ясного неба; а с другой стороны, уменьшение повторяемости вторжений холодного воздуха летом (вторжения обусловливают летние снегопады, которые должны увеличивать альбедо ледника и тем самым уменьшать таяние). Эти два важных фактора на протяжении длительного времени соответствуют хорошо известному повышению температур как летних, так и (в силу закона образования средних температур) средних годовых. И именно конкретные сочетания этих факторов определяют изменения теплового баланса ледников, приводящие к понижению их профиля и к отступанию языков. Сложную связь имеет медленное повышение средних температур с прогрессирующим разрушением ледниковой системы.

Эти тонкие выводы Хойнкса подтверждаются явлениями, которые вполне можно отнести к разряду макромасштабных. Действительно, на протяжении последних 50 лет флуктуации температуры и флуктуации ледников в различных районах земного шара в общем, как правило, совпадали. Они «совпадали по фазе». Оправдывается простое правило (разумеется, слишком простое, чтобы дать обобщающее описание явлений, но достаточное для того, чтобы указать тенденцию [2386, стр. 833—835; 364, стр. 45—46]): при повышении средних температур ледники в основном уменьшаются. Были проведены исследования баланса ледников и составлены графики. Графики показывают реакцию концов ледниковых языков на изменение климатических условий и главным образом на повышение летних температур в области абляции (со сдвигом или с инерцией 7 в несколько лет, три, шесть, десять или еще больше, необходимых, чтобы передать импульс «от вершины к основанию»). Исследования подобного типа проводили Хэфели и Цингг в Альпах, Каллендер в Норвегии, Чижов и Корякин на Новой Земле, Метьюс в Британской Колумбии, Маркус и Хёйсер на Аляске [166; 400; 67; 253; 179]. Указываемая ими корреляция8 обязательно должна основываться на объяснении и экспериментальной проверке, предложенной, например, Хойнксом. Объяснение и проверка окончательно подтверждают корреляцию между температурой, абляцией и состоянием ледников и делают ее пригодной для использования историком.

И действительно, для периодов большой длительности корреляция «температура—ледники» установлена как путем отдельных исследований, так и с помощью глобального подхода к двум явлениям — А и Б. Общее отступание ледников (Б) после максимума 50-х годов XIX в. подтверждено настоящим плебисцитом гляциологов всех стран, и оно полностью соответствует общему повышению температур (Л) после минимума, отмеченного в 50-е годы XIX в. Причем повышение температур показывают десятки локальных рядов, обобщенные в работах Каллендера, Виллетта и особенно Митчелла. Соответствие решающее, оно разом обобщает исследования отдельных явлений и придает им историческое значение. Ледники — это великие свидетели процессов большой длительности.         

Но ледники —не только интеграторы климата. Они, кроме того, могут давать информацию об общем характере метеорологических условий своей эпохи. В этом смысле они обладают силой увеличения. Ибо измеримые и поддающиеся датированию колебания концов их языков являются для периода большой длительности колебаниями очень большого размаха: эффект (ледниковый) если и не соразмерен причине (климатической), то по крайней мере показателен для нее.

В самом деле, возьмем современную флуктуацию климата. Как уже отмечалось, потепление, если судить по средним годовым значениям температуры, имеет предел порядка 1°С. В Альпах за период от 1900—1919 до 1920—1939 гг. оно составляло от 0,6 до 0,8° F.10 Это интересно, это показательно, но это довольно малая величина.

И вот такая скромная флуктуация (которая, правда, продолжает предшествующее потепление, уже обратившее на себя внимание) означает для ледников внушительную потерю вещества. Об этом можно судить по подсчетам недавнего сокращения поверхности ледников.

Уже Мужен, работая со штабными картами 1853 и 1896 гг., а также с кадастрами 1885—1910 гг., обратил внимание на значительное сокращение ледников с середины и до конца XIX в.: площадь ледников в бассейне Изера в Тарантезе с 10 316 га в 1863 г. уменьшилась до 8664 га в 1899—1910 гг., ледники, частично обследованные в девяти долинах бассейна Арка, изменили свою площадь с 10 223 до 8636 га. Площадь 195 ледников в Дофине и Провансе (массивы Галибье, Гранд-Рус, Мориенн, Белль- донн, Мон-де-Лан, Пельву и др.) уменьшилась с 18 244 до 15 921 га.

Отступание фронтов, сокращение площади ледников, уменьшение толщины льда достигли в XX столетии весьма значительных

величин: в Верхнем Арке и в Верхнем Изере 77 ледников, известных по картам и аэрофотосъемкам, потеряли между 1900 и 1956 гг. 36% своей площади . В бассейне Романш (Гранд-Рус, Уазан и т. д.) с 1925—1930 по 1952 г. эти потери достигли 15% . При сравнении карт за 1860—1890 и 1927— 1940 гг. можно установить, что приблизительно за шестьдесят лет поверхность ледников Швейцарии (приведенная к горизонтальной плоскости) уменьшилась на площадь, равную площади Женевского озера: действительно, ледники потеряли 469 кв. км, то есть 25,3% поверхности 1875 г. (1853 кв. км), что составляет 3,3% территории Швейцарии .

В Восточных (Австрийских) Альпах 8 типичных ледников, изученных фотограмметрическими методами, между 1920 и 1950 гг. потеряли 17% своей площади, одновременно средние годовые температуры здесь за это же время повысились на 0,5° С [124, стр. 306—315]. Мощность этих ледников уменьшалась в среднем на 0,6 м за год в период с 1856 по 1890 г., на 0,3 м за год—с 1890 по 1920 г. и на 0,6 м — с 1920 по 1950 г., или на 0,49 м в год на протяжении 94 лет (50 м за столетие).

В Италии 192 ледника Валле-д'Аоста занимали 236,91 кв. км по картам 1884 г., 221,82 кв. км — по картам 1929 г., 190,54 кв. км — по картам 1952 г., то есть за время жизни двух поколений площадь их сократилась примерно на 20% [373, стр. 10].

Из 239 ломбардских ледников, изученных с начала XX столетия, между 1905 и 1953 гг. исчезло 66, а оставшиеся ледники значительно отступили .

Подобными статистическими данными о ледниках за пределами Альп мы располагаем довольно редко; но когда такие данные есть, то они указывают на сокращения ледников, эквивалентные указанным выше или даже превышающие их. Так, ледники Британской Колумбии потеряли между 1911 и 1947 гг. от 4 до 8 и даже до 12 футов своей толщины за год. Один из них занимал площадь 56 400 тыс. кв. футов в 1860 г., 48 800 тыс. кв. футов — в 1928 г . и лишь 34 300 тыс. кв. футов — в 1947 г., что составляет потерю 40% площади на протяжении жизни трех поколений .

Таким образом, ледник хорошо проявляет эффект усиления. Его «тепловой баланс», само собой разумеется, не является точным балансом, но для большого периода времени — это по меньшей мере сверхчувствительный баланс, убедительно подчеркиваю- Щий вековую климатическую тенденцию. Судите сами: долговре- ' менные флуктуации температуры (ГС за одно столетие)12 часто, очень трудно выявить (из-за малой амплитуды, возможных изменений приборов, местоположения станций, сроков и методов наблюдений). Однако в горной местности они проявляются, отражаясь на ледниковых системах и вызывая что-то вроде «сокращения шагреневой кожи» — уменьшение их поверхности на 15—30%;'» они проявляются также в отступании фронтов, оставляющих за Jj собой на сотни метров или более весьма внушительные моренные

валы. Эффект усиления их воздействия таков, что он бросается в глаза даже туристу, меньше всего осведомленному о долговременных флуктуациях в показаниях термометра.

И еще один момент, который может быть использован историком: для флуктуаций ледников длительностью в столетие и с большой амплитудой легко устанавливаются реперные точки.

В течение одного столетия, с 1860 по 1960 г., по очень точным данным Мужена, Валло и Буверо13 и также управления водного и лесного хозяйства, фронт ледника Мер-де-Гляс отступил, если рассматривать его проекцию на горизонтальную плоскость, на 1100 м, фронт ледника Аржантьер — на 970 м, фронт ледника Боссон за шестьдесят лет (1895—1955 гг.) отступил на 600 м. Подобные движения языков ледника создают весьма существенные изменения и контрасты в деталях ландшафтов. Простое сопоставление карт, гравюр, текстов, старинных и современных фотографий позволяет (при необходимом критическом подходе) выявить эти контрасты. Я приведу лишь два примера, к которым я еще буду несколько раз возвращаться. Так, ландшафт нижней долины Шамони коренным образом изменился в XX столетии с того времени, когда ледник Мер-де-Гляс отступил и перестал быть видимым с «равнины» Арва. Разве не совершенно иначе стала выглядеть маленькая территория Глеч с тех пор, как Ронский ледник не распространяется на нее своей внушительной массой в виде ледяной шапки, «раковины», или pecten н? Он отступил на целый километр и укрылся со своим заострившимся языком в узких горловинах выше по течению, и над ним с тех пор возвышается отель «Бельведер».15 Картины и гравюры XVIII столетия, фотографии 50-х годов XIX в. весьма красноречиво свидетельствуют об этих контрастах, как только начинаешь сравнивать их с положением в 50-х и 60-х годах XX в.

Современное вековое потепление оказывает воздействие не только на ледники, но и на океаны: начиная с 80-х годов XIX в. температура их повышается, хотя и весьма неравномерно . Потепление увеличивает общий объем океанов, так как в конечном итоге в них вливаются воды, образующиеся в результате таяния ледников.

Океаническое потепление представляет большой интерес само по себе, однако историк климата не может считать его центральным пунктом своих исследований (за исключением, может быть, исследований, связанных с рыбным промыслом). По историческим данным, полученным до 80-х годов XIX в., до систематических судовых наблюдений, очевидно, невозможно определить температуры океанических зон. И лишь для некоторых прибрежных районов Исландии и Гренландии благодаря более или менее интенсивному дрейфу льдов можно использовать отдельные старинные указания , с трудом укладывающиеся в ряды .

Сколько текстов, подкрепленных иконографическими или археологическими данными, рассказывает нам об осевших в море берегах, о давно исчезнувших прибрежных поселениях, поглощенных морем, и об эффектных поднятиях новой суши. Армориканские берега у Мон-Сен-Мишель на острове Ре, лангедокские берега, Эг-Морт у Пор-Вандра предоставляют значительное количество данных и преданий такого рода . Весьма заманчиво принять в расчет тектонические и эвстатические явления и связать исторические факты, часто очень хорошо датированные, с колебаниями уровня моря, с таянием (или, наоборот, с ростом) ледников и в конечном счете с флуктуациями климата.

Но и здесь историк должен исходить из современного положения вещей (в данном случае из наличия современной эвстати- ческой флуктуации) и смотреть, предоставляет ли оно приемлемые и удовлетворительные модели для изучения более отдаленного.

Современное вековое потепление, несомненно, предопределило биологические последствия в арктических районах, обусловленные новым распределением климатических характеристик и особенно волной теплых летних сезонов. Граница леса сместилась к северу— к Великому Северу . В тундре стало больше насекомых и других беспозвоночных, а обнаженные поверхности покрылись

растительностью.

 «На территорию Евразии севернее лесотундры иммигрировало по меньшей мере 40—50 видов птиц и млекопитающих за последние полстолетия» .

Особенно хорошо изучены с этой точки зрения миграции птиц : за последние десятилетия благодаря теплым весенним и летним сезонам в Финляндии широко распространилась пеночка (Phylloscopus trachiloides viridanus). С 1937 г. в южной части Гренландии регулярно гнездится сизоголовый дрозд (Тurdus pilaris).

Другим важным моментом для изучения взаимоотношений человека с окружающей средой являются аналогичные миграции рыб; разумеется, методически было бы трудно защитить тезис о том, что одни эти миграции сами по себе могут служить свидетельством колебаний климата. Однако поскольку такая флуктуация (после 50-х годов XIX в.) уже исследована и изучена, то данные о смещении морской фауны к северу могут иметь значение для климатологии. Так, это относится к миграции трески и животных, питающихся планктоном, которые покинули в конце XIX столетия район Ньюфаундленда и переместились к западному побережью Гренландии, где стало менее холодно. Там отмечались в некоторые годы богатейшие уловы рыбы.

Однако человек, даже живущий на севере, питается не одной рыбой. Историка человеческого общества в первую очередь заинтересует влияние, которое оказала современная флуктуация климата на сельское хозяйство и, в частности, на зерновые культуры. Сказалась ли в этом отношении вековая волна потепления столь положительно и ощутимо, чтобы с учетом ее можно было построить модель для познания предшествующих эпох?

Для Северной Европы это вполне вероятно. Зерновые здесь «прижаты» к северной границе распространения. И здесь потребность их в свете и тепле удовлетворяется далеко не каждый год, как, например, во Франции и тем более в средиземноморских странах. Следовательно, в Швеции и Финляндии температура — лимитирующий параметр, от которого в значительной степени зависят колебания урожаев. Уоллен  и особенно Хустих  пытались это показать, отвлекаясь от вековых улучшений в технике сельского хозяйства. Прогрессирующее потепление вегетационного сезона (весна—лето) в XX столетии обусловило, по их утверждениям, относительный рост урожаев ржи и пшеницы в этих двух странах. Соответствие кривых хода температуры и урожайности зерновых в данном случае, по-видимому, вполне удовлетворительно и показательно. В частности, 30-е годы XX в. (десять жарких летних сезонов подряд) дали в северных странах великолепные урожаи.

Однако Швеция и Финляндия — всего лишь второстепенные районы в европейском производстве зерна. Для Англии и Франции (кроме средиземноморской части) фактором, лимитирующим урожаи зерновых в гораздо большей степени, является не недостаток тепла, а избыток дождей. Отсюда следует, что термические параметры, в основном ответственные за современную вековую флуктуацию, оказывают слабое влияние на поступление пшеницы на рынок крупных западных стран.

В Англии, например, ни смягчение зимних сезонов, ни потепление летних сезонов не оказало заметного влияния на урожаи зерновых. К такому выводу приходит в своем скрупулезном исследовании Л. П. Смит , приводящий ряд статистических и графических данных о метеорологическом прошлом селвского хозяйства. Исходя из этой образцовой работы и некоторых других работ [344, стр. 10—11], можно высказать некоторые утверждения общего характера: в пределах короткого промежутка времени (или сравнительно короткого — внутри десятилетий, десятилетия, или в некоторых случаях от десятилетия к десятилетию) развитие сельского хозяйства зависит от превратностей погоды, которые могут стать причиной плохих урожаев, а некогда были даже причиной экономических кризисов. Однако если рассматривать длительный период, то последствия климатических условий его сказываются на человеке, по-видимому, довольно слабо и с трудом обнаруживаются.

Что касается уменьшения атмосферных осадков, а также тенденции к засушливости, которые иногда отмечаются в XX столетии в субтропических странах в связи с современным потеплением, то они могли иметь отрицательные последствия для урожаев. Однако современные исследования не проливают свет на этот вопрос: тяжелые голодные годы в Индии (1966 г., увы!) вполне можно отнести к процессам кратковременным, но они могут быть связаны и с современным климатическим трендом. Вопрос этот еще не нашел своего решения.

Сделаем вывод по этому вопросу современной экологии: беглый обзор результатов, полученных климатологами, подкрепляет осторожную точку зрения, которая высказывалась начиная с первой главы этой книги. Я положил в основу принцип, согласно которому, в противовес существующему мнению (глава I) или общепринятой практике, историк должен прежде всего собрать документальные данные о явлениях природы, о прошлом климата, с чисто физической точки зрения (характеристики температуры к осадков, фенологические и гляциологические наблюдения и т. п.).! Их последствия для человека должны изучаться лишь на второй стадии исследования — стадии, которая и хронологически и методологически совершенно отлична от первой и для нее нисколько не необходима.

Данные о современной флуктуации климата, модель колебаний, полностью подтверждают необходимость такого осторожного подхода. В самом деле, это обширное колебание теперь уже физически изучено вплоть до деталей, основные его параметры измерены, оно датировано, оценено, взвешено, описано и картировано для всего мира. И все же, несмотря на полвека работы, не удается достаточно ясно представить себе последствия этого колебания, касающиеся человека, — сельскохозяйственные, экономические, эпидемиологические и т. д., за исключением последствий, касающихся некоторых весьма специфических областей (рыболовство) или некоторых периферийных районов (Швеция, Финляндия и даже Гренландия). Если переход от физических явлений к человеку затруднителен даже в XX столетии, для которого как-никак документальные ряды всякого рода — сельскохозяйственные и другие — многочисленны, то насколько же более труден и рискован такой переход для историка XII или XVII в. Сопутствующие старинному строю жизни вековые колебания (климатические или сельскохозяйственные, метеорологические или экологические, физические или связанные с самим человеком) известны лишь приблизительно.

Другими словами, исследование исторических данных о климате за времена, предшествовавшие периоду систематических наблюдений, вполне законно и само по себе плодотворно. И это исследование (особенно для масштаба столетий, наиболее интересное и наименее изученное) —главное в данной книге. Однако желательный синтез с экономической или сельскохозяйственной историей представляется в настоящее время еще преждевременным, ибо современное вековое колебание дает историку замечательные метеорологические, климатологические и гляциологические модели, но, к сожалению, не обеспечивает его разработанными, хорошими экологическими моделями.

Возникает актуальный для настоящей работы вопрос: является ли модель (физическая) XX в. единственной приемлемой? Единственной, которую историк мог бы распространить на минувшие столетия, на два предшествующих тысячелетия, для того чтобы определить, встречаются ли там явления подобного же масштаба, аналогичные или противоположные? Или же за исторический период наряду со сравнимыми колебаниями имели место климатические колебания, еще более мощные, чем это, вековые изменения уровня температуры, определенно более сильные, чем в XX в.? Было ли так в тот или иной период древних, средних веков или нового времени? И прежде всего, существует ли для этого предполагаемого типа более сильных флуктуаций реальная модель, которая была бы правдоподобной и внушала бы доверие?

Само собой разумеется, что я отбрасываю возможность возникновения больших климатических аномалий, достигающих или превосходящих 4—5°С (по отношению к данным нашей эпохи), как средних за некоторые месяцы (например, июль), так даже и средних годовых. 5° С — это примерно та величина, на которую отличается температура при современном климате от соответствующих температур в конце вюрма или позднеледниковой фазы (9 тысяч лет до нашей эры)18. (Для более сильных вюрмских холодов отклонения могли быть и еще больше и достигать по меньшей мере 10° С по сравнению с современными средними.)

В исторических документах встретить сведения о подобных разностях, то есть отклонениях температуры на 4—5° С для периодов большой длительности, нет никаких шансов (даже если отклонения подобного масштаба в действительности и имели место, как в наше время бывает в том или ином исключительном году).

Однако можно предположить, что в историческое время существовали длительные отклонения, менее резко выраженные, чем различие между вюрмом и нашими днями (4—5°С), но все же превышающие 1°С (таково примерно максимальное отклонение, характеризующее вековую флуктуацию в XX в.).

Предыстория позволяет создать для этого явления правдоподобную модель: климатический оптимум, или Warmezeit, который палинологи и геологи называют еще атлантической, или гипситермальной фазой.

Напомним вкратце основные характеристики этой фазы, во-первых, потому, что она служит в качестве примера и модели, во-вторых, потому, что за ней непосредственно следует историческая эпоха, варварский и классический античный периоды. В сущности говоря, климатический оптимум в той же мере является введением в историю климата, в какой современная вековая флуктуация является ее завершением.

Существование Warmezeit  отмечалось с давних пор: задолго до использования, пыльцевого анализа два ботаника— Блитт и Сернандер — установили по стратиграфии торфяных и озерных отложений существование ряда сравнительно теплых периодов (бореального, атлантического, суббореального). Слои отложений, характеризующие эти периоды, «как в сандвичах», находились между послевюрмскими отложениями, образовавшимися в результате таяния ледников (этот период был назван авторами пребореальным), и отложениями довольно-таки холодного климата современной эпохи (субатлантический период). Проведенное фон Постом исследование пыльцы подтвердило эту схему: в Южной Швеции и во всей Северо-Западной Европе современному историческому лесу с преобладанием ели, березы, бука, граба и сосны предшествовала умеренная теплая ботаническая фаза, когда преобладал смешанный лес из дуба, орешника, ольхи и липы. И фон Пост предложил разделить послеледниковую эпоху на три части, а именно: 1) до умеренно-теплого периода, 2) умеренно-теплый, или медиокрэтический период, 3) период появления современных лесов, любящих прохладу (терминократический период).

 Это деление и контраст между второй и третьей фазами подтверждались затем неоднократно. Так, в Швеции во время оптимума орешника  распространился одновременно с другими растениями до 64° с. ш., в то время как в современную эпоху он нигде не растет севернее 60° с. ш. По мнению Андерсона, такой факт свидетельствует о том, что летние температуры превышали тогда на 2,5° средние годовые температуры. Другие данные относятся к фауне и к ископаемой пыльце. Распространение болотной черепахи Emys orbicularis и некоторых растений (плющ Hedera, омела Viscum и каменный дуб Ilex)  показывает, что в Дании во время оптимума зимние температуры должны были бы быть чуть выше, чем в настоящее время (на 0,5°С), но летние температуры — на 2°С выше, чем современные. Работы Иверсона подтвердили догадки Андерсона по этому вопросу. Годвин, который оценивал распространение таких теплолюбивых растений, как Tilia cordata (липа) и Najas marina, утверждал, что максимум тепла в атлантической фазе приходился на период между 5000 и 3000 гг. до нашей эры , а еще точнее, по недавним датировкам по С-14, между 5475±350 и 2975±224 гг. до нашей эры 19. Наконец, решающее уточнение поступило из Тирольских Альп, где сочетание торфяника с ледником позволяет проверить данные : четвертое тысячелетие до нашей эры (между 4000 и 3000 гг.) было там преимущественно солнечным, характеризовалось «оптимальной» растительностью и сильным сокращением ледников ( 30). Стоит ли напоминать, что на протяжении всего этого тысячелетия начиная с 4200—4000 гг. до нашей эры (по С-14) в Западной Европе, в районе Магдебург—Кельн—Льеж , насаждалась примитивная кампинская и дунайская формы сельского хозяйства; зерновые, пришедшие сюда различными путями из стран Среднего Востока, то есть из стран теплых и засушливых, встретились здесь с весьма стимулирующими их рост гелиотермическими условиями.

Если рассматривать, в частности, условия во Франции, то здесь в период атлантической, или оптимальной, фазы преобладает смешанный дубовый лес над липой и вязом. Даже каменный дуб (это преимущественно южное дерево) широко распространяется вплоть до Нормандии; он исчезнет там как дикорастущая порода лишь в субатлантической фазе, при мощном наступании бука. Использовали ли в разгар атлантического периода «благоприятные» (для зерновых) условия первые «подниматели целины» в Нормандии, чьи следы обнаруживаются при исследовании болота Гатемо? Вполне возможно, и этот вопрос, после прекрасных работ Эльхаи [106, стр 229—231], заслуживает того, чтобы по меньшей мере быть поставленным.

Совершенно так же, как и вековая флуктуация 1850—1950 гг., тысячелетняя или межтысячелетняя флуктуация «оптимума» носит планетарный характер. Она была установлена по пыльцевым диаграммам в Северной Америке (Мэн, Мичиган, Ньюфаундленд, Лабрадор, Аляска). Так, например, в штате Мэн (США) смешанный дубовый лес предшествовал современному лесу из бука и ели; и имеется хронологический параллелизм с Ирландией, расположенной в соответствующей климатической зоне Европы. В Центральной и Северной Азии в это время также отмечается теплая фаза: леса (засвидетельствованные торфяниками) на месте современной тундры, роскошные степи в Тибете и т. п.

Палинологические исследования также устанавливали существование оптимума, или гипситермальной стадии (терминология Флинта), в экваториальных широтах по напластованию осадков в озере, расположенном на высоте 8500 футов недалеко от Боготы, в Колумбии. Существование оптимума возможно также в южном полушарии, в Новой Зеландии.

Наиболее широкое обобщение позволяют сделать океанические данные. В основе этих обобщений лежат открытия, сделанные Юри и Эмилиани относительно меняющихся пропорций содержания различных изотопов кислорода в мощных отложениях известняков и особенно в раковинах фораминифер. Пропорции изменяются в соответствии с изменениями температуры; и этот «геологический термометр» указывает, таким образом, температуру поверхностных слоев моря в том месте и в ту эпоху, когда жили и развивались эти раковины. Следовательно, каротаж подводных морских отложений может дать температурные зондажи, стратиграфия которых охватывает миллионы лет.

Я не имею возможности изложить в этой книге все, чем наука о ледниковых эпохах и о четвертичном периоде обязана Эмилиани. Отмечу лишь следующее: в самом конце кривых (построенных этим автором на основе серии каротажей для Атлантики), после интенсивных холодов и последнего периода оледенения (вюрм), точно к 3000-м годам до нашей эры отчетливо выделяется температурный максимум, за которым сразу следует быстрое «ухудшение» климата, и ухудшение окончательное (вплоть до наших дней). Температуры океанов, разумеется, более стабильны, чем температуры континентов, тем не менее со времени их максимума, отмеченного 5000 лет назад, они снизились более чем на 1°С.

Историки нашего времени, изучающие доисторические и первобытные эпохи, геологи и геоморфологи, климатологи и т. д., несомненно, могут многое извлечь из анализа двух существенных событий, каковыми являются, с одной стороны, климатический оптимум, а с другой — спад температуры, субатлантическое ухудшение климата, последовавшее за ним. По данному поводу можно сослаться на работы Бутцера и Демужо .

Бутцер с помощью весьма тонких геоморфологических и археологических доказательств пытался показать, каким сложным изменениям количества осадков на Среднем Востоке могла соответствовать фаза климатического оптимума в Европе.

Что касается Э. Демужо, то она в этом вопросе исходила из уже хорошо установленных климатических фактов (можно оспаривать существование тех или иных подразделений оптимума или субатлантической фазы, но не само его существование). И она непосредственно перешла ко второй стадии исследования — к гипотезам относительно воздействия климатических условий на человека. В соответствии с ее статьей, и осторожной и блестящей, субатлантическое «ухудшение» в первом тысячелетии до нашей эры могло способствовать развитию некоторых важных событий в первобытной истории человечества: исчезновение к 500—400 гг. до нашей эры «процветающего северного бронзового века» и начало первых германских нашествий, бастарнов и скиров, отправлявшихся с юга Швеции и с Балтики в районы Юго-Восточной Европы.

Наталкивающие на размышления выводы: их подтвердили недавно данные хронологии ледников Тироля [257] (волна холода около 450 г. до нашей эры была установлена и по наступанию ледников и по материалам пыльцевого анализа). Но даже с точки зрения самого автора это лишь гипотезы. Для ясности приведем такой пример: кто решился бы связать как причину и следствие похолодание в Европе (хорошо установленное по истории ледников) с походами на юг шведа Густава Адольфа? (Речь идет просто о военном набеге, а не о переселении народов.)

Выводы Бутцера и Демужо касаются историков, изучающих доисторические и еще более ранние времена. Если же говорить об историке климата, занимающемся средними веками или новым временем, то он рассматривает контрасты между оптимальной и субатлантической фазами с другой точки зрения. Для этого исследователя важным является то, что эти контрасты дают представление о порядке климатических флуктуаций — между Warmezeit и XX в., между 3000—4000 гг. до нашей эры и 60-ми годами XX в., то есть колебаний, с которыми должно встретиться каждое исследование.

Короче говоря, начиная примерно с 1000 г. до нашей эры (около 3000 лет назад), а в сущности с начала су б атлантического спада температур, естественно, что температуры повышались и понижались много раз, причем колебания эти различались по амплитуде и продолжительности; имели место неоднократные похолодания и потепления векового масштаба (склонность климата к колебаниям не является привилегией XX в.). Однако ни одно из этих вторичных колебаний не в состоянии было сильно изменить состав пыльцы, заставить отступить буковый лес, заставить орешник самопроизвольно вернуться в центральные районы Швеции или каменный дуб — в Нормандию.

Если придерживаться только Европы, привилегированного поля исследований, то надо отметить, что преобладавшие здесь во времена оптимума термические условия (более высокие годовые температуры, летние температуры, регулярно превышавшие современные на 2° С и более) не обнаруживаются на протяжении последующих трех тысячелетий вплоть до последнего времени. Если же они и обнаруживались (например, по гипотезе о существовании «малого оптимума» в XI—XII вв.22, которую я лично считаю преувеличением), то лишь на протяжении слишком короткого интервала времени, чтобы лесные сообщества могли измениться и вернуться к видовому составу оптимального периода.

Без сомнения, в отдельные летние сезоны и даже в несколько соседних сезонов средние температуры достигали уровня, устойчиво преобладавшего во времена оптимума (на 2°С выше нормы). Например, во Франции знойные летние сезоны были в 1945, 1947, 1959 гг. Но эти повышенные средние никогда не сохранялись на протяжении целого десятилетия даже в нашу эпоху относительного потепления. В Англии, например,  десять наиболее теплых летних сезонов (1772—1781 гг.) за весь период систематических наблюдений характеризуются температурой лишь на 2,5° F выше нормы (1901 —1930 гг.). Температура относительно теплого десятилетия (1940—1949) всего лишь на 1,3° F выше той же нормы. А вот температура периода оптимума превысила ту же норму на 3,5° F.

Если рассматривать эпохи более длительные и менее компактные, чем десятилетие, это станет еще более ясным. Согласно Гордону Менли, который привел в порядок сводки температуры в Великобритании за два с половиной столетия, отклонение средних годовых температур за наиболее холодные периоды от средних за современные наиболее теплые периоды достигало 1,6° С, если брать десятилетний период; 0,7° С, если брать период сорок лет; 0,4° С для восьмидесятилетних, или для квазивековых периодов.

 Таковы отклонения, определяющие «величину современных изменений английского климата». Они, по-видимому, исключают возможность естественного возрождения растительности, такой, какая была при оптимуме (и которая потребовала бы положительных отклонений температуры значительно больших и длительных).

Вот, во всяком случае, характер тех скромных отклонений, хорошо определенных благодаря Менли23, которые историк климата должен рассматривать как правдоподобные при изучении флуктуаций в течение двух или трех последних тысячелетий (совпадающих с субатлантической эпохой, которая является также и исторической эпохой — единственной доступной для исторического изучения по архивам и текстам).

Таковы определенные по современным моделям разумные объекты нашего историко-климатического исследования, без сомнения, не единственные, но наиболее приемлемые для изучения.