Архивы. Периодические издания – журналы, брошюры, сборники статей

Журнал Здоровье

75/6

В. Г. РОТШТЕЙН, кандидат медицинских наук

ЭТА СТАТЬЯ написана под впечатлением письма, присланного в редакцию. На двух листках—полная смятения и тревоги исповедь больного человека. Но удивительно: тревожится он не только из-за болезни и даже не столько из-за нее. Впрочем, не будем пересказывать, вот эти строки;

«...Терапевт направил меня к невропатологу, а невропатолог написал направление в психоневрологический диспансер. Дорогая редакция! С тех пор я не могу спать спокойно. Как, на каком основании невропатолог признал меня психически, ненормальным?! Я ведь работаю, у меня семья. Зачем мне психиатр? Прошу вас, скажите, что невропатолог ошибся, что я могу жить дальше».

Видите, что случилось? Центр тяжести проблемы, вставшей перед этим человеком, совершенно сместился. Он забыл о том, что заставило его обратиться к врачу, и все его волнения теперь связаны только с тем, что его направили к психиатру.

Даже если бы речь шла лишь об одном человеке, и то следовало бы поразмыслить над таким письмом. Но ведь речь не об одном... Многие, очень многие люди, разные по возрасту, образованию, культурному уровню, ведут себя совершенно одинаково, когда врач направляет их к психиатру. Они возмущаются, сердятся, обижаются. И специалист, который считает нужным проконсультировать своего пациента у психиатра, вынужден очень осторожно, очень долго, а часто, к сожалению, и безуспешно убеждать больного в пользе такой консультации.

В чем же дело? Почему к терапевту идут охотно, к невропатологу—тоже, а к психиатру—упаси боже? Почему один намек на необходимость такой консультации способен отравить жизнь больше, чем сама болезнь?

Этот страх относится к области предрассудков. Но, чтобы изжить предрассудок, надо, понять, как он возник, где лежат его корни. А корни эти уходят очень глубоко—в толщу десятилетий, даже веков.

...Большое, угрюмое здание. Окна забраны частыми решетками. Двери заперты. Если подойти поближе, изнутри слышны шум, крики, смех, плач. Дом вызывает и страх и любопытство: хочется хоть одним глазком взглянуть на его «бесноватых» обитателей.

Иногда, по праздничным дням, это можно сделать, заплатив пенни за вход. Плата недорогая, а зрелище не в пример занятнее, чем надоевшие балаганы.

Обыватель попадал в коридор, разделенный решеткой. За ней, на застланном соломой полу, привязанные, прикованные, оборванные, голые, кричали, плакали, смеялись, бранились, просили хлеба обитатели этого страшного дома. Дом назывался «Бедлам»...

Лондонский «Бедлам» был не хуже других приютов для умалишенных: в средние века все они выглядели примерно так. И скорее всего не вследствие человеческой жестокости—просто люди в то время мало знали о психических болезнях. И даже не было ясно, больные это или, может быть, одержимые злым духом? Ведь у них как будто ничего не болит, на их теле нет ран или язв, они подчас делаются даже сильнее, чем были раньше. Как знать, что с ними?

Ясно было лишь одно: эти люди могут быть опасны. И строили огромные приюты, попрочнее и подешевле, делали в дверях камер оконца, через которые просовывали еду.

 Все хорошо знали, какая жизнь в приютах. И ее; решались отвезти туда кого-нибудь из близких, то у только тогда, когда терпеть его дома не было никак! возможности. И это влекло за собой еще одно следствк население приютов состояло исключительно из очез тяжело больных людей, в большинстве своем «буйных . Первым врачом, отважившимся снять с больных оков: был Пинель. Это произошло в Париже, во времена Вел: кой Французской революции, и разрешение на таку акцию дал Конвент.

Парижане, опасавшиеся, что безумцы вырвутся ] улицы, забаррикадировали дорогу, ведущую от больниц к городу. Весь персонал в страхе покинул больницу, только Пинель, сопровождаемый одним-единственным п мощником, обошел сотни больных и с каждого свои» руками снял цепь или смирительную рубашку.

Ничего плохого не случилось. Наоборот, опыт Пине: доказал, что без оков и смирительных рубашек в получается не хуже, а лучше.

Но даже после того, как с больными начали обращать< по-человечески и перестали показывать их за деньг после того, как дома, где содержались больные, CTaj именоваться больницами и в самом деле стали больниц ми, даже после всего этого еще очень долго жребт психически больного казался едва ли не самым печальнь: жребием на земле.

Неверно было бы думать, что психиатры прошло ничем не могли помочь своим больным. Помогали, коне но. Научились бороться с двигательным возбуждение: нашли средства, благодаря которым удавалось успокой больного. Одержала первые успехи психотерапия. Нак нец, были открыты методы так называемой шоков< терапии, не утратившие значения и по сей день. И все-тш часто оказывалось, что психиатры больше наблюдали : больными, чем активно вмешивались в течение процесс;

Новая эпоха, а ей нет еще тридцати лет, началась открытия психофармакологических средств. Появила* возможность оказывать действенную, реальную помоп многим больным, раньше считавшимся неизлечимым возвращать их к деятельной жизни.

Но мало того. Оказалось, что психотропные средст] могут быть эффективны при некоторых заболеваниях, i входивших до этого в компетенцию психиатра.

Давно было известно, что, помимо явных психоз о существуют недуги, каким-то образом связанные с душе: ной сферой. На страницах романов прошлого века мы i раз встречали героев, страдавших ипохондрией, бессонн] цей, неясной тоской.

Никто не считал это ни слишком страшным, ни зазо] ным. Пожалуй, наоборот: полагали, что наступающая i временам хандра свидетельствует об определенной yroi ченности. И лечились от хандры в меру своего понимани а еще больше—в меру своей состоятельности: кто езда «на воды», кто отправлялся в путешествие, а кто прое: перемогался.

В то время ни один терапевт или невропатолог, конечн не послал бы такого больного к психиатру, зная, чч психиатр не располагает эффективными средствам лечения.

Подобным больным помогал врач общей практики ш невропатолог. Помогал, как мог...

Со временем такие заболевания получили названия пограничных. Вопрос о том, кто должен заниматься их лечением, оставался спорным. И разрешило этот спор появление психотропных средств.

Само собой разумеется, что именно психиатрам, которые первыми стали пользоваться этими средствами, лучше всего известны все особенности препаратов, способных влиять на психические процессы.

Набор психотропных средств очень широк и разнообразен, он постоянно пополняется новыми, более совершенными. Три, пять, десять препаратов, сходных по назначению, могут иметь тончайшие, но весьма существенные отличия, тончайшие нюансы действия.

К тому же психотропные средства воспринимаются очень индивидуально. Подбирая их, необходимо учитывать особенности нервной системы человека, его профессию, характер, склад его личности. Такие наблюдения психиатру доступны больше, чем какому-либо другому специалисту. Значит, именно он и сможет лучше помочь больному. Вот почему в ведение психиатров вошел большой круг пограничных расстройств, которыми раньше занимались другие специалисты.

Вернемся к письму, положившему начало этому разговору. Драма, пережитая автором, возникла из-за недоразумения. Этот человек убежден, что его сочли потерявшим рассудок. Он полон решимости доказать, что это не так. Он даже приводит в качестве аргумента, что работает, что у него есть семья. Он полагает, что у психиатра таким людям делать нечего—раз он работает, значит, его нельзя счесть психически больным, а раз это так—зачем ему психиатр?

Автор письма, конечно, не виноват в своем заблуждении. И нам очень хотелось бы разубедить его.

Каждый день на приеме у психиатра бывает полтора-два десятка пациентов. И совсем не надо думать, что это больные, которые говорят вздор или ведут себя не так, как надо. Конечно, нет! Большинство из них тоже работают, тоже имеют семьи.

Что же их сюда привело? Одних — болезненная застенчивость и замкнутость. Других—назойливые мысли или страхи, нелепость которых хорошо понятна им самим. Бывают и такие, которые испытывают необъяснимую боль и-неприятные ощущения в сердце, в животе, в руках или ногах. При этом органических поражений у них нет.

Можно ли назвать их больными, страдающими расстройством психической деятельности? Разумеется, можно. Это так и есть.

Правильно ли, что эти люди лечатся у психиатра? Безусловно, правильно. Ведь они сами ощущают реальную пользу проводимого лечения.

Значит ли это, что у них есть основание считать себя какими-то отверженными, «ненормальными»? Ни в коем случае!

Современная психиатрия—это не система изоляции людей, потерявших рассудок. Конечно, бывают такие острые формы заболевания, когда в целях охраны жизни самого больного и благополучия окружающих срочная госпитализация необходима, как она необходима, допустим, при остром инфекционном заболевании.

Но сегодня в психиатрическом стационаре такого больного не просто опекают, как это было когда-то. Лечение современными средствами способно быстро облегчить его состояние, снять острые явления. Благодаря этим средствам все большее и большее число больных перестает быть «тяжелыми», приближается к тому состоянию, которое можно назвать пограничным.

Повторим еще раз; .современная психиатрия занимается не только психозами. Точно так же, как диапазон возможностей, допустим, хирургии—от пересадки почки до удаления занозы, так и сфера действия психиатра—от острого психического заболевания до стертого, малозаметного расстройства психической деятельности.

Бывают случаи, когда своевременным обращением к психиатру удается предотвратить развитие заболевания, а за ним и разлад в семье, снижение работоспособности, неверный жизненный шаг.

Хотелось бы, чтобы все поняли: лечиться по поводу расстройств психики так же естественно, как лечиться, допустим, по поводу заболевания желудка или сердца. В психиатрических больницах и диспансерах работают врачи, которые располагают эффективными средствами, способными восстановить здоровье, вернуть утраченное душевное равновесие.

Эти врачи хорошо знают, какое страдание причиняет любое расстройство психической деятельности, и поэтому хотят, чтобы больные приходили к ним с доверием и , надеждой, а уходили с признательностью и облегчением.