Катастрофы: социологический анализ

Раздел: Социология

Человечество на протяжении всей своей истории сталкивалось и продолжает сталкиваться с различными видами катастрофических процессов. Наиболее трагичными, да и самыми разрушительными по своим результатам и последствиям, являются социальные катастрофы. Этот тип катастроф, так же как и природных, экологических, технологических, далеко не однороден. Разнообразны их причины, характер развертывания, масштабы разрушительных последствий. В самом первом приближении социальные катастрофы, всегда связанные с определенными действиями больших масс людей, то. есть с социальными действиями, можно подразделить на три вида: локальные, страновые и планетарные.

Одной из планетарных социальных катастроф является грандиозная трансформация социально-экономических и природных условий существования человека, произошедшая примерно 10 тысяч лет назад, на заре неолита. Речь идет о так называемой неолитической, или агротехнической, революции. До этого периода на протяжении нескольких десятков тысячелетий основой существования людей были Охота и собирательство. Несмотря на существование складывающихся и постепенно усложняющихся социальных структур — род, племя и др.,— жизнь человеческих сообществ мало чем отличалась тогда от жизни других популяций, поскольку она вполне вписывалась в-естественные циклы биосферы. В этих условиях развитие первобытной цивилизации, связанное с использованием и совершенствованием способов охоты, знаний об Окружающей среде и т. п., носило чисто адаптационный, приспособительный характер. Этим и Объясняется чрезмерно медленный процесс совершенствования первоначальных видов техники — простейших шельских и ашельских -рубил, луков, стрел, топоров и др. Установилось некое равновесное состояние отношений между человеческими сообществами н природой, что дало, по-видимому, позднейшим мыслителям окрестить этот период в развитии человечества «золотым веком».

Однако медленное, но неуклонное развитие орудий труда и охоты постепенно и неожиданно подвело к критическому состоянию сложившейся социально-экономической системы и ее естественного равновесия с окружающей природной средой. Медленно возраставшее население, основной кормовой базой которого 4ыла Охота на мамонтов и крупных копытных животных, количество которых уменьшалось, оказалось перед, угрозой голодной смерти. Потребовался переход к иному способу взаимодействия с флорой и фауной, к выходу за пределы адаптационного способа производства и всей системы жизнедеятельности. В этом процессе, как и во всех процессах кризисного характера, «сработал» непреложный для перехода сложной системы из одного-состояния в другое «экспоненциальный закон»: кризис приближается почти незаметно, а затем «вдруг» он переходит в лави- ~ так и случилось на заре неолита.

Эта революция ознаменовала не только переход к качественно иному, ранее-не существовавшему способу 'производства — к земледелию и скотоводству. Она медленно поползла по планете, развертывая культивированную землю, а вместе с нею и деревин, затем другае, более крупные поселения — города, создавая государства и новый образ жизни. Она стала активно использовать энергию «живых аккумуляторов»: человека, животных, солнца, ветра, воды, а рее имеющиеся знания направила на увеличение и расширение масштабной силы человека и прирученных им животных. Основой экономики в результате развертывания этой революции стала культивируемая земля, сельскохозяйственный труд и соответствующая ему агротехническая технология. Однако этот гигантский технологический и социально-экономический переворот сопровождался не только большими приобретениями, но и огромными катастрофическими последствиями. Далеко не все и далеко не сразу смогли преодолеть переходный кризисный периоде некоторым утверждениям, к которым можно отнестись с доэерием, население Земли в этот период сократилось раз в десять. Поэтому-то-неолитическая, или агротехническая, революции была не только величайшим революционным переворотом, но и величайшей, воистину глобальной катастрофой. Поэтому нам представляется правомерным высказанное известным американским философом, социологом и-футурологом Элвином Тофф- лером ее сравнение с первой гигантской глобальной волной изменений, захлестнувшей за восемь-тысяч лет до нашей эры человечество и вызвавшей к жизни новую, а именно аграрно-ремесленную цивилизацию [30, 10, 13,24).

В ней, как и во всякой большой волне, позитивные изменения взаимопереплетены с разрушительной стихией.

В условиях этой волны, несущей, с собой массовый переход от собирательства к земледелию, совершается гигантская технологическая - аграрно-ремесленная революция. Дремавшие на протяжении тысячелетий в человеке потенциальные возможности выплескиваются наружу — земледелец не просто собирает плоды земли или охотится, он преобразует эту землю, живущий рядом с ним ремесленник, создающий для него кроме оружия и орудие обработки почвы, строит сначала -мастерские, а затем и города, возникает невиданна^ ранее агроре- месленная цивилизация. Возникновение принципиально иной технологии не только орудий труда, но и всей человеческой жизни коренным образбм изменяет взаимоотношения с окружающей' природой. К символам этого этапа (агроремесленного) развития цивилизации следует отнести бушующее пламя (человек выжигал леса, чтобы расчистить пространство плодородной земли), топор и пилу, а еще более плуг и борону, из года в год переворачивавшие почву, да еще пыль и овраги, которые вместе с возникшими городами в совокупности резко изменили среду обитания. Этому способствуют четыре чрезвычайно важных обстоятельства: во-первых, резко возрастает плотность населения и связанная с этим возможность обмена опытом, знаниями, технологиям^; во-вторых, возникает прибавочный продукт:-у человека* появляется возможность ' производить больше, чем необходимо для поддержания ж'изни; в-третьих, появляется' собственность; в-четвертых, на смену кровнородственному делению людей на роды и племена приходит их территориальное разделение, что воплощается в- появлении государства с такими его неотъемлемыми атрибутами, как суд, полиция, армия, чиновничество.

В итоге взаимодействия этих и некоторых других, тесно связанных с ними социальных факторов процесс адаптационного развития человечества уступил место более активному Процессу направленного, преобразующего, по сути дела, воздействия человека на природу. Наряду с естественной природной средой стала создаваться и быстро разрастаться созданная самим человеком искусственная среда обитании—жилища, производственные помещения, транспортные артерии, храмы и дворцы, средства связи. Все это резко увеличивает антропогенную нагрузку на окружающую природную среду, вызывает в последней весьма существенные изменения, в которых- все более значимая роль отводится человеческим сообществам.

Из. краткого описания неолитической революции можно сделать вывод о коренном отличии социальных катастроф от природных бедствий. В первом случае истоком и движущей силой, действующим фактором являются не стихийные силы ' природы, а целенаправленные, чаще всего так или иначе осознаваемые действия людей. Конечно, и в случае развертывания социальных катастроф действуют объективные, общие для всех сложных систем тенденции и закономерности катастрофического развития: нарастание внутренней напряженности системы, до уровня, превосходящего ее возможности сохранения устойчивости и самовосстановления, бифуркация, то есть качественная перестройка системы, осуществляющаяся скачкообразно и др. Но существует и коренное качественное отличие. Оно заключается в том, что в •противоположность природным катастрофа 14, где разрушительные силы действуют помимо человека и вне его, в социальных катастрофах разрушительные обществен^ ные силы реализуются не помимо индивидов и их групп, а через их действия, охватывающие массы людей, то есть через социальные действия.

Иной вопрос, что люди далеко не всегда ставят, перед собой задачи разрушительные, гораздо чаще в революционные действия их вовлекают цели и задачи созидательные. Однако во всякой революции, равно как и в каждой социальной катастрофе, происходит развертывание как созидательных, так и разрушительных

действий.

Соотношение же пафоса разрушительности и пафоса: созидательности дает возможность найти ту, едва уко- вимую грань, которая отделяет социальную революцию- от социальной катастрофы. Если революция, особенно- с точки зрения ее инициаторов, наполнена пафосом созидания нового и заключает в себе вследствие -этого- потенции общественного прогресса, то социальная ката-* строфа предстает как совокупность необратимых изме-> нений, приводящих к весьма существенным, зачастую трагическим утратам. Отметим, однако, что люди, разуверившиеся в революции или выступающие против нее, акцентируют внимание на разрушительной стороне революции. Так, .например, известный русский философ' С, Н. Булгаков в своей статье «Героизм и подвижничество», опубликованной в 1909 г. в знаменитом сборнике «Вехи», который В. И. Ленин охарактеризовал как «энциклопедию ренегатства», писал, что «понятие революции есть отрицательное, оно не имеет самостоятельного содержания, а характеризуется лишь отрицанием ею разрушаемого, поэтому пафос революции есть ненависть и разрушение» [8, 49]. Здесь фактически понятие революции отождествлено с понятием катастрофы. В противоположность либерально-буржуазным философам и публицистам В. И. Ленин характеризовал революцию как праздник угнетенных, выдвигал в ее содержании на передний план созидательные моменты, хотя придавал огромное значение и разрушительным.

Из приведенных рассуждений, выражающих диаметрально противоположные точки зрения на соотношение созидательной и. разрушительной энергии в революции, становится понятным, почему процесс радикальных общественно-политических преобразований для его инициаторов и сторонников выступает как революция, а для их идейно-политических противников оборачивается; катастрофой. Следовательно, проблема социальной катастрофы, особенно если она рассматривается в соотнесенности с революцией, решается и интерпретируется по- разному в зависимости от двух принципиально важных социально-политических факторов.

- Первым из них являются социально-политические интересы н цели тех субъектов массового социального действия (отдельных личностей, социальных групп, общественных движений, партий и т. п.), которые включаются в развертывание процессов, приводящих к коренным общественно-экономическим и политическим преобразованиям, в силу чего могут быть интерпретированы .как революция либо как социальная катастрофа. Второй •фактор - представляют существенные изменения в социально-политической ситуации, которая может оказаться катастрофической для одних социальных групп и некатастрофической, более того — благодатной для других.

Эти особенности восприятия, оценки<и интерпретации Общественно-политических процессов в качестве катастрофических обусловлены тем, что тенденции и закономерности социально-исторического развитая не действуют сами по себ^, минуя социальную деятельность людей, а преломляются через эту деятельность, ослабляются или усиливаются ею. Но поскольку в этой деятельности различные группы людей руководствуются различными интересами и целями, которые довольно часто не только не совпадают или расходятся друг с друг том, но и прямо противоречат друг другу, оценки одних и тех же явлений различными социальными классами, движениями, партиями, их лидерами могут оказываться диаметрально противоположными. Примечательно в этом отношении следующее обобщающее рассуждение К- Поп- пера: «Термин «социальный крах» (равнозначный, по-видимому, термину «социальная катастрофа».—Е. Б.)... говорит только о том, что наблюдателю не нравится ход событий, который он описывает... С основанием или без него член определенного общества может иметь чувство того, что «все терпит крах». Нет сомнений, что для представителей ancien regime, или русской знати Французская или Русская революция должны были представляться полным социальным крахом, но новые правители все это понимали, конечно, совсем по-другому» [19, т. 1, 364].

Характерна в этом отношении смена мотивов и оценок динамики революционных процессов, разворачивавшихся в РоСсии на протяжении 1917 и последующих годов. Период с февраля до октября 1917 года, когда шло общественно-политическое развитие российского общества, по типу буржуазно-демократической революции, большевики характеризовали сначала как кризисный, а затем и как предкатастрофный, их же политические' оппоненты — как величайшую и подлинную революцию. В. И. Ленин, в частности, в своей широко известной брошюре «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», написанной до Октябрьского переворота, 10— 14 (23—27) сентября 1917 г., с первых же слов утверждал: «России грозит неминуемая катастрофа». Пролетарский вождь обвинял капиталистов и их союзников в~том, что они все предпринимают, чтобы разразилась «катастрофа невиданных размеров», которая стала бы «крахом республики и демократизма, Советов и вообще пролетарских и крестьянских союзов, облегчая ..возврат к монархии и восстановление всевластия буржуазии и помещиков». Он усматривал признаки неминуемости катастрофы в углубляющемся расстройстве мировой войной всех сторон народной жизни, в гигантском спаде производства, надвигающемся голоде, массовой безработице, полной бездеятельности правительства. Чтобы переломить ход событий и предотвратить катастрофу, считал он, необходимо объединить все банки и национализировать их, ввести принудительное объединений всего населения в потребительские общества, ввёсти Трудовую повинность для богатых,, осуществить раздел поровну между населением всех продуктов потребления, наконец,- свергнуть временное буржуазное правительство, место которого заняла бы «революционная диктатуре демократии, возглавляемая революционным пролетариатом», то есть осуществить «шаг к социализму», или, говоря иными словами, совершить социалистический переворот f 16, т. 34, 155, 189, 192].

В той же тональности характеризовал быстро меняющуюся поСлефевральскую ситуацию в России один из ближайших сподвижников Ленина того, периода Л. Д. Троцкий. Он подчеркивал, что если бы в процессе послефевральского развития меньшевикам удалось сдвинуть революционные силы с пролетарской позиции на мелкобуржуазную и в союзе с буржуазией осуществлять развитие революции в рамках буржуазно-демократического режима, в обход партии большевиков, то «мы получили бы в конце концов восстание рабочих и крестьянских масс без партийного руководства, другими словами — июльские дни гигантского масштаба, то есть уже не как эпизод, а как катастрофу. Совершенно очевидно, что непосредственным последствием такой катастрофы явился бы разгром партии». [26, 250].

Сразу же после победы Октябрьского переворота И. И. Ленин и его сподвижники круто изменяют направленность применения самого термина «катастрофа». В работах послеоктябрьского периода В. И. Ленин уже .не говорит о надвигающейся катастрофе, зато близкие по смыслу понятия «крах», «хаос» охотно применяет к .характеристике мироощущения противников большевистского переворота. Написанная им в декабре 1917 г., «спустя два месяца после Октябрьского вооруженного восстания, статья под примечательным и красноречивым названием «Запуганные крахом старого и борющиеся за новое» разъясняет, что в результате победы Совет- •ской власти «за несколько недель разрушены почти до •основания недемократические учреждения в армии, в деревне, на фабрике. А иного пути к социализму, кроме как через такое разрушение, нет и быть не может». Он подвергает жесткой критике всех тех, кто «оглушен мо- :гучим крахом старого, треском, шумом, «хаосом» (кажущимся хаосом) разваливающихся и проваливающихся вековых построек царизма и буржуазии, запуган доведением классовой борьбы до крайнего обострения, -ее превращением в гражданскую войну — единственно законную, единственно справедливую... священную войну угнетенных против угнетателей за их свержение...» 117, т. 35, 191-192J.

Здесь же он разъясняет, какое содержание теперь им вкладывается в употреблявшееся ранее несколько странно звучащее словосочетание «диктатура.демократии», четко определяя, что в результате победы социалистической революции оно обозначает не что иное, как Диктатуру пролетариата. Без обиняков он говорит о том, что сопротивление капиталистов «должно быть сломано, что •оно будет сломано, что такая ломка и называется, на научном языке, диктатурой пролетариата, что целый исторический период .характеризуется подавлением сопротивления капиталистов, характеризуется, следовательно, систематическим насилием над целым классом (буржуазией), над его пособниками» [17, т. 35, 193].

Поскольку победа социалистической революции ее вождями идентифицируется с установлением и непреклонным осуществлением государственно организованного насилия (диктатура пролетариата) над целым классом — буржуазией, а также всеми теми социальными группами, которые по своим коренным интересам, мировоззрению, образу жизни и т. п. примыкают к ней (включая по

давляющее большинство интеллигенции), постольку среди последних большевистский переворот в России интерпретируется как гигантская социальная катастрофа, Выдающиеся русские мыслители того времени — Н. А. Бердяев, В. В, Розанов, С. Л. Франк, Н. О. Лосский, П. Б. Струве, С. Н. Булгаков и многие другие в один голос говорят о катастрофическом характере этих трагических событий. С. Л. Франк, например, в смятении пишет о «национально-общественной катастрофе России», В ходе которой «все старые —или, вернее/недавние прежние — устои и формы бытия гибнут, жизнь беспощадно сметает их», что, по его убеждению, коренится «в глубине и значительности происшедшей духовкой катастрофы» [27, 114, 116, 124].

Поражаясь глубине и скоротечности этой катастрофы, В. В. Розанов с душевной мукой повествует о том, что «рушилось все, разом, царство и церковь... Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три... Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей» [22, 393].

Еще более впечатляющую картину постигшей Россию катастрофы нарисовал бывший легальный марксист П. Б. Струве, который подчеркивал необходимость осознания «причин той поразительной катастрофы, которая именуется «русской революцией» и которая стала историческим несчастьем России» [23, 459, 466].

Известный русский экономист и богословствующий философ С. Н. Булгаков сравнивает случившееся с Россией в результате победы Октябрьской большевистской революции с трагическим исчезновением Атлантиды. «Все мы ошеломлены новым погружением Атлантиды в хаос, катастрофической гибелью нашего материка, вдруг исчезнувшего с карты... На месте шестой части света,— пишет он,— оказалась зловонная, зияющая дыра» [8, 291,292].

Однако наиболее глубокую социально-философскую интерпретацию Октябрьской революции как социальной катастрофы дал выдающийся русский философ Н. А. Бердяев. Он вовсе не отрицал ее закономерного харак? тера, обусловленного всем предшествующим развитием социально-исторических процессов в России. Более того, он раскрыл ее каузальную связь с развертыванием первой: мировой войны, которая, по его словам, «есть катастрофический момент в диалектике нмпериалистиче-ского расширения». .Эта вселенская катастрофа, развязавшая могущественнее разрушительные силы и толкнувшая Россию в пучину экономического, политического; социального, нравственно-духовного кризиса, стала прелюдией к величайшей общенациональной катастрофе — к Октябрьской революции, которая в ее глубочайшем онтологическом смысле «есть рок истории, неотвратимая судьба исторического существования» [5, 148}.

Поднимаясь до широкого философского обобщения .социальной сущности революции как катастрофы в категориях религиозно-философского осмысления сущности и содержания социального бытия, Бердяев подчеркивает, что «принятие истории «есть принятие революции, принятие ее смысла, как катастрофической прерывности в судьбах греховного мира... Но революция ужасна и кутка, она уродлива и насильственна... На русской революции, быть может больше, чем на всякой другой, лежит отсвет Апокалипсиса».

Разъясняя смысл этого утверждения, Бердяев подчеркивает, что для религиозно-христианской историософии «Апокалипсис не есть только откровение о конце мира, о страшном суде. Апокалипсис есть также откровение о всегдашней близости конца внутри самой исто- рии.внутри исторического еще времени, о суде над историей внутри самой истории, обличение неудачи истории» [6, 108—1091.

Сама же Неудача исторического деяния людей, наций, государств, приводящая к социальной катастрофе; полагает Бердяев, предопределяется тем, что в реальном социально-историческом процессе оказывается невозможным Непрерывное поступательное развитие, ибо в социуме постепенно - накапливается слишком много сил разрушения, «социальных ядов», разлагающих общественный организм или подталкивающих его к разложению. Вот тогда-то и появляется «неизбежность революции, тогда происходит разрыв времени, наступает прерывность, происходит вторжение сил, которые для истории представляются иррациональными и которые, если смотреть сверху (то есть с высоты Божественного провидения.— Е. Б.), а не снизу, означают суд смысла над бессмыслицей, действие Промысла во тьме» [6, 107].

Итак, катастрофическая сущность революции в этой религиозно-апокалипсической интерпретации предстает как велидив Суд, как Промысел божий, ниспосылаемый на общество, погрязшее во зле, наснлнн, бессмыслице.

Здесь перед нами социально наполненная, конкретизированная. на основе трагичесюьмучительного переживания опыта революции идея катастрофического прогресса, выдвинутая и обоснованная еще в межреволюционное время, в 1909 г.,видным русским мыслителем начала XX века В. Ф. Эрном. Излагая суть этой идеи, он, ссылаясь на откровение святого Иоанна об. Апокалипсисе, утверждает, что «для христиан будущее — не 'мирней культурный процесс постепенного нарастания всяких ценностей, а катастрофическая картина взрывов, наконец, последний взрыв, последнее напряжение —и тогда конец этому миру, начало Нового, Вечного, Абсолютного Царства Божия» [29, 218];

В этой концепции, всесторонне развитой и обоснованной Бердяевым, социальная катастрофа, будь это мировая война или революция,, предстает не как случайное явление в цепи исторических событий, а как объективно закономерный процесс, наступающий как наказание свыше людям, допустившим слишком много зла, наси- лия, бездуховности в своем повседневном существовании ' и поставившим тем самым свое сообщество на грань катастрофического развития.

Здесь следует подчеркнуть принципиальную разницу религиозно-христианского и марксистско-атеистического понимания общественного, прогресса. И то и другое исходят, во-первых, из объективной закономерности прогрессивного развития общества, во-вторых, из признания неизбежности социальных катаклизмов и катастроф в развертыванаи исторического процесса. Однако различие состоит в том, что марксисты убеждены, что последним . Катастрофическим событием в развитии человечества станет всемирная Коммунистическая революция, знаменующая собой переход от предыстории, наполненной социальными антагонизмами и катастрофами, к подлинной истории, где не будет места ни первым, ни вторым. Религиозно-христианская же историософия всходит нз прямо противоположного понимания: прогресс в сущности своей катастрофичен, поэтому история не только завершится всеобщей. катастрофой, всемирным Апокалипсисом, но и в самом развертывании исторического процесса неизбежно случаются апокалипсически» катастрофические взрывы, тяготеющие над человечеством как неодолимый рок, как суд и наказание за его погруженность во грех, зло и насилие.

- Однако в большинстве христианских богословских толкований погруженность человечества во зло и насилие, завершающаяся Страшным судом, отнюдь не означает абсолютного завершения истории. Приведем в ка- чеЬтве доказательства интереснейшее пророчество, принадлежащее одному из наиболее почитаемых в православном мире преподобному Серафиму, иеромонаху Саровской пустыни, умершему в далеком 1833 г. Его предсказание гласит: «Произойдет великая продолжительная война и страшная революция в России, превышающая всякое воображение человеческое, ибо кровопролитие будет ужаснейшее: бунты Разинский, Пугачевский, Французская революция — ничто в сравнении с тем, что будет с Россией... Реки крови русской прольются» [21].

Сегодня, с высоты последнего десятилетия XX века, гораздо более других насыщенного войнами, революциями и контрреволюциями, видна удивительная прозорливость такого предвидения, скорее даже — предощущения. Народы, населявшие ранее Российскую империю, а затем— Союз ССР, и поныне терзают беды, тревоги, сомнения, которые можно трактовать по-разному, в том числе и как расплату за маловерие и отступничество. Но ведь пророчество Саровского провидца отнюдь не завершается трагическими картинами величайшего разорения и кровопролития. «Господь помилует Россию,— утверждает он,— и приведет ее путем страданий к великой славе».

Итак, христианская апокалипсико-катастрофическая версия исторического прогресса, по крайней .мере в ее православно-богословском истолковании, отнюдь не предстает в качестве односторонне пессимистического взгляда в человеческое будущее. Напротив, предрекая неизбежность и неотвратимость величайшей социальной катастрофы, она тем не менее завершает свой исторический прогноз оптимистической картиной славы и величия народа, понесшего наибольшие жертвы в катастрофических событиях.

Теперь рассмотрим, имелись ли, а если да, то какие, основания для того, чтобы характеризовать произошедшую в октябре 1917 г. в России революцию как социальную катастрофу. Если исходить из понимания катастрофе фы как совокупности скачкообразных экстремальных изменений, возникающих в виде разрушающего данную систему качественного преобразования, настуИаю,щего при превышении верхнего предела допустимого в данной системе максимума напряжения, то революции вполне укладываются в это определение.

Чтобы убедиться в STQM; сошлемся на аргументы не противников. Октябрьской революции, а ее инициаторов и руководителей. Вспомним ленинское определение революционной ситуации. Самая важная предпосылка социальной революции, согласно этому определению, заключается в том, что социальное напряжение в обществе перехлестывает через верхний предел возможного и допустимого в нормальные, мирные периоды развития общества минимума, вследствие чего возникает общенациональный кризис. Суть его Сводится к трем взаимосвязанным моментам., Во-первых, наличествует кризис политики господствующего класса, Кризис «верхов», создающий все более углубляющуюся трещину, в которую выливается недовольство и возмущение угнетенных масс. Не только «верхи» уже не могут жить и управлять по-старому, но и «низы» не хотят сохранения старого. Во-вторых, обострение выше обычного нужды и бедствий Основной массы населения. В-третьих, значительное повышение в силу указанных причин активности масс, которые как самой обстановкой, так и действиями «верхов» побуждаются к самостоятельному историческому выступлению. Без такого общенационального кризиса, выражающего предельный уровень возможного в данной общественной системе социального недовольства и напряжения, нет революционной ситуации, а в отсутствие такой ситуации не может произойти и социальная революция (15, т. 26, 218].

Однако, если серьезно вдуматься в приведенные рассуждения, оказывается, что характеристика революционной ситуации, общенационального социального кризиса и социальной катастрофы в своих существенных признаках совпадает. Достаточно только одного толчка, чтобы система окончательно утратила свою стабильность и устойчивость, а процесс катастрофических изменений ее лрннял необратимый характер. Именно такая ситуация в России сложилась в октябре 1917 г., когда большевики организовали штурм и захват Зимнего дворца, что и увилось началом переворота, ввергнувшего Россию в революцию, ставшую прелюдией гражданской войны, которая, собственно говоря, и стала величайшей социальной катастрофой.

Приведенные аргументы дают, как нам кажется, основание утверждать, что одним из важнейших признаков приближающейся катастрофы —максимум возможного и допустимого в данной системе (в период ее Нормального, некатастрофнческого функционирования) напряжения вполне совместим со столь же важным признаком революционной ситуации как необходимой Предпосылки свершения социальной революции.

Если применить к анализу рассматриваемых процессов , основные категории одной из новейших общенаучных концепций, созданной лауреатом Нобелевской премии Ильей Пригожиным, согласно которой мы существуем в мире, далеком от равновесия,* мире неустойчивом, то состояние неравновесности и неустойчивости характеризует систему,, уходящую все дальше от состояния равновесия и переходящую в состояние неустойчивости. Функционирование таких систем в некоторой переломной точке, называемой точкой бифуркации, становится неоднозначным и в таком случае при определенных обстоятельствах, в частности при усилении напряженности в ней, ничтожно малое воздействие может привести к большим и непредсказуемым последствиям [20, 41, 269].

В любой системе существуют вполне определенные, характерные для нее пороги устойчивости. Превышение такого порога й есть переход в неустойчивое состояние. Поэтому в состояниях неустойчивости резко вырастает роль случайностей, в общественных системах — прежде всего роль личности, стоящей во главе общественного движения, стремящегося разрушить данную систему. Если говорить о революционной ситуации в преддверии Октябрьской революции^ то здесь несомненна выдающаяся роль В. И. Ленина.

Конечно, тот факт, что В. И. Ленин и Л. Д. Троцкий оказались в период подготовки Октябрьского переворота в революционно бурлящем Петрограде, следует признать случайностью. С точки зрения протекания объективных Процессов pa3BeptbffiaHM • революционной стихии его ник£к не назовешь закономерным. Следовательно, он оказал, несомненно, небольшое возмущающее Воздействие на входе в многогранный процесс развертывания

революции. Но он сыграл огромную, можно сказать решающую, роль в подготовке и свершении большевистского переворота, а это повлекло за собой огромное количество непредвидимых и непредсказуемых последствий. «Остается спросить —и это немаловажный . вопрос,— отмечал Л. Д. Троцкий,—...как пошло бы развитие революции, если бы Ленин не доехал до России в апреле 1917 г.?.. До его приезда ни один из большевистских вождей не сумел поставить диагноз революции...» Кризис, который неизбежно должно было вызвать оппортунистическое руководство, принял бы без Ленина острый и затяжной характер. Между тем условия войны и революции не оставляли партии большого срока для выполнения ее миссии. Совершенно не исключено.»таким образом, что дезориентированная и расколотая партия могла бы упустить революционную ситуацию на много лет. Роль личности выступает здесь перед нами поистине в гигантских масштабах. «Нужно только правильно понять эту роль, беря личность как звено исторической цепи» [26, 332].

Именно быстрый приезд Ленина в революционный Петроград, его столкновение с колеблющимся руководством ЦК партии большевиков, быстрая победа над ним сыграли, по утверждению Троцкого, решающую роль в успешной подготовке и осуществлении Октябрьского переворота.

Итак, казалось бы, незначительное в сопоставлении с объективными историческими процессами явление — пребывание илн отсутствие вождя партии в определенное время в определенном месте — оказывается важным пусковым моментом развития бифуркационных процессов, способных служить переломным моментом как революционных, так и катастрофических событий.

Однако революционные и катастрофические процессы корреспондируют друг с другом не только в этом. Примерно таким же образом оказывается совместимым процесс развертывания социальной революции и с другой, тоже весьма существенной характерной чертой социальной катастрофы — разрушающим данную систему качественным преобразованием ее основных экономических, социальных, политических характеристик, с бифуркацией. Бифуркация представляет собой точку качественного изменения системы, а применительно к социальным системам — точку наибольшей концентрации противоречий

н их вероятного разрешения, поэтому в неб обычно наличествуют элементы непредсказуемости, выбора; В этой; точке и стягивается в тугой узел прямое противостояние противоборствующих социальных сил, объединяющих большие конгломераты различных групп, часто имеющих противоположные интересы, но руководствующихся некоей общей, объединяющей их целью. Именно так н случилось в процессе Октябрьской революции, когда большевики чутко и четко уловили особенности социаль- но-политической ситуации н сумели выдвинуть лозунги, понятные широким массам и способные объединить в борьбе против существовавшей тогда буржуазно-демократической системы власти, олицетворяемой Временным правительством, такие разнородные социальные слои и группы, как рабочие, крестьяне, солдаты, национальные меньшинства и др.

Сам момент Октябрьского переворота — штурм Зимнего дворца и свержение Временного правительства — и явился тем, на первый взгляд, незначительным толчком, который привел социальную систему, находящуюся в крайне неустойчивом положении, в катастрофическое состояние. Размах же самой катастрофы, ее масштабность проявились уже после этого переворота и выразились во множестве взаимосвязанных социальных явлений и процессов. Были разрушены все вертикальные социально-экономические и политические связи, скреплявшие прежнюю систему в единую целостность — государство, валютно-финансовая система, прокуратура, суд, армия и др. Уничтожение кредита; банков, расстройство транспорта, национализация предприятий -привели к параличу промышленности, к развалу экономических связей, к губительному для страны спаду производства и разрушению производительных сил. Многомиллионные массы крестьян отказывались продавать хлеб по твердым ценам при обесцененных деньгах, и его пришлось отнимать силой, при помощи вооруженных продотрядов. Костлявая рука голода заставила сотни тысяч горожан, в основном рабочих, заняться- «мешочничеством», чтобы путем простого продуктообмена добывать средства пропитания и кормить свои семьи. Разгром церквей, духовенства, монашества, подозрительное, а зачастую и презрительно-враждебное отношение к деятелям науки и культуры, к так называемой «старой», «буржуазной» интеллигенции обернулись катастрофическим упадком культуры, попытками создания некоей «новой», «пролетарской культуры», против чего, кстати, весьма решительно выступал В. И. Ленин, тем не менее ратовавший за свершение культурной революции.

Все это, вместе взятое, привелр к разрушению веками создававшихся горизонтальных социальных связей и социальных общностей — территориальных, сословно- классовых, профессиональных, этнических, религиозных, культурных и т. н. Следствием этого деструктивного многоаспектного процесса стало разрушение социальных идентификаций, то есть нормальных путей включения индивидов в. профессиональные, культурные, образовательные и другие социальные группы.

Во взаимосвязи с данным процессом,, резко усиливая его деструктивную направленность, происходил саморазрушительный процесс перехода всей системы социальных связей (как вертикальных, так и горизонтальных, как экономических, так и политических, социокультурных, духовных, территориальных, бытовых и т. п.) из состояния относительно устойчивого функционирования в кризисное состояние неустойчиво воспроизводящейся^ аномии, такого состояния общества, при котором у большинства его членов проявляется отсутствие твердых жизненных целей, норм в образцов поведений, а сдерживающие их раньше законы, нравственные и- религиозные предписания отвергаются и перестают действовать. В результате большинство людей оказывается в неопределенном и неустойчивом социальном положении, лишается групповой солидарности, чувства связи с конкретной социальной группой, а это приводит к росту в обществе отклоняющихся и разрушительных форм поведения, к социальной атомнзацнн индивидов.

Социальная атомизация как раз и является важнейшей социоструктурной и социокультурной качественной характеристикой общества катастрофного типа. Социальная атомизация, связанная с разрывом социальных, экономических, культурных, психологических связей индивида со своей социальной общностью, находит конкретное проявление в широко распространяющейся маргинализации. Последняя представляет собой формирование обширных групп индивидов, оторваннцх ката- строфными процессами не только от породивших их в социальном смысле групп происхождения (скажем, дворянство, интеллигенция, крестьянство, И т. д.),:НО и другбт друга, оказывающихся на краю, а чаще —за краем любых социальных,.социокультурных групп и проявляющих вследствие этого социальную озлобленность, агрессивность, вседозволенность, аморальность.

Какую бы социальную революцию мы ни взяли — Великую Октябрьскую в России, Великую французскую или американскую, представлявшую собой войну за независимость,— все они, как н многие другие, были связаны с тем, что общество, в недрах которого они возникали, в силу нарастания бифуркационных процессов, перераставших в катастрофу, утрачивало свою прежнюю устойчивость, дестабилизировалось И дезинтегрировав лось, чем создавались предпосылки для разрушения данной общественной системы, для ее преобразования в качественно иной социальный организм.

Однако любая открытая система, а тем более социальная, обладает в своем функционировании и развитии большой инерцией. В обществе такая инерционность всегда связана с активной деятельностью определенных социальных групп, общественных Движений, партий и т. д., кровно заинтересованных в сохранении отживших, вступивших в полосу глубокого социально-экономического и политического кризиса порядков. К тому же представители этих классов, движений, партий, как правило, держат в. своих руках (до развертывания и даже в процессе развертывания революционных действий) власть и используют ее в качестве мощного ррчага для пресечения каких бы то ни было революционных поползновений и изменений.

Напротив, возникновение общенационального кризиса, затрагивающего не только «верхи», но и «низы», свидетельствует, что в обществе появляются- и активно действуют социальные, политические силы, движения, организации, кровно заинтересованные в сломе старой общественно-политической системы, в ее насильственном разрушении и в переводе общества в новое качественное состояние. Именно поэтому становится неизбежным прямое противостояние социальных, политических ионных сил, выступающих за разрушение и качественное изменение существующей социально-экономической системы, и тех социальных, экономических, политических сил, которые активно поддерживают отжившую систему, всеми возможными средствами, включая и военные, готовы бороться за ее сохранение.

Поэтому такое противостояние неизбежно' * реализуемся в насилии — на попытки насильственного завоевания власти и разрушения существующей общественно- политической системы ее поборники применяют насилие, в тОм числе и вооруженное, против тех. {кто бы они ни были-з-отдельные личности, социальные группы, партии и т. д.), кто стремится разрушить данную систему. В итоге революция оказывается нерасторжимо связанное с войной как самой крайней, наиболее массовой и разрушительной формой вооруженного насилия. Но всякая войн.а, гражданская в особенности» несомненно, является социальной катастрофой.

Следует отметить, что связь революции с войной бывает двоякой. С одной стороны, революция.—детище предшествующей войны. Еще раз вспомним историю Октябрьской революции, чтобы убедиться в этом. Хотя ее предпосылки вызревали задолго до первой мировой войны, именно эта война вплотную подвела Россию к революции. Уже в самом начале этого кровавого межимпериалистического столкновения Ленин, возглавляв-, мые им большевики выдвинули лозунг превращения войны империалистической в войну гражданскую. Они Возвестили, что пролетариат не имеет Отечества, что он может обрести его только в том Случае, если империалистическая война перерастет в гражданскую, а последняя завершится победой пролетарской революции.

- Но революция обручена с войной и другой кровной связью. Поскольку она опирается на революционное насилие, в орбиту которого неизбежно попадает правящая элита, поддерживающие ее социально-экономические и политические силы (в России начала XX в. это были буржуазии, помещики, офицеры, жандармерия, видные писатели и другие представители верхних слоев интеллигенции) , то именно против этих сил и направляется удар, включая И применение вооруженной силы тех «низов», от имени-которых совершается революция.

Следствием такого именно разворота событий становится гражданская война, охватывающая, По существу, все -слои общества. От этой войны, ее разрушительных масштабов и последствий4 страдают и правящие классы, я все остальные социальные группы общества. В отличие от войн между различными государствами или их союзами, которые в значительной мере содействуют сплочению Нации, гражданская война, развертывающая* ся внутри одного государства, раскалывает общество- на две противоборствующие стороны, а линия такого раскола проходит не только между бывшими соседями, товарищами, однополчанами, но и между членами одной семьи, когда отец воюет против сына, брат — против брата. Братоубийственность такой войны делает все её проявления гораздо более жесткими, трагичными и катастрофичными.

Социальная катастрофа всегда имеет вполне определенные экономические, социальные, политические и духовные предпосылки. В качестве экономических предпосылок выступают, как правило, резкие спады производства, снижение темпов экономического развития, жизненного уровня населения или его значительного большинства: Социальные предпосылки катастрофы формируются обострением свыше обычного всех социальных противоречий — межклассовых, межнациональных, межрегиональных, межпартийных и т. п. Политические ее предпосылки складываются из наличия политических сил — движений, партий, организаций, способных организовать политическое выступление против существующей системы власти, достаточно мощное для того, чтобы ее опрокинуть.

Однако всем этим комплексам предпосылок (именно комплексам, ибо и экономических, и социальных, и политических предпосылок катастрофного развития бывает несколько, чаще всего — много, но они действуют не изолированно друг от друга, а сплетаясь 6 сложные узлы и переплетения) предшествуют духовные, без которых невозможно формирование групп людей, способных на активные действия, приводящие к социальной катастрофе.

Несомненен катастрофический характер 1917 г. для судеб России и сопредельных с нею стран, сначала входивших в состав Российской империи, а позднее —в состав Союза ССР. Собственно говоря, первый этап катастрофических событий наступил еще в начале XX в., и он был ознаменован русско-японской войной, в которой Россия потерпела трагическое и сокрушительное поражение, а также первой русской революцией 1905—^ 1907 гг. Поэтому можно считать, что все XX столетие прошло для России и сопредельных с нею стран, включая и Беларусь, оказавшихся в единой исторической

колеснице с нею, под знаком предкатастрофных, ката- строфных и посткатастрофных Процессов.

Но еще задолго до наступления этого столетия в России стали создаваться духовные предпосылки социальной катастрофы, которые кратко можно определить как веру в неизбежность революционного ниспровержения существующего общественно-политического Строя. Практически во всех сословиях, классах и группах российского общества зрело убеждение в том, что народ страдает под гнетом устаревшей, выродившейся, эгоистичной, произвольной, неспособной власти самодержавия, которая повинна во всех социально-экономических бедствиях — в народной нищете, в народном невежестве, в злонмстве и продажности чиновничества, в отсутствии демократического законодательства, в социальном я национальном угнетении. В такой духовной ситуации для большинства интеллигенции, думающих и остро чувствующих людей становилось все более несомненным: служить народу, перейти на его сторону, бороться за достойную для него жизнь — значит объявить беспощадную войну царизму и поддерживающим его социально-политическим силам, то есть стать революционером.

В последнее время стало модным критиковать и опровергать К- Маркса, Но никому, видимо, не удастся опровергнуть его тезис, согласно которому идеи становятся материальной силой, как только они овладевают массами. Именно такая ситуация сложилась на рубеже XIX—XX вв. в России, когда быть революционером стало не только модным, престижным, но и необходимым, героическим, а соответственно не революционером— постыдным. Человек тогда (как, впрочем, и после Октябрьского переворота в 1917 г.) оценивался не столь: ко по его добрым качествам и свойствам, душевности, благожелательству, добросовестности, талантливости, сколько по идейной убежденности, по преданности идеа-- лам революции. Увлеченность идеями социальной справедливости, равенства, свободы, стремление немедленно воплотить эти идеи в жизнь в революционной борьбе против эксплуататоров, тиранов стали всеобщим идейно-нравственным императивом. Эти идеи для очень многих действительно талантливых, самоотверженных, героических людей превратились либо в светлую и отдаленную цель, которой человек посвящал свою жизнь,

либо в нравственные нормы к правила, которым чеЛоаёк подчинял свою жизнь. Но и в первом и во втором случае они превращались в мощный духовный импульс, побуждавший отдавать все силы, знания, способности борьбе за дело революции.

И даже когда после поражения первой' русской революции 1905—1907 гг. часть российской интеллигенции разуверилась в этих идеалах, стала критиковать и развенчивать их, более того, когда в 1917 г. еще большая ее часть в ужасе отшатнулась от зажженного ею же самой революционного пожара и перешла в своем большинстве _ либо в стан врагов революции, либо эмигрировала, огонь революционной веры вовсе не иссяк, а перешел в души российских мужиков, рабочих и солдат. Вот этот- То «священный огонь» разрушения старого мира до основания и стал мощнейшим фактором развертывания величайшей в мире социальной катастрофы, произошедшей в России в 1917 г. Один из очевидцев этой трагедии, оказавшийся в 1922 г. по воле большевистского правительства в изгнании, известный русский философ С: Л. Франк так охарактеризовал описываемый процесс: «Все ужасное, бушующее пламя русской революции разгорелось от огня этой веры, благоговейно хранимого в душах в течение более.полувека» [27, 122].

Еще более аргументированно и рельефно идея исторической подготовленности Октябрьской революции предшествующим, более чем полувековым духовным развитием России обоснована и изложена Н. А. Бердяевым. «Вся история русской интеллигенции подготовляла коммунизм,— пишет он.— В коммунизм вошли знакомые черты: жажда социальной справедливости и равенства, признание классов: трудящихся высшим человеческим типом, отвращение к капитализму и буржуазии, стремление к целостному мировоззрению и целостному отношению к жизни, подозрительное и враждебное отношение к культурной элите, исключительная посюсторонность, отрицание духа и духовных ценностей, придание материализму почти теологического характера. Все эти черты были свойственны русской революционной и даже просто радикальной интеллигенции».

Однако сама"по себе социалистическая идея всеобщей социальной справедливости и равенства для воплощения в жизнь нуждается в трудной, сложной, длительной (в несколько десятков лет, как это отмечал В. И. Ленин), не только бескровной, но и кровавой (об этом говорил он же) борьбе за воплощение в жизнь. А раз так, то она неминуемо императивизируется, то есть превращается иЗ идеи-призыва, лозунга в идею-должен- ствование, становится своеобразным социально-нравственным императивом для каждого, связавшего себя или оказавшегося помимо воли связанным с судьбами социалистического переустройства мира.

Но превратившись в императив не просто провозглашенный', а активно н безжалостно поддерживаемый всей силой пролетарской диктатуры (власти не только мирной, но и насильственной, как отмечал В. И. Ленин), она предписывает каждому человеку, подчинять все свои помыслы, стремления, действия безропотному служению... самой себе или лицам (вождям), ее провозглашающим и разъясняющим.«Вот здесь-то и происходит парадоксальное перерождение как самой идеи, так и ее вождей, толкователей и героев. Внедряясь диктаторскими, а стало быть насильственными, методами в повседневную жизнь миллионов и миллионов людей, огромной человеческой массы, состоящей из множества индивидов, каждый из которых в своих чувствах, мыслях, стремлениях, надеждах, верованиях неповторим, уникален, эта идея неожиданно обнаруживает себя не как просветляющая, возвышающая, облагораживающая жизнь творческая сила, а как сила подавляющая, оболванивающая, угнетающая и разрушающая. Ее же вожди и герои (вспомним того же Ленина, а также Троцкого, Сталина, Дзержинского и др.), переходя из ролр мечтателей, обличителей угнетения и борцов за правду и счастье народное в роль осуществителей этой идеи, реальных распорядителей судьбами сотен тысяч и миллионов людей, возбуждают страх и Ненависть своей тиранией, невниманием к конкретным нуждам народа, к многообразию человеческих потребностей.

Вот здесь и происходит второе парадоксальное перерождение. Превратившись в официально провозглашенную, но реально не осуществляемую ни вождями, ни их подчиненными, ни тем более всей массой народа, ленинская идея-лозунг (о коммунистических субботниках, о заботе каждого не только о своих ближних, но И а дальних, то есть обо всем обществе н др.) оборачивается на деле безразличием ко всем-; и каждому, бесчеловечностью.

падением стимул^ к труду, нежеланием работать, стремлением дать обществу поменьше, а урвать от неге* побольше.

В результате происходит не обогащение—материальное и духовное — всего общества и каждого его члена, не их духовно-нравственное возвышение, а превращение отвлеченной, не воплотившейся в жизнь идеи,, так и оставшейся утопией, не в формирователя духовной: жизни людей, а в формирователя только ее внешних проявлений. Вовсе не обязательно верить в идеалы со-, циализма, бороться за их осуществление, выступать во всех своих помыслах и поступках как идейно убежденная личность, но зато обязательно проявлять все это- внешним образом — на работе, на собрании, в других официальных ситуациях.

Итогом этого становится трагическое раздвоение- личности, раздвоение общества, жизнь как бы распадается на две, внутренне не связанные части — официальную, неподлинную, псевдореальную, и подлинную, личную, интимную. В'официальной все — советские люди,, убежденные сторонники социализма, в личной — приспособленцы, сплетники или циники, все более утрачивающие веру в идеалы социализма, в их реальное осу дцествление. Внешний конформизм оборачивается внутренним нигилизмом, который, как ржавчина, разъедает души людей, все более отталкивает их от идеи социализма,

Сильнейшим детонатором этой духовной опустошенности, предшествующей наступлению духовной катастрофы, становятся злоупотребления вождей, предающихся втайне тем порокам — властолюбию, корыстолюбию,, сластолюбию, которые они гневно осуждают как проявления враждебного .. социализму буржуазного образа жизни. Это приводит к уже описанной нами атомизации общества, к разрушению горизонтальных социальных связей, сплачивающих людей в различные социальные общности — территориальные, производственные, профессиональные, этнические, культурные и т. п. Результатом такого деструктивного в социальном смысле разворота событий становится постепенная замена социальной активности социальной имитацией. Для отдельных личностей и их групп становится смысложизненным Принципом не быть идейно убежденными, нравственными, социально активными, а казаться таковыми. Извра- зценной нормой жизнедеятельности вновь становится аномия —жизнь вне поддерживаемых обществом1 норм ^ правил.

А надо веем этим возвышается и все собой подавляет своеобразный властный фетишизм, фетишизация, обожествление власти. Развал горизонтальных социальных связей, раздробляющий общество на изолированных друг от друга индивидов, если даже они и подчинены воле коллектива, оборачивается гипертрофированной актуализацией и доминированием властных вертикальных связей. Место и роль человека в обществе, его авторитет, общественное признание определяются не его способностями и тал'антами; добропорядочностью к служением общему делу, а близостью к властным структурам, степенью вовлеченности или привлеченное™ к ним, Социальный мир превращается во властно институционализированный мир повсеместного контроля и распределения.

В результате общественно-политическая система превращается в тоталитарно-монистическую, бесчеловечную и безжалостную машину, всякое же недовольство, а тем более конфликт, возникающий в такой системе, где все пронизано властными отношениями, отношениями политического, идеологического, организационного господства и подчинения, неизбежно принимает антивластную направленность и квалифицируется вождями административной системы, ее идеологическими,, юридическими и иными службами и прислужниками как государственное преступление [1, 112] . Вопреки ожиданиям инициаторов подобного разворота событий такая ситуация властного фетишизма не укрепляет систему, г расшатывает ее,- приводит к дисфункциональное основных ее параметров — экономики, политики, идеологии, к распространению в широчайших кругах общества неверия во все: и в идеалы социализма, и в возможность достижения социальной справедливости, и в лучшее будущее.

Все эти существенные признаки катастрофического развития, носящие всеобщий, системный характер, разъедающие изнутри всю тоталитарно-монистическую систему власти, политики, идеологии и экономики, накладываются на неизбежную в такой системе-перманентную катастрофичность имманентно присущих ей процессов подавления личности, социальных общностей (классов>

Наций), игнорирования их, коренных интересов, потребностей, стремлений н т. п. В результате нарастания ката- строфиых процессов и явлений внутри самой тоталитарно-административной системы, кажущейся несокрушимой и монолитной, в ее жизнеобеспечивающих взаимосвязях (в своего рода «кровеносных потоках» социально- политической ЖИЗНИ) возникают тромбы, развиваются застойные процессы, и система оказывается в состоянии: тяжелейшего, затяжного кризиса. Все попытки ее модернизации, «Перестройки» и т. п. оказываются малоэффективными, завершаются крахом. Происходит новый перебор Максимума возможных для ее сохранения внутренних напряжений, социальных конфликтов, политичен ских'' конфронтаций, и система разваливается, что и произошло в августе 1991 г, в Советском Союзе.

Основное социально-политическое содержание событий, произошедших в бывшем Советском Союзе после августа 1991 г., состоит в разрушении старой авторитарно-бюрократической и партократической системы и переходе к новой модели общественного устройства. Сложность перехода многократно усиливается тем, что не выработана единая стратегия его- осуществления, что борются между собой различные общественно-политические силы, из которых- одни стремятся К скорейшей капитализации производства и всей общественной ЖИЗНИ, а другие ратуют за переход к «обновленному» социализму, не исключающему рыночной экономики, В этой ситуации признаки катастрофического характера современного общественно-политического развития выступают все более явственно: социальная дезинтеграция, дезорганизация экономических связей, невиданное падение объемов производства, безудержный' рост цен, преступности, казнокрадства, тотальная неудовлетворенность населения материальным и социальным положением, кризис духовных ценностей и нарастающая бездуховность, тяжелейший инвестиционный кризис и т. п.

Многомерность трансформационного развития Содружества независимых государств, сложившегося на развалинах Советской империи, побуждает большинство лЛдей, захваченных в плен, казалось бы, ещё вчера невероятными событиями и переменами и опирающихся только на факты,- но не На их теоретическое осмысление, руководствоваться в оценке происходящего сквозь привод потрясенного сознания. А оно у одних, воодушевлен^ пых крутой ломкой прошлого (развалом тоталитарной системы, крахом' партократии -и социализма) и надеждами на благотворные перемены в будущем (торжество демократии, свобода печати, превращение всех людей в собственников и т. п.), порождает восприятие произошедшего в качестве великой н подлинной революции. У других же, потрясенных процессами кризиса, дезинтеграции и развала (крах идеи социализма, развал великой страны, резкое снижение жизненного уровня народа и фактическое обнищание его большинства, упадок нравственности и культуры и т. п.), те же самые трансформационные процессы вызывают ощущение небывалой социальной катастрофы, разгула контрреволюции. Те силы, Которые пришли к власти; а также новые социальные слои — предприниматели, фермеры и др.— склонны характеризовать происходящие процессы социально-экономических и политических перемен как революцию, благо,-триумф свободы. Так, в 1993 г. председатель белорусского парламента С. С. Шушкевич утверждал, что рассматриваемые трансформационные процессы «представляют собой революционное изменение общественно-политической формации» [28). Те же силы, которые отторгнуты от власти, которые оказались в тяжелых ' материальных и социальных условиях, а также часть интеллигенции, напуганная крахом системы ценностей, интегрирующих социальные слои, нации, регионы в единое целостное образование, называют эти же перемены контрреволюцией.

Впрочем, и среди тех, кто считает, что народы бывшего Советского Союза в результате революционных перемен вырвались из громадного концентрационного лагеря, нет единства в оценках происходящего, даже если ими и применяется термин «революция». Так, например, известный кинорежиссер Станислав Говорухин утверждает, что ныне на развалинах СССР «происходит криминальная революция. Осуществляется глобальная акция криминализации сознания. Великая духовная страна На глазах превращается в страну абсолютно безнравственную и криминальную». В этой оценке речь идет о революции, но само содержание социального процесса, о котором говорится, мало чем отличается от того, что обычно именуется катастрофой. Чтобы убедиться в этом, достаточно вдуматься в следующие слова кинорежиссера: «Мы вырвались из ада, бежали, бежали сломя голову, увидели огни впереди, скатились с обрыва, а это другой, оказывается, ад, еще похлеще» [12];

Примерно такая же ситуация складывается и с употреблением термина «контрреволюция» применительно к тем. же процессам. Не прибегая к политическим декларациям ни сторонников, ни противников происходящих трансформационных процессов, приведем в качестве примера опубликованное в академическом издании достаточно типичное рассуждение. «Сегодня мы переживаем время контрреволюции... Контрреволюция произошла в таких масштабах, что она, по сути дела, охватила целый ряд стран, произошла во всей новой системе. В силу достижения высокой степени интеграции контрреволюция не могла произойти в отдельно взятой стране, как это было ранее... Естественно, контрреволюция должна была начаться в наиболее сильной из этих стран, ее ядро должно было формироваться прежде всего в Советском Союзе? Но это не исключает того, что более легко и быстрее она затем произошла в других странах Восточной Европы... В Советском Союзе контрреволюция встречается' и встретится, по-видимому, с гораздо большими трудностями, и процесс этот будет происходить более длительно. Есть еще определенная вероятность—* хотя и сравнительно небольшая—поворота событий в другую сторону» [9, 97].

С последним из приведенных рассуждений можно согласиться без оговорок, хотя очень хотелось бы надеяться, что народы, населяющие бывший Советский Союз, уже сполна выполнили предназначенную им историей меру революций, контрреволюций, репрессий н переворотов.

Что же касается безоговорочной оценки событий, развивающихся в России и других странах СНГ, как явно контрреволюции, то здесь не следовало бы торопиться с однозначными и категоричными выводами.

Следует иметь в виду еще одно немаловажное обстоятельство. Все социальные процессы имеют, как социально-пространственные, так и социально-временные характеристики, а потому могут рассматриваться и интерпретироваться в синхронном и диахронном аспектах. Если принять во внимание только синхронный аспект анализа современного- (взятого за период примерно в 20 последних лет) социально-экономического и политического развития бывшего СССР, то станет ясно, что на фоне

глубокого кризиса в социально-политической сфере и экономическом комплексе, в который, как в гигантскую черную дыру, ввалилась могущественная в военном, но уязвимая в экономическом отношении страна как" раз к середине 70-х годрв, то предпочтительной окажется оценка событий последних трех лет (1991—1994 гг.) кйк процесса в сущности своей революционного. Если же, напротив, преобладающим станет диахронный подход» обязывающий рассматривать тот же процесс в более масштабной исторической перспективе, скажем, в "Пределах Нынешнего столетия, то с учетом революционных событий 1905—1907 и 1917 гг. приоритетное значение приобретают оцейки происходящего ныне при помощи термина «контрреволюция».

Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и принципы синергетики, которые ныне превращаются в общенаучные, а следовательно, применимые и к сфере Обществоведения, социологии в том чнслё. Кажется несомненным утверждение о хаотичности процессов, совершающихся ныне в трансформирующемся обществе переходного типа. Однако хаос с точки зрения синергетических подходов — вовсе не однозначно разрушительный -феномен. Напротив, он амбивалентен, двойствен, разрушителен и созидателен одновременно. В условиях бифуркационного развития, сопровождающегося неустойчивостью системы, ее распадом и непредсказуемостью дальнейшей траектории ее развития, малые флуктуации, случайности могут стать существенными, действия отдельных людей (как мы показали это на примере деятельности В. И. Ленина и Л. Д. Троцкого в апреле—октябре 1917 г. в Петрограде) способны определять становление макросо- циальных образцов поведения. Это имеет место в особых состояниях социальной среды, в состояниях ее неустойчивости, когда среда способна макроскопически реагировать на малые, случайные собьцгия на микроуровне, как это произошло в августе 1991 г. в Москве, где роль индивидуального катализатора массового выступления против системы, переживающей Глубочайщий кризис, сыграла энергичная разрушительная деятельность Б. Н. Ельцина. В таких экстремальных ситуациях- происходят замыкания новых, невероятных в нормальных условиях, связей макро- и микроуровней социальной среды, микрофлуктуации по принципу, резонанса" разрастаются до макрофлуктуаций, а те разрушают 6Д ни,

но одновременно и создают, другие, новые социальные структуры. Таким образом, хаос может выступать в качестве конструктивного начала.

Одновременно синергетика приводит к осознанию глубинной необратимости развития, в том числе* и социального, его , многовариантности и альтернативности как в исторической ретроспективе, так и В перспективе. Новое возникает в результате микро- и макрофлуктуа- ций как эмерджентное, то есть непредсказуемое и невыводимое" из наличного, в виде спектра возможных путей развития, где вновь возникающее, являясь шагом вперед, всегда оказывается одновременно и шагом назад относительно предыдущего состояния. Таким образом, в развитии социальных процессов, равно как в природных, происходят определенные ритмические колебания, своего рода пульсация, о чем мы уже говорили при характеристике природных катастроф. Хорошо известно, что общество периодически сотрясается всякого рода катаклизмами, что очень ярко показано Л.' Н. Гумилевым применительно к развитию этносов и цивилизаций [13]. в основе такой ритмичности лежат особенности диссипативных структур, характеризующихся неравновесными отношениями с окружающей средой и нелинейностью, альтернативностью развития, свойственного, как установлено И. Прнгожиным, химическим, биологическим, социальным системам. Самая примечательная особенность нелинейного развития заключается в том, что «одни н те же нелинейности могут порождать порядок из хаоса..., а при других обстоятельствах приводить к разрушению того, же порядка и в конечном счете к возникновению новой когерентности, лежащей уже за другой бифуркацией» [20, 55, 269] .

Обобщая эти представления, сторонники сииергети- ческого, нелинейного мышления считают, что «мир пульсирующий, мир, имеющий свой «ритм жизни», Подверженный периодическим колебаниям... на всех уровнях его иерархической организации — такая картина соответствует синергетическому видению». Если применить такой подход к развитию социальных систем, то оказывается, что живой, порядок социальной самоорганизации — это порядок пульсаций, балансирования, колебаний между относительным доминированием государственного централизованного начала к стихией рынка, между кооперативностью, обобществлением собственности и ростом форм выражения автономного интереса и действия. Это следует из глубокой методологии разделения по времени двух противоположных начал мира, двух режимов развития процессов и необходимости-^ периодического переключения. «Иными словами, можно предположить неизбежность периодического чередования тенденций социализации экономики и социальных отношений (коллективизма, обобществления форм собственности, уравнительного' распределения через социальные фонды) и их капитализация» [14, 46—47]:

. Изложенные принципы синергетяческого анализа реальности, в том числе и социальной, дают еще одиц аргумент в пользу диахронного подхода (разумеется, в органическом единстве с синхронным) к исследованию и осмыслению современного социально-экономического в политического развития в странах СНГ, подразумевающего необходимость рассмотрения исследуемого саморазвивающегося объекта в пульсации его противоположных состояний, тенденций, возможных перспектив. И здесь, как это нередко бывает, сущность социальных пульсаций применительно к анализируемым процессам революционного и катастрофического развития четче многих научных доктрин выражает поэтическое обобщение. «Революции — эти биения кармического сердца,— писал выдающийся русский поэт и мыслитель М. Волошин,— идут ритмическими скачками и представляют непрерывную пульсацию катастроф и мировых переворотов» [11, 193].

Великолепный поэтический образ пульсации революции и контрреволюции в историческом развитии общества, Розданный М. Волошиным, подтверждается реальными событиями почти всех революций, в том числе и "английской, и французской, и российской. Исторический опыт свидетельствует, что не бывает революций без контрреволюций, без политических переворотов и контрпереворотов. Если вернуться к оценке августовских событий 1991г. в Москве, ставших резонаторами социально-политических перемен на обширных территориях развалившегося Советского Союза, то приходится признать, что к настоящему моменту прошло еще слишком мало времени, чтобы однозначно интерпретировать данный процесс либо как революцию, либо, наоборот, как контрреволюцию. Ясно одно: прежняя социально- политическая система в результате грандиозной катастрофы развалилась, а на ее обломках создается новая {скорее всего — несколько новых) система, обладающая качественно новыми параметрами. Процесс этот длительный, противоречивый, а в своих конечных результатах-г неопределенный. По своим основным особенностям он подпадает под тот класс социально-политических феноменов, которые называются «переходными процессами», - или «процессами переходного типа». Однако социологическая и политологическая характеристика таких процессов требует специального рассмотрения (1,2-3].

Но как бы мы ни оценивали переломные события, произошедшие в^ 1917—1918 и в 1991 гг. в судьбах русского, белорусского, украинского н других народов, входивших сначала в состав Российской империи, позже — в состав Советского Союза, а ныне развивающихся в системе СНГ,— в характеристиках революционности или контрреволюционности — несомненна катастрофическая сущность процессов, вызванных этими событиями. И в том и в другом случае терпела крах, разваливалась единая социальная целостность, возникали качественно иные социально-экономические и политические отношения, иные социальные структуры, на смену одним органам власти приходили другие, резко отличающиеся от первых своей социальной сущностью, политической направленностью, характером и формами деятельности. Б одном и другом случае вслед за коренным преобразованием системы, а точнее говоря вслед за ее. разрушением, начинали развертываться посткатастрофные процессы. Особенность нынешнего посткатастрофного развития заключается в том, что в них больше, чем в первом случае, элементов нестабильности, непредсказуемости, многовариантности, неустойчивости. Поэтому особенность посткатастрофного развития здесь проявляется резче, жестче, драматичнее.

Пожалуй, самая характерная черта современного социально-экономического и политического развития в странах, совершающих переход от тоталитарно-монистической системы к либерально-плюралистической (или, как еще ее именуют, демократической), заключается в том, что переходные процессы разворачиваются в них На общем неблагоприятном фоне сохранения высокого потенциала катастрофичности на всех этапах* развертывания посткатастрофных событий—на пред-, пост- и

собственно катастрофном. Поэтому практически каждый шаг вперед по пути реформирования общества, его трансформации в качественно иную социальную систему наталкивается на огромные трудности, противоречия, почти постоянно подвергаясь опасности низвергнуться в пучину хаоса, катастрофических явлений и событий. Такое движение по силовым линиям катастрофичности — как по острию бритвы, где каждое неосторожное движение чревато падением в пропасть, побуждает как активных противников трансформационных процессов, так и их противников медлить, продвигаться с оглядкой, с опаской, удерживает от решительных действий, последствия которых могут оказаться не только непредсказуемыми, но и непоправимыми. Не будем забывать, что и «левые» н «правые» опасаются самого* худшего и трагического варианта усиливающегося противостояния и противоборства — гражданской войны, которой наше ослаблен-, ное во _ всех отношениях — в экономическом, социальном, политическом, моральном и т. п.— общество не сможет перенести.

'Вторая особенность современного посткатастрофкого развития трансформирующегося общества состоит в стремительном нарастании кризисных явлений во всех сферах —в экономихе, политике, социальной сфере, культуре и т. п. Темпы нарастания кризиса особенно резко проявляются в экономическом фундаменте общественного организма. Если в 1991 г. общий объем валового национального дохода в сопоставимых ценах снизился в сопоставлении с предшествующим годом в Республике Беларусь на 3%, в 1992 г.— на 11%, то в первой половине 1994 г. по сравнению с тем же периодом 1993 г.— на 35%. Одновременно резко снижается жизненный уровень населения Беларуси, большинство которого (почти 3/4) оказалось у порога бедности или ниже его, что свидетельствует о персоналйзации всеобщего кризиса, о превращении его в личностно переживаемую почти каждым гражданином социальную доминанту.

Еще одна важная отличительная особенность развертывания посткатастрофных процессов в обществе проявляется в резком разрыве социальных, экономических, политических, научных и иных общественно значимых горизонтальных связей, следствием чего становится, саморазрушение общества как целостной социальной системы,, sro углубляющаяся дезинтеграция. К каким негативным последствиям это приводит, ощущает не только каждый хозяйствующий субъект, будь то государственное': предприятие, коллективное -хозяйство или" частная фирма, научное учреждение или высшее учебное заведение, но и каждый индивид даже в его социально-бытовом восприятии реальности — невозможности отправить посылку, денежный перевод родственникам в ближнее зарубежье, неимоверные трудности с поездкой на отдых к Черному или Балтийскому морю и т. п.

Четвертая особенность посткатастрофного развития социальных систем проявляется в резком ослаблении их управляемости, в практической утрате реальной властности большинством властных структур. Неоднократны* ми социологическими исследованиями, в том числе проведенными в режиме мониторинга как в Беларуси, России, так и в других странах СНГ, выявлена слабость, беспомощность государственной власти, 'не способной обеспечить не только достойный жизненный уровень, но и нормальный порядок в трансформирующемся обществе. Следует иметь в виду, что у подавляющего большинства граждан за нарастающим ощущением без- властности властных структур стоят не остаточный синдром зависимости от патерналистской власти, не ностальгия по «сильной руке» (хотя и такие настроения существуют), а вполне обоснованные и закономерные претензии и требования к законодательной, исполнительной, судебной ветвям власти за их слабую компетентность, неэффективность повседневной управленческой деятельности по охране общественного порядка, безопасности, обеспечению работы транспорта, медицинских учреждений, социальной защиты людей и т.п. .Поэтому вполне закономерно, что на протяжении двух лет: с июня 1992 по июнь 1994 г. количество граждан Беларуси, негативно оценивающих деятельность парламента республики, возросло с 32 до 55%, то есть на 23 пункта, а правительства — с 24 до 56 — на 32 пункта. Такая смена оценок сказалась и на результатах первых президентских выборов, когда за А. Г. Лукашенко проголосовало более 80% избирателей, а за бывшего премьера В. Ф. Кебича — менее 17%, причем прежний спикер парламента С. С. Шушкевич даже не прошел во второй тур голосования, набрав в первом туре менее 10% голосов избирателей. Поддержав А. Г. Лукашенко, белорусский народ в сбоем подавляющем большинстве проголосовал против прежних структур законодательной и исполнительной власти.

Далеки от реальной эффективности и действия местных органов власти. Только 49% респондентов, в Беларуси и 43% — в России считают, что местные 'власти обладают достаточными возможностями, компетентностью и самостоятельностью, чтобы эффективно действовать в интересах экономического развития своих регионов. Если же перевести эту проблему в плоскость личностного воздействия руководителя районного масштаба на развитие экономики и социальной сферы, то эффективность здесь снижается в 6—7 раз. Только. 7% из них в Беларуси и 9% в России признали, что Способны' оказать большое влияние на экономическое развитие своего района [2, 3, 15, 31].

Еще одна существенная особенность посткатастроф- ного социального развития воплощается в атомизацнй личности, в ее изоляции и отчуждении оТ различных социальных общностей — территориальных, профессиональных, социокультурных и т. п.; в нарастании у людей состояний тревожности, озлобленности, неуверенности в будущем. Опасных размеров достигает деструктивный в социально-экономическом и социально-психологическом плане процесс люмпенизации, формирования обширного «социального дна», представленного бомжами, нищими, другими категориями социально обездоленных людей. Все это сопровождается резким снижением степени удовлетворенности жизнью. В 1987 г. абсолютное большинство жителей Беларуси (82,6%) выражали удовлетворенность жизнью в целом. В 1990 г. количество их снизилось до 19,8%, а в течение последующих трех лет уменьшилось еще вдвое, в результате чего в июне 1994 г, только один из десяти опрошенных в республике выражал удовлетворенность жизнью в целом. Здесь кроется самый опасный социально-психологический синдром посткатастрофного развития.

Растущая атомизацня личности переплетается еще с одной специфической чертой кризисного, в том числе и посткатастрофного, развития общества — с возникновением и расширяющимся воспроизводством аномии, представляющим собой, такое социальное состояние общества, когда перестают или почти перестают действовать механизмы и средства социального регулирова- ння — нормы морали, права, распорядительные функций властей и т.п. Разгул беззакония принимает угрожающие размеры. Так, за первое полугодие 1993 г. в Бела1 руси зарегистрировано 7798 тяжких преступлений — более чем на 15% больше, чем в первом полугодин 1992 Г-, в том числе; убийств, тяжелых телесных повреждений, грабежей, изнасилований. Нарастание кримино- генносги, соединяясь с деятельностью мафиозных структур и наглеющего коррумпированного чиновничества* угрожает превратить в мыльный пузырь, в словесную пустышку рассуждения о свободе личности, правах человека, правовом демократическом государстве.

Рассмотренные нами катастрофы, связанные с Октябрьской революцией и развалом СССР, всей системы социализма, носили глобальный, планетарный характер. Первая из них расколола человечество на две противоборствующие системы, перевела мир в состояние биополярности, чреватое различными видами войн — горячих, холодных, психологических и Т. п. Вторая, означавшая крах сообщества социалистических государств (которые, заметим, так подлинного реального социализма и не построили, оказавшись в тупике псевдосоциализма), устранила эту биополярность мира, его разделение на две противоборствующие системы. Но, разрушив основание для глобального экономического, политического, военного противостояния двух противоположных социальных систем, она отнюдь не привела к исчезновению предпосылок для социальных катастроф меньшего радиуса действия. К середине 1994 г. в мире полыхало более 300 локальных вооруженных конфликтов, каждый нз которых является подлинной катастрофой для вовлеченных в него нароДов и государств.

Несомненной социальной катастрофой непланетарного, нестранового масштаба. было удушение национально-культурной самобытности- белорусского народа в годы всевластия сталинизма. Геноцид в отношении белорусского народа начал осуществляться одновременно с массовой коллективизацией, на рубеже 30-х годов, когда одновременно рушились две основные опоры бело- русскости — крестьянская община н родной язык. Обвинения в контрреволюционной деятельности и репрессии против В. Игнатовского, В. Ластовского, Я. Лесика и других видных деятелей белорусской национальной культуры были только одним, правда весьма драматич- мым, звеном в общем механизме денацификации. Но •если процессы «раскулачивания», а фактически раскрестьянивания народа, разрушения его фольклорно- лациональных традиций были общезначимыми и ..для белорусского, и для украинского, н для других народов, включая и русский, то проблемы национальной культуры ц родного языка, а следовательно, и судеб национальной интеллигенции в каждом национальном регионе решаются по-разному, даже если их стремятся вместить в общее прокрустово ложе «социалистической национальной политики». ,

Дело в том, что родной язык не только отличает данный народ от других, не только служит средством общения людей одной этнической группы, не только является основным инструментом и формой сохранения национальной культуры. Неся в себе все эти -функции, он выполняет вместе с тем главную роль — быть основным условием и гарантом самого существования народа: ведь утрачивая свой язык, народ раньше или позже теряет черты самобытной этнической общности, растворяется в других народах, а такая социальная катастрофа оставляет невосполнимую брешь во всеобщей истог рии и культуре человечества.

Наиболее катастрофическими последствиями сталинская политика денацификации и русификации обернулась как'раз для белорусского и украинского народов, чьи язык и культура генетически наиболее близки к русскому я&ыку. При формально-юридическом статусе самостоятельной республики национальная культура и особенно язык на Украине, а в еще большей степени в Беларуси, стали фактически трактоваться как своеобразные диалектные разновидности русскоязычной культуры. Резко сузились пределы применимости родного языка, исчезли детские сады, большинство школ с национальным языком обучения, мизерными стали тиражи изданий на родном языке. Если в России на языке коренной национальности в 1959 г. тираж книг на одного -человека составил 8,3, а в 1979 г.—10,6, то в Беларуси — соответственно 1,2 н 0,9 экз. Более чем десятикратная разница — наглядное свидетельство целенаправленной политики, ориентированной на денацификацию, обернувшуюся подлинной катастрофой для белорусской национальной культуры.

 О трагических масштабах ее свидетельствуют хотя бы такие данные' социологических исследований: к на' чалу становления белорусской национальной, государственности (1991 г.) среди жителей республики родным: (по этническим признакам) языком в полной мере владело 91% русских, но только 51% украинцев и 47% белорусов. В то время произведения белорусских писателей на родном языке читали только 17% белорусов, 28%, из них могли читать эти книги на русском и белорусском языках, зато свыше 40% предпочитали это делать- в переводе на русский язык [2, 68—74] . Только с 1991 г. начинает претворяться в жизнь многогранная программа национального возрождения Беларуси, родного языка и культуры ее народа: открываются детские сады и школы с обучением на родном языке, вводится преподавание на белорусском языке в вузах, расширяются! белорусскоязычные издания tr т. п., вводится в действие закон, согласно которому государственным языком- & республике является белорусский.

В чрезвычайно широком по объему классе социальных катастроф наряду с планетарными и страновыми, которые мы охарактеризовали выше, существуют локальные и даже точечные катастрофы, оборачивающиеся бедствиями и горем для небольших регионов, поселений, отдельных семей и индивидов. Смерть мужа или матери, гибель сына на войне или в автомобильной аварии, утрата веры в прежнюю систему ценностей и связанная с этим ломка мировоззренческих установок личности, развал семьи и многие другие несчастья — все это разг нообразные проявления подобного рода социальных катастроф! Значительно меньший масштаб и радиус их. негативного воздействия на людей отнюдь не делает их менее трагичными для тех индивидов и социальных общностей, на которые они обрушиваются, как правило^ внезапно, усугубляя тем самым переживаемое горе.

Жизнь человека не только уникальна, неповторима, но и трагична, она не бывает без болезней, утрат, смертей. Поэтому даже при отсутствии крупномасштабных катастроф глобального и страиового характера в социальном бытии человеческих сообществ всегда существует определенный катастрофический потенциал, обусловленный степенью рискбопасности окружающей социальной и природной среды, а также рискоопасностью действий, самого человека. Но этот потенциал резко возрастает в условиях предкатастрофного, катастрофного и пост- тсатастрофного развития общества. Тйк, в Беларуси в нервом полугодии 1993 г. совершено 378 убийств, или на J 5% больше, чем за такой же период предыдущего года. А каждое убийство — это же, конечно, трагедия, катастрофа не только для самой жертвы, но и для её родных и близких. Не будем забывать, что в случае индивидуальных катастроф психологические утраты нередко бывают более разрушительными для личности, чем физические или материальные, что резко усиливает их трагическое восприятие человеком.

Подводя итог сказанному, определим основные особенности социальных катастроф.

Первым и определяющим признаком наступления социальной катастрофы является развитие динамического социального хаоса, при котором состояние системы, функционирование основных ее структурных компонентов — экономики, политики, культуры, социальной организации— не соотносится адекватным образом с внутренними и внешними воздействиями на нее,

Вторая характерная черта рассматриваемого социального феномена состоит в наличии в нем катастрофического потенциала, выражающегося в возникновении кризисной, экстремальной (в случае революции — револю1 ционной) ситуации, при которой система становится неустойчивой, а напряжение в ней достигает величины, достаточной для резкого, скачкообразного, изменения главных ее структур, ее распада как целостности или корённого качественного преобразования.

Третья особенность социальной катастрофы выражается в скачкообразном и чрезмерном 'для нормального, устойчивого функционирования данной системы снижении имеющихся в ее распоряжении ресурсов выхода из катастрофического состояния — экономических, управленческих, финансовых и других.

Четвертая особенность социальной катастрофы состоит в разрушении горизонтальных социальных связей, что выражается в развале экономики, дезинтеграции социальных общностей — территориальных, производственных, демографических, этнических, сословных,, профессиональных, культурных и др., приводящих в конечном итоге к (само)разрушению общества как социальной системы, как организованно , функционирующей целостности.

Пятая специфическая черта социальной катастрофы проявляется в социальной атомнзации, в нарушении, а затем и разрушении социальной идентификации — путей и способов включения индивидов в профессиональные, территориальные, субкультурные и иные общности, что оборачивается маргинализацией и господством в обществе социальной аномии — беззакония с различными формами отклоняющегося поведения, преступности, наркомании, проституции, казнокрадства, взяточничества и т. п.

Шестая особенность характеризуемого социального процесса состоит в разрушении и резком изменении сложившихся традиций, образцов, стереотипов поведения, что проявляется в таких социально-психологиче- ских формах, индивидуальны^ и групповых (в основном в действиях толпы), как внушение, "обман, страх, подражание, паника, озлобленность, агрессивность.

Седьмая его специфическая черта проявляется в ир- рационалнзации общественного сознания, в резком сужении в нем сферы рациональных доводов, разумного начала, в упадке духовной культуры и нравственности, в неимоверном возрастании озлобленности и бессмысленной жестокости, проявляющихся в межнациональных, межтерриториальных, межклассовых' и иных, конфликтах, в обостряющемся политическом противостоянии, в конституционных кризисах, политических переворотах и т. п.

Перечисленные отличительные черты свидетельствуют, что социальные катастрофы представляют чрезвычайно сложные феномены, требующие углубленного комплексного исследования — экономического, политологического, социально-психологического и т. п., без чего невозможно раскрыть их сущность, своеобразие протекания и пути конструктивного выхода общества из катастрофического состояния.