СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО НА РУСИ В ПЕРИОД ОБРАЗОВАНИЯ РУССКОГО ЦЕНТРАЛИЗОВАННОГО ГОСУДАРСТВА Конец XIII—начало XVI веков

Как пахали землю и выращивали хлеб в Средневековой Руси. Соха, плуг, рало

ЗЕМЛЕДЕЛИЕ. ОРУДИЯ ОБРАБОТКИ ЗЕМЛИ

Сельское хозяйство Северо-Восточной и Северо-Западной Руси выступает в наших источниках как хозяйство земледельческое, рассчитанное на производство хлеба — зерна. Зерновой хлеб — «жита всякие» — был основным продуктом питания у населения древней Руси. Естественно, что зерновые культуры были главным продуктом сельскохозяйственного производства. Об этом свидетельствуют как письменные, так и вещественные памятники изучаемого нами времени.

Из письменных источников древней Руси по богатству материалов на первом месте стоят летописи. Но летописи, как повествовательный источник, мало уделяли внимания экономике, народному хозяйству. Летописец проявлял интерес к сельскому хозяйству лишь в дни невзгод, когда страну посещал неурожай, недород, когда гибель урожая, а за этим и голод, принимали характер катастрофы, становились событиями большого политического значения. И потому в летописях сообщения о состоянии сельского хозяйства, о состоянии земледелия и производства зерновых хлебов оказываются в записях о ранних морозах, губивших урожай хлебов,  о засушливых  или особенно дождливых годах,  приводивших к недороду зерновых хлебов, о грозах с градом, побивавшем урожай,  о гибели хлебов от различных вредителей. За такими рассказами следовали уже данные о дороговизне, о высоких ценах на зерновые хлеба, а дальше шли сообщения о голоде, нередко тяжелом, катастрофическом, с человеческими жертвами. Подъем цеп на хлеб вызывался и войнами, когда враги истребляли хлеба или захватывали пути их подвоза.

Материал летописей, из которого мы указали лишь некоторые примеры, несмотря на случайность содержащихся в них сведений но вопросам сельского хозяйства, оставляет определенное впечатление о ведущей роли зернового хозяйства и о первом месте земледелия в сельском хозяйстве древней Руси. Другие литературные памятники XII—XV вв. нередко свидетельствуют о хорошей осведомленности в вопросах сельскохозяйственного производства как авторов этих произведений, так и читателей, к которым обращались последние.

К свидетельствам письменных памятников присоединяются свидетельства памятников вещественных, не менее убедительно рассказывающих о первом месте земледелия и культуры зерновых хлебов в народном хозяйстве Руси XII—XV вв. Разнообразные зерновые культуры, в большом количестве найденные при раскопках в Райковецком и Колодяжинском городищах,  в Новгороде, в Старой Ладоге и т. д.,10 указывают на большие результаты, достигнутые в развитии земледелия.

Из вещественных памятников особенно важны остатки орудий обработки земли. Письменные памятники из таких орудий раньше всех других называют рало и плуг. Впервые рало и плуг упоминаются в X в. в летописных рассказах «Повести временных лет» о походах на вятичей князей Святослава и Владимира.  И рало, и плуг указываются как единицы обложения данью населения земли вятичей в пользу киевского князя. Это ясное свидетельство о том, что и рало, и плуг уже в X в. в древнерусском государстве были основными орудиями обработки земли, причем не только на юге Руси, но и в лесной ее полосе. С XIII в. рало почти исчезает из наших документов и, лишь изредка, как некий архаизм, в XIV—XVI вв. упоминается на страницах памятников церковно- учительной литературы.

По-иному в письменных памятниках выглядит история плуга. В XIII, XIV и XV вв. плуг по-прежнему указывается в качестве важнейшего орудия обработки земли, и это касается в одинаковой мере как юга и юго-запада Руси, так и Руси Северо-Восточной.

Письменные памятники XIV, XV и последующих веков, относящиеся к Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, рядом с плугом называют еще соху. Документы этого времени говорят о сохе как об основном орудии земледельческого производства, прочно вошедшем в жизнь и повсеместно распространенном в Се- веро-Восточной Руси и в Новгородско-Псковской земле. Засвидетельствованная документами история сохи как основного орудия земледельца Северо-Восточной и Северо-Западной Руси охватывает период более чем в шесть столетий.

Самое раннее указание на соху в письменных памятниках приводит В. Н. Татищев, передающий не дошедшее до нас летописное сообщение об уплате в Золотой Орде в 1275 г. великим князем Василием Ярославовичем дани «со всея земли по полугривне с сохи».  Дополнением к этим ранним сведениям о сохе служат материалы берестяных грамот, обнаруженные Новгородской археологической экспедицией. Так, в одной из них, датируемой второй половиной XIII в., говорится об «омсшах» — частях сохи, подобных сошникам.

О земледельческой технике 40-х годов XIII в. рассказывают остатки земледельческих орудий, найденные при раскопках на местах древних городов Киевской Руси, разрушенных в первые годы нашествия монголо-татар. Обилием таких материалов и хорошей их сохранностью выделяется Райковецкое городище на реке Гнилопяти в окрестностях города Бердичева Украинской ССР.  Здесь найдены железные наконечники от взрыхляющих землю рабочих частей большого числа пахотных орудий. Автор монографии, посвященной изучению археологических находок Райковецкого городища, В. К. Гончаров, выделяет среди них 10 «лемехов», принадлежащих плугам, и 6 «наральников».  Вместе с тремя плужными лемехами еще были обнаружены три «резака- чересла» (их мы будем называть «отрезами»).  Число подобных находок от 1240-х годов умножается: близ села Городище Шепе- товского района Хмельницкой области (на месте бывшего летописного города Изяславля) во время раскопок в 1957—1958 гг. было найдено еще 14 лемешей (плужных) с череслами, 4 нараль- ника, 171 серп, 76 кос, 32 заступа.

При большом сходстве всех лемехов Райковецкого городища по форме они различны по размерам и по весу. Все лемеха имеют клиновидную форму, выпуклы с наружной (передней) стороны, симметричны. Нижняя их часть имеет форму равнобедренного треугольника, с боковыми сторонами — лезвиями. Края верхней части загнуты и образуют втулку (трубку): ею лемех надевался на деревянный ползун плуга. Более крупный из лемехов массивен и весит 3.2 кг, длина его 25 см, ширина лезвия у втулки (в широкой части) 19 см, длина втулки 10 см, высота ее бортов 5 см. Во втулке лемеха сохранились остатки обгорелого деревянного ползуна. Вместе с крупным лемехом найден отрез. В. Гончаров называет его «резак» или «чересло». Он имеет форму массивного ножа с согнутой спинкой; общая длина отреза 47 см, на долю лезвия приходится 19 см, наибольшая ширина лезвия 6.9 см. Таких отрезов на Райковецком городище найдено три. Другая группа орудий обработки земли представлена шестью узкими железными ралышками (В. К. Гончаров называет их «наральниками»).

К этим материалам Райковецкого городища следует присоединить такие же вещевые материалы Колодяжинского городища и городища летописного г. Изяслава, датируемых тем же временем монголо-татарского нашествия (1239—1241 гг.).  Представленные здесь железные части земледельческих орудий отчетливо характеризуют два — присущих южной и юго-западной степной или лесостепной полосе — типа орудий обработки земли, которые в письменных памятниках того времени называются одно плугом, другое ралом. Такого мнения держатся все, изучавшие этот материал.

Основной рабочей частью плуга, представленного вещественными памятниками Райковецкого и других городищ XIII в., являлся широколопастный симметричный лемех, насаживавшийся на деревянный ползун. Плуги с такими широкими лемехами могли захватывать при вспашке полосу земли шириной от 15 до 19 см. По мнению В. К. Гончарова, плуг XIII в. по своей конструкции был похож на хранившийся в Полтавском музее украинский плуг, применявшийся еще в XVII—XVIII вв.  В. К. Гончаров так рисует работу этого плуга: «Во время вспашки чересло, находящееся впереди лемеха, с левой стороны от него, разрезало вертикально слой почвы, а лемех, надетый на деревянный ползун, подрезал его горизонтально. Деревянная же полочка, прикрепленная к ползуну под прямым углом, переворачивала этот слой».  О работе же пахотных орудий, найденных на Райковецком городище, В. К. Гончаров говорит, что «узколопастным сошником можно было провести лишь узкую и неглубокую борозду, в то время как широколопастный лемех взрыхлял и переворачивал широкие полосы грунта».

В последнюю часть этой характеристики работы плуга XIII в. необходимо внести исправления. Слова В. К. Гончарова можно понять так, как будто бы плуг XIII в. с широколопастным лемехом, приподнимая с одного бока отрезанный «череслом» весь широкий пласт земли (от 15 до 19 см), переворачивал его на другой бок и, разрыхляя, клал луговиной вниз. Так изображает работу древнерусского плуга и В. И. Довженок: «.. .плуг Киевской Руси являлся совершенным для того времени орудием, вполне приспособленным для переворачивания пласта почвы».  Оба автора без достаточных оснований приписывают высокие качества плуга позднейшего времени древнерусскому плугу XIII в., не учитывая очень большой разницы между плугом современным и древнерус- ским. А есть ли основания к тому, чтобы работу плуга XII —

XIII вн. приравнивать к работе плуга XVIII и тем более XIX в.? Переворачивание пласта земли современным плугом (как и плугами конца XVIII—XIX вв.) достигается благодаря особой форме его лемеха — одностороннего, соответственно выгнутого, специально рассчитанного на то, чтобы он с первого момента вхождения в землю отрезал с левого края пласт земли и приподнимал этот край у пласта земли; важно, чтобы, постепенно приподнимаясь, левый край сразу начинал перевертывание пласта, доводимое в конечном счете до 180°, когда пласт земли ложится вниз луговиной.  Работа по перевертыванию пласта земли производится лемехом; отрез играет лишь роль вспомогательную, а по- лица, отвал или полочка только способствуют переваливанию пласта на втором этапе этого процесса. Лемех определяет этот процесс в самом его начале, и если пласт уже начал разваливаться на обе стороны, то полочка исправить этого не сможет, особенно в том случае, когда пласт широк и тяжел.

Лемеха же Райковецкого городища, как и другие найденные у пас плужные лемеха древней Руси, симметричны. Из описания 13. К. Гончарова и приведенных в его книге рисунков хорошо видно, что врезавшаяся в землю нижняя половина лемеха имела форму равнобедренного треугольника и была выпуклой посередине.  При такой форме лемеха, и притом лемеха широкого, захватывающего пласт от J 5 до 19 см шириной, естественно ожидать, что подрезаемый и поднимаемый им слой земли разваливался посередине на обе стороны, этому помогала и выпуклость в центре лемеха. Но своей форме лемех древнерусского плуга резко отличается от лемеха плугов не только современных, по и XVIII в. Об этом забывают некоторые современные наши исследователи.

Лемех украинского плуга XVIII в., описанный и зарисованный И. А. Гильдепштедтом,  был асимметричным, однобоким; сходен с ним и лемех украинского плуга Полтавского музея.

Плуг — древнее пахотное орудие, он имеет многовековую историю. Лемех — важнейшая рабочая часть плуга. Переход от симметричного лемеха к однобокому, асимметричному — важнейший этап в ранней истории плуга, в его совершенствовании. Л. Нидерле в качестве одного из выводов, полученных в результате изучения пахотных орудий славянских народов, отмечает как само собой разумеющееся, что «наиболее совершенным плуг стал лишь тогда, когда симметричные лемехи были заменены асимметричными лемехами, причем, что важнее всего, заменены были так, что лемех сам без отвала вспахивал и переворачивал землю».  По линии совершенствования лемеха мы можем ясно различить намеченные здесь три основных этапа в развитии нашего плуга: первый этап представлен древнерусским плугом, характерным для него симметричным широколопастным лемехом; второй — плугом XVIII в., асимметричным, с полочкой вместо отвала; третий — современным плугом XIX—XX вв., у которого усовершенствованный лемех выполняет всю работу и по отрезанию, и по глубокому захвату пласта, и по перевертыванию его и рыхлению.

Первостепенное значение формы лемеха (симметричен он или однобок, несимметричен) для работы пахотного орудия, а значит — и для его качественной характеристики, очень хорошо показано в сводном труде французских ученых А. С. Одрикура и М. Ж.-Б. Делямара о пахотных орудиях, распространенных среди народов земного шара.  Собранный авторами этого обзорного труда богатый фактический материал об орудиях обработки земли у всех народов земного шара от глубокой древности до наших дней помогает яснее представить путь постепенной их эволюции. В качестве основного критерия для характеристики пахотных орудий авторы взяли конструкцию лемеха — основу их рабочей части — и подразделили их на две основные категории: с одной стороны, пахотные орудия с симметричными сошниками, ральни- ками и т. п. (les araires), а с другой — плуги (les charrues) с асимметричными односторонними лемехами.  Систематизированный таким образом многочисленный фактический материал позволяет особенно отчетливо представить конструкцию различных видов пахотных орудий, место отдельных частей в их работе, роль лемеха и большое значение его формы для эффективной работы плуга на разных этапах его развития.

В отношении древнерусского плуга X—XIII вв. следует твердо помнить, что единственные достоверные сведения о нем ограничиваются двумя-тремя упоминаниями в письменных памятниках X—XIII вв. да тем, что могут рассказать найденные археологами лемеха, отрезы и упоминавшиеся нами деревянные части древнейшего плуга и рала, найденные в Токаревском болоте и у села Сергеевского.  Несомненно (да и естественно), что древнерусский и луг сильно изменился за свою многовековую историю и, конечно, существенно отличался не только от современного плуга XIX— XX вв., но и от украинского плуга XVIII в.

Имеющиеся данные все же позволяют говорить о важных положительных качествах конструкции и о высокой продуктивности плуга XII—ХШ вв. степной и лесостепной полосы древней Руси. Наличие широкого ползуна, игравшего роль подошвы для плуга, делало его устойчивым при работе; прочно закрепленный на ползут1 широколопастный лемех позволял поднимать и старую залежь, и целину. Захватывая широкий пласт земли, острый лемех подрезал корневища и этим помогал борьбе с сорняками. При неглубокой пахоте он хорошо разрыхлял землю и если не мог валить и перевертывать весь пласт на одну сторону, то, разрезая его посередине и разваливая на обе стороны, он разрыхлял, переворачивал эти обе половины пласта. Прочный длинный грядиль был при устойчивости плуга удобен для парной запряжки волов в ярмо или для дышловой парной запряжки лошадей в хомуты, а когда появился передок с колесом, то запряжка стала еще более удобной. Плуг требовал большой тяглой силы животных и не требовал такого физического напряжения пахаря, какое вызывалось при работе с сохой.

Рало — другое орудие обработки земли степной и лесостепной полосы древней Руси. Оно представлено в находках Райковецкого городища шестью узколопастными ральниками. Длина этих раль- нпков колеблется от 14.5 до 19.5 см, ширина рабочей части лезвия от 8..') до 9.5 сл!, длина втулки от 8 до 10 см, толщина корпуса от 0.G до 1 см.  Рало было более легким и простым по устройству пахотным орудием. Изучающие земледелие согласованно сближают конструкцию древнего рала с украинским ралом, устройство которого описано и схематически зарисовано в XVIII в. II.-Л. Гильдеиштедтом.  Основной рабочей частью рала являлся деревянный зуб с надетым на его конец железным ралышком.

Ральник крепко вделывался в стебло (в грядиль) рала под углом, близким к 45°. В этом положении для большей прочности он закреплялся еще с грядилем специальным деревянным брускои. Ральник входил в землю под углом, близким к 45° или несколько большим. Железный ральник закреплялся на зубе втулкой, загнутые края которой и достаточная длина трубицы обеспечивали прочное крепление, необходимое для вспахивания и плотной земли. Длина трубицы или втулки у ральников Райковецкого городища была равна от 8 до 10 см. Небольшая ширина лопастей ральников позволяла взрыхлять пласт земли до 9 см ширины. В отличие от плуга рало было неустойчиво во время работы, пахарь должен был держать его за рукоятки и регулировать глубину вспашки и ход рала по борозде.

Мы уже указывали, что лопасть или лезвие этого ральника уже втулки. В. И. Довженок, характеризуя работу ральников, с достаточным основанием отмечает, что такой узколопастный ральник не может работать в горизонтальном положении. Если лопасть равна втулке или уже ее, то это означает, что она не может проделать борозду такой ширины, которая была бы достаточна для свободного продвижения втулки. «Следовательно, — пишет он, — при горизонтальной вспашке втулка, находящаяся на одной плоскости с лопастью, будет заклиниваться в борозде и мешать движению орудия».  Ральник такой формы мог работать только в наклонном положении, находясь под острым углом к линии движения орудия. Так определяется резкое различие в конструкции рала по сравнению с плугом. Этому вполне соответствует конструкция украинского рала XVIII в.

В. П. Левашева и В. И. Довженок выделяют еще особую категорию подошвенных рал с широколопастными ральниками (у В. К. Гончарова они названы лемехами). «Рала с горизонтальной подошвой, — пишет В. П. Левашева, — имеют перовые сошники с острыми краями, и рабочая их часть шире трубицы; это необходимо для того, чтобы при горизонтальном движении разрыхлить борозду более широкую, тогда деревянная подошва рала пойдет по этой борозде без затора».  У такого рала много сходного с плугом; прежде всего совершенно сходны подошвенный ральник с плужным лемехом; главным отличием подошвенного рала от плута является отсутствие чересла (отреза); кроме того, подошвенный ральник несколько уже плужного лемеха.

В. И. Довженок, отмечая давнее существование (еще во второй половине I тысячелетия н. э.) широколопастных ральников с горизонтальным полозом, проводит мысль о генетической связи :>того орудия земледелия с плутом. В подкрепление своей догадки

он указывает на этимологическую связь украинско-русского слова «полоз», польского «плоз», чешского и сербского — «плаз» и болгарского «плуг» со словом «плуг».  Помня о большой древности существования колесного плуга у народов Западной Европы, мы не имеем особых оснований для того, чтобы присоединиться к этому выводу. Для нас в данном случае важно высказанное В. П. Левашовой и В. И. Довженком признание близости конструкции широколопастных подошвенных рал с плугом. Имея в виду уяснение характера плугов и рала лесной полосы Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, мы считаем важным отметить, что плугам этих районов, какой бы мощности эти плуги не были, свойственно наличие подошвы — полоза. И северные плуги устойчивы, имеют подошву и лемех, насаженный на полоз, идущий с углом, близким к горизонтальному.

Вещевые материалы орудий земледелия позволяют также считать, что рало, указываемое в письменных источниках X в. как орудие земледелия Северо-Восточной Руси, было именно тем уз ко лопастным ралом, конструкция которого и работа достаточно ясно определяется на основе материалов Райковецкого и других городищ Киевской Руси. Об этом говорят узколопастные ральники, обнаруженные во время раскопок в лесной полосе Северо-Восточной и Северо-Западной Руси: ральник X—XIII вв., найденный на городище у села Городия на Волге, ральник из погребений у села Большая Врембола Владимирской области, ральник с селища у села Ош-Паидо Мордовской ЛССР и ральники из старой Ладоги и Новгорода.

Сходство узколопастных ральников степной и лесостепной но лосы с ральииками Северо-Восточной Руси наглядно выступает при сравнении их с одним таким же ральником в собрании Ф. А. Теплоухова;  его общая длина 19.8 см, ширина лезвия 8 см. лезвие уже втулки, вес около 0.65 кг. Однозубое рало с прочно закрепленным железным ральником, врезываясь в почву нод небольшим углом (до 45°), взрыхляло ее, а землепашец, управляя им, мог, где возможно, срезать корень, а прочный нень, камень или другое препятствие мог обойти.

Для севера не характерна дышловая парная упряжка в ярмо; в плугах, где требовалась большая тяглая сила, она, конечно, применялась, а у рала лошадь, вероятно, впрягалась в оглобли.

Условия обработки почвы в Северо-Восточной и Северо-Западной Руси во многом — и очень существенно — отличались от условий земледелия в степных районах Поднепровья Юго-Западной и Южной Руси. Разработка только что отвоеванных у леса земельных участков с большим количеством пней, корней, сучьев и т. п., долговечность крупных пней на них, живучесть корневой системы лесной и кустарниковой растительности, быстрое появление кустарников на невспаханных, близких к лесу полях, засоренность полей камнями, кочкарник и т. п. — все это предъявляло особые требования к орудиям обработки земли в лесной полосе. Такими более подготовленными к условиям лесной полосы земледельческими орудиями оказались рало и — в еще большей степени — соха. При общей малочисленности археологических материалов о сельских поселениях Северо-Восточной и Северо-Западной Руси XI—XV вв. особенно бедно представлен сельскохозяйственный инвентарь. Все же в результате археологических разысканий в последние десятилетия такой материал уже появился. Так, на городище Пальное в Рязанской области, на правом берегу реки Оки, были найдены широколопастный плужный лемех и «резак», отрез (чересло) плуга,  датируемые XIII в. В 1956 г. на селище близ Золоторучья Ярославской области, датируемом XI—XIII вв., об- паружен обломок стального лезвия лемеха.  Размеры и общий вид их говорят о близком сходстве с лемехами и отрезами, найденными на Райковецком городище, и с описанным нами плужным лемехом и отрезом из собрания Ф. Л. Теплоухова. Плужные отрезы обнаружены также в районе города Суздаля в слое XII— XIII вв.,  в городе Волгаре в слое XII в.  Совокупность всех приведенных показаний вещественных памятников позволяет считать, что, несмотря на очень существенные отличия обработки земли в Северо-Восточной п Северо-Западной Руси от условий Юго-Западной Руси, существовало, вероятно, большое сходство в устрой стве плугов, применяемых в этих районах.

В дошедших до нас письменных памятниках пахотное земледельческое орудие — соха, — как мы уже указывали, упоминается лишь в конце третьей четверти XIII в.; но с этого времени и в последующие века о сохе уже определенно говорят как об основном орудии обработки земли в Северо-Восточной и Северо-Западной Руси.

Разбор вещевых материалов о сохе несколько усложняется возникшей в последние десятилетия нечеткостью терминологии в отношении земледельческих орудий и наименования их частей: один и тот же предмет у разных лиц может называться и «раль- никами» (или «наральниками»), и «узколопастным лемехом», и сошником, т. е. может быть отнесен и к ралу, и к сохе, и даже к плугу.

Когда археологи называют по-разному найденные имй железные наконечники рабочей части различных земледельческих орудий — одни лемехами, другие сошниками, а третьи ральни- ками, — то читатель понимает, что археологи говорят о железных наконечниках к рабочим частям различных земледельческих орудий. В первом случае имеются в виду важнейшие рабочие части плуга, во втором — сошники сохи, а в третьем — части, принадлежащие ралу. Было бы естественно и придерживаться подобной ясной терминологии. Не следует забывать и того, что в присвоении найденной при раскопках вещи определенного наименования заключается уже и оценка этой вещи. Однако у разных лиц оценки одного и того же предмета часто очень различны, и это вызывает разнобой и путаницу в терминологии. Различие в оценках приобретает для нас особое значение еще потому, что касается интересующей нас сохи. Разбирая именно такой вопрос, И. И. Никишин в статье о ральнике, найденном на городище Городня, поясняя, почему эта вещь названа им ральником, а не сошником, пишет: «Когда дело идет о сошниках, то следует помнить, что для сошника характерна односторонняя асимметричная лопасть и что они только в парном составе сопровождают пахотное орулие — соху».  Вскоре встретился еще случай, ясно подтверждающий это высказывание. Раскопки в Новгороде позволили в 1951 г. обнаружить именно такой «железный сошник, продолговатый и асимметричный, ясно предназначенный для русской двузубой сохи».  Длина его 28 см. «Датированные находки сошников редки, — указывает руководитель раскопок А. В. Арциховский, — этот найден в слое XTII в.».  Два таких же железных сошника были обнаружены в 1958 г. в Старой Ладоге, в земляном городище, в слоях X—

XI вв. Они «имеют уже асимметричную форму, т. е. принадлежат сохе, как орудию пашенному а не „цанульке"».

Наличие двух сошников является постоянным отличительным признаком сохи, наблюдаемым на протяжении всей ее многовековой истории.  И само наименование сохи отражает эту ее особенность. В русском языке сохою называется раздвоенный, разветвленный сук, развилье, палка и дерево с развильем на конце. Форму развилья имело «знамя», называемое «сохой»: «Под ко- бицею соха к земле рогами»;  «Възложиша соху от тяжка древа на выю (князя Михаила, — Г. /Г.)», — записано в летописи под 1317—1318 гг.  (сохою здесь названа возложенная на шею князя колодка из раздвоенного дерева).

Письменные памятники древности не дают прямых указаний на конструкцию пахотных орудий. Документы же XVI в. свидетельствуют, что соха имела два (пару) взаимодействующих и дополняющих друг друга сошника. В приходо-расходной книге Бол- дина-Дорогобужского монастыря (1586 г.) указывается: «...купили к сохе новые сошники». Сошники, в отличие от топоров и других предметов, считаются парами. В цитировавшейся выше монастырской приходо-расходной книге также сказано о починке и о покупке «троих сошников».  Сошники здесь спарены, подогнаны по два друг к другу для одной сохи, поэтому и естественно при их счете употребление собирательных числительных: «двои сошники», «трои сошники», «пятеры сошники», т. е. две, три, пять пар сошников. Таковы и найденные в Москве, в Новгороде и в Старой Ладоге сошники. В таможенных книгах XVII в. среди записей о продаже разных товаров имеются записи о продаже «двадцати троих сошников», «пятерых сошников» и т. п.  Особенно же показательна для нас запись о привозе для продажи 10 пудов сошников «недруженых»,  т. е. не подобранны.. но парам, не спаренных.

Вопреки этим совершенно ясным указаниям письменных памятников и археологических материалов, в советской литературе в 30-е годы было высказано мнение, будто в древности была распространена трезубая или многозубая соха, которая держалась до XIX и даже до XX в. Это мнение без необходимой серьезной проверки нашло широкое хождение. Оно было высказано и аргументировано П. Н. Третьяковым в работе о подсечном земледелии в Восточной Европе.

Вопрос о происхождении сохи у восточных славян был поставлен П. Н. Третьяковым в связи с изучением истории земледелия у народов Восточной Европы.  Так как в лесной полосе Восточной Европы исходной формой развития земледелия послужило подсечное земледелие, то в характерных для него орудиях, по мнению Третьякова, следует искать и основу, из которой в дальнейшем развились и орудия полевого пашенного земледелия в этих краях. Основным же земледельческим орудием при подсечном земледелии была борона-суковатка. Из суковатки, как считает П. Н. Третьяков, и развились пахотные орудия Северо-Восточной и Северо-Западной Руси. «Зубья суковатки снабжаются железными наконечниками, — пишет Третьяков. — Суко- ватка стала бороздить землю значительно глубже, чем раньше, и таким образом послужила основанием для развития нового орудия — сохи, имевшей первоначально не два, а несколько зубьев».  Понимая необходимость внести большую ясность в вопрос о сроке появления привычной всем двузубой сохи, Третьяков определяет этот срок «началом нарастания феодальных отношений»:54 «Уже в X—XII вв. соха выступает в форме двузубого орудия».  Но, вступая в противоречие с собственными указаниями о раннем вытеснении многозубых (и трезубых) сох двузубыми, Третьяков пользуется для доказательства существования трезубых сох миниатюрой XVI в., подсказывая этим читателю, что трезубые сохи были типичны еще и в XVI в.

В общей схеме стройная гипотеза П. Н. Третьякова подкупала новизной, нашла горячих приверженцев и скоро получила широкое распространение. Сам Г1. Н. Третьяков после выхода работы не высказывался о своей теории. Приверженцы же «теории о происхождении сохи из суковатки и об исконности трезубой н многозубои сохи»   к аргументам, приведенным Третьяковым, прибавили ряд новых, дополнительных. Мы разберем их в единой совокупности, начав с материалов этнографических. В качестве основы, на которой сформировалась соха, П. Н. Третьяков называет суковатку.  Образец ее он видит среди земледельческих орудий Белорусского Полесья, описанных А. К. Серж- иутовским.

Но вот что пишет о назначении суковатки (в Белоруссии ее еще называют вершалина, острога, волокуша) сам А. К. Сержпу- товский: «Ее употребляют иногда вместо бороны, но главное ее назначение — это разрыхлять такие подлесные земли, которые по обилию крепких древесных пней и корней не поддаются всчгашке не только плугом, но даже сохой». Суковатка «своими сучьями кое-как разрыхляет верхний слой почвы, потом нетронутые места взрывают мотыгой». Суковатка предназначена для работы на подсеках, здесь она — незаменимое земледельческое орудие. В целях показа возможной эволюции от суковатки к мно- гозубой сохе Третьяков обращает внимание на экспонировавшуюся в 1860-е годы в Музее новгородского земства «насошку», которая, по его уверению, «по своему характеру видимо близко примыкает к суковатке». У насошки 5—6 зубьев, на которые насаживались железные ралышки в виде «коровьих языков».  Ею «крестьяне насашивают землю сряду после засева, или, как обыкновенно говорят, заваливают насошкой овес».  Насошка выполняла функции бороны.

В истолковании «насошки» как многозубой сохи, прообраза, предшественницы сохи настоящей, Третьякова поддержал А. К. Супинский, нашедший, по его словам, самые свежие этнографические материалы о многозубой сохе. Материалы, как говорит Супинский, «получены (в 1946—1947 гг.) им от древних стариков, которые рассказывали о том, как хозяйствовали на земле их отцы и деды».  Помогли они найти и сохранившуюся «плотину» — основную часть насошки, или, как называет ее Супинский, «пятизубой сохи». Обнаруженная А. К. Сунинским многозубая соха идентична «иасошке» 1860 г. Не отмечая этого, А. К. Супинский предложил реконструкцию ее.  И суковатка и насошка, или многозубая соха, «прочно связаны с подсекой, с обработкой почв на гарях-ремах», — признает А. К. Супинский; а это указывает, что никаких признаков качественного приближения к пахотным орудиям у насошки нет.

П. Н. Третьяков упомянул еще о «тройной сохе», описанной л «Обозрении сельского хозяйства удельных имений в 1832 и 1833 гг.»; при этом, выдавая ее за действительную соху с тремя зубьями, особо уверял, что будто бы ее плотина с тремя зубьями «сделана из копани», как у сох.  Между тем из чертежа и описания видно, что сделана она из обычной прочной доски. В пояснении же составителем «Обозрения» Байковым сказано о Костромской «тройной сохе»: «Тройная соха употребляется крестьянами одного только Шевалдовского приказа». Столь же ограниченно и бытование череповецкой «насошки». А если к этому добавить, что «насошка» и «тройная соха» — сравнительно недавние изобретения («насошка» бытовала в 1860-е годы, а «тройная соха»—в 1830-е годы), то станет совершенно ясно, что нет никаких оснований связывать их ни с глубокой древностью, ни с многозубыми сохами, ни с эволюцией пахотных орудий в древности.

И редком из иллюстрированных изданий по истории СССР, истории культуры древней Руси не воспроизведена миниатюра из «Жития Сергия» с изображенным на ней пашущим крестьянином ( 2).  Она хорошо знакома всем студентам и учащимся средних школ по воспроизведению миниатюры в учебниках. Эту миниатюру и использовал П. Н. Третьяков в качестве самого яркого аргумента в пользу теории о многозубости древних сох: «Соха миниатюры XV в. из Жития Сергия Радонежского (II. II. Третьяков в данном случае не соблюдает необходимой точности о хронологии: это рукопись второй половины XVI в., — Г. К.),  имеющая три зубца, приготовлена, видимо, из копани... Детали рисунка не вызывают никакого доверия. Одно лишь несомненно это трезубость сохи. На каждом из зубьев имеется железный лемех», — пишет он,  желая убедить читателя в том. что на миниатюре действительно изображена трезубая соха.

С этим пояснением и сделалась широко известной указанная миниатюра. Но так ли это? Действительно ли здесь изображена соха? П. Н. Третьяков оставил без внимания то, что в подлинной рукописи под рисунком имеется текст, который разъясняет сюжет миниатюры и ясно говорит, каким орудием пахал изображенный там крестьянин. В рукописи под миниатюрой написано: «Сия (рассказ о жизни Сергия,— Г. К.) слышав един от них (от приходивших в монастырь верующих, — Г. К.) некто человек христианин поселянин чином орач земледелец, живый на селе своем, орыи плугом своим (курсив наш, — Г. К.) и от своего труда питаяся, пребываша от далече сущих мест...» ( 1). Совершенно ясно, что если художник желал изобразить пахотное орудие, которым пахал крестьянин, то он, конечно, должен был нарисовать только плуг, а никак не соху.74 А если нарисовал он нечто, мало похожее на плуг, то это значит, что художник и не стремился точно воспроизвести пахотное орудие, и нет никаких оснований искать здесь изображения сохи. Разбираемая миниатюра сложна по композиции ( 1), пахотному орудию на ней уделено немного места. Но все же в его изображении хорошо различимы две почти отвесно идущие рабочие части рал (П. Н. Третьяков называет их зубьями сохи) с нако- нечниками-ральниками, а от третьего рала можно различить лишь нижнюю часть, также с железным ральником на конце ( 2). Верхние части всех этих рал в виде толстых стволов идут вперед и соединяются (вдолблены) с поперечной перекладиной (вальком), и уже от этой перекладины идут оглобли (или постромки), в которые с хомутом и дугой впряжен конь-коренник, а от оглобель тянутся постромки к двум пристяжным лошадям. Если искать применения «копаней» в основе этого орудия (что делает П. Н. Третьяков), то в рисунке можно рассмотреть не одну, а две или три самостоятельные «копани», — их составляют ральники с верхними частями — стволами изображенных рал. И лишь не считаясь с тем, что действительно нарисовано, можно говорить о «сделанной из одной „копани" рассохе с тремя зубьями».  Художник все же старался следовать тексту «Жития» и в рисунке пахотного орудия отобразил свое понимание качеств плуга.

Изображая плуг, автор миниатюры схематично нарисовал три (сделанных из «копаней») примитивных рала (третье рало на заднем плане заслонено, от него виден лишь зуб с надетым сошником), грядили которых неправдоподобно соединены в одно целое нерекладиной (вальком), от перекладины идут оглобли и постромки, за которые три лошади тянут это сложное пахотное орудие ( 2).

Свойства плуга, как орудия вдвое или втрое более производительного, чем рало или соха, художник условно отобразил, нарисовав трех лошадей, тянущих три рала. Все это указывает, что разбираемая миниатюра не может служить источником ни для изучения устройства плуга XIV, XV или XVI вв., ии тем более для характеристики конструкции сохи того времени. Оценивая воспроизведенное на миниатюре пахотное орудие, следует прежде всего твердо помнить, что сохе свойственна одноконная упряжка  и для работ в крестьянском хозяйстве вообще привычна одна лошадь, реже две.

И какой мере можно доверять художнику-миниатюристу, когда он изображает орудия обработки земли? А. Г. Одрикур и М. Делямар в пояснение того, сколь может быть различно воспроизведение художниками зачастую одних и тех же пахотных орудий.  указывают в своей книге ряд примеров. Вывод, конечно, ясен: художник фантазирует и поэтому может поставить исследователя в очень затруднительное положение не только неясностью рисунка, но и фантастичностью изображения. С этой возможностью мы обязаны считаться и принимать ее во внимание, когда пользуемся в качестве источника рисунком из «Жития Сергия».

Конечно, нередко бывает и так, что никакого другого источника нет, кроме такого неясного, малоправдоподобного рисунка. Но для XVI в. у нас такой источник есть, и притом намного более богатый и с более ясным материалом о сохе, чем «Житие Сергия». Это миниатюры Лицевого Летописного свода, датируемого 1560—1570 гг. А. Е. Пресняков назвал этот свод «Московской исторической энциклопедией XVI века».  Лицевой Летописный свод хорошо известен историкам, но его многочисленные миниатюры в качестве источника использованы далеко не достаточно. По времени они моложе миниатюр «Жития», может быть, лет на десять. Из этого богатого сокровища изучена лишь небольшая доля. Внимание историков сосредоточилось на томах, посвященных русской истории.  Изображения же сох мы находим в первом томе, излагающем всемирную историю.  Том этот хранится в Государственном историческом музее.

В первом томе имеется восемь миниатюр, на которых изображены сохи.  Сюжеты, воспроизводимые на миниатюрах, взяты из библейской истории и Троянской войны, но это не помешало художнику при изображении пахотных и других орудий сельскохозяйственного производства рисовать то, что он видел у себя на родине. Все восемь воспроизведенных пахотных орудий однотипны — это древнерусские сохи. Изображения их ясны. Все они с одноконной тягой, что, естественно, нормально для орудия, требующего для тяги именно одну лошадь. У этих сох ясно различаются основные их части. На всех миниатюрах хорошо (см.  3—5) видна раздвоенная рассоха или плотина с двумя асимметричными сошниками.  Верхний конец рассохи вставлен в выдолбленное в рогале отверстие. При таком способе закрепления рассохи посредством клиньев легко менялся угол, под каким сошники с рассохой входили в землю, а это, как известно, помогало регулировать глубину пахоты. Так же хорошо видны подвои, охватывающие рассоху сзади, ближе к нижнему концу; при помощи их устанавливался на необходимой величине угол для рассохи; подвои идут к перекладине у обеж. Отчетливо нарисован рогаль с двумя рукоятками на концах; держась за рукоятки, пахарь управлял сохой. В одной руке пахаря кнут. Кривые обжи — оглобли. Лошадь в хомуте, без дуги, впряжена в оглобли (обжи) сохи и тянет ее идущими к хомуту гужами.

Теория об исконности многозубых сох увлекла многих и вызвала желание всемерно подкрепить ее. В. П. Левашева, автор многократно упоминавшейся нами работы о сельском хозяйстве X—XIII вв., в одном из документов начала XVI в. усмотрела ма териалы, как будто пригодные для подкрепления указанной теории, и включила их в свою работу.  Эта правая грамота 1521 г. крестьянам деревни Новой по жалобе их на грабительское на падение на них соседнего помещика и его крестьян.  В. П. Левашева пишет: «В акте перечисляются несколько хозяйств, где грабители взяли по два сошника, и лишь у одного крестья нина — три».

Что же действительно говорится в этом акте? «А грабежу... взяли: у Федька мерин, да шубу, да сермягу, да топор, да двои сошники. А у Пронки взяли грабежу кобылу, да шубу, да сермягу, да два топора, да двои сошники... А у Онанки взяли грабежу два рубля денег... да три топоры, да трои сошники. А у Софонка пять четвертей ячмени.... да два топора, да двои сошники... А у Тереха... взяли кобылу... да топор, да двои сошники. А у Пронки у Самсонова грабежу взяли кобылу... да два топора, да двои сошники.. .».  В приведенных фразах употребляются два вида числительных: количественные, когда речь идет о топорах, о рублях (два топора, два рубля, три топора), и числительные собирательные (двои сошники, трои сошники), когда речь идет о сошниках. В одном случае предметы штучные (топоры, рубли), а в другом — спаренные, т. е. говорится о предметах, называемых только во множественном числе (сани, грабли, вилы). О том, что сошники и омеши обычно считались парами и при их подсчете применялись собирательные числительные — «двои сошники», «трои сошники», «пятеры сошники», «шестеры сошники» — мы уже говорили на основании ряда документов. Сошники существовали как спаренные. Разбираемый В. П. Ле- нашевой документ очень ясно отражает это. И Левашева не могла не заметить, что в документе речь идет о парных сошниках, но предпочла продолжить цепь рассуждений, подкрепляющих теорию о многозубых сохах: «Тот факт, что трезубая соха имелась лишь у одного хозяина в этой деревне, — пишет она, — говорит о вытеснении в XVI в. трезубых сох двузубыми».  А на деле все эти рассуждения — результат искажения текста документа, предвзятости суждений и неверного представления о жизни деревни.

В. П. Левашеву смущает факт существования нескольких сох в одном крестьянском хозяйстве, т. е. богатство этих хозяйств. Богатство же здесь лишь воображаемое — сумма ограблений явно преувеличена (истцы обычно преувеличивают свои убытки), а наличие двух и даже трех сох в одном хозяйстве не удивительно, так как соха стоила тогда 10 денег.  У крестьянина Онанки, у которого грабители взяли «трои сошники», еще было взято два рубля денег, да мерин, да шуба, сермяга и три топора, а всего с деньгами — на три рубля и десять алтын; взятые «трои сошники» по своей цене составляли лишь малую долю убытка, нанесенного этому крестьянину. По нашему мнению, попытка поддержать «теорию» о многозубости древнерусской сохи путем привлечения письменных источников оказалась неудачной, несмотря на большое желание В. П. Левашевой сделать это. Письменные документы XIII—XV и XYI вв. дают многочисленные доказательства двузубости сохи, но трезубой сохи совершенно не знают.

За 25—30 лет, прошедших со времени выхода в свет работы II. Н. Третьякова о подсечном земледелии, советская археология ввела в научный оборот многочисленные вновь открытые вещевые материалы. Умножились и материалы о пахотных орудиях. Естественно, что археологи, принимающие «теорию об исконности трезубой сохи», направили усилия на то, чтобы подкрепить ее новыми материалами. В. И. Равдоникас, найдя в Старой Ладоге железный ральник, отнесенный им к VII в., без какой-либо аргументации заявил: «Сошник симметричный, видимо, от многозубой сохи».  А. В. Арциховский в 1954 г. при раскопках в Новгороде, в Неревском конце, обнаружил в слое X в. (как увидим ниже, А. В. Кирьянов датирует этот слой XI в), в деревянном небольшом погребе, вероятно служившем мастерской, три сходных по виду, прекрасно сохранившихся сошника симметричной формы. Подводя итоги раскопок, он писал: «Эта находка подтверждает теорию П. Н. Третьякова об исконности на Руси трезубой сохи».

Перед нами два характерных примера истолкования археологических находок последних лет в пользу этой теории. В отношении новгородской находки можно добавить следующее: coin ники, найденные в небольшом погребе, в мастерской, были новыми, т. е. не бывшими в употреблении, и все три лежали в кладовой у мастера, перед тем как перейти к заказчикам или к покупателям. Конечно, их могли передать или продать и отдельно каждый сошник, и пару сошников вместе. А для того, чтобы установить, что мастерская действительно готовила одну трезубую соху, необходимо еще доказать, что применялись сохи трезубые, а не другие. Новгородская археологическая экснедн ция за последние годы отыскала много ценного материала о земледелии н об орудиях обработки земли.

То, что найдено в Старой Ладоге, составляет важнейшую часть новых археологических материалов о земледельческих орудиях древней Руси. Их изучение взял на себя А. В. Кирьянов, участник Новгородской экспедиции, через руки которого проходил весь материал, касающийся земледелия. А. В. Кирьянов, убежденный сторонник теории П. Н. Третьякова и притом в широком ее толковании, а потому лучше и ярче других мог привести все аргументы в ее пользу. А. В. Кирьянов и делает это в своей монографии.

Материалы о пахотных орудиях разбираются А. В. Кирьяновым дважды: в первый раз он говорит о земледельческих орудиях новгородских словен (VII—IX вв., Старая Ладога),94 а во второй — об орудиях земледелия X—XV вв. (новгородских).  Вещевой материал Старой Ладоги немногочислен: два ральника, датируемых VII—VIII вв., да два сошника. Первый ральник найден В. И. Равдоникасом в 1947 г. Будучи приверженцем теории, выдвинутой П. Н. Третьяковым, В. И. Равдони- кас назвал эту вещь сошником: «Сошник симметричный, видимо, от многозубой сохи».  Кирьянов же определяет его как ральник; он короток, широк и с короткой широкой трубицей: длина его 15.6 см, длина рабочей части 9 см, имеет небольшие загибы. Этот ральник явно не подходил к сошникам той многозубой сохи, которая рисовалась Кирьянову как типичное, основное пахотное орудие лесной полосы. Произвольно истолковывая рало только как подошвенное пахотное орудие, Кирьянов говорит о неприменимости его в условиях подсеки и вообще в лесной полосе: «Применение орудий типа рала для обработки подсеки неизбежно могло вызвать поломки его, и, возможно, не случайно у древнего ладожского сошника надломлен один из загибов трубицы».

В Старой Ладоге найден С. Н. Орловым в 1954 г. еще один ральник, длина его 13.6 см, а наибольшая ширина в верхней части насада 9.5 см.  Сравнивая оба ральника, С. Н. Орлов, производивший раскопки и изучивший пахотные орудия Старой Ладоги, пришел к выводу, что найденный им в Старой Ладоге ральник — древнейшее пашенное орудие этого района, а сошник из Земляного городища (найденный в 1947 г. В. И. Равдоникасом) является «переходной формой от ральника к развитому сошнику с длинной округлой трубицей для насаживания, которая уже обеспечивала устойчивость сошника на деревянной основе двузубой или многозубой сохи».  И на самом деле среди остатков пахотных орудий, найденных в Старой Ладоге (в 1948 г.), оказались такие, которые относятся к настоящей двузубой сохе. В Старой Ладоге в слое, датированном IX в.,  найдены сошники, имеющие «явно асимметричную форму, свидетельствующую о двузубости их сохи». И А. В. Кирьянов вынужден считать их типичными сошниками лесной полосы. Давая их характеристику, он пишет: «... они удлиненной формы, с сильно развитой трубицей, почти в половину длины сошника», с округлой формой поперечного сечения.

В Новгороде экспедицией было найдено 11 сошников. Девять из них новые, а два дошли в фрагментах. Большая численность новых сошников указывает на наличие в Новгороде ряда ремесленных мастерских, производивших земледельческие орудия; земледелием же в городе едва ли занимались.

А. В. Кирьянов, изучая этот материал, особо выделяет три найденных в 1954 г. в Неревском конце сошника-ральника XI в.  Это те самые сошники, которые А. В. Арциховский расценил как «определенное свидетельство об исконной трезубости сохи».  А. В. Кирьянов полностью принимает эту оценку. Разработка материалов, связанных с этими сошниками-ральниками, и характеристика на их основе воображаемого облика трезубой сохи заняла у А. В. Кирьянова главное место при изучении пахотных орудий в Новгородской земле.

Но до перехода к этому основному вопросу в характеристике земледельческих орудий Новгородской земли А. В. Кирьянову необходимо было рассказать еще об одном сошнике-ральнике, который, подобно сошникам-ральникам Старой Ладоги, никак не укладывался в схему развития сохи из суковатки. Мы имеем в виду сошник, найденный в Новгороде в слое X в. Это совершенно новый сошник, хорошо выкованный, с заметными следами молотка. Его длина 17.6 см, трубица занимает половину длины наконечника, в поперечном сечении имеет почти округлую форму, шириной 9.3 см, глубина загибов достигает 4.7 см. расстояние между их концами 6.2 см.  Значит, сошник иредна-

значался для плотного закрепления на толстом развилье сохи или на толстом прочном конце рала. Рабочая часть его немного выгнута (отклонена) вперед по отношению к трубице. Такой сошник или ральник явно не подходит к многозубой сохе, и поэтому А. В. Кирьянов истолковывает его как переходную форму от староладожского сошника к сошникам трезубой сохи XI в. Он мог быть ральником однозубого рала или сошником от двузубой сохи. Но ни то, ни другое Кирьянов не признает. «Новгородский сошник-ральник X в. по облику и размерам принадлежал к рыхлящим уже упряжным орудиям типа рала; однако конструктивные особенности трубицы, — пишет А. В. Кирьянов, — указывают на совершенно иной характер его применения — не в горизонтальном положении, а под некоторым углом (подобно сошникам сохи)».

Казалось бы, перед нами рабочая часть нахотного орудия больших достоинств — прочного, пригодного для сравнительно глубокой вспашки земли, — при условии, что сошник или ральник будет пахать, входя в землю под небольшим углом, близким к 45°. Поэтому естественнее было бы признать существование в X в. в Новгородской земле пахотного орудия, подобного староладожской двузубой сохе. Но А. В. Кирьянов настойчиво убеждает читателя, что этот сошник, характерный для X в., представляется явлением случайным, что в данном случае предпринята лишь «попытка приспособить орудие, сложившееся в условиях лесостепной полосы, к обработке почвы лесной зоны», — причем попытка, не давшая результатов.  Фактически же, поскольку этот сошник не подходит под тип пахотного орудия, одобряемого А. В. Кирьяновым, он сбрасывает его с учета. Значительными и реальными, по мнению Кирьянова, могли быть только многозубые или трезубые сохи, и он описывает их конструкцию и работу, беря за образец три сошника- ральника, найденные в Новгороде в 1954 г. в кладовой мастера в слое XI в., и предлагает без какой-либо дополнительной аргументации считать их «комплектом», специально изготовленным для трезубой сохи.

Мы подробно разобрали аргументы, на основе которых строится теория об исконной многозубости или трезубости сохи, и считаем, что материалы о череповецкой «насошке XIX в.» и костромской трезубой сошке того же времени, равно как и рисунок сложного пахотного орудия на миниатюре из «Жития Сергия», далеко не достаточны, чтобы считать установленным существование многозубых сох, а найденные сошники расценивать как единый комплект.

Приведем основные данные об этих сошниках.

Сошник № 3 длиннее сошника № 1, длиннее и его трубица, шире рабочая часть. Трубица и рабочая часть у них в одной плоскости, лишь у одного сошника чуть наклонена вперед. По общей длине, длине трубицы, ширине и длине лезвия эти coin ники ненамного длиннее сошника X в. Но более поздние сошники гораздо значительнее по размеру: длина сошников XIII- XV BI$. — 28, 30, 31.5 см. Для них всех характерны длинные, с глубокими загибами, округлой формы трубицы, прочно закрепляющие сошники на зубьях рассохи. У более поздних сошников лезвия отклонены вперед. Кирьянов, основываясь на общей аргументации в пользу теории о многозубости древних сох if па мнении А. В. Арциховского о принадлежности трех сошников трезубой сохе, рисует тип трезубой сохи.

Основное его положение сводится к следующему: многозубая или трезубая соха -- это орудие рыхлящего типа, сошники которого устанавливались с небольшим наклоном к поверхности почвы, а в условиях плохо расчищенной нодсеки — почти вертикально.  «Ха рактер работы суковатки и многозубых сох совершенно однороден— рыхление поверхностного горизонта почвы», — пишет Кирьянов.  Мы видим, что их работа резко отличается от той. которую выполняло южное рало и новгородское рало X в.. оснащенное найденным в Новгороде ральником X в., и ста рол а дожская двузубая соха, и тем более поздние двузубые сохи. Сошники двузубой сохи, как и ральники узколопастного рала, вреза лип» в землю и, идя под углом, близким к 45°, взрыхляли почвенный слой. Охарактеризованные же Кирьяновым многозубые и трезубые сохи — поистине только «черкающие» орудия подсечного земледелия. Но это не мешало А. В. Кирьянову говорить о многозубых сохах как об орудиях, «применявшихся в земледелии Новгородской земли на протяжении многих столетий» и удерживавшихся вплоть до XX в. 

Неясности в вопросе о том, как действительно работали простейшие земледельческие орудия, в чем выражались процессы обработки подсеки и обработки почвы при переходе от подсеки к пахоте, заставили заняться более детальным изучением работы простейших земледельческих орудий. Кафедрой этнографии Московского университета в 1956—1957 гг. была организована специальная экспедиция в места былого широкого бытования подсеки в Новгородской области. Ценные наблюдения над подсекой > экспедиции оказались связаны с важными выводами в отношении практической применимости многозубых сох, а также того, в какой степени оправдана теория развития сохи из суковатки. Автор статьи о результатах работы экспедиции Г. Г. Громов  и другие члены экспедиции, хотя и были готовы разделить точку зрения II. Н. Третьякова, все же сомневались в полной оправданности его теории. Изучение конкретного материала о подсечном земледелии, о порядке превращения подсек в полевую пашню и о работе при этом сохи, бороны и бороны- суковатки усилили сомнения Г. Г. Громова и привели к отрицательной оценке развитой II. Н. Третьяковым гипотезы о про исхождении сохи из суковатки и о многозубости древнерусских сох. «При внимательном анализе положений П. Н, Третьякова, — пишет Г. Г. Громов, —- его схема развития сохи из суковатки через многозубые сохи к обычной двухлемешной сохе кажется неубедительной».  Он обращает внимание на наличие двух самостоятельных процессов при обработке почвы: процесс рыхле лепия земли (покрытой спекшейся коркой) мотыгой или сохоп- цанухой и вторичный процесс рыхления бороной, будь то борона,, суковатка-ель или суковатка-смык. Это два совершенно различных процесса. «Исходя из этого, - пишет Г. Г. Громов, — трудно предположить, что такое орудие, как соха, приспособленное длг первичного рыхления вспахивания почвы,- возникло из орудия вторичного рыхления - из бороны».  Так выглядит обета новка па подсеке. Еще глубже должно быть вспахивание на полях, резче обозначается разница между тем, что выполняется сохой, и тем, что могут делать суковатка, смык, борона или на сошка. Г. Г. Громов говорит также и о непригодности на под секе такого громоздкого орудия, как многозубая или трезубая соха, — «оно застряло бы в первом же „гоне", зацепившись зубьями за остатки корней».  Для многозубой (тяжелой) сохи мало одной лошади. Автор приходит к отрицательной оценке теории П. Н. Третьякова. «Упрекая Д. К. Зеленина в приверженности к „индоевропеизму" и в „формалистичности" схемы, П. Н. Третьяков, — пишет Г. Г. Громов, — сам оказался в плену формальной схемы, стремясь доказать автохтонность сохи в лесной полосе, даже независимое ее возникновение в разных местах»."7

Л. В. Кирьянов — наиболее активный сторонник теории происхождения сохи из суковатки, теории «об исконной многозу- бости и трезубости сох» — сделал все, чтобы последний аргумент (находку в одном месте трех сошников) истолковать в пользу этой теории, н весь материал о сошниках изложил в самом выгодном для нее свете. Скажем прямо: выдвинутая II. Н. Третьяковым гипотеза и на первых порах не производила впечатление достаточно обоснованной; аргументы, каждый в отдельности и. все вместе, могли казаться убедительными лишь на первый взгляд, при более же близком знакомстве, как мы видели, обнаруживалось, что привлеченные материалы говорят против этой гипотезы, а не в пользу ее. Тезис Л. В. Кирьянова о том, что «земледельческая техника в Новгородской земле ограничивалась применением мпогозубых сох с железными наконечниками.. .», встречает решительные возражения.  Он явно противоречит фактическому материалу. Нет достаточных оснований три новых сошника, найденных в мастерской, обязательно считать единым комплектом сошников трезубой сохи. Л чтобы было ясно, что нет оснований и остальные найденные в Новгороде сошники расценивать как сошники трезубых или мпогозубых сох, мы приведем данные о них из работы самого Л. В. Кирьянова.

Наиболее древний сошник X в. (пл. 28, кв. 484) 1,9 по всем своим показателям разрывает схему развития сохи из суковатки, и Кирьяновым он оценен как неуместный для лесной полосы севера; сошник из слоя XJI в. (пл. 18, кв. 404;  на стр. 09)   — усиленной конструкции, на рисунке видна его асимметричность, и потому к типу обрисованной Кирьяновым трезубой сохп он совершенно по подходит; о сошнике из слоя XIII в., найденном в 19Г>1 г. (ил. 18, кв. 31),  А. В. Арциховский пишет: «железный сошник, продолговатый (длина 28 см) и асимметричный, явно предназначенный для русской двузубой сохи»;   сходен с ним по конструкции и по размерам сошник из того же слоя (пл. 18, кв. 175);  к этому же типу сошников, по мнению А. В. Кирьянова, относится и сошник, обнаруженный в 1947 г. на Ярославовом городище;   в слое XV в. (пл. 8, кв. 334) найдена рабочая часть сошника (без трубицы). «Следует отметить явную асимметричность сошника, — пишет Кирьянов, — который несомненно являлся парным».  В слое XVI в. (пл. 6, кв. 868) найдены два совершенно новых, сходных друг с другом сошника; они надеты один на другой, их длина 31.5 см, узкая трубка длиной 11 см, лезвие так же изогнуто вперед,  как и у сошников XIII в.; думаем, что это сошники для одной и, конечно, двузубой сохи.

Когда Кирьянов характеризует работу трезубых и многозу- бых сох, то говорит лишь о рыхлении поверхностного слоя земли этими сохами. Такая обработка почвы допустима на подсеке, но но могла удовлетворять земледельца на пахотном поле, и при переходе к пашенному земледелию требовалось глубокое вспахивание почвы: землю «орали и пахали». Такая обработка земли и производилась двузубыми сохами. Приведенный материал о найденных в Новгороде сошниках, по нашему мнению, указывает на существование там настоящих двузубых сох. И три сошника из слоя XI в. (пл. 25, кв. 617 или 517) ,  по нашему мне нию, с не меньшим основанием можно считать предназначавшимися для двузубой сохи. Следует также напомнить, что, помимо свидетельств русских источников о двузубости сохи, подобные же материалы хранят источники и соседних народов. Соха бытовала в Литве. О ней часто упоминают письменные источники. Традиция того времени в документах на латинском языке обозначать лемехи парами указывает, что в XIII и последующих веках бытовала в Литве двузубая соха (чаще, чем однозубое рало). В литовском и славянском языках название двузубого пахотного орудия имеет сходное происхождение.

О том же говорят другие материалы, касающиеся древней земледельческой техники.  Продолжая ознакомление с археологическими материалами X—XV вв. Северо-Западной и Северо-Восточной Руси, мы встречаем именно части двузубых сох. Таковы ранние асимметричные староладожские сошники и новгородский сошник X в., а позднее — сошники, все увеличивающиеся по длине (от 10 до 30 и 31.5 см); сначала они симметричны, а потом сменяются асимметричными, парными, подогнанными друг к другу, взаимодействующими. Длина трубиц, их форма и конструкция рабочей части (лезвие отгибается вперед) свидетельствуют о прочности их насаживания на рассоху, о возможности глубокой пахоты.

Сводим воедино эти данные о сошниках. Староладожские сошники асимметричны, датируются X—XII вв., они от двузубой сохи (Л. В. Кирьянов, В. И. Равдоникас и С. Н. Орлов датируют их IX в.); подробные сведения о них мы приводили раньше. Сошник XII—XIV вв. найден у села Верховажье Вологодской области.  Пара сошников XI—XIII вв. найдена на реке Кок- шепьге Вологодской области,  левый сошник длиннее правого (22 и 20.5 ем), ширина около 9 см. Пара сошников XI—XIII вв., сходных с предыдущими, обнаружена в Ветлужском районе Костромской области.  Одиннадцать сошников XI—XV вв. найдено в Новгороде; характеристика их, данная А. В. Кирьяновым, и паша оценка приведены выше; новгородские сошники свидетельствуют о большом пути, пройденном земледелием, о круп пых изменениях в конструкции сох в Новгородской земле, происшед шпх за XI—XV вв.  Соншнк асимметричный двузубой сохи из слоя XII—середины XIII в. найден в городе Гродно.  Малый сошник двузубой сохи XIII в. найден в Пскове.  Сошники паи дены в бывшем Ярославском уезде (в слое XI—XIII вв.), в быв шем Иранском уезде, в курганном могильнике XII XIV вв.,  на городище Паньжа Наровчатского района Мордовской АССР (сошник двузубой сохи XIII—XIV вв.).  Пара сошников двузубой сохи XIV—XV вв. обнаружена при раскопках в Москве, в Зарндье.  Судя по рисунку, эта пара сошников поясняет изображения двузубых сох на миниатюрах Лицевого Летописного свода.  Там мы видим соху еще сравнительно простого устройства, но с подвоями, с четко показанной одноконной упряжкой.

Археологические материалы рассказывают и о дальнейшем усовершенствовании сох: близ села Старая Сотня Наровчатского района Мордовской АССР найдены железные полицы от сох. В бывшем Коломенском уезде Московской области обнаружены два комплекта сошников с полицами от двузубых сох XIII — XV вв.

Перед нами вырисовывается картина постепенного развития и усовершенствования сохи. Применение сохи в лесной полосе Восточной Европы было решительным шагом для перехода от подсеки к пашенному земледелию. Письменные памятники и наличие среди вещевых материалов рабочих частей пахотных орудий, сходных по конструкции и размерам с узколопастными ральниками Киевской Руси, указывают на возможность в какой-то период единовременного существования в лесной полосе рала и сохи, сходных по работе. Ни то, ни другое пахотное орудие не имело подошвы. Двузубая соха, представленная ранними образцами из Старой Ладоги и Новгорода, вероятно, уже с X в. являлась здесь, наряду с ралом, основным пахотным орудием. Увеличение длины сошников, прочность их, наличие трубицы, прочно закрепляющей сошники на развильях рассохи, говорят о глубине пахоты сохой и толщине обрабатываемого ею пахотного почвенного слоя.  В отличие от плуга и подошвенных широколопастных рал степной и лесостепной полосы (которые в изучаемой нами Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, вероятно, без различия назывались плугами), конструктивной особенностью сохи являлась сравнительно крутая (угол около 45°) установка ее сошников к горизонту пахотного слоя; и обработка почвы сохой заключалась в рыхлении и перемешивании почвенного слоя, а не в подрезании и обороте пласта, как у плуга.  Угол постановки сошников мог регулироваться при помощи подвоев, наличие которых можно предполагать с очень ранней норы.. В развитии сохи особо следует отметить изменение конструкции сошников: правый и левый сошник обособли- ваются, и соответственно видоизменяется их конструкция; облегчается переваливание на одну сторону всего вспахиваемого пласта земли.  Той же цели служило появление полиц у сохи, вначале деревянных, а потом и железных.  Переваливанием вспахиваемого пласта на одну сторону облегчалось заваливание навоза — удобрения. Последующим этапом в развитии сохи был этан, когда два взаимодействовавших сошника заменялись одним более сложным, выполнявшим функции и того и другого; одновременно видоизменялась и полица. Так подготовлялось появление сох-косуль, засвидетельствованное документами с первых лет XVII в.  Но наша двузубая соха уже в XIV—XV вв. могла обрабатывать пахотный слой на достаточно большую глубину и в то же время успешно выполнять работу но заваливанию удобрений и по заделке семян.

Письменные источники XIV—XV вв. дают достаточный ма терпал, чтобы говорить о повсеместном применении сохи в Се веро-Восточной и Северо-Западной Руси, притом как основного орудия обработки земли.  Рядом с сохой, но с большим ограни чением в отношении районов распространения и несравнимо реже, называется плуг.

Разница между сохой и плугом хорошо подчеркивает и известная грамота Великого Новгорода о «черном боре» с Но- воторжских волостей. И соха и плуг упомянуты в ней в качестве единиц обложения: «Плуг за две сохи».  Хозяйство с плугом расценивается как вдвое более мощное по сравнению с хозяйством, имеющим одну соху. Давая такую сравнительную оценку этим хозяйствам, власти имели в виду, конечно, не только высокую производительность плуга, но и большую мощность хозяйства у обладателя плуга, чем у владельца сохи. Плуг был дорогостоящим орудием производства, доступным лишь для состоятельного земледельца, тогда как соха могла быть сделана руками самого земледельца и единственной ее частью, которую приходилось приобретать на стороне, были сошники.

Соху называют простой по устройству, в этом видят ее преимущество. Но следует заметить, что в сохе большинство ее частей и приспособлений таковы, что они могут быть очень различно использованы в работе; таково, например, крепление рас сохи с рогалем, в выдолбленном отверстии которого клинья ми закрепляли верхний конец рассохи; таковы и подвои, и способ упряжки ---длинные гужи, чересседельник и т. д. Отсюда н необходимость большого умения в использовании сохи. Соха не имела нодошвы. Ее точкой опоры служили концы сошников.

При желании и умении пахарь мог достигать многого. Следствием такой большой зависимости качеств сохи от работы пахаря и являлось большое расхождение в оценках сохи, особенно в XVIII -XIX вв. Вот что писал о сохе в 1850-х годах Г. Фир стов — специалист, хорошо изучивший земледельческие орудия: «Соха не может пахать постоянно на одинаковую глубину, потому что земля... давит на сошники и полицу в различных местах пашни различно, отчего соха то углубляется в землю, то выходит из нее, а так как соха не имеет полоза, то здесь все зависит от пахаря, от его навыка, опытности, силы и добросовестности. .. Так, если соха установлена для паханья глубокого (чересседельником), но пахарь желает избавиться от лишнего труда, не хочет пахать на данную глубину, то, нисколько не изменяя установки, он может производить мелкие борозды. Это обстоятельство весьма важно для помещиков, у которых работы производятся барщиною. Не мудрено поэтому, что барские поля всегда пашутся хуже, чем крестьянские».  В другом месте он пишет о качествах сохи: «Соха имеет самое простое устройство, не требует много хитрости, крестьянин устраивает и иочинивает соху сам в свободное время; соха отличается дешевизной, так как деревянные части крестьянин вырубает в лесу сам, а железные просты и не дороги. Соха приводится в движение одною лошадью: имеет упряжь тележную, простую, не требующую дополнительных расходов».

Устойчивость плуга при пахоте облегчала труд земледельца. В совершенно ином положении был земледелец, работавший с сохой. Соху приходилось все время держать в руках; ею нужно было постоянно управлять, направлять ее так, чтобы обходить все препятствия — камни, крепкие корни, пни -— и следить за тем, чтобы она не зарывалась глубоко. Где был тяжелый пласт, можно было облегчить тяжесть лошади, уменьшая глубину пахоты. При сноровистом пахаре и лошади было легко; только в этих условиях весной слабосильные лошади могли справляться с падавшей на них нагрузкой.

Нарисованной памп картиной работы сохи, постепенностью совершенствования ее определялась основная линии развития орудий обработки земли в Северо-Западной и Северо-Восточной Руси. Этнографические материалы существенно дополняют эту картину единства важными особенностями. Они указывают, что орудия обработки земли в своих деталях были чрезвычайно разнообразны. Даже в одном уезде можо было наблюдать до десятка разнообразных сох, отличавшихся размером и формой сошников, их установкой и взаимодействием, формой иолиц, способами их закрепления, конструкцией подвоев, стужней и других приспособлений, регулирующих постановку рассохи, и т. п. В этом раз личин находят отражение и местные условия — качество почвы (глина, песок, камни), характер местности. Следует всегда твердо помнить, что соху делал сам земледелец, он вносил изменения в ее конструкцию, совершенствовал отдельные ее части, вносил дополнения и т. п. Самим земледельцем производилось и налаживание сох. Совершенствование пахотных орудий происходило одновременно со специализацией их; специализированные пахотные орудия применялись при разработке подсек в полевую пашню, при подъеме старой залежи и целины, при работе на огороде.

Г1рй изучении орудий обработки земли мы все свое внимание сосредоточили на изучении рала, плуга, сохи — на пахотных орудиях. Между тем еще в Правде Русской — памятнике зако-. нодательства XI—XII вв. — в числе орудий обработки земли рядом с плугом названа борона.  При полевом пашенном земледелии борона дополняет плуг и соху. Бороны предназначались для поверхностной обработки почвы. Для древней Руси характерны исключительно деревянные бороны, поэтому, в отличие от плугов и сох, имевших железные части, остатков борон археологи почти не обнаружили.

Основным источником при характеристике бороны является этнографический материал, причем извлекаемые из него сведения не вызывают разногласий. Борона служила для измельчения верхнего пахотного слоя, для разбивания больших глыб земли, получающихся при пахоте плотной почвы, для выравнивания ноля и приготовления его к посеву, для упрятывания высеянных семян при практиковавшемся в древности разбросном ручном посеве. Бороньба способствовала удалению сорняков. Первые бо роны изготовлялись нз многочисленного в лесу подручного материала. Типом такой бороны являлась суковатка, делавшаяся из срубленного дерева, а также бороны «смыки», «вершалины» или «волокуши». Более распространенным типом борон были бороны со вставными зубьями; основа их сколачивалась из 5— О продольных и поперечных деревянных брусков, скрепленных перпендикулярно друг другу, а в узлы связей вставлялись заостренные зубья длиной от 20 до 30 см в вертикальном положении с некоторым наклоном в сторону движения. Чаще такого типа были бороны-плетенки в 25, 36 и 49 зубьев, из тонких стволов кустарника, связанных, так же как и основа бороны, нроч- ными кустарниковыми ветками из вереса (можжевельника) или других пород; ими же в узлах-гнездах прочно закреплялись и зубья бороны.

В заключение отметим, что из двух основных орудий земледелия плуг в условиях лесной полосы имел очень ограниченное применение и потому первая роль принадлежала сохе, но, конечно, сохе двузубой. Гипотеза о первоначальной и длительной многозубости и трезубости сох не оправдана ни этнографическим, ни документальным письменным материалом, а вещевой археологический материал, истолковываемый в духе этой гипотезы, не объясняет появления этого дорогостоящего земледельческого орудия, приносящего так мало практической пользы: трезубая соха — черкающее, рыхлящее лишь поверхностный слой орудие — не могла обеспечить переход от подсеки к пашенному земледелию.

С появлением сохи (двузубой) ясно обозначился важный новый этап в развитии сельского хозяйства — переход от подсечного земледелия к полевому, пашенному. Совершенствование сохи — удлинение сошников, обособление правого и левого сошника и их взаимодействие, появление полицы, конструктивное совершенствование сохи до сохи-односторонки и сохи-косули — свидетельствует о постепенном техническом росте земледельческой базы, обеспечившем переход к паровой системе земледелия, применении удобрений, освоении и широком распространении паровой трехпольной системы земледелия.