|
|
Говорят, что вначале было слово.
Всякое слово, входящее в мир наших чувств, эмоций, знаний и поступков,
вызывает определенные ассоциации. В последнее время мы все чаще сталкиваемся
со словом «катастрофа», которое своим звучанием заставляет представить что-то
нежелательное, ужасное, трагическое... Такое представление свойственно не
только отдельным людям, но и семьям, компаниям сверстников или группам
случайных попутчиков. После развала тоталитарной системы власти и распада
СССР большинство людей чувствуют себя пассажирами после кораблекрушения,
оказавшимися на неведомом материке и в незнакомой пугающей среде обитания.
Такое мироощущение воспринимается и оценивается многими как катастрофа.
В повседневном употреблении слово «катастрофа» обозначает
обычно внезапное изменение разрушительного характера, сопровождаемое
значительными поражениями и гибелью попавших в эту ситуацию людей, животных,
растений и т. п. Этот термин в последние годы применяется очень широко. Он
употребим, когда говорят о вымирании биологического вида, аварии на
Чернобыльской АЭС, столкновении поездов, взрыве нефтепровода, гибели человека
в результате транспортного происшествия. Такая ситуация свидетельствует об
отсутствии четкого определения данного термина, которое в свою очередь
обусловлено двумя причинами. Первая заключается в многозначности толкований
катастрофических явлений, изучением которых занимается множество наук: физика
в ее различных ответвлениях (ядерная физика, астрофизика, геофизика и др.),
география, метеорология, климатология, математика, статистика, медицина,
технические науки (теоретическая механика, сопротивление материалов, теория
надежности машин), кибернетика, психология, психиатрия, социология,
философия, религиоведение.
Каждая из них имеет специфический, свойственный только ей
подход к пониманию и интерпретации катастроф, что и предопределяет
многозначность самого термина, обозначающего катастрофические явления. Вторая
состоит в недостаточной изученности катастрофических процессов и явлений,
хотя первые научные представления о катастрофах сформировались около двух
веков назад.
Трудности существования человека как специфического вида
живых существ в окружающей, часто таинственной и неблагоприятно изменчивой,
среде,, где случаются землетрясения, наводнения, извержения вулканов и т. п.,
уже й глубокой древности породили первые догадки о наличии катастроф,
угрожающих бедами и гибелью не только отдельному индивиду, но и множеству
людей. Эти представления трансформировались в эсхатологические мифы о
предстоящем катастрофическом конце мира, которые являлись неотъемлемой частью
индуистской, иранской, германо-скандинавской и многих иных культур. Вот одно
из типичных описаний надвигающейся вселенской'катастрофы: «Наступит чудовищная
зима, вырвется из пут дракона Ажи-Дахали (чудовищное порождение злого
божества.— Е. Б.), мир погибнет в огне...» [3, т. 1, 363] .
В древнегреческой и вавилонской мифологии представление о
вселенской катастрофе кристаллизовалось в мифе о потопе, ниспосланном на
человечество за его прегре-- шения разгневанным божеством (в греческом
варианте — Зевсом). Есть основания полагать, что древнегреческий миф о
Девкалионовом потопе был воспринят и перенесен элладцами. из Азии и имеет тот
же источник, что и библейская легенда о Ное и его ковчеге [1, 102—105].
Идея катастрофических изменений в развитии космоса и
человечества нашла воплощение в учении древнегреческого философа Гераклита о
мире как вечно и закономерно воспламеняющемся и угасающем огне. Ее влияние
прослеживается в философских построениях Эм- педокла, Эпикура, Лукреция Кара.
Однако самым всеобъемлющим и трагически-красочным описанием катастрофичности
человеческого бытия является содержащаяся
в библейском откровении апостола Иоанна, изложенном в
Новом Завете, картина Апокалипсиса — повествование о судьбах мира и человека,
завершающеесярелигиозно- философским видением конца света и божьего суда.
Новое обострение интереса к катастрофам проявилось на
гребне Возрождения, когда в центр мироздания и мировоззрения мыслителями,
поэтами, художниками была поставлена проблема человека, самоценности его
существования, которому могут угрожать непознанное им природные или
социальные стихии. Первые научно обоснованные догадки о возможности
катастрофического воздействия космических тел на живые организмы, населяющие
Землю, были высказаны Е. Лейбницем, П. Лапласом и Р. Гуком. П. Лаплас
выдвинул предположение о том, что • столкновение Земли с громадным
космическим телом сопровождалось крупнейшей катастрофой в истории нашей планеты.
Однако первая всеобъемлющая теория катастроф была
сформулирована только в XVIII в. выдающимся французским естествоиспытателем,
основателем палеонтологии Жоржем Кювье. Основополагающая идея его
катастрофической теории заключалась в следующем: медленное эволюционное
развитие органического мира в какие- то трудно объяснимые моменты внезапно
прерывается Кризисными ситуациями. Вследствие этого происходят кассовые
вымирания живых существ. На смену им приходят другие, более приспособленные
виды, и постепенно общая численность организмов восстанавливается, г
Дискуссии о теории катастроф, разработанной ?К. Кювье, продолжались на
протяжении почти полутора стрлетий. Ее обвиняли в мистицизме, метафизичности,
других смертных грехах. «Большая Советская Энциклопедия» так оценивала 'ее:
«Катастроф теория (катастрофам) — реакционное учение о периодически
повторявшихся в истории Земли грандиозных переворотах — катастрофах,
катаклизмах, якобы внезапно изменявших' весь рельеф н характер земной
поверхности и уничтожавших все живое население земного мира... (Она) сыграла
реакционную роль в истории науки, ибо отрицала естественный ^исторический
процесс развития Земли, выдвигая мистические «неизвестные» причины,
порождающие катаклизмы» (2, т. 20, 365].
Однако резкое возрастание в последние 2—3 десятилетия
экстремальных ситуаций, сопровождаемых катастрофами, заставило вновь
вернуться к теории Кювье, смягчить ее оценки, выдвинуть на передний план не
ее недостатки, а позитивное содержание. Это привело к возрождению
катастрофических идей, их формированию в специфическое научное направление,
получившее название неона тайтрофизма. Приверженцы данного направления
утверждают, что картине палеонтологического развития Земли не является
одновременным монотонным процессом биологической эволюции, а временами, даже
с определенной периодичностью, прерывается катастрофическими событиями. В
частности, а истории Земля установлено пять глобальных биотических кризисов,
характеризующихся масоовым вымиранием биоты (от греч. biote — жизнь) —
исторически сложившейся совокупности растений и животных, объединенных общей
областью распространения на уровне семейств, а также около 15 более мелких
вымираний на уровне родов и видов. Такие вымиралия лроисходят с различной
периодичностью: от 26—30 млн, лет до нескольких тысячелетий. При этом всякое
вымирание сопровождается появлением новых видов растений и животных, более
приспособленных к резко изменившимся условиям обитания. Затем происходило
выравнивание численности видового состава живых существ и наступали периоды
эволюционного развития вплоть до -следующего катастрофического перехода в
новое качественное состояние. В зависимости от масштабов потрясений такие
переходы могут носить глобальный или региональный характер.
Идеи неокатастрофизма в XX в. получили широкое
распространение в западной философии и социологии. Самой значительной книгой
данного направления стала «Закат Европы» немецкого философа и историка О.
Шпенглера, который, предвещая катастрофический финал развития близкой его
сердцу западно-европейской «фаустовской» культуры под становящимся все более
непомерным грузом гиперурба визированной техногенной цивилизации, изображал
ближайшее будущее человечества как «огромное засохшее дерево >в
первобытном лесу», как «царство окаменевшего мирового города».
В значительной степени под влиянием шпенглеровских идей
начиная с 20-х годов XX ст. количество публикаций по катастрофам быстро
увеличивается почти по экспо-- ненте, на что в 1978 г. впервые обратил внимание известный американский катастрофолог Э. Карантели. Первую
из них еще в 1920 г. опубликовал С. Принц. За нею последовали работы Л. Карра (1920), Дж. Прасада (1935), П. Сорокина (1942), X.
Фритца (1968)ит. д.
К числу поборников неокатастрофизма исследователи
причисляют и русско-американского социолога Питирима Сорокина, которого за
мрачные предсказания будущего называли «Кассандрой Хл века». И в саном деле,
ок писал: «Вот уже наступил конец удаче, исчезли счастье и благополучие
миллионов. На земле исчезли мир, безопасность и уверенность. Во многих
странах Люди забыли, что такое процветание и благополучие, свобода
превратилась просто в некий миф. Солнце западной культуры закатилось.
Громадный вихрь накрыл собой все человечество» (4,420].
Однако в отличие от 100-процентных неокатйстрофи- стов для
П. Сорокина констатация катастрофического упадка цивилизованности, и культуры
человечества не стала поводом для отчаяния, для апокалипсической оценки
будущего. Признавая, что переживаемый современным обществом кризис носит
интегральный характер и выступает одновременно не только как кризис культуры,
но и как кризис всех «форы социальной, политической и экономической
организации», отмеченный взрывом войн, революций, анархии и кровопролитий,
социальным, моральным, экономическим н интеллектуальным хаосом, возрождением
отвратительной жестокости, временным разрушением больших и малых ценностей
человечества, нищетой и страданием миллионов, он утверждал, что этот
катастрофический процесс «не есть предсмертная агония Западной культуры и
общества, то есть кризис не означает ни разрушения, ни конца их исторического
существования» [4, 431, 432].
Столь необычный, казалось бы, поворот темы означа- эёт
существенное углубление понимания и интерпретации Катастрофического процесса,
который отнюдь не всегда Завершается» крахом, полным разрушением или гибелью
рассматриваемой природнбй или социальной системы, но «Ожег быть отождествлен
с верхним пределом напряжения в ней, после которого вероятно наступление
качественно нового этапа развития, преобразования ее в качественно иную
систему. Здесь идеи катастрофизма освобождаются от гнетущего груза мрачных и
трагических предзнаменований, приобретают оптимистический оттенок ве- 3>ы
в лучшее будущее, созидаемое человечеством.
Таким образом, добросовестное, не искаженное
предрассудками и стереотипами изучение идей катастрофизма позволяет глубже,
вернее, точнее представить сложные природные и социальные механизмы
возникновения и развития экстремальных ситуаций, тем самым оказать помощь
человеку — как в его индивидуальном бытий, так и в существовании в определенных
социальных общностях— семья, социальная, этническая группа, професси-
ональйо-квалификационный слой, религиозная община и т. п.— в преодолении
катастрофических последствий таких ситуаций.
Такой подход к рассматриваемой теме представляется тем более
своевременным н обоснованным, что чна исходе XX ст. одной из ключевых проблем
становится противоречие междУ потребностями социально-экономического и
духовного развития человеческих сообществ, все более активно опирающихся на
завоевания техногенной цивилизации, и сохранением природной среды, более того
— самого человечества как высшей фазы эволюции и неотъемлемой части природы,
а не только субъекта и объекта социума. Усиление техногенной нагрузки на
природную среду и самого человека приводит к резкому возрастанию численности
экстремальных ситуаций, аварий и катастроф, количество которых в сфере
промышленности возрастает почти по экспоненте [6, 27—34]. Одновременно с
увеличением количественных параметров экстремальных ситуаций резко
интенсифицируются их качественные характеристики — заметно возрастают
отрицательные воздействия на человека, приводящие к нарушению его здоровья,
социального благополучия и даже гибели.
Тревожное нарастание количественно-качественных
характеристик экстремальных ситуаций побуждает социологов, политологов,
философов определять нынешнюю техногенную цивилизацию как «цивилизацию
риска». Сам же риск характеризуется как ряд числовых величин, количество
которых равно количеству рассматриваемых нежелательных последствий
(смертельных случаев, телесных повреждений, человеко-дней нетрудоспособности
и т. п:) в связи с воздействием на здоровье, стоимостью ущерба от нарушений
экологии, защитными мерами и операциями по ликвидации последствий
губительного влияния на окружающую среду [5, 123—139]. Таким об* разом, в
понятие экстремальной ситуации включается человек как ее возможная жертаа и
как возможный ее инициатор, что требует социологического ракурса в анализе
данной проблемы, поскольку именно социология исследует человека в
многообразии форм его включения в различные виды социальных общностей н их
взаимодействий с окружающей природной и общественной средой.
В общем и сжатом виде суть проблемы социологического
аспекта в исследовании экстремальных ситуаций состоит в противоречии между
знанием социальной ситуации, в которой находятся индивиды н их общности, и
знанием незнания этого. Точнее говоря, в противоречии между знанием растущей
для человека н человечества опасности углубляющегося разрыва между быстро
нарастающей ритмикой технопроизюодственного и социального развития, с одной
стороны, и относительно стабильной ритмикой природных процессов и
человеческого организма, с другой, главным образом в знании незнания
социальных алгоритмов поведения индивидов и йх общностей в кризисных
ситуациях, порождаемых таким расхождением.
Содержание, формы проявления, специфические черты подобных
расхождений, приводящих к экстремальным ситуациям, очень разнообразны, а
спектр социальных последствий, их модификаций,- особенностей и степени
воздействия на индивиды, общности, социальные взаимодействия почти необозрим;
Поэтому в социологическом изучении чрезвычайных ситуаций необходимо
построение и применение многомерной исследовательской модели, в которой
восприятие риска от катастроф любого характера— экологических, технологических,
этнические и т. п.— и совместных действий по преодолению их последствий
следует рассматривать как социальный процесс. Этот тезис основывается на двух
посылках. Во-первых, любое сообщество осуществляет избирательный отбор из
широкого спектра возможных рисков. Оно выпячивает некоторые из них и
преуменьшает другие по причинам, отнюдь не всегда основывающимся на научных
данных. Во-вторых, люди сосредоточивают внимание на тех или иных рисках не
просто в целях охраны здоровья, личной и групповой безопасности или охраны
окружающей среды; их обеспокоенность и их страхи по поводу тех или иных
возможных последствий экстремальных-ситуаций — это специфические способы
поддержания социальной стабильности и солидарности (например, поддержка или
разрушение существующей социальной системы, защита этнических норм,
утверждение принадлежности' к социальной грулпе и т. п.). Поэтому в
большинстве случаев те факторы, которые общество относит к категории риска, в
основном определяются не природными, а социально-экономическими и
социокультурными условиями взаимодействия людей как между собой, так и с
окружающей средой.
Итак, при; социологическом анализе экстремальных ситуаций
на передний план выдвигается человеческая их составляющая. В число важнёйшйх
ее компонентой входят: а) резкое нарушение сложившихся стереотипов и образцов
поведения в результате катастрофического .изменения условий
жизнедеятельности; б) взрывное по форме выражения и более или менее массовое
(в зависимости от масштаба катастрофы) нарастание степени объективно
существующего риска, причем восприятие последнего часто превосходит его
объективно фиксируемые показатели; в) скачкообразное снижение имеющихся у
социальной общности ресурсов выхода из катастрофы — управленческих,
финансовых, организационных, технологических И Т. д.
Руководствуясь таким подходом в понимании сущности и
значимости экстремальных ситуаций в жизнедеятельности индивидов и нх
сообществ в условиях современного цивилизационяого, в чрезмерной степени
технизированного, а потому и таящего в себе возможность катастроф развития,
автор поставил цель осуществить со- •циально-философский анализ
катастрофических ситуаций и их многообразных воздействий на поведение
человека, его образ жизни, ценностные ориентации и установки. Определяющая
задача такого анализа—исследовать и охарактеризовать типологические черты
содержания и способов проявления различных экстремальных ситуаций и катастроф
(глобальных, региональных и локальных, природных и антропогенных,
экологических, технологических, социальных и т. д.), выявить
социально-психологи- ческие особенности поведения людей в экстремальных
ситуациях, а также цивилизационные механизмы адаптации социальных общностей и
индивидов к катастроф- ным и посткатастрофным процессам. Большое внимание
уделено выявлению специфики управленческой деятельности,. возможностей и
способов ее оптимизации в чрезвычайных ситуациях. Особое место в ней занимает
теоретическая экспликация социальных последствий Чернен быльской катастрофы и
вызванных ею посткатастрофных процессов, ставших национальной трагедией
белорусского народа.
Фактологический материал, составивший эмпирический
фундамент книги, сформулированных в ней оценок, теоретических выводов в
обобщений, предлагаемых рекомендаций, получен не только на основе
ознакомления с разнообразной научной, художественной и религиозной
литературой, но и посредством многочисленных социологических исследований,
осуществленных автором или при его участии в 1987—1994 годах, главным образом
в Беларуси и в ряде смежных регионов.
|