Гиппократ. Сочинения

Перевод с греческого: проф. В. И. Руднев

Заключительную часть Сборника Гиппократа образуют материалы, относящиеся к жизни Гиппократа, его переписке, его общественной деятельности, характеризующие его как человека, врача, эллина и защитника интересов своей родины острова Коса. Эта часть несомненно очень древнего происхождения, так как находилась в III веке до нашей эры в собрании сочинений Гиппократа в Александрийской библиотеке. В древности все эти материалы считались подлинными, и ими пользовались в качестве исторических источников, но критика новейшего времени единогласно признает их подложными. Составление писем и речей от лица знаменитых людей было очень распространено в древности и практиковалось не только в целях фальсификации, но и в качестве упражнений в многочисленных риторских школах. Литтре в I томе своего издания доказал их подложность и в IX томе через 22 года произносит над ними уничтожающий приговор: «Они свидетельствуют, что имя Гиппократа было с ранних пор достаточно знаменито, чтобы вызвать создание легенд всяческого рода, но больше они ничего не доказывают... Из них нельзя вывести никакого заключения, которое позволило бы открыть малейшую частицу истины; они не содержат никакого зерна действительности; если они даже содержат, критика не имеет никакого средства его извлечь» (IX, 309). Фукс в своем трехтомном переводе, озаглавленном Hippokrales samtliche Werke, о письмах, декретах и речах даже не упоминает, не придавая им, очевидно, никакого значения. Но, как я указывал во вступительной статье к «Избранным сочинениям» Гиппократа, пренебрежительное отношение к этим материалам не находит себе оправдания уже по одному тому, что по времени они ближе всего к Гиппократу, его многочисленной семье и имеют в своей основе несомненно семейную традицию. Внося известные поправки, мы можем относиться к ним с большим доверием, чем к Эроцпапу, Га лену, Сорану, жившим спустя 400—500 лет после Гиппократа, не говоря уже о Свиде (IX век н. э.) и Тце-це (XI век).

В частности,  мы встречаем в этих материалах   два главных отдела.

I. Письма,     обозначаемые   номерами.   Из   них   JN»   1—9 содержат переписку персидского царя Артаксеркса II по поводу приглашения Гиппократа и его отказ; № 10—17—переписку Гиппократа по поводу его приглашения жителями Абдер для лечения заболевшего, по их мнению,  философа Демокрита, рассказ о его посещении Абдер и свидании о Демокритом.  Вероятно,   это  один из первых образчиков «романа в письмах», литературного жанра, удержавшегося   в литературе европейских народов до последнего времени. Взятые вместе письма №  10—17 представляют собой связную повесть с началом и концом, хорошо задуманную и построенную. Может быть, она вышла из косской школы риторов, как предполагают некоторые, но во всяком случае автор ее был человек образованный и не лишенный литературного таланта. Он умело располагает части повествования и в сцене свидания Гиппократа с Демокритом (Л• 17) дает живое драматическое действие.   Характеристики Гиппократа и Демокрита выдержаны до конца; насколько они соответствуют   исторической   действительности—это   другой   вопрос. Обличительная речь Демокрита обнаруживает не только риторское мастерство автора,  но звучит так страстно и искренно,  что,  без сомнения,   соответствует  настроению  и  взглядам  автора.   Л  они также, несомненно, обусловлены временем, когда он жил, и заставляют   думать  об   эпохе   великих   философов-моралистов   Зенона и Эпикура, т. е. о III веке до нашей эры. В соответствии с этим дана характеристика Гиппократа. Он чересчур добродетелен, каким не был эллин эпохи просвещения, изображенный в переписке с персидским царем, и слишком много разглагольствует и резонерствует в духе стоиков. «Знай хорошо, что мы очищаем у людей вместе с телами больные души», пишет он Кратевасу (№ 16) и вообще часто упоминает о душе.   В письмах  много  наивного,   но    наряду   с    этим даются интересные бытовые подробности (распоряжения Гиппократа перед отъездом, наем корабля, хранение лечебных трав и т. д.). Следующая   за   этим   переписка   Демокрита   с   Гиппократом (№ 18—21) принадлежит другому автору. Получается такое впечатление, что этот автор читал предшествовавшее повествование и решил внести в него коррективы. Удерживая завязку повести, т. е. приглашение абдоритянами Гиппократа к сумасшедшему Демокриту, он рисует их свидание иначе. О хохоте нет и речи; Демокрит изображен настоящим ученым,  без всякого морализирования. Он учит  Гиппократа,   как должен  вести себя  врач,  и посылает ему рассуждение о сумасшествии.  Из последующих писем видно,   что автор   их—врач,   хорошо   знакомый   с   сочинениями   Гиппократа, читавший, очевидно, и Демокрита. Он поставил себе целью представить общение обоих великих людей более достойным их образом и перевел их переписку на серьезный, научный лад. В литературном отношении эти письма не представляют интереса. Речь о сумасшествии (№  19),  якобы посланная Демокритом Гиппократу,  целиком составлена из выдержек книг Гиппократова сборника: «О священной болезни» и «Эпидемии V». Почему автор счел возможным выдавать ее за сочинение Демокрита, остается неизвестным. Письмо № 21 рассуждение Гиппократа о чемерице, также целиком составлено из выдержек. Они взяты из IV отдела «Афоризмов», «Прогностики», «Диэты при острых болезнях» и «Женских болезней». Письмо № 22 не имеет отношения it переписке Гиппократа с Демокритом; оно адресовано его старшему сыну Фессалу и содержит увещание изучать математику как науку, чрезвычайно полезную для медицинского искусства.

Большой интерес представляет письмо № 23 под заглавием «Демокрит Гиппократу о природе человека». Перевод этого письма чрезвычайно труден: оно написано высокопарным стилем, напоминающим стихотворные сочинения о природе натурфилософов Парменида, Эмпедокла и т. п. Большое количество метафор. Все это заставляет предполагать, что автор письма приводит подлинные слова Демокрита. Таково же мнение Литтре, который после многочисленных попыток найти правильное согласование и смысл слов, замечает по поводу одного слова (Эчгпнпй—потомки): «трудно понять; во всяком случае при отсутствии рукописей нельзя исправлять эту фразеологию, туманную, но очень характерную, которая, несомненно, заимствована из книг Демокрита» (IX, 397). По содержанию это письмо соответствует небольшому отрывку сборника, носящему название «Анатомия». Для нас оно кажется детским, но это были первые попытки связного анатомического описания. Нелишне отметить, что в таком же стиле Платон в «Тимсе» описывает тело человека, только гораздо более понятным образом.

Письмо Jfi 24, гигиенические советы Гиппократа царю Деме-трию (очевидно, косскому), содержит в себе ряд общих положений, несомненно, принадлежащих Гиппократу и рассеянных в ряде подлинных его книг. Автор письма, кто бы он ни был, вполне проникнут его идеями.

II. Второй отдел материалов содержит в себе документы, относящиеся к общественной деятельности Гиппократа и его сына Фессала.

№ 25—декрет афинского народа, увенчивающий Гиппократа за его заслуги по прекращению эпидемии и отказ служить персидскому царю золотым венком с предоставлением других льгот.

№ 26—речь Гиппократа у жертвенника, в которой он выступает перед фессалийским народом в качестве просителя с просьбой помочь его родине, городу Косу против Афин, которые грозили обратить этот город в рабство.

В нескончаемых войнах, которые вели между собой греческие республики при деятельном участии малоазиатских сатрапов персов в конце V века, остров Кос оказался во враждебной Афинам коалиции, и Афины собирались отомстить ему. В тесной связи с этими двумя документами стоит JV» 27—большая речь Фессала, сына Гиппократа, посланного Косом в Афины по поводу того же конфликта, чтобы уговорить народное собрание не чинить зла Косу. Большая часть этой речи, так называемое captatio benevolentiae, т. е. снискание расположения слушателей к оратору, посвящена изложению заслуг предков Гиппократа, великого Гиппократа и самого Фессала перед афинским народом; в пей содержится драгоценный материал для биографии Гиппократа. Во вступительной статье к I тому я подробно останавливался на этой стороне, здесь прибавлю только, что, несмотря на все предубеждение критики, она принуждена была признать, что все материалы этого отдела близки к эпохе Гиппократа. Что речь у жертвенника Гиппократа и посольская речь Фессала не составлены ими самими, а каким-то другим лицом, владевшим ораторским искусством,—это совершенно ясно выступает при их анализе. У них общее расчленение, общий стиль, одни и те же обороты (щт фэрщ etns7v, юж wvsArJvci ейреЯн) и построения фразы. Петерсен, немецкий ученый, одновременно с Литтре много работавший над Гиппократом, высказывает предположение, что указанные речи были составлены Тразимахом, известным софистом-оратором V вена, находившимся в общении с семьей Гиппократа. Это подтверждает стиль речей—«средний» но принятой терминологии, считая «высоким» изощренное красноречие Горгия и простым, или низким, стиль первого софиста Протагора. Речь для Фессала была написана, по мнению Петерсена, или в указываемое в ней время, или, самое позднее, в первой половине IV века.

1.    Царь   царей   великий  Артаксеркс Рету   привет.

Болезнь, которую называют чумной, напала на наши войска, и хотя мы сделали многое, она не дала ослабления. Поэтому я весьма тебя прошу, и ради всех даров, которые даются тебе от меня, пошли мне как можно скорее или что-нибудь, придуманное твоей способностью, или какое-нибудь искусственное средство, или совет какого-нибудь другого мужа, способный излечить. Прогони, я прошу, это зло, ибо народ охватила тоска и чрезвычайное беспокойство, которое делает дыхание большим и частым. Не ведя войны, мы подвергаемся нападению, когда имеем неприятелем животное, опустошающее стада. Оно поранило многих, сделало их трудно излечимыми и посылает острые стрелы за стрелами. Я не знаю, на что решиться; я не имею более, о чем советоваться с мужами, благоразумными по природе. Разреши все эти и не замедли хорошим советом. Будь здоров.

2. Пет царю царей великому Артаксерксу привет.

Естественные помощи не уничтожают эпидемии чумного поражения. Болезни, происходящие от природы, излечиваются самой природой, которая их разрешает, но болезни, происходящие от эпидемии, излечиваются искусством, которое определяет, сообразно искусству, излечение тела. Гиппократ, врач, излечивает эту болезнь. Он дориец по происхождению, из города Коса; отец его Гераклид, сын Гиппократа, сына Гнозидика, сына Неб-роса, сына Сострата, сына Феодора, сына Клеомиттэда, сына Кризамида. Он одарен божественной природой и он поднял медицину из положения незначительного и низкого в положение великого искусства. Божественный Гиппократ является, следовательно, девятым от царя Кризамида, восемнадцатым от Асклепия и двадцатым от Зевса. Мать его—Пракситея, дочь Фенареты из семьи Гераклидов, так что от семени с той и другой стороны божественный Гиппократ есть потомок богов, будучи Асклепиадом по отцу, Гераклидом по матери. Он изучил искусство у отца Гераклида и деда Гиппократа, но, естественно, сначала был посвящен ими только в первые начала медицины, в то, что они сами знали. Но для всего искусства он был сам своим учителем, одаренный божественной природой и настолько превосходя своих предков счастливым предрасположением души, насколько он отличался от них достоинством своего искусства. Он очищает не от диких животных, но от диких и вредоносных болезней большую часть земли и моря, рассеивая во все стороны помощь Асклепия, как Триптолем распространял семена Деметры. Поэтому весьма справедливо, что он сам получил божественные почести во многих местах земли и удостоен был от афинян теми же самыми приношениями, как Геркулес и Асклепий. Пригласи его к себе и прикажи дать ему серебра и золота, сколько он захочет. Он знает не один способ излечения болезни; он—отец здоровья, он—спаситель, он, излечивающий боль, он, одним словом, начальник божественного знания . Будь здоров.

3.         Царь   царей   великий   Артаксеркс   Гистану,   правителю   Геллеспонта,  привет.

Слава искусства Гиппократа, врача из Коса, потомка Асклепия, дошла и до меня, Итак, дай ему золота, сколько он захочет, и остальное в изобилии, в чем он нуждается, и пошли его к нам; он будет равен в чести с первыми персами. И если есть в Европе какой-нибудь другой превосходный мул?, сделай его другом царского -дома, не щадя богатства, ибо не легко найти мужей, которые имели бы какую-либо способность совета. Будь здоров.

4.         Гистан,   правитель   Геллеспонта,    Гиппократу,  потомку    Асклепия,   привет.

Великий царь Артаксеркс, нуждаясь в тебе, прислал к нам начальников, приказывая дать тебе серебра, золота и все остальное, в чем ты нуждаешься, в изобилии и столько, сколько ты хочешь, и послать тебя поспешно к нему; ты будешь в чести с первыми из персов. Явись поэтому как можно скорей. Будь здоров.

5. Гиппократ,    врач,   Гистан у,   правителю   Геллеспонта,   привет. На письмо, которое ты мне прислал, говоря, что оно пришло  от царя,   напиши   царю то,  что я говорю, как можно скорее: пищей и одеждой, и жилищем, и всем тем, что необходимо для жизни, мы пользуемся; пользоваться же богатством персов для меня непозволительно, так же как избавлять от болезней варваров, которые являются врагами Греции. Будь здоров.

6.  Гиппократ   Деметрию   привет. Царь персов   приглашает нас к  себе, не  зная,   что слово мудрости имеет для меня больше силы, чем золото. Будь здоров.

7.         Царю     царей     Артаксерксу,     своему могущественному     господину,    Гистан,

правитель Геллеспонта, привет.

 Письмо, которое ты мне прислал, приказав мне послать его Гиппократу, врачу из Коса, потомку асклепиадов, я послал, и я получил от него ответ, который, написав, он передал и который он велел послать в твою резиденцию. Поэтому я отправил подателем сего Гимна -сбеса Диевтихия переговорить с тобой. Будь здоров.

8. Царь   царей   великий   Артаксеркс    говорит   следующее   жителям   Коса.

Выдайте моим послам Гиппократа, врача, имеющего плохой образ мыслей и оскорбительно ведущего себя по отношению ко мне и к персам. Если нет, вы узнаете, что вы получите наказание даже за первое оскорбление, ибо, разрушив ваш город и бросив остров в море, я сделаю, что на последующее время никто не будет знать, был ли в этом месте остров или город Кос.

9. Ответ  жителей   Коса.

Было решено народом ответить послам Артаксеркса, что жители Коса не сделают ничего недостойного ни Ме-рола,  ни Геркулеса,  ни   Асклепия,   ради   которых   все граждане не выдадут Гиппократа, даже если бы они должны были погибнуть самой худшей смертью, ибо и Дарию, и Ксерксу, которые писали нашим отцам письма и требовали у них земли и воды, народ не выдал, видя, что они, подобно другим людям, смертны, и теперь он дает тот же самый ответ. Уходите назад из Коса, ибо мы не выдадим Гиппократа. Итак, объявите ему, послы, что боги о нас позаботятся.

10.    Сенат     и     народ     абдеритян    Гиппократу   привет.

Величайшая опасность угрожает теперь нашему городу, Гиппократ, нависшая над одним из наших граждан, в котором как в настоящем, так и в будущем наш город видел свою вечную славу. Конечно, теперь, о, боги, он уже не будет предметом зависти, поскольку он так болен от великой мудрости, владеющей им. Немало поэтому приходится бояться, как бы наш город и: мы, абдери-тяне,—-лишись Демокрит рассудка—не были покинуты им. На самом деле, забыв обо всем и прежде всего о самом себе, он бодрствует ночью, как днем, смеется над каждой вещью—большой и малой—и считает, что вся жизнь— ничто: этот женится, а тот торгует, один говорит речи к народу, другой начальствует, отправляется послом, избирается в народном собрании, отстраняется от должности, заболевает, получает раны, наконец, умирает; он же смеется над всеми, видя одних печальными и унылыми, других радостными. Он исследует даже дела Аида и пишет о них; он говорит, что воздух полон изображений; он слышит голоса птиц и много раз, поднимаясь ночью, один, он имеет вид напевающего тихо песни. В другие разы он рассказывает, что путешествует в бесконечном пространстве и что есть бесчисленные Демокриты, подобные ему. И вид его одновременно с мыслями изменился. Вот чего мы боимся, Гиппократ, вот что нас смущает. Спаси же нас, приди, немедля, и дай наставление нашему отечеству. Не отвергай нас: мы не презренны, и свидетельство этого находится среди нас. У тебя не будет недостатка ни в славе от его спасения, ни в деньгах, ни в знании. Конечно, знание для тебя гораздо лучше случайных благ, но и эти блага тебе будут даны нами в изобилии и щедро, ибо для души Демокрита, даже если бы город был золотом, он не был бы достаточен для уплаты за твой приход и за твое неопоздание. Мы думаем, Гиппократ, что наши законы больны, что они повреждены. Приди, о лучший из людей, позаботиться о знаменитом человеке; не как врач, но как восстановитель всей Ионии, ты возведешь вокруг нас наиболее священную стену. Ты будешь лечить город, не мужа; сенат же, больной и рискующий закрыться,—откроешь, ты сам законодатель, ты сам судья, ты сам высший начальник, сам спаситель и ты явишься мастером всего этого. Вот чего мы ожидаем от тебя, Гиппократ, вот кем ты будешь, когда придешь. Один из немаловажных городов, больше того,—вся Эллада тебя просит сохранить тело мудрости. Вообрази, что само знание является послом перед тобой, умоляя тебя, чтобы быть особожденным от отого сумасшествия. Мудрость, без сомнения, есть вещь касающаяся всего света, но тех, которые были ближе к ней, как мы, она касается гораздо больше. Знай это хорошо, ты будешь иметь благодарность даже будущего века, если ты не покинешь Демокрита ради той истины, в которой он считает себя превосходящим других. Ты связан с Асклепием искусством и родом; он—потомок брата Геркулеса, от которого происходит Абдер, как во всяком случае ты об этом слышал, эпоним нашего города, так что ему будет также приятно выздоровление Демокрита. Итак, Гиппократ, видя народ и знаменитого мужа, впавших в бесчувственность, поспеши к нам, умоляем тебя. Увы, даже добро, когда оно в излишке, обращается в болезнь! Ибо насколько Демокрит поднялся на вершину мудрости, настолько теперь он в опасности поддаться параличу рассудка и глупости. А другие адбе-ритяне, которых большинство, оставшиеся чуждыми знанию, сохраняют здравый смысл, и теперь разумно могут судить о болезни мудреца даже те, которые прежде были неразумными. Приди же с Асклепием-отцом, приди с Эпионией, дочерью Геркулеса, приди с сыновьями Аскле-пия, которые сражались в Илионе, приди принести средства Пеона против болезни. Земля произведет корни, травы, цветы, средства, предотвращающие безумие, и, может быть, ни земля, ни вершины гор никогда не произведут ничего более плодотворного, чем то, что в настоящее время отнрсится к здоровью Демокрита. Будь здоров.

11.   Гиппократ    сенату    и    народу    абдеритян    привет.

Ваш гражданин Лмелесагор пришел в Кос; в этот день было взятие лозы, годовой праздник, как вы знаете, великолепная   и  торжественная процессия к кипарисам; торжественность,  празднуемая сообразно обычаю теми, кто принадлежит богу. Но когда по речам и по внешности Амелесагора стало видно, что он спешит, я, убежденный в  неотложности  дела   (что  действительно  и  было),  прочел ваше письмо и был изумлен, что весь город может волноваться, как  один человек,  из-за  одного человека. Счастливы   народы,   которые   знают,   что   превосходные люди служат им защитой—не башни и не стены, но мудрые советы мудрых людей. Что касается   меня,   который твердо уверен, что искусства суть дары богов, люди же— произведения природы, не прогневайтесь, мужи абдери-тяне, если я скажу, что это не вы, а природа зовет меня спасти свое произведение от опасности погибнуть в болезни. Поэтому,  повинуясь меньше вам, чем природе и богам, я спешу вылечить больного Демокрита, если только это действительно   болезнь,   а не обман,   который   затемняет вас (чего я желаю), и величайшее доказательство вашей доброжелательности, поскольку достаточно одного  подозрения, чтобы вас взволновать. Серебра же за мой приход ни природа, ни бог не могли бы заставить меня принять, так что не   насилуйте  и вы меня, мужи абдеритяне, но разрешите делам свободного  искусства  остаться  свободными. Те, которые берут плату, заставляя знания нести рабскую службу, как бы   лишают их прежней  свободы и заключают в оковы, и, естественно, эти люди способны лгать—преувеличивать значительность болезни, отрицать ее как ничтожную, не приходить вопреки данному обещанию и приходить, хотя бы их не звали. Несчастна, действительно,   человеческая   жизнь,   проникнутая   сполна, как зимнее дыхание, несносной жадностью к деньгам. Не лучше ли было бы,  чтобы  все  врачи,   сойдясь  вместе, сговорились  излечить эту болезнь, более   тяжкую,   чем безумие, ибо считают   за   счастье   то,   что   есть болезнь и причиняет столько зла.  Я со своей  стороны  рассматриваю все болезни души, как сильные безумия, создающие в рассудке известные мнения и фантазии,  от которых излечивается тот, кто очищен добродетелью. Если бы я хотел во что бы то ни стало обогатиться, я не пошел бы к вам, абдеритяне, за десять талантов, но отправился бы к великому царю персов, у которого целые города, наполненные всяким человеческим богатством, стали бы моим достоянием; я излечил бы господствующую там чуму. Но я отказался избавить от плохой болезни страну, враждебную Греции,—я, нанесший также, с своей стороны, удар по морскому могуществу варваров. Я имел бы позор от богатств царя и от изобилия, враждебного моему отечеству, и я обладал бы ими подобно тому, кто стал бы опустошителем городов Греции. Богатство не есть приобретение денег отовсюду, ибо велики святыни добродетели, которых справедливость не закрывает, но делает видимыми. Не думаете ли вы, что это одинаков'ая вина—спасать врагов и лечить друзей за деньги? Не таково, о народ, наше отношение! Я не извлекаю дохода из болезней и не испытал радости, услышав, что Демокрит тронулся умом,—он, который, если здрав рассудком, станет моим другом, а если болен, то— излеченный мной—станет им еще больше. Я слышал, что он серьезных и строгих правил и украшение вашего города. Будьте здоровы.

12.   Г и р р о к с а т   Ц и л о р о и м е н у   привет.

Посланные, вручившие мне письмо от города (Абдер), передали мне также и твое, и я очень обрадовался твоему предложению относительно гостеприимства и всего прочего. Мы отправимся в добрый час и, я думаю, прибудем с наилучшими надеждами, которых предсказать письмо не можеет. Это—не сумасшествие, это—исключительная мощь души, что проявляется в этом муже, не имеющем в помыслах ни детей, ни жены, ни родных, ни имущества, ни чего бы то ни было, сосредоточенном в себе день и ночь, живущем одиноко в пещерах, в уединении, в тени дерев или на мягких травах, или у текучих вод. Конечно, часто ото случается с меланхоликами: они иногда бывают молчаливы, одиноки и любят уединенные места; они отворачиваются от людей, рассматривая внешность себе подобных, как чужую; но часто случается тем, которые вращаются около знания, исключать все другие заботы перед единственным расположением к мудрости. Подобно тому, как слуги ислужанки, предающиеся в доме шуму и ссорам, пугаются и затихают при внезапном появлении хозяйки, то же делают и страсти души, которые в отношении людей Играют роль служителей зла когда и оказывается мудрость, все другие движения души удаляются, как рабы. Не одни сумасшедшие ищут пещер и спокойствия, но и презирающие человеческие дела в жажде спокойствия. Когда ум, утомленный внешними заботами, захочет успокоить тело, тогда он быстро предается покою и там, бодрствуя с самого утра, рассматривает в самом себе поле истины, где нет ни отца, ни матери, ни жены, ни детей, ни брата, ни родных, ни слуг, ни состояния,—ровно ничего, что причиняло бы беспокойство; все, что волнует, исключенное и в страхе держащееся вдалеке, не смеет приблизиться, уважая жителей места, жителями же этого места являются искусства, все добродетели, боги, демоны, советы, суждения и в этом месте—великое небо, увенчанное вечно движущимися звездами. Быть может, Демокрит уже перенесен туда мудростью и, не видя больше жителей города из-за столь далекого путешествия, причислен к сумасшедшим по любви к уединению. Абдеритяне, спеша со своими деньгами, выдают себя в том, что не понимают Демокрита. Как бы то ни было, ты, товарищ Филопоймен, окажи нам гостеприимство, ибо городу, уже взволнованному, я не хочу причинять затруднений, когда, как ты знаешь, я имею в тебе собственного старого странноприимца. Будь здоров.

13, Гиппократ Дионисию привет.

Или жди меня, друг, в Галикарнассе, или приезжай сюда раньше сам. По всей необходимости я должен буду поехать в Абдеры ради больного Демокрита, к которому пригласил меня город, ибо удивительная какая-то симпатия, Дионисий, у людей к нему и, как одна душа, они болеют со своим гражданином, так что и они, как мне кажется, тоже нуждаются в лечении. Что касается меня, я не думаю, чтобы это была болезнь, и предполагаю чрезмерность знания, не чрезмерность в действительности, но в глазах простых людей. Ведь, чрезмерность добродетели никогда не может быть вредной, тем не менее все, что преступает грань, принимается по невежеству судящих за болезнь. Каждый в отношении того, чего сам не имеет, считает чрезмерным все, что изобилует в другом. Таким образом, трус считает чрезмерностью храбрость, жадный до денег—щедрость, и всякому недостатку кажется чрезмерным то, что соразмерно добродетели. Но, видя его самого, выводя отсюда прогноз и слушая его речи, мы лучше будем знать, чего надо держаться. Ты же, Дионисий, поспеши с своим приездом, ибо мне желательно, чтобы ты пробыл в моем отечестве, пока я возвращусь, и чтобы ты принял на себя заботы о наших делах и особенно о нашем городе; правда,—не знаю по какому стечению обстоятельств—год нынче здоровый и сохраняет свое прежнее состояние, так что будет обеспокоен только малым количеством болезней; тем не менее приходи. Ты будешь жить в моем доме в превосходных условиях, так как и моя жена будет оставаться у своих родителей в течение моего отъезда. Однако присматривай также и за ее поведением, чтобы она вела себя благоразумно и чтобы в отсутствие мужа не обращала внимания на других мужчин. Она, конечно, всегда была скромна, имея отличных родителей, особенно превосходен ее отец, удивительно мужественный и страшно ненавидящий зло старик. Однако женщина всегда нуждается, чтобы кто-нибудь ее образумливал, ибо в ней есть от природы своеволие, которое, если его не подрезывать каждый день, как деревья, пышно разрастается. Я смотрю на друга, как на стража жены, более бдительного, чем родители, ибо он не одержим чувством привязанности, как они, которое оставляет часто в тени предупреждение. Во всех же делах более ценно благоразумие, не смущаемое страстью. Будь здоров.

14. Гиппократ Дамагету привет.

Когда я был у тебя в Родосе, Дамагет, я видел корабль с надписью: «Солнце»,—великолепное сооружение с прекрасной кормой, хорошим килем и широкой палу бой. Ты мне хвалил морскую команду его как проворную, надежную и ловкую к обслуживанию его, и быстроходность судна. Пришли его нам, но, если возможно, не с веслами, а с парусами, ибо, мой друг, дело £ не терпит, Я должен спешно совершить переезд в Абдеры; я хочу излечить город, ставший больным вследствие болезни одного Демокрита. Ты слышал, конечно, о славе этого мужа; его-то и считает отечество впавшим в безумие. Я желаю и—даже более того— с уверенностью говорю, что на самом деле он не сумасшедший, но так думают другие. Он вечно смеется, говорят они; он не перестает смеяться над всякой вещью, и ото им кажется признаком сумасшествия. А потому скажи нашим друзьям в Родосе, чтобы они всегда вели себя умеренно, чтобы не смеялись и не печалились много, а соблюдали надлежащую меру, чтобы показаться одним любезнейшим человеком, другим—мудрецом, помышляющим о добродетели. Есть все-таки некоторое зло, Дамагет, в том, что он смеется над каждой вещью,  ибо если чрезмерность плоха, то постоянная чрезмерность еще хуже. Поэтому я скажу ему: Демокрит,  если кто-либо болеет, получает смертельную рану,   умирает,   подвергается   осаде,   испытывает   всяческое зло,—все это доставляет тебе материал для смеха; но  не сражаешься  ли ты с  богами,  поскольку радость и страдание должны оба существовать в мире, а ты одно из  них изгоняешь? Ты был бы вполне счастлив  (но  это невозможно),  если бы у тебя ни мать, ни отец никогда не были больны и позднее—ни дети, ни жена, ни друзья и если бы исключительно по причине твоего смеха все для тебя проходило благополучно. Но ты смеешься, когда больны; ты радуешься, когда умирают; ты доволен всяким злом, о котором слышишь. Какой же ты дурной человек, Демокрит, и как далек ты от мудрости, если не видишь в   этом   зла.   Конечно,   ты   сумасшествуешь,   Демокрит; ты опасаешься стать абдеритянином, но твой город мудрее тебя. Однако обо всем этом мы поговорим на месте более подробно, Дамагет; корабль же опаздывает на   то время, когда я пишу тебе. Будь здоров.

15. Гиппократ Филопоймену привет.

Думая о Демокрите и озабоченный им во время моего сна этой ночью, я имел пред восходом зари сновиденье, которое убедило меня, что ничего опасного не предвидится, поскольку изумление окончательно пробудило меня. Мне казалось, что я вижу самого Асклепия; он был около меня, и мы очутились у ворот Абдер. Асклепий показался не таким, как его обыкновенно изображают на картинах,— мягким и спокойным, но с возбужденным видом и взглядом более устрашающим; за ним следовали драконы в виде огромных пресмыкающихся, спешащих, оставляя за собой длинный след, и издающих, как в пустынях и открытых долинах, страшный свист. Сзади следовали и его помощники, держа плотно закрытые ящики с лекарствами. Бог протянул затем мне руку, и я, схватив ее с радостью, просил его присоединиться ко мне и не покидать меня в лечении, но он сказал мне: «Ты не нуждаешься во мне в настоящем случае: теперь вот эта богиня, общая бессмертных и смертных, будет сопровождать тебя», и я, повернувшись, увидел прекрасную и величественную женщину, просто одетую, блестящую; яблоки ее глаз сверкали чистым светом так, что можно было подумать, что это звезды. Бог исчез, и эта женщина, взяв мою руку с какой-то мягкой энергией, любезно проводила меня через город. Очутившись вблизи дома, где, как я думал, мне было приготовлено гостеприимство, она удалилась, как видение, сказав только: «Завтра я тебя снова найду у Демокрита»; она уже поворачивалась, когда я сказал ей: «Прошу тебя, прекрасная, кто ты и как тебя звать?» «Истина,—сказала она, — а та, которую ты видишь приближающейся»... действительно, внезапно я узрел другую женщину, также нелишенную красоты, но с видом и походкой более смелой, ...«называется Мнением, и она живет у абдеритян», Пробудившись и объясняя себе сон, я понял, что Демокрит не нуждается во враче, ибо сам бог, лечащий больных, удалился, как бы не имея материала для лечения, и что истина здоровья пребывает у Демокрита, тогда как мнение о его болезни остается у абдеритян. Я верю, Филопоймен, что это истина, да это и действительно так, и я не пренебрегаю сновидениями, особенно теми, которые сохраняют порядок; медицина и гадание—близкие родственники, поскольку Аполлон—общий отец этих двух искусств,—он, наш предок, предсказывающий болезни, существующие и будущие, излечивающий болезни настоящие и болезни будущие. Будь здоров.

16. Гиппократ Кратевасу привет.

Я знаю, друг, что ты превосходный ризотом (собиратель корней) и через собственную практику, и славу предков, так что ты ни в чем не уступаешь в способности твоему предку Кратевасу. Поэтому теперь же, не откладывая, набери трав, сколько и какие сможешь, ибо этого требует необходимость, и пришли их мне для мужа, который стоит целого города,—правда, абдеритянина, но Демокрита; говорят, что он болен и сильно нуждается в очищении ввиду сумасшествия, которое его удручает. У нас не будет нужды в лекарствах, я уверен в этом, но нужно быть готовым на всякий случай. Я много раз восхищался у тебя свойствами растений, точно так же как природой и устройством всякой вещи и священной почвой земли, из которой происходят животные, растении, пища, лекарства, счастье и само богатство, ибо без нее сребролюбие не имело бы где твердо стоять и абдеритяне не обольщали бы меня десятью талантами, свидетельствуя, что я не врач, а наемник. О, если бы ты мог, Кратевас, извлечь горький корень сребролюбия без всякого остатка! Знай твердо, что мы очищаем у людей вместе с телами больные души. Но это только пожелания; ты же Для настоящего случая собери в особенности растения гор и высоких холмов; они более плотны и более действительны, чем водянистые  растения,   вследствие плотности земли и тонкости воздуха, ибо то, что они привлекают, более  жизненно. Попытайся тем  не  менее собрать и те,  что растут около прудов и болот,   вдоль  рек  или источников или так  называемых  ключей;   они,   я   знаю, слабы, мало действенны и с сладким соком. Все отвары я жидкие соки должны быть  доставлены в  стеклянных сосудах. Пусть все, что будет состоять из листьев, цветов или корней, будет привезено в глиняных сосудах, новых, плотно   закрытых,   чтобы   пораженные дуновением  ветра они   не   потеряли   своей   лекарственной   силы,   находясь как бы в обморочном состоянии. И пришли нам все это тотчас,   ибо  время  года  благоприятно,   а   необходимость для  этого предполагаемого сумасшествия  торопит.   Всякое искусство—враг отсрочки,  в  особенности медицина, для которой промедление есть опасность для души. Своевременность, есть душа лечения и соблюдение ее является целью.   Я  надеюсь,  что Демокрит здоров и без лечения, тем не менее если бы была какая-нибудь ошибка природы   или   времени   или   какая-нибудь   другая   причина (ибо много вещей ускользает от нас, смертных, не имеющих большой силы уверенности), необходимо, чтобы всякого рода помощь была бы готова на случай неизвестности. Ведь  находящийся   в   опасности  не  довольствуется  тем, что мы можем,—он домогается даже того, что не в наших силах.  Почти всегда мы боремся против двух пределов: с одной стороны, человека, с другой—искусства, из которых   один   неясен,   другое—ограничено.   С   двух   сторон есть необходимость в счастье; и то, чего нельзя предусмотреть   в   очищении,   нужно  лечить   с   осторожностью из-за боязни принести вред желудку и в то же время надо найти соответствующее лекарство против неведомой природы, ибо природа каждой вещи не одна и та же; непрестанно   производя   отделение,   она   осваивает   чуждое,   а иногда также губит все.  Много пресмыкающихся  изливают свой яд на растения и, раскрывая пасть, выдыхают вместе со своим внутренним воздухом заразу вместо лекарства, и это прошло бы незаметным, если бы только какое-нибудь пятно, какая-нибудь грязь, какой-нибудь дикий и нездоровый запах не был признаком того, что случилось; потом, вследствие этой случайности судьбы, искусство не достигает успеха. Наиболее верно всегда очищение чемерицами, которыми, как рассказывают, пользовался Меламп для дочерей Прета и Антицерий для Геркулеса. Пусть мы ничем из всего этого не воспользуемся для Демокрита и мудрость у него явится венцом наиболее сильных и наиболее целебных средств. Будь здоров.

17. Гиппократ Дамагету привет.

Случилось так, Дамагет, как мы предугадывали: Демокрит не бредил, но презирал все; он и нас поучал, а через нас всех людей. Я вернул тебе, друг, твой корабль-подлинный корабль Асклепия; к знаку солнца, который он уже носит на себе, добавь туда здоровье, ибо он совершил благополучное плавание и прибыл в Абдеры в тот именно день, который был назначен мной. Поэтому мы нашли всех абдеритян собравшимися у городских ворот и ожидающими нас, как и подобает,—не только мужей, но и жен, старцев, мальчиков и даже малых ребят, всех, клянусь тебе, в печали. Они чувствовали себя удрученными, конечно, от того, что считали Демокрита сумасшедшим; он же в это время тщательно занимался философией. Увидев меня, они казалось, пришли немного в себя и возымели добрые надежды. Филопоймен настоятельно стремился отвести меня в свое гостеприимное жилище, и это одобрялось другими. Я же сказал: <<0, мужи абдеритяне, для меня нет ничего более необходимого, как видеть Демокрита». Они же, услышав, одобрили, обрадовались и повели меня быстро через площадь, одни позади, другие впереди, иные по бокам, крича мне: <<Спаси, помоги, излечи!» Я советовал им не бояться, уверенный по летнему времени года, что, без сомнения, нет никакой болезни или, если есть, она невелика и легка для излечения. Разговаривая так, я шел. Дом был недалеко, да и город весь невелик. Итак, мы пришли; дом находится вблизи стены, р они без шума ведут меня к нему. Позади башни был высокий холм, который осеняли высокие и густые тополи; отсюда мы усмотрели пристанище Демокрита, и сам Демокрит сидел под густым и низким платаном, одетый в грубую тунику,  один,  босоногий,  на камне, желтоликнй,  похудевший, обросший   бородой.   Около   него,   справа,   сбегал   тонкий   ручеек  по склону   холма,   тихо журча.   На холме  был  храм, посвященный, как я полагаю, нимфам, окру?кенный виноградными лозами, выросшими   сами по себе.   Демокрит,   полный   достоинства, держал книгу на своих   коленях;   другие  были   брошены справа и слева, я кучей   лежали многочисленные   животные, все  вскрытые.   Он  то   усиленно    писал    что-то,   склонившись,   то прекращал,   останавливаясь   подолгу   и   размышляя   сам с собой; потом, немного спустя после этого, поднимался, прогуливался,   исследовал    внутренности    животных   и, положив  их, возвращался   и  усаживался   вновь. Между тем окружавшие меня абдеритяне, печальные и некоторые даже со слезами на глазах, говорили мне: «Ты видишь, Гиппократ, как живет Демокрит, как он безумен, не зная, ни чего он хочет, ни что он делает», и один из окружавших, желая яснее показать его сумасшествие, испустил острый стон, как женщина, оплакивающая смерть своего ребенка. Потом   другой   стенал, подражая   в свою   очередь  путешественнику,  потерявшему   то,   что   он   вез.   Демокрит, услышав   их,   улыбнулся   на   одного,   расхохотался   на другого  и ничего   уже больше не   писал  и лишь часто покачивал   головой.   Тогда   я   сказал:   «Вы,   абдеритяне, оставайтесь здесь, я же буду поближе к словам и особе нашего мужа.  Видя его и слыша,  я буду  знать истину страдания». Говоря таким образом, я тихонько спустился. Место было неровно и покато, поэтому с трудом, упираясь ногами, я миновал его. Когда же я, приближаясь, подошел к Демокриту, то нашел его пишущим с энтузиазмом и  увлечением.    Я   остался    поэтому   на   месте,   ожидая, чтобы пришло время отдыха, я, действительно, он, перестав   спустя  немного и положив в сторону палочку для писания, заметил мое присутствие и сказал мне: «Привет тебе, чужестранец». А я: «И тебе тоже много приветствий, Демокрит, мудрейший из мужей». Он же, стыдясь, вероятно, того, что не назвал меня по имени: «А тебя,—сказал он,—каким именем будем звать?  Незнание твоего имени причина того,  что я тебя назвал чужестранцем». «Гиппократ,—сказал я,—мое имя, я врач». Он ответил: «Благородство  асклепиадов и большая   слава твоего искусства в медицине дошли до нас, но какое дело, товарищ, привело тебя сюда? Прежде всего садись, ты видишь это сидение из листьев, еще зеленых и мягких,—оно не лишено приятности. Сидения раскошные, вызывающие зависть, его не стоят». Когда я уселся, он продолжал: «По частному или общественному делу ты явился сюда, говори открыто, и я тебе помогу настолько, насколько будет в нашей силе». Но я возразил: «Правду говоря, я прихожу для тебя, желая встретиться с мудрым мужем, а случай для этого доставило мне твое отечество, послание которого я исполняю». «Тогда,—сказал он,—пользуйся прежде всего нашим гостеприимством». Желая испытать мужа со всех сторон, хотя уже ясно видел, что он не безумствует, я сказал: «Ты знаешь Филопоймена, одного из наших сограждан?» «Даже очень,—ответил он,—ты говоришь о сыне Дамона, живущем около фонтана Гермаид». «Об этом самом,— сказал я,—со времени наших отцов я пользуюсь у него особым гостеприимством, но ты, Демокрит, окажешь мне гостеприимство, стоящее больше, и прежде всего скажи, что ты тут пишешь?». Он немного задержался и ответил: «О сумасшествии». Я невольно воскликнул: <<0 владыка Зевс, как кстати ты пишешь против города!» «Какого города, Гиппократ?»—спросил он. Я ответил: «Ни против какого, Демокрит, я не знаю, каким образом это слово у меня вырвалось. Что же ты пишешь о сумасшествии?» «Что же другое,—ответил он,—как не о том, как оно происходит, как обнаруживается в людях и как его облегчить. Ведь животных, которых ты видишь здесь, я вскрываю не потому, что я ненавижу произведения божества, но потому, что я ищу природу и пребывание желчи, ведь ты знаешь, что она является обыкновенно в случае преизбытка причиной сумасшествия у людей. Она существует, конечно, у всех по природе, но у одних ее больше, у других—меньше. Когда она в излишке, появляются болезни, так как материя, лежащая в ее основе, иногда—хороша, иногда—плоха». Я вскричал: «Клянусь Зевсом, Демокрит, ты говоришь истинно и рассудительно; поэтому я считаю счастливым тебя, который наслаждается таким глубоким спокойствием в то время, как нам это недоступно». Он спросил меня: «Почему же это недоступно, Гиппократ?» «Потому,—сказал я,—что или поля, или домашние дела, или дети, или займы, или болезни, или смерти, или слуги, или свадьбы, или все остальное отнимает у нас удобное время». Тогда этот муж впал в свою обычную болезнь и принялся много смеяться и хохотать, после чего успокоился, а я сказал: «Над чем же ты смеешься. Демокрит, над добром или злом, о котором я говорил?*)—но он рассмеялся еще громче, и абдеритяне, видя ото с холма, одни били себя по голове или по лбу,  другие рвали на себе волосы, ибо, как они мне потом сказывали,  он издавал хохот    более    громкий,    чем    обыкновенно.    Я    сказал: «О Демокрит, наилучший из мудрецов, я желаю узнать причину твоего возбуждения и почему я или мои слова показались тебе достойными смеха, чтобы, узнав это, я устранил повод к этому или чтобы ты, опровергнутый, прекратил свой неуместный смех>>. И он: «Клянусь Геркулесом, если   ты   сможешь   меня   опровергнуть,   ты   совершишь такое излечение, какого никогда еще не совершал, Гиппократ».   «А   почему   бы,—сказал   я,—достойнейший,   и не опровергнуть тебя? Или ты считаешь себя не безумцем, смеясь над смертью, над болезнью, бредом, сумасшествием, меланхолией, смертоубийством или над чем-нибудь другим  еще  более  худшим.   Или,   наоборот,   над   браками, над народными праздниками, над рождением детей, над мистериями,    властями,    приказаниями,    над   почестями и вообще над всяким другим добром? Ведь ты смеешься над тем, что должно оплакивать; ты плачешь над тем, чему следовало бы радоваться. Выходит так, что для тебя нет различия между добром и злом»). И он: «Это очень хорошо сказано,   Гиппократ,   но   ты   не   знаешь   причины  моего смеха; когда ты ее узнаешь, я уверен, что для блага твоего отечества и для своего ты унесешь с моим смехом медицину лучшую, чем твое посольство, и ты сможешь других сделать благоразумными; конечно, ты меня научишь в свою очередь   медицинскому   искусству,   когда   узнаешь,   как все люди, хлопоча вкруг вещей, не достойных никаких хлопот, считая за честь делать то, что не имеет никакой ценности,  растрачивают   жизнь,   делая то,   что достойно смеха.   Я  ;ке  говорю:   «Во  имя  богов,   доканчивай,   ибо кажется, что весь мир болен, не замечая этого, и не знает, куда   послать  посольство   в   поисках   за  лечением;   ибо что же может быть вне его?». Демокрит же, подхватывая: («Много есть, Гиппократ, бесконечностей миров и никогда, товарищ,   не преуменьшай  богатство природы».   «Но  об этом,—сказал я ему,—Демокрит, ты будешь учить в свое время, ибо я боюсь, чтобы ты снова не начал хохотать, даже  объясняя  бесконечность;   теперь   же   знай,   что  ты должен живому миру дать отчет в твоем смехе». Бросая на меня проницательный взгляд, он сказал: «Ты думаешь, что есть две причины моего смеха—добро и зло; я же смеюсь только над человеком, переполненным глупостью, свободным от правых дел, ребяческим во всех своих намерениях и бесполезно страдающим от огромных трудов, идущим по воле ненасытных желаний вплоть до границ земли, проникающим в ее неведомые недра, ищущим серебро и золото и никогда не прекращающим их приобретать и постоянно беспокоящимся о большем из боязни остаться с меньшим; и он не стыдится выдавать себя за счастливого, потому что роет глубины земли руками закованных, из которых одни погибают под обвалами рыхлой земли, а другие, подчиняясь годами этой крайности, живут в наказании, будто в отечестве, ищут серебро и золото, исследуют следы пыли и обломки, собирают разный песок отовсюду, вскрывают жилы земли, взламывают постоянно глыбы для обогащения, делают из земли, нашей матери, которая всегда одна и та же, землю враждебную и восхищаются ею, и попирают ее. Какой смех! Они любят землю, скрытую и с трудом проникаемую, а для всех явную—оскорбляют. Одни покупают собак, другие— лошадей; одни, ограничивая обширное пространство земли, считают его своим и, желая повелевать многими, не могут властвовать над собой; они спешат жениться на женщинах, которых вскоре бросают; любят, затем ненавидят; с большой страстью производят детей, потом изгоняют выросших. Что за пустое и безрассудное усердие, ни в чем не отличающееся от сумасшествия! Они ведут гражданскую войну, не предаваясь спокойствию; они строят козни царям, они—человекоубийцы; роя землю, они ищут серебро; найдя серебро, они хотят купить землю; купив землю, они продают плоды; продав плоды, они снова получают серебро. В каких только переменах и в каких бедствиях не живут они: не имея богатства, они стремятся к богатству; обладая им, они его прячут, растрачивают. Я смеюсь их неудачам, я хохочу над их невзгодами, ибо они преступают законы истины, соперничая в ненависти друг против друга; они ссорятся с братьями, родителями, согражданами, и это из-за тех владений, над которыми никто по смерти не останется хозяином. Они убивают друг друга. Проводя беззаконную жизнь, они не обращают никакого внимания на затруднительное положение своих друзей или своего отечества; они накопляют недостойные и бездушные вещи; ценой всего своего состояния они покупают   статуи,   поскольку   эти   изображения   кажутся   им говорящими, а тех, которые действительно говорят, они ненавидят. Нелегких вещей они добиваются: живя на материке, они желают моря; живя на островах, они желают материка; они перевертывают все вверх дном ради своей собственной прихоти. Казалось бы, на войне они хвалят мужество,    а   между   тем   они   ежедневно   побеждаются необузданностью, сребролюбием,  всеми страстями, которыми болеют. Все они терситы жизни! Почему же, Гиппократ,   ты осудил мой смех?  Ведь никто сам не смеется над   своим   собственным   безумием,   но   каждый   смеется над безумием другого: эти—над пьяницами, считая себя трезвенниками,   те—над   влюбленными,   болея   в   то   же время гораздо худшей болезнью; иные смеются над мореплавателями,   другие   над   земледельцами,   ибо   они   не согласны  между  собой  ни  в  искусствах,   ни  в  делах». Я ответил: <<Это правда, Демокрит, и никакая другая речь не способна в большей мере возвестить бедственное положение   смертных;    но   обстоятельства   узаконивают   его неизбежность как ради домашнего хозяйства, так и ради постройки кораблей и других государственных  дел,   где есть нужда в человеке, да и природа не создала человека, чтобы ничего не делать; из этого же вытекло честолюбие и поколебало прямодушие многих, старавшихся обо всем, чтобы оно было прочно, и не имевших силы предвидеть то,  что  было  скрыто.   Кто,   Демокрит,   вступая  в  брак, предполагал   бы  развод  или  смерть,   или  равным  образом,   имея   детей,—их   потерю?   Не   иначе   обстоит   дело и в отношении земледелия, мореплавания, царствования, гегемонии  и  всего,   что  происходит  в  веках.   Никто   не ждет   потерпеть   неудачу,   но   каждый  питается   доброй надеждой, о плохом же не вспоминает. Разве твой смех не является здесь неподходящим?» Но Демокрит возразил: «Насколько медлен твой ум и как ты далек от моей мысли, Гиппократ, не приняв в соображение, по незнанию, меры спокойствия и беспокойства. Ведь те, кто устраивают   все с умом, сами легко   выходят из затруднений и избегают моего смеха. Но вместо этого ум порабощается жизненными вещами, словно они несокрушимы,  и люди горды своим безрассудным умом и не допускают учить себя    правильному   ходу   вещей,   тогда   как   для    них было бы достаточно одного напоминания о переменчивости всех   вещей,   врывающейся   внезапными   превратностями и неожиданно производящей всякого рода круговороты. Люди, словно бы жизнь была тверда и устойчива, забывают возникающие ежеминутно страдания, желают того, что несет   огорчение, ищут, что не   является   полезным, и вовлекаются  во всякого  рода  несчастья.   Но тот,  кто думал бы совершать все дела сообразно своим силам, стал бы прочно оберегать свою жизнь, зная себя и ясно понимая свое собственное состояние, не распростирая в бесконечность   стремления  похоти и созерцая в довольстве богатую природу,  кормилицу  всех.   Подобно  тому,  как при полноте излишек здоровья есть очевидная опасность, так  и  великие   успехи—неверны;   это  можно  видеть  на примере знаменитостей в их дурных судьбах. Иные, плохо вразумленные   историей   древних,   погибали   через   свои злые деяния, не предвидя явных вещей, словно для них неявных, вопреки тому, что имели за долгую жизнь примеры того, что происходило и чего не происходило,  из чего следовало бы познать будущее.  Бот предмет моего смеха: безумные люди, несущие наказание злости, сребролюбия, ненасытности, ненависти, козней,  вероломства, зависти  (трудно перечислить многочисленные источники зол,  ибо они также бесконечны),  люди,  соперничающие в коварстве между собой, питающие зловредные чувства, люди, у которых итти к худшему является способом добродетели, ибо они упражняются во лжи. гоняются за удовольствиями и не повинуются  законам.   Мой смех  осуждает  непостоянство этих людей,  не имеющих  ни глаз, ни ушей; он есть лишь чувство человека, которое, право-мысля, приводит далеко и предугадывает, что есть и что будет.  Людям все вещи становятся не по вкусу, и они вновь тянутся к тем же вещам;  отрицая плавание,  они плавают; отбросив земледелие, они снова возделывают поля; прогнав свою жену, они вводят другую; порождая детей, они   их   хоронят;   похоронив   их,   они   рождают   других и воспитывают их; они желают старости, а когда придут к ней, стонут, ни в одном состоянии не сохраняя постоянства   мнения.   Начальники  и  цари  считают   счастливым частного человека, частный же человек желал бы царства; управляющий городом завидует ремесленнику как находящемуся  вне   опасности;   ремесленник  же—управителю как сильному во всем, ибо люди не замечают прямого пути добродетели, свооодного, ровного, на котором не спотыкаются и по которому тем   не менее никто   не решается итти; напротив, они бросаются на дорогу суровую, извилистую, шагая тяжело, скользя, спотыкаясь, большинство даже падая, задыхаясь, как если бы кто их преследовал, споря, идя вперед, плетясь сзади. Одни, сжигаемые незаконной   любовью,   скользят   тайком  в  постель  другого, сильные своим бесстыдством; другие снедаются любовью к деньгам, ненасытной болезнью. В других местах взаимно строят  козни;   тот,   кого  честолюбие   возносит   превыше облаков,   низвергается   под    тяжестью   своей   дрянности в глубину погибели. Разрушают и снова строят;  оказывают милости и в этом раскаиваются; восхищают права дружбы,  доводят плохие поступки до ненависти,  воюют с родственниками, и причина   всего этого—сребролюбие. В чем же они отличаются от играющих детей, у которых мысль без рассуждения и все, что приводит случай,  является развлечением? Что из своих страстей оставили они на   долю   неразумных   животных?   Разве  только  то,   что звери  довольствуются  тем,  что  их  удовлетворяет.   Действительно, какой лев закапывал золото в землю, какой бык сражался для выгоды, какая пантера оказалась ненасытной? Кабан пьет, но не больше,  чем у  него  жажда; волк,  разорвав на части свою добычу для необходимого питания, успокаивается;   но   человек   в   течение   дней  и ночей   не   знает   насыщения   пищей.   Порядок   годичных времен устанавливает  для  неразумных животных конец течки, человек же постоянно страдает неистовством похоти. Как,  Гиппократ,   не   смеяться   мне   над  тем, кто стонет от любви, ибо к его пользе явилось препятствие, и как не усилю смеха,  если он,  презирая  опасность,  несется через  пропасти или морские пучины?   Как  не  стану  я смеяться над тем, кто перегрузил корабль многими товарами и потом гневается на море, что оно поглотило его груз? Я не думаю даже, что мой смех достаточен; я хотел бы найти    что-нибудь    такое,    чтобы    их    удручало;    нечто такое, что не было бы ни медициной, которая их излечивает, ни Пеоном, приготовляющим лекарства. Пусть твой предок Асклепий послужит тебе уроком; спасая людей, он получил благодарность молниями. Разве ты не видишь, что я также имею свою долю в безумии: я ищу ее причину — и убиваю,  и вскрываю животных.  Тогда как искать  ее нужно было бы только в человеке. Не видишь ли ты, что мир полон недоброжелательством к человеку и ополчил против него бесконечные бедствия? Человек уже с рождения есть одна болезнь; грудной—он бесполезен сам себе и требует помощи; подрастая, он дерзок, глуп, имеет нужду в педагоге, взрослый—он безрассуден; на закате— жалок, пожиная труды собственного неразумия; таким он выскочил из окровавленного чрева матери. Поэтому одни люди, страстные, полные безмерного гнева, вращаются в бедствиях и битвах, другие—в соблазнах и всяческом блуде, третьи—в пьянстве; одни желают того, что принадлежит другим, другие теряют то, что принадлежит им. Почему у меня нет власти открыть каждый дом, не оставив никакого покрова на внутренних вещах, и затем наблюдать, что происходит внутри? Мы увидели бы там: одни объедаются, других рвет; одни пытают ударами, другие смешивают яды; одни обдумывают козни, другие заняты подсчетом; одни радуются, другие жалуются; одни пишут доносы на своих друзей, другие безумствуют от честолюбия; и еще более глубокие действия, которые скрываются в душе. Есть и молодые, есть и старики, просящие, отказывающие, бедные, богатые, удрученные голодом, погруженные в роскошь, грязные, закованные в цепи; возгордившиеся в утехах жизни, дающие есть, одни убивающие, другие хоронящие, презирающие то, что они имеют, бросающиеся в надежде за приобретениями, бесстыдные, скупые, ненасытные, убивающие, побитые, нахальные, надутые пустой славой; одни пристрастившиеся к лошадям, другие—к мужам, к собакам, камню, дереву, меди, к картинам; одни—в посольствах, другие—в военных командах; одни—при священное лужении, другие—увенчанные венками; одни—вооруженные, другие—убиваемые. Из них одни стремятся на морские битвы, другие— на войну; одни—к земледелию, другие—на торговые корабли; одни—на площадь, другие—на собрание; одни— в театр, другие—в изгнание; одни—в одну сторону, другие—в другую; и снова одни—к приятным удовольствиям, к довольному существованию и невоздержанию, другие— к праздности и безделью. Каким же образом, видя столько недостойных и жалких душ, не издеваться над их жизнью, погруженной в такой беспорядок? Самая твоя медицина, я уверен, не нравится им; их беспорядок делает их недовольными всем, и они считают мудрость сумасшествием. Действительно, я сильно подозреваю, что добрая часть твоего   знания   явно   оскорбляется   завистью  или   неблагодарностью;   ведь   больные,   как   только   они  спасены, приписывают  свое  спасение  богам  или  судьбе;   другие, связывая его с своей природой,  ненавидят благодетеля, почти что негодуя на него, если их считают обязанными. Большинство, будучи само совершенно чуждо искусства, невежественное,   осуждает то,  что является  наилучшим, ибо среди глупцов также идет голосование. Ни больные не желают признаться, ни собратья по искусству—засвидетельствовать, ибо этому противостоит зависть. Конечно, не тому, кто избежал всех этих жалких наветов, изъясняю я это; я знаю, что ты также часто терпел несправедливость и не злословил ради выгоды или по зависти.   Но для истины нет ни познания, ни признания». Он улыбался, говоря это, и он мне казался, Дамагет, не человеком, а каким-то божественным существом, и я сказал: «О, пре-славный Демокрит, я отвезу в Кос великие дары твоего гостеприимства, так как ты преисполнил меня огромным восхищением твоей мудрости.  Я возвращаюсь вестником, что ты исследовал и уловил истину человеческой природы. Получив от тебя лекарство для моего ума, я ухожу теперь, ибо этого требует время, как и забота о теле, но завтра и после мы снова сойдемся в этом месте». С этими словами я встал;  он был готов проводить меня,  но тут подошел кто-то, не знаю откуда, и он стал передавать ему книги. Тогда я ускорил шаг и, обращаясь к истинным абдери-тянам,   ожидавшим  меня   на   холме,   сказал:   «Мужи,   за ваше   приглашение большая   вам   благодарность,    ибо   я видел   Демокрита,   мудрейшего  мужа,   единственно   способного   сделать   мудрыми   людей».   Вот   что,   Дамагет, я имею с полной радостью сообщить тебе о Демокрите. Будь здоров.

18. Демокрит Гиппократу привет.

Ты пришел к нам, Гиппократ, как к сумасшедшим, готовый предписать нам чемерицу, поверив безумным людям, у которых работа над добродетелью считается сумасшествием. Но ты нашел нас пишущими о строении мира, о полюсах и о небесных светилах. Когда же ты у знал, с каким совершенством совокупность этих вещей устроена и как далеко отстоит это от сумасшествия и бреда, ты похвалил состояние моего ума, а тех людей ты счел жестокими и безумными. Все те вещи, которые, блуждая в воздухе, обманывают нас образами, вещи, созерцаемые миром и находящиеся в беспрерывном течении, мой ум, исследующий точно природу, вывел на свет. Свидетели тому—книги, составленные мной. Не следует поэтому, о Гиппократ, сходиться и общаться тебе с такого рода людьми, ум которых поверхностен и непостоянен. Ведь если бы ты, доверясь им, напоил меня как сумасшедшего чемерицей, мой ум стал бы безумен, и твое искусство обвинили бы в том, что оно было добавочной причиной моего бреда, ибо чемерица, данная здоровым, затемняет рассудок; данная же сумасшедшим обыкновенно приносит пользу. Знай же, если бы ты меня застал не пишущим, но лежащим или прогуливающимся и разговаривающим с самим собой, то сердитым, то улыбающимся по поводу измышлений на мой счет, не обращающим никакого внимания на разговоры домашних, но погруженным в мысль и глубокое созерцание, ты подумал бы, что Демокрит, судя по виденному, представляет картину безумия. Необходимо поэтому, чтобы врач судил1 о болезнях не только по виду, но по самому делу; чтобы он рассматривал обычный ритм болезни, в начале ли она или в середине, или в конце и чтобы применял лечение, наблюдая различия, время года и возраст, как и совокупность всего тела; ибо из всего этого ты легко откроешь болезнь. Посылаю тебе рассуждение о сумасшествии . Будь здоров.

19. Речь о сумасшествии

Мы становимся сумасшедшими, как я сказал это в книге о священной болезни (главы 14 и 15), вследствие влажности головного мозга, в котором сосредоточиваются действия души. Когда головной мозг более влажен, чем следует по природе, он должен двигаться; когда же он двигается, ни зрение, ни слух не остаются в покое: больной слышит и видит то одно, то другое, а язык выражает, что больной каждый раз видит и слышит; сколько времени мозг пребывает в покое, столько времени человек и мыслит разумно. Порча мозга происходит вследствие слизи или желчи; ты узнаешь то и другое так: сумасшедшие от действия слизи покойны и не кричат, и не волнуются; сумасшедшие от действия желчи—драчуны, вредоносны и постоянно в движении. Таковы причины, делающие безумие постоянным. Если больной во власти страхов и ужасов, это происходит от изменения, испытываемого мозгом, согретым желчью, которая устремляется туда через кровеносные вены, но когда желчь возвращается в вены и в тело, вновь водворяется спокойствие. Опять-таки больной погружается в печаль, тоску и теряет память, когда мозг охлаждается против нормы слизью и сжимается против обыкновения. Когда же мозг внезапно нагревается желчью посредством вышеуказанных вен и кровь кипит,—больной видит устрашающие сновидения, лицо горит как у разбуженного, глаза красны и ум замышляет какое-нибудь дурное дело; сон представляет те же явления; но когда кровь снова рассеивается по венам, спокойствие возвращается. В 5-й книге «Эпидемий» (§80) я изложил, как происходит потеря голоса, потеря сознания, частые припадки бреда и рецидивы; язык был сух и если не увлажнялся, не был в состоянии артикулировать и был почти всегда очень горек; разрешало кровопускание; вода для питья, медовый напиток, питье из чемерицы; больной, прогорев некоторое время, погиб. Был другой (§81}, который, приходя на пирушку, пугался флейтистки, если она начинала играть, но днем, слыша ее игру, не испытывал никакого волнения.

20. Гиппократ Демокриту привет.

Большинство людей, о Демокрит, совершенно не восхваляет успехов врачебного искусства, но часто приписывает их богам; и если природа, противодействуя, погубит того, кто лечится, обвиняют врачей, забывая о божественном. Я лично думаю, что на долю искусства выпало больше порицания, чем похвалы. Конечно, я не достиг вершины медицины, хотя уже являюсь стариком, так же как и изобретатель ее Асклепий, ибо он во многом находится в несогласии с самим собой, как это передают нам книги писателей. Письмо, которое ты нам прислал, заключало обвинение по поводу предписания чемерицы. Я, действительно, был приглашен, Демокрит, чтобы очистить чемерицей сумасшедшего, не угадав, каким ты был. Но когда, встретившись с тобою, я познал, клянусь Зевсом, дела не сумасшедшего, но достойные всякой похвалы, я очень хвалил твои природные свойства и стал считать тебя наилучшим истолкователем природы и мира; а тех, которые меня к тебе привели, порицал как безумных, ибо они сами нуждались в лечении. Поэтому, поскольку случай нас соединил, ты сделаешь хорошо, если станешь писать нам чаще и перешлешь мне составленные тобой книги. Я тебе посылаю речь о пользовании чемерицей. Будь здоров.

21.   Гиппократ    Демокриту    о    пользовании чемерицей.

У тех, которых не легко очистить верхом, нужно прежде, чем дать питье, увлажнить тело более обильной пищей и отдыхом (Афор., IV, 13). Предлагать тому, кто выпил чемерицу, находиться больше в движении, а не предаваться сну. Ведь и мореплавание показывает, что движение возмущает тело (Афор., IV, !£)• Когда тыхочешъ, чтобычеме-рица действовала сильнее, приводи в движение тело (Афор., IV, 15). Чемерица опасна тем, у которых мышцы здоровы (Афор,, IV, 16). У тех, которые приняли чистительное лекарство и у которых нет жажды, очищение продолжается до тех лор, пока не появится жажда (Афор., IV, 19). Спазм от чемерицы гибелен (Афор., VII, 25). При чрезмерном очищении появление спазм или икоты ОПАСНО (Афор., VII, 41). Если при расстройствах желудка и при рвотах, появляющихся самопроизвольно, то, что должно быть удалено, удалено, то они полезны и больные их легко переносят; в противном случае—плохо (Афор., I, 2). Как я сказал впрогностике, очищение верхом у того, кто, будучи без лихорадки, имеет отвращение к пище или рези в верхней части желудка, или головокружение, или горечь во рту, в общем потребно при болях, имеющих место над диафрагмой (Афор., IV, 17,18 и 20). Очищение низом бывает годно тогда, когда при отсутствии лихорадки появляются рези, боль поясницы, тяжесть колен, трудные месячные, боль ниже диафрагмы (Афор., IV, 20). При даче чистительных нужно действовать с осторожностью в отношении тех, у кого тело в хорошем состоянии, особенно тех, кто черен, у кого влажные мышцы, кто несколько сух, кто заикается или лепечет. Желающие в самом же начале болезни вызвать чистительным питьем разрешение воспалений, как я сказал в книге «О птизане» (Диэта пра острых болезнях, дополнение, II, 3), ничем не облегчают того, что напряжено и воспалено, ибо болезнь, будучи несозревшей, не проходит, но они содействуют лишь растворению частей, здоровых и противостоящих болезни когда же тело ослаблено, болезнь одер/кивает верх, и выздоровление становится невозможным. Нужно очищать чемерицей тех, у которых истечение спускается из головы; ее не следует давать в случаях эмпиемы (If, 16); не следует очищать людей обесцвеченных, охрипших, имеющих пораженную селезенку, анемичных, людей со стесненным дыханием, сухим кашлем, жаждой, вздутием живота, натянутыми подреберьями, точно так же, как при натянутых боках и спине с оцепенением, затемненным зрением, шумом в ушах, недержанием мочеиспускательного канала, желтухой, слабым желудком, кровоизлияниями, опухолями (I11 23). Если очищения будут найдены подходящими, ты произведешь их с уверенностью верхом при помощи чемерицы, но отнюдь не низом; наиболеее существенной является диэта (fl, 25). Как я уже сказал в «Предсказаниях» (1,71), не нужно очищать тех, у которых черные рвоты, отвращение к пище, бред, незначительная боль в лобке, дерзкий и немигающий взгляд, опухоль, головокружения с туманом, обесцвечивание или расслабленное тело при горячей лихорадке. Как я уже сказал в книге о птизане (Диэта при острых болезнях, дополнение, II, 28), сесамоидное растение очищает верхом; питье составляется из полудрахмы растения, истолченного в меду с уксусом; подмешивают также чемерицы в дозе третьей части этого питья; эта смесь меньше причиняет удушья. Очищай также при хронических четырехдневных лихорадках, при хронических лихорадках с внутренним жаром и наружным ознобом тех, у которых нет ни жажды, ни выделений, но этих последних не раньше как по прошествии трех недель. Очищай также иногда при плевритах, при илеосах и, как я говорил в книге «О болезнях женщин», в случаях, когда матка нуждается в очищении.

22. Гиппократ  своему   сыну   Фессалу.

Прилагай большое старание, сын мой, к изучению геометрии и арифметики, так как это сделает не только твою жизнь славной и чрезвычайно полезной в человеческих делах, но и твою душу более проницательной и более ясновидящей, чтобы воспользоваться в медицине всем полезным. Действительно, познание геометрии, которая разнообразна в формах и положениях и делает все с помощью доказательств, будет полезно для положения костей, их смещений и прочего устройства членов; став большим знатоком разнообразия этих вещей, ты будешь производить вправление вывихнутых суставов, резекцию сломанных костей и перфорацию их, соединение, извлечение и все остальное в лечении, зная, каковы место и кость, которая оттуда вышла. Порядок же арифметики применится к периодам и к правильным переменам лихорадок, кризисам больных и безопасности при болезнях, ибо это—великая вещь иметь в медицине услугу, которая бы помогла тебе познать безошибочно сроки обострения болезней и ремиссии, по своей природе неравномерные; поэтому достигни большой опытности в этом деле. Будь здоров.

23.  Демокрит    Гиппократу     о     природе человека.

Необходимо всем людям знать медицинское искусство, Гиппократ, и особенно тем, кто получил образование и искусен в речах, ибо это в одно и то же время прекрасная и полезная вещь для жизни, поскольку, как я думаю, знание философии является сестрой медицины и живет с ней под одной и той же кровлей. Действительно, философия освобождает душу от страстей, а медицина избавляет тело от болезней. Ум возрастает, пока имеется здоровье, забота о котором—прекрасное дело для людей здравомыслящих; но когда телесное состояние повреждено, ум не имеет даже охоты заботиться о добродетели, ибо наступившая болезнь ужасным образом омрачает душу, вовлекая в страдание разум. Описание человеческой природы представляется в таком виде. Головной мозг держит стражу на вершине тела, озабоченный безопасностью остальных частей, помещаясь в нервных оболочках, поверх которых двойные по природе кости, размещенные в порядке необходимости, скрывают мозг—властелина и хранителя разума. Благообразие волос украшает тело. Зрительная способность глаз, погруженных под несколькими оболочками в жидкое ложе и укрепленных вместе под оградой лба, чтобы управлять, является причиной зрения; верный зрачок пребывает под тарзом века, стражем своевременности. Две ноздри, опытные в обонянии, разделяют два соседних глаза. Мягкая кайма губ, окружающая рот, доставляет, будучи управляема, смысл словам и точную артикуляцию. Заканчивающий голову подбородок имеет вид черепахи—лиры, связанной скрепами. Творец открыл уши для восприятия слов, которые в свою очередь производят речь, малонадежного слугу неразумия. Язык, мать речи, вестник души, привратник вкуса, охраняется крепкой башенной оградой зубов. Гортань и глотка, прилаженные друг к другу, находятся в соседстве, ибо одна служит для пути воздуха, а другая сильным толканием направляет пищу вглубь желудка. Конусовидное сердце—царь; оно питает гнев и одето грудным панцырем против всякой козни. Многочисленные пещеры легких, пробегаемые воздухом, порождают дуновение— причину голоса. Хорегом крови, изменяющим ее в пищу, своими долями часто окружающим пол ость, будет печень-виновник желаний, а зеленая желчь, пребывающая около печени, становится, разливаясь через край, порчей человеческого тела. Вредная и бесполезная жительница человеческого тела селезенка спит напротив, не требуя никакого дела. Посредине их господствует желудок, общее вместилище, и он покоится, обеспечивая пищеварение. Прикрепленные к желудку и скрученные в работе, обусловившей их расположение, извиваются около желудка кишки—причина поглощения и выделения. Почки, близнецы, укрепленные около бедер, одетые жиром, не чужды отделению мочи. Хозяин же всей полости, называемый сальником, обнимает весь живот, исключая одну селезенку. Потом перепончатый мочевой пузырь, прикрепленный отверстием переплетенными сосудами к седалищу, является причиной выделения мочи. По соседству с ним мать детей, источник сильных болей, причина бесчисленных бедствий, ютится матка; ее привратник, устремляющееся в глубины седалища мясо, сдавливается нервами и изливает истечение, происходящее от полнокровия живота, в предвидении беременности. Подвешенные снаружи тела прирожденные производители, под многочисленными оболочками, обитают яички; в тесной связи с лобком создано природой, возбуждающей желания молодости, сплетение вен и нервов, обеспечивающее излияние мочи, орудие совокупления. Ноги, руки и конечные части, которые к ним прикреплены, составляя Bte вместе основу всякого обслуживания, завершают верную службу нервов. Бестелесная природа в своих недрах изготовила внутренности всякой формы, но смерть, появляясь, быстро прекращает их службу.

24. Гигиенический совет Гиппократа царю Деметрию.

Гиппократ из Коса царю Деметрию привет. Мы и прежде, о царь, старались обозреть вкратце части человеческой природы и, описав это, послали тебе, как ты этого желал. Теперь по поводу того, о чем разумный человек особенно должен заботиться, мы пишем тебе как то, что мы собрали у наших предшественников, так и то, что открыли сами. Если ты последуешь этим предписаниям и признакам, появившимся в твоих предшествующих болезнях, и если ты станешь постоянно и настойчиво пользоваться ими, ты будешь свободен от болезней в течение всей своей жизни. Есть два вида болезней для всех живых существ: те, которые разнятся по роду, и те,которые разнятся по страданию. Ты увидишь, что твои желания пищи идут противоречиво; от желания высушивающего—к желанию влажного, от увлажняющего—к сухому, от опустошающего—• к полному, от наполняющего—к пустому; ты увидишь также, что все болезни составлены из противоположного и что болезни порождают болезни. При спазмах появляющаяся лихорадка останавливает болезнь; кровь, выходящая через уши или через ноздри, рассеивает сильные боли головы; спазмы, появляющиеся у меланхоликов, прекращают меланхолию. В общем, голова—корень человеческих болезней, и от нее идут наиболее тяжелые поражения; ибо, находясь вверху тела, она является словно кровососной банкой, притягивающей к себе остатки всего, что вводится в тело, и тонких влаг. Нужно поэтому обращать внимание на эти части и жить, особо подготовляя эти части так, чтобы наступающие болезни не усиливались благодаря твоим заботам и правильному образу жизни. Не предаваясь неумеренности в любовных удовольствиях, ни излишествам различных кушаний, ни снам, чрезмерно расслабляющим бездеятельное тело, но следя за признаками, появляющимися в теле, надо соблюдать подходящее время для каждого из них, чтобы, остерегаясь могущей наступить болезни и пользуясь лечением, о котором я пишу, ты мог прожить безболезненно.

25. Декрет   афинян.

Решено Советом и народом афинян: ввиду того,что Гиппократ Косский, врач, потомок Аскледия, выказал эллинам великое и спасительное благожелательство, когда шла чума из варварской земли на Элладу, послав своих учеников в различные места и сообщив, каким лечением нужно пользоваться, чтобы без вреда избегнуть наступающей чумы, показав, каким образом врачебное искусство Аполлона, переданное эллинам, спасает больных; ввиду того, что он, чуждый зависти, издал книги, написанные им о врачебном искусстве, желая, чтобы врачи, которые могут спасать, были многочисленны; ввиду того, что, когда персидский царь послал за ним и предлагал ему почести, равные с ним, и дары, какие он, Гиппократ, захочет, он пренебрег обещаниями варвара как противника и общего врага эллинов,—посему народ афинян, желая показать, что он выше всего ставит дела, полезные для эллинов, и воздать Гиппократу подобающую благодарность за .его услуги, постановляет: посвятить его в великие таинства за счет государства, как Геркулеса, сына Зевса; увенчать его золотым венком стоимостью в тысячу золотых монет, провозгласить увенчание в большие Панафинеи во время гимнастических состязаний; позволить детям жителей Коса воспитываться в Афинах на одних правах с детьми афинян, поскольку их отечество произвело подобного мужа; даровать Гиппократу право гражданства и питания в Пританее в течение всей жизни.

26. Речь у жертвенника. О вы, находящиеся здесь во множестве жители многочисленных городов, рожденные в большом достоинстве и носящие общее имя фессалийцев, для всех людей существует горькая необходимость переносить то, что назначено судьбой, ибо она вынуждает терпеть, чего она хочет. Ей повинуюсь я теперь, когда со своей семьей и отпрысками я стою просителем у жертвенника Афины. Кто я таков, надлежит сказать тем, кто этого не знает. Я—Гиппократ, о мужи, из Коса, врач; по важной и почетной причине препоручаю себя и моих детей вам. Меня знает Собрание, ибо мы, мужи, так сказать, свои; говоря коротко, меня знают многие из вас и во многих городах ваших, но имя мое пошло дальше, чем мой образ, и я думаю, что я обязан моему искусству, являющемуся для людей причиной здоровья и жизни, тем, что я стал известен не только людям вашей страны, но и многим из греков, живущих по соседству с вами. Теперь я скажу, почему я решил возложить на себя такое большое дело. Мужи Фессалии, злоупотребляя своим превосходством, афиняне обращаются с Косом, нашей метрополией, как с рабским городом, подчиняя силой копья свободы, завоеванные нашими предками, не почитая родства, которое идет у нас от Аполлона и Геркулеса и восходит к Энию и Сунию—их детям; наконец, не вспоминая услуг Геркулеса, которые этот благодетельный бог, общий нам и вам, оказал им. Но вы, во имя Зевса, покровителя умоляющих, во имя родовых богов, выступите в защиту нас, освободите нас, не оставляя свойственной вам любви и чести.

27. Речь посольства  Фессала, сына  Гиппократа.

Следует, я думаю, афиняне, чтобы тот, кто находится пред вами, оставаясь незнакомым всему собранию, изложил прежде всего, кто он и откуда он, прежде чем подойти к остальной речи. Отец мой—известный вам Гиппократ, и вы знаете, сколь великой силой обладает он во врачебном искусстве. Мое имя—Фессал. Известен и я невторостепенным людям и немалому числу. Мое отечество Кос, родственное вам с давних пор; каким образом,—об этом вам расскажут другие, более искусные в передаче истории. Я прибыл по поручению моего отца, чтобы напомнить вам о четырех услугах, оказанных вам нами. Одна—древняя, из времен наших предков, и общая всем амфиктионам, немалую часть которых вы составляете. Вторая, еще большая, касается большинства эллинов; эти услуги, как вы увидите, исходят от нашего города и наших предков. Третья же—собственно моего отца, и она так велика, что ни один еще муж никогда не оказывал вам и большинству греков подобной. Последняя из четырех—общая моему отцу и мне; она не относится к большинству греков,—она касается исключительно вас одних, и если рядом с первыми она может показаться незначительной, то по сравнению с услугами других людей—большой. Таковы услуги, представленные мной в кратких словах, но недостаточно только сказать о них,—нужно еще показать, что они истинны. Началом моей речи я сделаю начало этих услуг и расскажу прежде всего о наиболее древних, речь о которых вы найдете, может быть, чересчур длинной и баснословной, но они требует рассказа на старинный лад. Было время, когда существовал народ кризейский; он обитал вокруг Пифийского храма и владел землею, которая ныне посвящена Аполлону; она называется Кризейокой равниной; возле нее живут локрийцы и к ней прилегает город Мелена, а также гора Кирфион, вдоль которой обитают фокейцы. Эти кризейцы, тогда многочисленные, сильные и богатые, пользовались этими благами во зло, ибо, полные дерзости, они совершали много насильственных и противозаконных действий, оскорбляя бога, порабощая Дельфы, грабя соседей, обирая послов, приходивших для вопрошения оракула, уводя женщин и детей и обижая их телесно. По этой причине амфиктионы, введя в гневе в их землю войска и разбив их в битве, опустошили их страну и разрушили их города. Таким образом кризейцы, совершив немало насилий, сами испытали суровую судьбу и потерпели не меньшие наказания, чем нанесли другим. Счастливейшими оказались погибшие от руки врагов; за ними— те, кто, попав в плен, был перевезен в другую страну и другие города, ибо по крайней мере не имел пред глазами своих бедствий. Несчастнейшими были оставшиеся на месте, которые в унизительном рабском положении на своей собственной земле, со своими женами и детьми, видели свои поля и жилища, преданные пожару. И еще хуже чувствовали себя те, которые оставались внутри стен и частью видели все эти бедствия, частью узнавали о них из рассказов, превышающих, как это обычно бывает, истину, и имели только слабую надежду на спасение. Оставался у них еще один большой город около того места, где теперь находятся лошадиные бега; они укрепили его стены, приняли туда беглецов из других городов и, выбросив из него бесполезные вещи, внесли туда одно необходимое и решились выдерживать осаду, надеясь, что город не удастся взять врагу ни битвой, ни длительностью времени. В свою очередь амфпктионы, разрушив прочие места, обложили этот город, приготовили все для осады, а остальное войско отослали по своим городам. По прошествии некоторого времени на лагерь напала чумная болезнь; воины заболевали; одни умирали, другие покидали осаду по причине болезни; амфиктионы пришли в смятение, их мнения разделились, как это обычно бывает в общих делах. В конце концов, обеспокоенные болезнью и не приходя в соглашение между собой, они обратились к богу и спросили, что нужно делать. Бог им велел вести войну и обещал победу, если, пойдя в Кос, они приведут оттуда себе на помощь сына оленя с золотом и притом спешно, прежде чем кризейцы похитят треножник из святилища; в противном случае город не будет взят. Выслушав ответ, они отправились в Кос и изложили предсказание оракула. И вот, когда жители Коса недоумевали, не понимая предсказания, поднялся некий муж, аскле-пиад по происхождению, один из наших предков, наиболее искусный в то время, по общему мнению, врач эллинов; имя его было Неброс, и он сказал, что оракул обращался именно к нему: «Если бог действительно велел вам итти в Кос и привести на помощь сына оленя, то вот вам город Кос; потомки оленей называются небросами—и мое имя Неброс. Какая же другая помощь может быть лучше для больного войска, как не врач? К этому присоединяется и другое соображение; я не думаю, чтобы эллинам, которые среди прочих отличаются стольким богатством, бог предписал явиться в Кос и просить золотую монету; нет, ото слово бога обращено к моей семье: Хризос—имя самого младшего из моих сыновей, совершенно отличного по своей внешности и достоинствам души (так говорит отец) от своих сограждан. Итак, если вы не решите иначе, я поеду и возьму с собой своего сына, вместе с судном в пятьдесят весел, снаряженным на мой счет; таким образом, будет оказана двойная помощь,—и врачебная, и военная». Так он сказал; его мнение было одобрено и посланные были отпущены. Этот Неброс захватил с собою также воспитанного у него мужа из Каледонии, о котором мы скажем, когда этого потребует дело. Когда эти мужи прибыли туда, где помещался лагерь, бог был удовлетворен, ибо смерти прекратились среди воинов, и по божественной случайности конь Эврилоха, фесса-лийца, потомка гераклидов и предводителя на войне, разбил своим копытом, катаясь в пыли, трубу, по которой вода шла в крепость. Неброс испортил эту воду лекарствами; отсюда пострадали желудки кризейцев, что немало способствовало взятию города. С атих пор мужество возросло у осаждающих, как будто бог уже ясно оказывал им помощь. Когда было предпринято наступление, с обещанием наград тем, кто первыми взойдут на стену, завязалась жестокая битва и город был взят. Первым взошел на стену Хризос и захватил башню; за ним тотчас последовал, прикрывая его, муж из Каледонии, о котором я раньше сказал. Хризос упал с вершины башни, пронзенный копьем Мермода, .брата  Лика, того   Лика, который умер, побитый камнями, когда он проник в святилище, чтобы похитить треножник. Таким-то образом   был взят   город. Помощь   Неброса   и   Хризоса имела полный успех как во врачебном, так и в военном отношении;   слово   бога   было  истинным;   что   обещал,— то   и   сделал.   По   этой   причине   амфиктионы   воздвигли Аполлону храм, ныне находящийся в Дельфах, установили гимнастические и конные состязания, которые они до  этого  времени не производили,  посвятили  богу  всю страну кризейцев, возвращая подателю то, что он дал, а   Хризоса,   сына   Неброса,   похоронили  на  гипподроме и постановили,   чтобы  Дельфы  приносили  ему   жертвы на общественный счет. Асклепиадам из Коса в благодарность к Небросу было дано право, какое имеют иеромне-моны   (начальники амфиктионов),—первыми   вопрошать оракула; каледонянам же в память того мужа и его услуг и теперь еще дается в Дельфах право вопрошать первыми оракула наряду с постоянным питанием на общественный счет. Но я возвращаюсь к тому, что касается нас. Л что я  говорю правду,  доказывает уже то,  что, когда.отец мой и я пришли в Дельфы, амфиктионы восстановили эти прерогативы, воздали нам почести и установили с надписью колонку в Дельфах. Я оканчиваю здесь мой рассказ,  ясно  вам доказывающий,  что  наши предки были вам очень полезны. Оставляя эту речь, перехожу к другой—о том же самом, но не такой же. Когда великий царь с персами и другими варварами начал войну против тех эллинов, которые не дали воды и земли, наше отечество предпочло скорее погибнуть целиком,  чем вооружиться против вас и мыслящих подобно вам и послать на кораблях военную   экспедицию;   оно   отказалось   из   благородного великодушия,   достойного   наших   отцов, которых   называют сынами земли и  гераклидами.  Итак, было решено покинуть   четыре   крепости,    находящиеся    на    острове, убежать в горы и оттуда оказывать сопротивление. Каких только  бед  не натерпелись  бы мы!   Страна могла  быть разорена; свободные люди были бы обращены в рабство или преданы смерти, как это в обычае между врагами; город  и другие крепости  и храмы были бы  обращены в пепел, и все оставшееся предано в добычу дочери Лик-дамиса Артемизии, наследнице отцовской ссоры! Однако, как оказалось, мы не были забыты богами. Настали сильные бури, все корабли Артемизии подверглись опасности погибнуть, многие даже действительно погибли, и в ее войско попали многие молнии, хотя наш остров редко поражается молнией; добавляют, что у женщины были видения героев. Напуганная всем этим, она отказалась от своих жестоких дел, и у нее вырвалось горькое признание, горькое даже для передачи, так что я его опущу. Здесь опять-таки я должен приписать моим предкам важное, невыдуманное значение в том, что жители Коса не поднимали добровольно оружия ни против вас, ни против лакедемонян и других эллинов, невзирая на то, что многие из живших тогда на островах и в Азии присоединились к варварам на войне без особого к тому принуждения, ибо начальниками города были в то время Кадм и Гипполох. Истина в том, что Кадм и Гипполох—мои предки: Кадм, возглавлявший сенат,—со стороны моей матери, Гипполох—асклепиадов, четвертый после Неброса, с помощью которого были поражены кризейцы. Мы же—асклепиады с мужской стороны, следовательно, именно нашим предкам принадлежат эти прекрасные деяния. Возвращаюсь к Кадму; этот муж настолько заботился о благе эллинов, что, когда страна освободилась от осады Артемизии, он, покинув жену и детей, отправился с единомышленниками в Сицилию, чтобы помешать Гелону и его братьям заключить союз с варварами против эллинов. Он совершил также много других прекрасных дел, распространяться о которых здесь не время. Таковы услуги, оказанные нашим народом и нашими предками вам и прочим эллинам; не говорю о многих других, ибо у меня иссякает способность речи. Теперь расскажу тем, кто этого не знает, об услугах Гиппократа, моего отца; и я не скажу ничего, противоречащего истине. Когда странствовала чума в стране варваров, лежащей выше Иллирии и Пэонии, и когда бедствие достигло так же этих двух стран, цари их, наслышавшись о врачебной славе, которая, будучи истинной, распространилась повсюду, послали послов к моему отцу в Фессалию (ибо там мой отец и тогда, и теперь еще имеет жительство), призывая его к себе на помощь и суля не только золото, серебро и другие богатства, но уверяя также, что в случае его прихода к ним на помощь он унесет с собою все, что только пожелает. Но он, расспросив, какие бывают там перемены в движении жары, ветров, туманов и других влияний, изменяющих обычное состояние тел, по осведомлении обо   всем этом велел посланным возвратиться назад,   объявив  им  о  невозможности  отправиться  в  их страну; сам же озаботился изложить фессалийцам, какими средствами они  могут предохранить  себя  от  надвигающегося зла и, написав о лечении, разослал это по городам. А я был отправлен в Македонию, ибо у нас с царями рода  гераклидов,   правящими там,   старинное  гостеприимство, идущее от наших отцов. Итак, я отправился туда, куда  получил  приказ  итти,   покинув   Фессалию,   чтобы принести помощь тамошним людям; я имел указ от отца встретиться  с  ним  в  нашем  городе.   Мой брат  Дракон выехал  из  Пагасов  и морем  достиг  Геллеспонта,  куда был послан отцом, снабдившим его другим наставлением— не тем, какому следовал сам, ибо разные места не производят одинаковых" средств, поскольку воздух и окружающие вещи  не во всем подобны.  Полибий,  муж его дочери и моей сестры, и другие ученики получили приказ итти каждому в другие страны, переходя из места в место, чтобы оказать помощь возможно большему числу. Покончив дела в Фессалии, отец направился к соседним народам,  неся им помощь;  прибыв  в  Пилы,  он оказал услугу дорянам и всем фокийцам.  В Дельфах он обратился к богу с молитвой о спасении эллинов и, принеся жертву,   возвратился к   беотийцам;   оказав   этим  ту  же защиту от болезни, он пришел к вам и открыто преподал вам все необходимое   для   вашего спасения,  о чем я и напоминаю вам ныне. Я думаю, многие знают, что я говорю правду, ибо все это было не так давно, и вот только девятый год как я уехал от вас, будучи послан в Пелопонез на помощь тамошним жителям. Повсюду нам воздавалась достойная честь—речью и поступками—и у нас не было никакого  раскаянья,  что  мы  не приняли предложений иллирийцев и пэонян. Дарованное вами было велико сравнительно с подношениями других городов;  ваша республика превзошла прочие,  ибо Афины имеют для славы нечто более возвышенное, чем другие города, и золотой венок, возложенный на моего отца в вашем театре, довел до вершины нашу ревность. Но вы не ограничились этой прекрасной наградой и на общественный счет приобщили нас, моего отца и меня, к таинствам Деметры и Коры. Вот три услуги, оказанные многим эллинам нашим городом, нашими предками и моим отцом: услуги, о которых я рассказал вам, как человек, который торопится окончить эту речь и выйти из затруднений. Теперь я подхожу к четвертой услуге, которая, как я это раньше объявил, оказали вам я и мой отец. Когда город послал Алкивиада в Сицилию со значительной силой, не столько многочисленной, сколько достойной удивления (таковы были дела!), и в собрании рассуждали о враче, который должен был следовать за войском, тогда мой отец, выступив, предложил поручить мне заботу о ваших людях и содержать меня на свой личный счет без всякого жалованья, пока будет длиться поход, пренебрегая своей выгодой, предпочитая всему ту пользу, которая от этого последует для вас. Что касается меня, я не только нес издержки, служа вам, но и был употребляем на крупные дела. И это самое малое из того, что я намерен сказать, ибо мой отец взял на себя в лице меня, своего сына, и скитания по чужой земле и по морю, и опасности войны, и болезни, которым кочевая жизнь более подвержена, чем правильная. Он знал, что услуги измеряются услугий, и дело не кончается, как на торгу, передачей вещи из рук в руки. Вот, следовательно, что он сделал, и я, сын такого отца, не опустил ничего ни в старании, ни в искусстве, подавая помощь и подвергаясь опасностям вместе с вами, когда требовал случай. И меня не останавливали ни болезнь, ни страдания, ни страх моря или вражеских рук. Свидетелями этого я имею не других кого-либо, но вас самих. Если кто-нибудь имеет мне возразить, пусть подымется немедля, но я не лгун. Проведя таким образом три года, награжденный золотым венком и приемом, еще более прекрасным, я возвратился домой, чтобы жениться и произвести наследников нашего искусства и нашего рода. Итак, вот услуги, оказанные вам нашим городом, нашими предками, моим отцом и мной; сказано также и о том, что мы получили от вас. Полагаю, многие из вас с недоумением зададутся вопросом, с какой целью я перечисляю все это. Пора, следовательно, мне объясниться, чтобы вы знали это и я получил то, чего добиваюсь.

Мой отец, мужи афиняне, и я, мы просим вас (ибо свободные люди и друзья могут говорить так и быть выслушанными свободными людьми и друзьями) не отправлять из вашего отечества враждебных войск; если же это нужно, как, без сомнения, нужно со стороны тех, кто выступает ради своей страны, мы вас просим не приводить

нас в положение рабов, нас, которые находятся в большом уважении и которые оказали вам раньше подобные услуги. Наконец,—поскольку "мы вынуждены выражаться так—мы умоляем вас не делать наше достояние военной добычей, если, более многочисленные, вы возьмете верх над   меньшим   числом.   Подумайте   также,    что   судьба распоряжается   вещами   то   так,   то   иначе,   что   иногда и   могущественные   нуждались   в малых и что сильные бывали  спасаемы  слабыми.   Полагаю,   можно   было   это видеть и даже более, чем ясно,—как благодаря одному мужу не только город, но даже многие народы получали пользу в делах войны и там, где преобладает искусство. Не презирайте нас! Мы не заслуживаем презрения, и свидетельство этому—в нас самих,  ибо с самого начала те, родом которых мы гордимся, Асклепий и Геркулес, работали   на пользу людей,  и за  их добродетель  на  земле их ставят наряду с богами.  Мой город и я, говорящий с вами, мы восходим до них, как об этом гласят предания. Равным образом, наш город и мы оба являемся на переднем плане, когда дело идет об услугах эллинам в наиболее славных деяниях: поход на Трою не миф, но действительность, и Кос со своими островами представлял в союзном войске  не  малое  что-нибудь,   а  весьма  большое;  также и сыновья Асклепия помогали  эллинам  не только как врачи,  но и как воины; а Махаон даже потерял жизнь в Трое, когда, по словам писателей, он вылез из коня и вторгся в город Приама. Поэтому, поскольку мы одного племени, поскольку   мы, потомки приносящих помощь, приносили вам помощь, не наносите нам обиды. Я не стану терять времени и возвращаться к делам кризейцев или персов, поскольку вы меня уже выслушали и поскольку эти дела более известны в народе, чем то, на что я указал  после;   не   забывайте лишь, что нечестиво наносить несправедливость тем, кто сделал вам благо. Но раз мы сделали вам благо, как  об  этом свидетельствуют  дела, какими же явитесь  вы,  если предпочтете  быть  несправедливыми, вместо того чтобы остаться порядочными,— вы сыны таких отцов, какими представляют их предания! Я не хочу сказать ничего очень горького, но ваши отцы, о   афиняне,   оказывали   гераклидам   услугу   за   услугу и помогали многим другим,   от которых  они получали помощь; дня нехватило бы рассказать обо всех прекрасных поступках, совершенных   ими  для многих и совершенно

бесполезных для вас. Рассмотрите все сами—и без моих слов знайте, что вы делаете. Произвол, о афиняне, плохая вещь, ибо он не умеет подчиняться мере и он уже погубил города и народы. Если вы посмотрите на других, как в зеркало, вы увидите сами, что вы делаете. Я говорю истину. Это—новый обычай: доверяясь счастливой судьбе, не бросить взгляда на дурную; да, это новый обычай, но он не ваш, ибо вы также немало претерпели от божества. Мы не делаем вам никакой несправедливости, и если мы вам ее сделаем, разрешим ее не оружием, но разумом. Еще одна вещь, о которой я вас прошу: не сделать нас должниками в отношении других, которые могли бы притти нам на помощь, ибо нам помогут, если будут справедливы, фессалийцы, аргосцы, лакедемоняне и цари Македонии и все гераклиды и родственники гераклидов. Лучше без принуждения поступать справедливо, чем быть вынужденным на это силой. Я говорю не о восстании; указываю лишь, что многие принимают или примут участие в нас, если порядочность но исчезла повсюду у людей. Мое искусство говорить невелико, так как у меня есть другие заботы, и я останавливаюсь здесь; но во имя людей, которые являются вашими гостями и обычно бывают вашими советчиками, во имя богов и героев и ради услуг, какие оказывают люди людям, я умоляю вас остановить враждебные действия между нами и возвратиться к дружбе, ибо, если мы не получим этого в вашем городе, я не знаю, куда нам итти, чтобы то, чего мы так страстно желаем, стало нашим уделом.