|
|
Любая катастрофа затрагивает (а
часто и разрушает) смысложизненные ориентации людей, их
социально-экономические и политические позиции, идеалы, ценностные
предпочтения. Особенно болезненно такого рода процессы протекают в случаях,
когда люди оказываются втянутыми в социальные катастрофы, ибо они никогда не
протекают помимо общественной деятельности определенных социальных групп,
нередко принимающей форму острого конфликта, включая и самый разрушительный
из них — вооруженное столкновение противоборствующих сил. Но даже если до
такого пряйого столкновения с применением вооруженных сил (революция,
контрреволюция, гражданская война) не доходит, социальная катастрофа не
обходится без многочисленных разрушений и жертв, включая самые тяжелые и
непоправимые — гибель людей.
Достаточно вспомнить основные события завершающегося XX
столетия на территории России, Беларуси,. Украины и других сопредельных
стран, чтобы данная особенность развертывания катастрофных и посткатастрофных
процессов в обществе стала очевидной. Ведь в этих странах уже после
Октябрьской революции разразилась невероятная по своим трагическим
последствиям цепь катастроф. К ним, несомненно, относится коллективизация,
обернувшаяся раскрестьяниванием в то время преимущественно
сельскохозяйственного края, а следовательно, и катастрофическим снижением
жизненного уровня его населения, большинство которого оказалось в начале 30-х
годов на грани голода. Величайшей социальной катастрофой для белорусского
народа , и его культуры, национального самосознания стал геноцид в отношении
белорусской интеллигенции, лучшие представители которой были репрессированы,
отправлены в ссылку, а многие погибли в застенках НКВД в 1937—1940 гг. Еще
более сокрушительной катастрофой для республики и ее народа обернулась
Великая Отечественная война, фронты которой дважды прокатились по ее
территории, унеся из жизни четверть ее населения — 2 млн. 200 тыс. человек,
разрушив до основания промышленность, сельское хозяйство, транспорт, науку,
образование, здравоохранение.
Не забудем, что за семь с небольшим десятилетий в условиях
господства тоталитарной диктатуры произошло, по крайней мере, троекратное
катастрофическое уничтожение не только белорусской национальной культуры, но
и генофонда белорусской нации, который восстанавливается очень медленно.
Сначала в годы октябрьского переворота и гражданской войны были уничтожены
аристократия, буржуазия, высшие слои интеллигенции. Затем в годы массовых
репрессий — интеллектуальная элита, наконец, в годы войны — самые
трудоспособные, энергичные люди.
В наибольшей степени пострадала Беларусь и от
Чернобыльской катастрофы, которая имела характер не только технологического и
экологического бедствия, но прежде всего — характер социальной катастрофы,
ставшей неизбежной в такой социально-политической системе, где экономили на
всем, включая здоровье и даже жизнь человека, превращенного в винтик
бездушной системы тоталитаризма.
Такие же или примерно такие социальные катастрофы выпали
на долю и других народов бывшего Союза ССР, включая и наших ближайших соседей
— Украину, Литву, Россию. Нарастание катастрофических процессов в разных
регионах и в разных сферах жизнедеятельности, начиная с экономики и кончая
духовной жизнью, неизбежно должно было привести и привело к крушению
тоталитарной системы власти. Однако крах тоталитаризма и развал громадной
империи становится не столько завершением, «сколько началом множества
бифуркационных процессов, означающих в своей совокупности наступление
болезненного в социальном смысле перехода общества в качественно иное
состояние. Вслед за крахом тоталитарно-административной системы,
ознаменованным исчезновением с политической арены единственной и
неограниченно правящей партии с всевластием ее обожествляемой верхушки —
Политбюро ЦК КПСС, происходит развал великой прежде страны — СССР на 15 (а в перспективе,
может быть, и на большее число) самостоятельных, независимых государств. Этот
катастрофический по своей сущности процесс сопровождается крахом единой
экономики, разрывом хозяйственных связей, резким падением объемов
производства, еще более резким ростом цен и катастрофическим снижением уровня
жизни подавляющего большинства населения. Результаты проведенного в начале 1994 г. Институтом социологии Академии наук Беларуси исследования показали, в частности, что 66,8%
населения республики живут за чертой бедности, относя себя (по самооценкам) к
числу «бедных» н даже «нищих» (17%).
Катастрофические процессы распада в
социально-экономической сфере усугубляются и усиливаются еще более
катастрофическим обеднением духовной жизни. Крушатся старые мифы, но вместе с
ними умирает всенародная любовь к великой художественной литературе.
Властителями -дум наших современников становятся уже не Л. Толстой, Ф.
Достоевский или А. Пушкин, а С. Чейз и А. Кристи. Литературные критики и
окололитературная публика кощунствуют над М. Горьким, В. Маяковским, М.
Шолоховым, а любители кинематографа восторгаются ныне не шедеврами С.
Эйзенштейна и А. Тарковского, а сомнительными похождениями и победами
киногероев Шварценегера и Сталоне.
Не только киноэкран, но и театральные подмостки
захлестнули мутные волны бездуховнбсти, «чернухи» и «порнухи». Во всех сферам
духовной, жизни железную диктатуру партии сменила мягкая, но не менее
разрушительная диктатура коммерции й хаоса. Развернулась невиданная прежде
«утечка умов» из стран СНГ. Озабоченному проблемами выживания «человеку с
улицы»— обычному гражданину — не остается времени для чтения подлинного
художественного шедевра, посещения театра или филармонического концертного
зала, оперного театра, а искусство и наука, лишенные притока свежей крови в
лице способной молодежи и серьезных ассигнований из бюджета, гаснут и
переживают глубокий кризис, грозящий обернуться духовной катастрофой
общества.
В условиях нарастающего духовно-нравственного хаоса во
всех сферах интеллектуально-духовной деятельности— в-науке, литературе,
кинематографе, книгоиздательстве, театре, различных зрелищных видах массовой
культуры и т. п.— зрительский, читательский интерес-,
резко качнулся в сторону политизированных публикаций и шоу, а также тем и
образе», еще недавно запретных: секс, насилие, мистика, астрология. Серьезная
же художественная литература, серьезное кино, в значительной мере и музыка
оказались оттесненными, на периферию массового спроса. Кинорынок и книжный
прилавок захлестнула яркая по цветовой-гамме, но мутная по
социально-нравственному и духовному смыслу волйа эротической низкопробщины,
насилия, суеверий. Большинство господствующих там бестселлеров, кинолент
рассчитаны на зрителя и читателя, не обладающего высоким художественным
вкусом и не обремененного интеллектуальностью. Та же тенденция, даже еще
более отчетливо, проявляется в массовых музыкальных шоу.
Высокопрофессиональные пользующиеся широким признанием и авторитетом
писатели, Кинорежиссеры, музыканты, критики с нарастающей тревогой говорят о
том, что остросюжетные романы и повести, киноленты, шоу-программы, имеющие
гораздо больше шансов на продвижение к широкой публике в условиях перехода к
рыночным отношениям, притупляют «болевой порог» читательского, зрительского,
слушательского восприятия, Читатель, зритель, слушатель перестает реагировать
на нюансы, художественные, режиссерские, актерские достоинства произведений,
он их просто не воспринимает, подобно тому, как человек с дефектом зрения не
различает определенных цветовых оттенков окружающей действительности.
Наступление массовой культуры идет одновременно с
коммерциализацией, о которой с нарастающей тревогой говорят многие подлинные
мастера культуры, особенно- те, кто всерьез озабочен возрождением
национального самосознания и национальных традиций в культуре. Массовая
культура, лишенная классовых, группово-специфи- ческих, а нередко и национальных
черт и особенностей, беспрепятственно и быстро перешагивает всякие
региональные, страновые и национальные границы. Широка- распространяясь
благодаря массовым шоу, а еще больше — средствам массовой информации, она
пронизывает все сферы общественной жизни и становится серьезным фактором
омассовления и стандартизации эстетических запросов и вкусов, что отнюдь не
способствует их индивидуализации и возвышению, без чего едва ли возможен
культурный подъем нации, народа, страны.
Духовный разброд, усугубляющийся в органической-
взаимосвязи с нарастающим социально-экономическим кризисом я постоянно
пульсирующей, то обостряющейся до предела, то затухающей политической
нестабильностью, приводит к атомизацни личности, ее отчуждению от политики,
ценностей культуры, разностороннего межличностного общения. В таких условиях
многие люди замыкаются в узкий -мирок социально-бытовых проблем, впадают в
апатию, в тревожные- психологические «состояния. Проведенные в ноябре—декабре
1994 г. Институтом социологии АН Беларуси социально-психологиче- скне
исследования в Гомельской и Могилевской областях показали, что
пессимистическими'настроениями охвачены 19,3% обследованных мужчин и 38,3%
женщин. Для 62,6% опрошенных характерна неуверенность в будущем. Разумеется,
здесь нельзя не учитывать деструктивного воздействия на
социально-психологические состояния респондентов влияния посткатастрофных
процессов, возникших в этой части Беларуси в результате аварии на
Чернобыльской АЭС, но такая же неблагоприятная тенденция в самоощущениях различных
групп неселения, -только несколько меньше выраженная, характерна и дл'я
других регионе» республики. г -
Такой разворот событий в экономической, политической,
духовной, социально-психологической сферах пост- катастрофного общества
оборачивается для многих ин- дивидов восприятием общественных кризисов и
катаклизмов как лично переживаемой катастрофы. Глубже и полнее понять это
состояние позволяет его научная экспликация, проведенная известным
специалистом в области катастрофологии Б. Рафаэлем. «Под личностными
катастрофами,— пишет он,— я имею в виду те индивидуальные случаи в
повседневной человеческой жизни, которые выступают как источники страданий и
могут принимать форму опустошающих и очень острых непредсказуемых,
бесконтрольных и опустошающих воздействий -на человека извне: смерть и
разрушение любви, дома, оскорбления, увечье, насилие, болезнь». Развивая эту
тему, он отмечает, что катастрофы несут в себе мощный
социально-психологический заряд, связанный либо с массовыми психологическими
состояниями, либо с психоди- намнкой личности. Особо выделяется при этом
«самораз- рушакнций и воспроизводящийся человеческий конфликт, специфический
для сферы межличностиых отношений, который является величайшим источником
человеческого дистресса, деморализации и в котором заключен смысл
персональной катастрофы» [9, 4]. Итак, персональная катастрофа выступает в
большинстве случаев как личностное воплощение конфликтной ситуации в
межличностных отношениях, вызывающей дистрессы, деморализацию и
саморазрушение личности.
Разумеется, восприятие окружающих событий как личной
катастрофы тем или иным индивидом обусловлено прежде всего трагическими лично
для него событиями — смертью близкого человека, крахом карьеры, увечьем,
оскорблением и т. п. Но оно возникает и в сфере межличностных отношений, в
чем решающую роль могут сыграть и экономический кризис, н
социально-политическая нестабильность, и духовная опустошенность отношений с
ближайшей социальной средой — семьей, товарищами по работе, субкультурной
группой и т. п. Такого рода деструктивные социально-пснхологическиё процессы,
выбивающие личность из привычной ей социальной колеи, из ставших внутренней
потребностью форм и содержания межличностных отношений, специфичные для
катастрофных и посткатастрофных условий развития общества, обычно
квалифицируются как нравственный ригоризм. Его социально-духовная сущность
выражается в преобладающих оценках большинством индивидов и их. социальными
группами современного состояния общества, культуры и нравственности в нем в
категориях «упадка», «падения», «катастрофы» в противовес «добрым нравам
предков», «подлинной культуре», которая якобы превалировала в предшествующий
исторический период.
Человеку, придерживающемуся такой позиции, кажется, что
рушатся все устои общественной жизни — политические, экономические,
культурные, нравственные, в силу чего он оказывается один на один с
вырвавшимся наружу из всех пор общества социальным злом. Ьму представляется,
что он всеми обманут и предан — и государством, и продавцом, и соседом, и
начальником. В итоге в его душе быстро нарастает потенциал озлобленности и
агрессивности. Но поскольку в таких социально-психо- логическнх ситуациях
оказываются не отдельные индивиды, а множество их, целые социальные группы
людей, то возникает свойственное обществу, переживающему ~ глубокий кризис,
своеобразное социальное явление, называемое рессентиментом.
Термин «рессентимент» восходит к французскому корню,
означающему злобу, злопамятство. Сущность социального явления, стоящего за
этим термином, достаточно полно исследована Ф. Ницше, который характеризовал
его как рабскую мораль, которая «с самого начала говорит Нет «внешнему»,
«иному», «несобственному». В этом феномене, считал Ницше, «грешит в отношении
своего противника вытесненная ненависть, месть бессиль-. ного». «Человек
resfcentiment,— по его характеристике,— лишен всякой откровенности,
наивности, честности н прямоты к самому .себе. Его душа крсит; ум его любит
укрытия, лазейки и задние двери; все скрытое привлекает его как его мир, его
безопасность, его услада, ои знает толк в молчании, злопамятстве, ожидании, в
сиюминутном самоумалении и самоуничтожении. Он, измышляет «злого врага»,
«злого»'как в качестве основного понятия, исходя из которого и как послеобраз
и антипод которого он выдумывает и «доброго»—самого себя!» Итак, самое
главное в рессентименте, по словам Ницше, «это «плохое» и то «злое»,
выкипевшее из пивоваренного котла ненасытной ненависти» [4, т. 2, 424—427].
Все эти особенности социального развития катастрофического
(посткатастрофного) типа, взаимоперепле- таясь друг с другом, оказывают
мощное деструктнвнбе воздействие на смысложизненные установки индивидов и
социальных групп. Когда привычное и устоявшееся в этих установках
подвергается разрушению и й индивидуальных, равно как и в массовых,
настроениях происходит переход к новому и пока еще неизведанному, чаще всего
возникают социально-пеихологические состояния аномии, то есть отчуждения
значительной части членов общества от обязывающих их правовых и нравственных
норм и смысложизненных установок. Такая ситуация ставит многих индивидов в
неопределенное социальное положение, приводит к утрате прочных связей с
конкретной социальной общностью (профессиональной, территориальной, и т. п.)
и со всем обществом, подталкивает некоторых из них, в первую очередь молодых,
к различным формам отклоняющегося н саморазрушительного поведения (коррупция,
рэкет, спекуляция, воровство, разбой, наркомания я т. п.). Выраженность
аномии обычно зави- . сит от степени очевидности расхождения потребностей и
притязаний людей с предоставляемыми обществом возможностями для их
удовлетворения. Чем больше и глубже такой разрыв, тем больше в обществе
рессентимент- ных и аномнческих способов поведения, тем масштабнее и глубже в
нем деформация смысложизнеиных установок отдельных индивидов и социальных
групп.
В таких условиях неизбежно происходит накопление
критической массы неудовлетворенности. Темпы этого социально-деструктивного
процесса . столь велики, что способны потрясти воображение самого
уравновешенного человека. Судите сами. В 1987 г., когда еще 'царила эйфория по поводу пресловутой «перестройки», социологические исследования
зафиксировали, что 82,5% жителей Беларуси были вполне удовлетворены жизнью,
только 4,3% выражали неудовлетворенность своим благосостоянием. Два года
спустя, когда перестройка обнаружила свою немощность, а кризисные явления в
социальной и экономической сферах стали быстро нарастать, количество
удовлетворенных жизнью снизилось в 2,6 раза н чуть превысило 31%,
неудовлетворенных, напротив, возросло в 7 раз и достигло 30,5%. В следующем, 1990 г. число удовлетворенных составляло только 19,3%i, а в начале 1993 г.— всего 10,1% от общего количества опрошенных, то есть за два с небольшим года уменьшилось еще
в 3 раза, а по сравнению с 1987 г.— более, чем в 8 раз! Соответствующими
темпами возрастает неудовлетворенность большинства населения всеми сторонами
общественной жизни, прежде всего материальными условиями жизнеобеспечения.
В таких условиях не только у отдельных индивидов,
ощущающих себя обманутыми и обездоленными, но и в массовом сознании возникает
опасный синдром своеобразной истерической взвинченности — результат
парадоксального сочетания неожиданного политического раскрепощения с
возрастающей нравственной (точнее сказать, безнравственной) вседозволенностью
и сохраняющейся экономической несвободой. Столь необычное, в нормальных
условиях стабильно и устойчиво развивающегося общества весьма редко
встречающееся сочетание оборачивается в катастрофически или лосткатастрофи-
чески функционирующем общественном организме весьма болезненными в
социальном* смысле явлениями. Одним из наиболее деструктивных в их числе
является стремительный рост преступности. Если на протяжении 70-х годов
интенсивность роста преступности в Беларуси составляла 33,2%, то к началу
90-х она возросла до 66,7%, то есть темпы ее нарастания удвоились.
Посттоталитарное общество оказалось перед угрозой
превращения в общество криминальное. Одно из свидетельств реальности такой
угрозы заключается в том, что только на протяжении одного 1992 года к
уголовной ответственности привлечено почти полпроцента всего населения
Беларуси. В 1992 г. в республике зарегистрировано преступлений на 19 %|
больше, чем в 1991 г., а по Минску этот показатель, составил 32%. На 50%
возросло количество разбойных нападений, на 38 — грабежей, на 35 — квартирных
краж. За 5 месяцев 1994 г. преступники лишили жизни 437 граждан
республики—почт'н столько же, сколько за весь 1985 год.
Серьезную озабоченность населения вызывает опережающее
возрастание размаха, организованной преступности. При общем росте на 19%
числа совершенных в 1992 г. преступлений количество преступных действий,
осуществленных организованными группами, возросло на 26,6%. За тот же период
на одну треть возросли преступность и дисциплинарные нарушения со стороны
самих сотрудников правоохранительных органов. Б их числе — факты убийств,
изнасилований, причинения тяжелых телесных повреждений гражданам, которых
сотрудники органов внутренних дел призваны охранять.
Захлестывающая различные сферы нашего общества
преступность вызывает нарастающее беспокойство различных групп населения.
Встревожены ростом преступности 56% жителей Беларуси. Правда, в различных
социальных группах степень тревожности, вызываемой преступностью, существенно
дифференцирован а. Если среди яиц с высшим образованием тревогу по этому
поводу высказывают 53% респондентов, то в группе тех, кто обладает средним и
более низким уровнем образования, а вследствие этого больше предрасположен
верить слухам, сплетням и т. п., число встревоженных ростом преступности
достигает 66%, то есть оказывается на 13 пунктов выше. В наибольшей степени
тревожатся усилением этого социального порока пенсионеры: три четверти из Них
(75%) встревожены нарастающим шквалом преступных действий.
Углубляющаяся пропасть нищеты, отсутствие эффективной социальной
защиты граждан, Неудержимый рост преступности подталкивают значительные массы
населения к грани отчаяния. А это способно при обострений
социально-политической ситуации привести к» радикально- деструктивному
массовому поведению значительных слоев общества, придерживающихся как
«правых», так и «левых» политических ориентаций. Охранительные со-
ииальио-психологические механизмы в таких условиях резко .активизируются?
утрачивается'вера в социальную, справедливость, в эффективность деятельности
государства, в свой производственный коллектив. На смену всему этому приходит
стремление решать весь ворох обрушившихся на человека проблем своими
собственными' сила* ми. Только один из каждых десяти опрошенных утверждает,
что реальной властью в Беларуси обладает ее Верховный Совет, 17,5%
—правительство н государственный аппарат. Зато каждый третий (37,6%) убежден,
что властью в республике распоряжаются коррумпированные н мафиозные
структуры, еще 6,6% опрошенных — предприниматели и бизнесмены. Только 3%
респондентов считают, что власть в республике принадлежит ее народу, а 11,6%
— вообще никому.
В условиях паралича власти на всех уровнях и растущей
неудовлетворенности большинства населения различными сторонами жизни
создаются широкие предпосылки не только для индивидуальных, но н для
групповых, а порой и массовых аффектов. В их основе лежит импульс протеста,
отвержения, мщения, а их социальный выход проявляется в реакциях гнева,
возмущения, недоброжелательства, а в случаях организованного Вмешательства в
их протекание — в формах социального протеста.
Как раз степень готовности тех или иных групп населения к
социальному протесту и выступает в качестве существенного индикатора,
свидетельствующего о развертывании в обществе предкатастрофных, катастроф-
ных или посткатастрофных процессов. При рассмотрении данного аспекта
интересующей нас проблемы следует иметь в виду, что в политической социологии
и политологии существуют два различных подхода к оценке социального протеста.
Представители теорий социального конфликта и кризисной парадигмы развития
общества Л. Коэер, Р. Дарендорф, П. Блау, Дж. Шварц и др. рассматривают
Массовые формы протеста в качестве естественного проявления социальной
активности, ориентированной на радикальное совершенствование общества.
Напротив, поборннкн теории функционализма и стабилизационных концепций в
социологии (Т. Парсонс, Б. Бар- бер и др.) оценивают и интерпретируют
социальный протест как дисфункцию, своеобразную аномалию в развитии
социально-политической системы [1, 7—30]. Как правило, представителями
властей всякий социальный протест рассматривается как нежелательный, а чаше
всего — как незаконное проявление гражданской активности, дестабилизирующее
политическое и экономическое развитие общества. Сторонники же оппозиционных
правительству движений и партий характеризуют его как вполне легитимный
способ давления на властные структуры с целью изменения их
социально-политической линии и даже смены власти.
Социологические исследования, проведенные в 1991 — 1994
гг. в Беларуси, России, Украине, других странах Восточной Европы, вступивших
на путь посттоталитарного, посткоммунистического развития, Показывают, что в
этих странах существует довольно высокий потенциал массового социального
протеста. Чтобы определить реальную степень возможного включения различных
групп населения в массовые социальные действия, критичные или оппозиционные
по отношению к существующим в обществе властным структурам, социологи обычно
используют четыре группы показателей:
1. Высокий уровень неудовлетворенности населения
условиями жизни (прежде всего—материально-экономическими) ;
2. Усиление недоверия населения по отношению к
официальным структурам власти;
3. Низкий уровень политической активности —
участия населения в легитимных формах общественно-политической жизни (участие
в выборах, членство в партиях, в общественно-политических движениях и т. п.);
4. Низкий уровень политической эффективности —
ощущение личностью невозможности легитимным (законным) путем влиять на
социальные процессы и политические решения, непосредственно затрагивающие ее
жизненные интересы.
Только совокупный учет всех этих показателей может дать
основания для вывода о том, в какую сторону Движется линия социального
напряжения в обществе. Однако и каждый из названных показателей позволяет
представить потенциальные возможности на каждом данном этапе общественного
развития для массового проявления социального протеста. Проведенные в 1992 г. в два этапа (июнь и декабрь) социологические исследования в Беларуси (в первый раз
опрашивалось 1819 человек, во второй — 1980) показали, что количество людей,
выражающих недовольство в связи с ростом цен и снижением благосостояния
возросло за полгода с 68,3 до 81,6%, то есть на 13,3%. Близкие по содержанию
данные получены в .процессе социологических исследований на Украине; где
материально-экономическим положением свои* семей удовлетворены только 5%
опрошенных.
Одновременно с ростом недовольства широких кругов
населения, резким снижением жизненного уровня возрастает недоверие к
официальным структурам власти. В Беларуси в июне 1994 г. более трети — 37% респондентов возложили ответственность за кризисное состояние экономики на
Верховный Совет республики и 46% — на правительство. Спустя полтора месяца на
первых президентских выборах столь резкое негативное отношение большинства
населения к властным структурам обернулось сокрушительным поражением бывших
спикера и премьера в борьбе за президентское кресло.
Наличие третьего существенного показателя глубокого
социально-политического' кризиса, способного в определенных условиях
перерасти в катастрофический процесс, воплощается в низком уровне участия
населения в Выборах, .референдумах, в деятельности политических движений'и
партий.
При оценке деятельности различных партий и движений
доверие к ним выразили от 3 до 8%, но не более 10— 13% респондентов, зато
заявили, что ничего об этих партиях не знают в среднем 47—54% опрошенных
(кроме Белорусского Народного фронта и партии коммунистов Беларуси, о которых
ничего не знают соответственно 21,4 и 25,3%).
Пожалуй, наиболее важным индикатором перерастания
кризисной ситуации в катастрофическую является готовность' населения к
активным формам социального протеста. Выразили готовность участвовать в сборе
подписей для оказания определенного давления на парламент н правительство
44,2% респондентов Беларуси, причем 12,3% уже реально участвовали в таком
действии. Поддерживают участие в санкционированных демонстрациях 42,3%
опрошенных в Беларуси, а 13,9% — уже принимали в них участие. Готовы
участвовать в несанкционированных забастовках 20,6% респондентов, в захвате
зданий и предприятий — 8,5% опрошенных. Соответствующие показатели на Украине
выражены в более резкой форме. Там были согласны поддержать сбор подписей 82%
опрошенных, готовы участвовать в санкционированных демонстрациях —ч83%, в
несанкционированных забастовках — 22%, в захвате зданий — 11% респондентов
30].
Следует иметь в виду, . что потенциал социального протеста
в различных общностях и группах выражен неодинаково. Так, в Беларуси из 8,5%
выразивших готовность принять участие в наиболее резкой форме социального
протеста — в захвате зданий, предприятий и учреждений 18% респондентов'—
служащие, 33% — крестьяне, 13% — рабочие. К тому же необходимо принять, во
вни-' мание тот непреложный факт, что до нижнего предела
социально-экономического кризиса наше больное общество пока не опустилось.
Спад производства, рост безработицы, инфляционные процессы, рост
преступности, снижение уровни жизни большинства населения имеют, к сожалению,
устойчивую тенденцию к усилению. Все это вместе взятое грозит стать причиной
существенного возрастания социальной напряженности, воспроизводство которой
усиливается политической нестабильностью. А это в определенных условиях
(усиление противостояния политических сил, дальнейшее снижение жизненного
уровня населения и т. п.) способно привести к чрезвычайным ситуациям
катастрофического типа
|