Журнал «Твоё здоровье»

Издательство Знание 2/95

Как быть с демонстративным поведением

С упрямством во многом перекликается демонстративное, вызывающее, вычурное поведение. По сути дела, это разные стороны негативизма. С той лишь разницей, что упрямец просто отказывается выполнить ту или иную просьбу, то или иное действие, а демонстративный ребенок в ответ на заданный ситуацией норматив реагирует совсем иным, часто немыслимым образом.

Можно сказать, что упрямство — это негативизм пассивный, а демонстративность — активный. Но такое деление, конечно же, условно, четкой грани тут нет и одно может легко переходить в другое.

Мы уже коснулись демонстративное переходного возраста и теперь посмотрим на это немного в другом ракурсе. Бытует мнение, что любые, самые невероятные проявления подростковой «самости» в порядке вещей. Дескать, ничего, перебесится. Лишь бы в тюрьму не угодил, в подоле не принесла. А все остальное — пожалуйста!

Нам кажется, что тут уместно несколько более тонкое разграничение. Когда девочка стремится надеть чересчур смелый туалет, а мальчик «балуется» сигаретами или залихватски опрокидывает стакан водки, это, конечно, демонстрация. Но в пределах нормы. (Естественно, с поправкой на то, что демонстративное поведение — в принципе неадекватно, то есть не соответствует общепринятым нормам.)

Но в таком желании себя искусственно «повзрослить» есть хотя бы внутренняя логика: девочка хочет казаться искушенной, видавшей виды женщиной, а мальчик — бывалым мужчиной. Да, эти потуги смешны, но цель понятна. Подростки уверены, что они тем самым себя украшают. Короче говоря, содержание их бунта — это нежелание выглядеть на свой возраст. И наоборот, бурное желание приблизить взрослость.

А вот девочка, которая стрижется наголо, или мальчик, который красит шевелюру в ярко-зеленый цвет, — это уже бунт с какой-то другой подоплекой. Скорее, его можно охарактеризовать как истерическую попытку привлечь к себе внимание. Причем внимание отрицательное. Это должно настораживать даже не своей экстравагантностью, а сознательной порчей облика, тогда как самое главное в подростковом возрасте — желание нравиться.

Да, этому «трудному» возрасту присущи крайности. И в каком-то смысле дети их впоследствии перерастают. В тридцать лет зеленая шевелюра встречается разве что у городских сумасшедших. Но истерическое желание выделиться, противопоставив себя окружающим любой ценой, в том числе и ценой утраты привлекательности, никуда не исчезает. Личностная тенденция остается. Она может трансформироваться, не так бросаться в глаза, зато есть опасность, что разрушение внешнего облика сменится разрушением организма в целом и психики — в первую очередь. Недаром подростков-панков, подростков-хиппи и т.п. принято считать «труппой риска». Среди них гораздо чаще встречаются наркоманы, алкоголики, люди с асоциальным поведением.

Вот и выходит, что демонстративность с тенденцией к саморазрушению, перешагнув барьер пубертатного возраста, внешне как будто бы блекнет, но по существу прогрессирует. Хочется подчеркнуть, что это именно тенденция, а не фатально неизбежное развитие, но лучше обращать внимание на такую тенденцию вовремя и принимать соответствующие меры.

Говоря о демонстративное в психоэле-вационном «ключе», естественно задать вопрос: может ли она, демонстративность, быть патологической доминантой личности?

Ответить на это непросто. И да, и нет.

Как и упрямство, демонстративность скорее сопутствующий поведенческий признак, но он может стать таким ярким, таким вопиющим, что заслонить основной. Бывает же, когда видишь женщину, в одежде которой есть какой-то яркий, кричащего цвета или формы аксессуар, уже не замечаешь основу ее одежды — пальто. Только и думаешь: «Кто там, в малиновом берете?»

Но в строгом смысле слова патологической доминантой демонстративность у невротиков не бывает никогда. Во всяком случае, мы с этим не сталкивались, хотя демонстративных детей видим практически в каждой группе. Что полезно знать о демонстративное™?

Во-первых, то, что это парадоксальное проявление застенчивости.

Интересно, что сначала такие дети кажутся вполне раскованными, даже развязными. Мысль об их застенчивости и в голову не приходит. И на первом этапе лечения они успешно справляются с требованием показать на ширме театральный этюд. Но надо видеть, что с ними творится на втором этапе, когда надо участвовать в спектакле и они знают, что впереди премьера, сцена, зрители! Вдруг они делаются страшно скованными, даже деревянными. В буквальном смысле слова на себя не похожими.

Обычно стеснительность, смущение выражаются в желании спрятаться, скрыться, стать невидимым. А тут все наоборот. Человек не прячется, а всячески выставляет себя напоказ, причем со знаком «минус». В чем же здесь дело?

Вероятнее всего, такое поведение соответствует шекспировской формуле «Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть». Мы уже говорили о заниженной самооценке застенчивого человека и о его ошибочной уверенности, что на него обращено всеобщее внимание и оно отнюдь не одобрительное, что, напротив, его осуждают, презирают, над ним смеются. И все это помимо его желания, против его воли.

«Ах, так?! — думает человек застенчивого, но отнюдь не кроткого нрава (а такое сочетание бывает). — Так лучше я сам буду вызывать ваше негодование, ваше презрение, ваш смех».

И начинает провоцировать у окружающих отрицательные эмоции, которые он, по его убеждению, все равно непроизвольно вызывает. То есть он начинает как бы дирижировать «вселенской неприязнью по отношению к себе», ограждая тем самым свое самолюбие от неожиданных травм. Теперь ему заранее известно, чего ждать в тот или иной момент, и такое волевое вмешательство проливает капли бальзама на его бесчисленные душевные раны.

Во-вторых, демонстративность нередко порождена неутоленной жаждой лидерства. Вернее, не утоленной нормальным путем. Кстати, пожалуй, именно здесь следует искать кардинальное отличие демонстративных детей от просто застенчивых. Этот момент нельзя недооценивать. Во многих случаях, когда такой ребенок обретает «здоровое» поле для самоутверждения, его демонстративность сглаживается или исчезает вовсе.

И, наконец, третье обстоятельство, которое важно учитывать. Одним из существеннейших, а порой и самым существенным источником демонстративности является тот или иной порок в семейных отношениях. И на этом, пожалуй, стоит остановиться.

*   *   *

Иногда сложности в семье сразу бросаются в глаза. Скажем, в истории с Гришей многое было понятно с самого начала: мать не скрывала от нас, что у мальчика очень тяжелые отношения с отчимом.

У отчима в первом браке был сын, которого он обожал и которого постоянно сравнивал с пасынком. Отнюдь не в пользу последнего. Ситуация вполне понятная, вот только непонятно было, что со всем этим делать. Отчим охотно признавал свои ошибки, но заявлял, что измениться не в состоянии. А Гриша обладал совсем не ангельским характером и не соглашался на роль жертвы. Поведение его было не просто демонстративным, а вызывающим. Придя в гости, он, одиннадцатилетний школьник, мог закатить скандал или полвечера ныть, видя, что всем очень весело, и требовать немедленно увести его домой. Дома же с ним вообще не было сладу. Он буквально изводил взрослых сварливостью, вечными придирками, доходящими до откровенных издевательств, и стремлением всегда все сделать наперекор. Даже его жадность была демонстративной до карикатурности. И он ее нисколько не стыдился, а наоборот, неустанно подчеркивал.

—        А я жадюга! — с вызовом провозглашал он на наших занятиях, не стыдясь ни детей, ни взрослых.

Вообще, не успев с нами познакомиться, Гриша ввел нас в курс своих семейных коллизий.

—        Дядя Витя (отчим) — мой злейший враг, —

заявил Гриша, сверля глазами мать.

Что касается матери, то она, как обычно и бывает в таких случаях, металась меж двух огней, была совершенно растеряна, измучена и даже приблизительно не представляла себе, что ей делать.

Повозиться нам с Гришей пришлось изрядно. Поняв, что на «перековку» отчима надежды нет, мы все силы бросили на гармонизацию Гришиных взаимоотношений с матерью. Прежде всего она должна была решить очень нелегкую задачу: переориентировать свое внимание с негативных проявлений сына (которых было великое множество!) на позитивные (которых было с гулькин нос). И сделать все возможное, чтобы возвысить Гришу и в собственных глазах, и в глазах окружающих. С окружающими тоже было непросто, потому что в среде друзей и знакомых за Гришей уже укрепилась устойчивая дурная репутация.

Мы воздействовали и непосредственно на Гришу, давая ему через театральные этюды «хозяин—собака» понять (а понимал он все прекрасно, так как мальчиком был смышленым), что демонстративность прежде всего смешна. Интересная деталь: в своей анкете на вопрос «О чем ты мечтаешь?» он ответил лаконично: «О власти». Так вот, ставя собаку (которая задумана нами как символическое альтерэго ребенка) в разные нелепые ситуации, вызванные ее демонстративностью, мы старались внушить Грише, что невозможно управлять людьми, если постоянно себя им противопоставляешь и своевольничаешь.

Бывают и не столь прозрачные ситуации. У Валентина в семье вроде бы все обстояло благополучно. Любящая мать, преданный, заботливый отец и сестра-погодок, с которой у Вали были вполне дружеские, доверительные отношения.

И мы вслед за матерью какое-то время тоже недоумевали, почему в такой замечательной семье мальчишка вытворяет Бог знает что: прогуливает уроки, дерзит учителям, устраивает всяческие хулиганские выходки и, главное, все делает только наперекор. Даже если родители предлагали ему что-то заведомо любимое, приятное, давно желанное, он непременно отказывался, и не просто отказывался, а с ножом к горлу, требуя того, чего в «меню» не было и не могло быть.

Скажем, семья собиралась на зимние каникулы в Новгород. Поездка планировалась заранее, к ней долго готовились, и вот — завтра отъезд. Чуть ли не перед отходом поезда Валя заявляет, что в Новгород он не поедет, а желает к родственникам в Калугу. И настаивает-таки на своем!

Правда, на наших занятиях ничего подобного не происходило. И если б не заметные глазные тики, у нас бы к Вале не было претензий. Да, видно было, что мальчик самолюбив, непрочь покрасоваться, блеснуть, но это ничего общего не имело с той картиной, которую, не жалея красок и не без литературного мастерства, живописала мама в своих ежене-дельних отчетах.

И если бы не история с женскими гигиеническими пакетами, мы бы еще долго пребывали в недоумении. К счастью, она произошла не на исходе, а в середине лечебного цикла, и мама не замедлила нам об этом сообщить.

Двенадцатилетний Валя несколько дней донимал ее расспросами о гигиенических пакетах: что, дескать, это такое, для чего предназначено? И все «на голубом глазу»! Мать краснела, бледнела, покрывалась испариной и наконец, сдавшись, объяснила все как есть. Она искренне считала, что он спрашивает, потому что не знает (это в двенадцать-то лет, да еще при такой заботливой рекламе!).

Насторожившись, мы уже другими глазами взглянули на семейную идиллию. И увидели, что отец, добрый, положительный, хозяйственный, совершенно по темпераменту не соответствует своей пылкой жене, которая, как лермонтовский парус, все время «просит бури». И даже не просит, а как будто нарывается. Валя (как это ни удивительно, если вспомнить ее жалобы) и оказался той самой «бурей», в которой она только лишь и обретала парадоксальный покой.

Он оказался достойным партнером, достойным соперником. Тут, что называется, «нашла коса на камень». Самолюбивый и самостоятельный Валя не желал подчиняться авторитарной матери. Ее же такое неподчинение бесило. Но все это было на уровне сознания. Бессознательная картина была прямо противоположной. Своим вызывающим по-. ведением Валя бесперебойно поставлял матери, которую безусловно любил, острые ощущения, которых она жаждала. Он был неиссякаемым живительным источником.

Для Вали же эти бесконечные выяснения отношений тоже имели скрытый от сознания смысл. Личность достаточно яркая и сильная, он подсознательно претендовал на роль взрослого мужчины. Тем более что «свято место» — волевого, сильного бесстрашного отца, — было пусто. И Валя (разумеется, психологически) пытался его занять. Но средства при этом использовал детские. (А какие же еще мог использовать ребенок?) В общем, мы имели дело с самым настоящим, хотя и неявным, «психологическим браком».

И в Гришином, и в Валином, и во множестве подобных случаев основные усилия следовало направить на работу с родителями. Корректировка поведения детей происходила «постольку-поскольку», да и то, чтобы поскорее убрать тяжелый для окружающих поведенческий фон.

Говоря по правде, поведение детей улучшилось бы в любом случае, ибо являлось производной от неправильного отношения к ним родителей. Хотя, разумеется, дети, склонные к демонстративное имеют свою специфику. Они, как правило, болезненно самолюбивы, поэтому нужно помочь им обрести нормальный способ самоутверждения. На наших занятиях сделать это легко — они оказываются великими артистами, но важно позаботиться и о будущем.

Давать таким детям этюды на демонстра-тивность, конечно, можно, хотя в этом нет особой необходимости.

Необходимы подобные этюды в других случаях: когда человек не осознает, что де-монстративность нелепа, смешна, уродлива, что она производит на окружающих отталкивающее впечатление. (Невротики-то как раз в глубине души это осознают, хотя далеко не всегда признаются.) Такое «несознательное» отношение к собственной демонстративно-сти можно наблюдать при истеричесской психопатии и некоторых формах шизофрении. Ведя себя вычурно, шизофреник или истерик вовсе не считает, что делает что-то недолжное. Напротив, ему кажется, что благодаря этому он становится более привлекательным и интересным.

Скажем, девушка, отправляясь на рынок, надевает специально сшитую для этой цели юбку до пят, набрасывает на плечи цветастый платок с бахромой, вешает на руку не обычную хозяйственную сумку, а старую допотопную кошелку или привязывает к поясу берестяной туесок.

Вроде бы все вполне логично. Если вы ее спросите, она вам скажет, что хочет выдержать стиль, быть «ближе к народу», да и к тому же в кошелке удобно нести картофель, а в ягодном туеске — малину. И все вроде правильно. Но чего-то слишком много, а чего-то не хватает. На чем-то поставлен излишний акцент, а что-то оставлено без внимания. Как в театре.

Ведь когда мы смотрим даже вполне реалистический спектакль, мы же не путаем его с жизнью. Хотя, казалось бы, все как в жизни: события, поведение, одежда, речь, а все равно театр! И не только из-за того, что есть сцена и зал. Существует понятие чистоты жанра. Поэтому сколько режиссеры-модернисты ни приближают театр к жизни, театр от этого становится лишь менее театральным, но не более жизненным.

 Вот и в реальности попытка «сделать из жизни театр» выглядит, как правило, вычурно и своей неуместностью (ибо место театра — в театре), увы, наводит на подозрения психиатрического толка. Хотя в кругах творческой элиты это считается одним из главных достоинств. (Впрочем, в этих же кругах бытует миф о том, что душевнобольные и есть истинные гении, и чем больнее, тем гениальнее. Родителям больных детей, правда, от этого не легче.)

Интересно, что зачастую именно при серьезных, глубоких нарушениях психики, разумеется, за исключением острых, клинических случаев, демонстративность бывает менее очевидной, чем при неврозах, и ее улавливаешь на уровне оттенков, нюансов.

Вот, например, если вспомнить нашу пациентку Марину. Девочка с уже вполне женской фигурой, она, как и положено подростку с несколько более ранним половым созреванием, была полностью поглощена «лирическими» чувствами: вздыхала о мальчике, с которым познакомилась летом, ревновала его к подружке, интересовалась только телесериалами про любовь, плакала при одном лишь упоминании о предмете своей любви и охотно делилась переживаниями о нем с кем попало.

Не очень внимательному человеку эта тринадцатилетняя девочка могла показаться чувствительной до сентиментальности и открытой до беззащитности. И именно это входило в перечень жалоб матери. Собственно говоря, так оно и было. Так, да не совсем. Главное заключалось в другом.

Во всем поведении Марины была некоторая неадекватность. Она напоминала литературный персонаж, причем не конкретный, а собирательный. Перед нами была не современная девочка, а героиня сентиментального романа конца XVIII века. Но и это еще не все! В конце концов такое бывает: смотришь на человека и думаешь, что ему естественней было бы родиться в другую эпоху... Но в Марине сама ее персонажность была нелепой.

Как, впрочем, и все остальное: походка, голос, интонация, улыбка. Они выглядели совершенно неуместно, и было ясно, что она не «интересничает», а просто иначе не умеет. И не понимает, чем ее поведение отличается от нормального, почему над ней смеются. Если быть совсем точными, она напоминала деревенскую дурочку, изображающую чувствительную барышню. Но она, повторяем, никого не изображала. Она была такой.

И настолько все это было трудно уловимо (хотя чувствовалось в каждом жесте, в каждой фазе), что мы толком не могли сформулировать свои претензии и объяснить матери, что именно и каким образом можно корректировать в поведении Марины.

Но чувствовали мы это буквально кожей. Как и многие другие люди, например, Мари-нины одноклассники, которые потешались над ней, привязываясь, что характерно, к чему-то второстепенному: к одежде, к ее длинной косе, хотя и одевалась она обыкновенно, и косу в ее классе носили еще три девочки. Когда же учительница, всегда встававшая на защиту Марины, однажды попробовала допытаться у ребят, в чем все-таки дело, она наконец услышала нечто более внятное:

— А чего она выпендривается?.. Строит из себя неизвестно что...

Конкретнее дети ничего не смогли сказать, но они уловили суть: демонстратив-ность, вычурность, неестественность девочки. Хотя и приняли эту суть за кривляние.

В подобных случаях мы отводим демонстративному поведению роль патологической доминанты.

И целенаправленно, планомерно учим другим моделям поведения, другой манере себя вести. А иногда мы вообще идем на крайнюю меру: прямо говорим ребенку, что странное, нелепое поведение собаки чем-то напоминает его собственное. Если руководствоваться принципами нашей методики, то это действительно крайняя мера. Невротики от нас такого не слышат никогда.

Разумеется, и в этих случаях надо иметь в виду, что демонстративность ставится во главу угла условно, что истинная патологическая доминанта какая-то другая. Скажем, при истерии это чаще всего манифестация плохо осознаваемых, но бурных импульсов сексуальности. Про шизофрению вообще разговор особый.

*   *   *

Ну а теперь, чтобы вы представили себе содержание этюдов на демонстративность, мы приводим несколько примеров.

1. Девочка пошла в гости к подруге и взяла с собой собаку. Она, правда, сначала хотела пойти одна, но собака очень просилась в гости (разыграть диалог). Они пришли, и навстречу собаке-гостье выбежала собака-хозяйка и радостно залаяла. Наша собака в душе тоже была счастлива, что будет возможность поиграть, но для пущей важности стала кривляться, корчить недовольные гримасы, делать вид, что совершенно равнодушна к бросившейся ей навстречу собаке и даже ее немного презирает. Собака-хозяйка обиделась, уползла под диван и весь вечер там просидела. А подруга нашей девочки попросила ее в следующий раз приходить без собаки. Когда они вышли на улицу, у них состоялся разговор... (о чем?)

2.         Собака выходит во двор. Там много дру

гих собак, которые играют, не обращая на нее

внимания. Она какое-то время ходит вокруг

них, а потом начинает кататься по траве и ди

ко выть. Этот страшный вой слышит хозяин и

в ужасе выбегает во двор. Что же он видит?

Собаки и люди окружили его собаку, а собака

каталась по траве, выла что есть мочи и дума

ла: «Как здорово! Я в центре внимания!» Все

говорили: «Бедная собака! Жестокий хозяин,

неужели вы не могли за ней уследить?» В это

время подъехала собачья «Скорая помощь».

Врач осматривает собаку и заявляет, что это

симуляция. Все смеются и думают: «Какая глу

пая собака!» ...(что думает в это время собака?

Хозяин?).

3.         Собака чем-то (придумать, чем) разо

злила своего хозяина, и хозяин на нее накри

чал. Собака злобно залаяла в ответ и выско

чила на улицу. «Не вернусь домой!» — подума

ла она. Но потом стемнело, стало холодно,

пошел дождь. Собака подошла к двери своей

квартиры, поскреблась, ей открыл хозяин...

(какой следует диалог?)

4.         (Подобные этюды мы даем лишь тем де

монстративным детям, в поведении которых

есть и такие штришки.)

Собака поспорила во дворе с другими собаками (о чем?). И решив, что им все равно ничего не докажешь, расстроенная вернулась домой. «Что с тобой?» — спросил хозяин. «Мне все надоело, все опротивело», — заскулила собака и побежала на кухню. Через минуту она вернулась с огромным кухонным ножом в зубах. «Вот тебе нож, — в отчаяньи обратилась она к хозяину, — убей меня! Мне надоело жить!» Хозяин взял собаку на руки, ласково погладил по вздыбленной шерсти и сказал... (что ей сказал хозяин, чтобы ее успокоить?)