|
|
Происходящее.качественное
изменение социально-экологической среды обитания привело на исходе XX
столетия к осознанию многими естествоиспытателями,' социологами, экономистами
появления новой постоянной угрозы для жизнедеятельности человечества. Имеется
в виду экспоненциальное по своему характеру и направленности быстрое
нарастание пагубного влияния результатов на- учно-технического прогресса и реализации
его достижений в производстве' на здоровье человека и его социальное
самочувствие, на окружающую, природную среду. Американские социологи и
экологи, работающие в сфере междисциплинарного анализа риска, К. Хохенемзэр,
К. Кэйтс и Дж. Касперсон утверждают, что в настоящее время «технологическая
опасндсть заменила в индустриальных странах опасность природную, то есть
явления, подобные засухе, наводнению, эпидемиям, землетрясению, которые
всегда сопровождали человечество» [24, 113]. Негативные, неконтролируемые
последствия распространения атомной энергетики, ядерного оружия, рекомбинации
ДНК, хранения отходов химического производства и т. п. привели к резкому
возрастанию опасности как для окружающей природы, так и для жизни человека. В
совокупности с природными катастрофами (землетрясениями, наводнениями,
извержениями вулканов, эпидемиями и т. п.) и коренящимися в недостаточной
компетентности управленцев ошибочными решениями (прн проектировании и
эксплуатации техники, обеспечении безопасного -функционирования технических
средств и т. п.) нарастающая технологическая угроза нормальному существованию
людей создает насыщенную (возможностями возникновения экстремальных ситуаций
необратимую, все возрастающую опасность риска не только для отдельных
индивидов, но и целых человеческих сообществ.
В последние лолтора-два десятилетия становится все более
очевидной глобализация ситуации нарастающего-риска, что ставит на повестку
дня новую проблему: как обеспечить выживание человечества, .как удерживать
риск в допустимых пределах. А это требует введения в мир техники осознанной
орудийно-производ- ственной деятельности человека. Ведь число опасностей
заметно увеличилось, когда на смену мануфактуре в результате промышленной
революции «пришла фабрика с ее машинами и главной среди них — паровой, а пар
заменил лошадь. С тех пор заводы, железные, дороги, мосты, шах- ты, корабли —
все технологические сооружения и процес* сы стали таить-в себе потенциальную
опасность для человека.
Однако в этой длительной тенденции технологического
развития во второй «половине XX в. в процессе развертывания
иаучно-технической (или, как ее предпочитают называть многие исследователи в
западных странах, второй промышленной) революции возникло качественное
преобразование. Суть его, по словам известного французского социолога П. Лага
дека, .состоит во взаимопереплетении двух специфических компонентов.
Во-первых, резко, многократно возросли масштабы технологической опасности,
во-вторых, в корне, качественно изменилась ее природа: угроза нависла не
только над живущими, но и над последующими поколениями людей.
Столь существенная социально-технологическая метаморфоза
привела в социологических концепциях к двум теоретическим последствиям.
Первое из них связано с возникновением и многосторонним изучением проблемы
границ развития в условиях современной техногенной цивилизации, второе —с
появлением специфического направления в социологии — доктрины так называемой
«цивилизации риска» [18, 18].
Поскольку вторая возникла в специфическом социально-психологическом
и теоретико-методологическом климате первой ц развивается практически не
только на ее базе, но н на ее фоне, рассмотрим вкратце первую.
Исходным моментом, стимулировавшим новейшие
социологические, политологические, экологические исследования пределов
развития, послужили^ алармистские выступления экологов, особенно авторов
нашумевшего в свое время первого доклада Римскому клубу, известного под
названием «Пределы роста», американских исследователей, супругов Д. и Д.
Медоузов. Главная идея доклада состояла в том, что конечность размеров нашей
планеты и имеющихся на ней ресурсов предполагает и наличие Пределов
человеческой экспансии, прежде всего — технологической. Концепция ограничения
технико-экономиче- ского роста выступила активно, наступательной, главное, во
многом доказательно против безраздельного технологического давления на
окружающую среду й против технократической теории вседозволенности и
безграничности развития. Причем она не ограничивается теоретическими
экспликациями, а обращается к своего рода техническим аспектам, к конкретике
ограничений, накладываемых на технический прогресс различными природными и
социальными факторами. Если речь вести об эколого-экономиче- чжих
ограничениях, то имеются в виду * истощение природных ресурсов, нехватка энергии
и материалов^ количество населения и уровень его развития, недостаток
площадей плодородных земель для производства продовольствия и т. п. Когда же
говорят об экологических ограничениях, то подразумеваются: предел
способностей природной среды поглощать продукты человеческой деятельности без
необратимого ущерба; болезни, вызванные загрязнением и перенаселением;
биологическое вырождение тех или иных видав. Так, участники авторского
коллектива, подготовившего «Пределы роста», И- Рендерс и У. Бе- ренс ввели в
теорию понятие «пропускной способности экосистемы», то есть того уровня
жизненной активности человеческой популяции в окружающей природной среде,
который может быть обеспечен экосистемой без ущерба для собственного
существования. Пропускная способность экосистемы — исторически переменная
величина. Нормальной ситуацией в развитии человечества является постепенное
расширение масштабов и интенсивности человеческой деятельности,
балансирующееся ростом пропускной способности глобальной экосистемы в ходе технического
И социального прогресса. Подобную ситуацию Дж. Рэндерс и У. Беренс называют
равновесной. Однако в современных условиях неограниченной технологической
экспансии равновесие утрачено, а человечество, столкнувшееся с массой трудно
разрешимых проблем, оказалось на своеобразном «предгорье, сигнализирующем 'о
массивной горной цепи препятствий, ожидающих нас впереди» [22, 25].
Поборники ограничительного подхода к развитию
выдвигают и другие пределы данного процесса, в частности
технические (пределы производительности технических устройств,- необходимость
преобразовывать и передавать энергию и т. п.), социальные (социальное
неравенство, безработица, бедность и т. д.), культурные, личностные,
экономические (пределы производительности труда, финансовые, структурные
ограничения) н т> п. Общая канва теоретических концепций о пределах роста
составляет тот фон, на котором возникла и развивается в последние годы
доктрина «цивилизации риска», приобретая все больше сторонников.
Следовало бы, правда, упомянуть еще один теоретико-
методологический источник возникновения и развития данной доктрины —
антипрогрессистские, в основном антитехницистские, концепции, широко
распространившиеся в западной социологии, в особенности в 60—70-х годах
нашего столетия. Исходная мысль этих концепций сформулирована крупнейшим,
неокантианцем Э. Касснрером в его сентенции об амбивалентности техники,
которая обусловливает господство человека над природой, но делает его самого
рабом, приводит его к отчуждению от своей сущности. М. Мэмфорд, Д. Эллюль, П.
Гудмен, Т. Розак и многие другие современные западные социологу предрекают
возникновение" различных катастрофических ситуаций, обусловленных тем,
что человек, уверовав в свое технологическое господство над природой, сам-
оказался порабощенным техникой, а потому и утратил в эпоху техногенной
цивилизации моральную, духовную и личную самостоятельность.
Излагая исходные теоретические постулаты доктрины
«цивилизации риска», известный французский специалист в области социологии
науки и политической социологии Ж.-Ж. Саломон утверждает, что в конце XX в.
люди открыли для себя существование границ использования природных ресурсов,
они поняли, что существуют пределы эксплуатации своего технического гения,
достижения и уловки которого" застигают его самого врасплох, а
порожденные им чудеса не контролируются. Такая ситуация привела к тому, что
развитие техники,, обеспечивая дальнейшее обновление и процветание в области
материальной, порождает все возрастающее беспокойство в отношении социальных
й духовно-нравственных перспектив. Некоторые пытаются выйти из непрестанно
расширяющегося круга проблем с помощью статистически истолкованнаго понятия
«уровень приемлемого риска». Но поскольку риск» вызываемый технологическими
изменениями, ущерб, причиной которого они являются, проблемы,, которые они
порождают; зависят не от технических расчетов, а от «нормального
функционирования социальных институтов», постольку здесь более-приемлемым,
чем статистический анализ, является социологический анализ функционирования
различных социальных групп и- институтов. Если еще вчера научно-технический
прогресс мог расцениваться без риска вызвать бедствия и катастрофы, то
сегодня необходимо предварительно определить последствия технологических
нововведений, то есть, выяснить, насколько они будут повинны в тех рлн иных
бедствиях; Таким образом, безудержное развитие технологии привело к
формулировке идеи о необходимости «трибунала», перед которым наука предстанет
наравне с техникой, ибо технические достижения, увеличивая степень
приемлемого риска, «сами постоянно подрывают ту самую безопасность, которую
они должны обеспечивать». Чтобы достичь безопасного состояния, необходимо
техногенную цивилизацию интерпретировать не только в рациональных
определениях эффективности, но и в оценочных суждениях «цивилизации риска»,
что дает возможность выбора «технологических решений, допускающих страховку
будущего существования» [26, 156].
Развивая.идеи своего учителя Ж.-Ж. Саломона,
французский социолог П. Лагадек, специализирующийся ва исследованиях в
области чрезвычайного технологического риска, приходит к выводу, что сложную
систему, именуемую «цивилизацией риска», -«создает Непредвиденность поступков
людей, взаимодействующих с этими машинами». Суть отстаиваемой им концепции заключается
в признании того, что наука и технология, не могут развиваться без риска. Но
если в прошлые эпохи риск во имя технологического прогресса был .ограничен во
времени и пространстве, то в условиях современной, преимущественно
техногенной, цивилизации он приобретает долговременный планетарный характер и
ставит под угрозу существование не отдельных индивидов, а выживание всего
человечества. Разрыв между сложностью технологии и знанием ее возможных
воздействий на природу я человеческие общности растет на глазах: специальные
знания создателей технологических систем оторваны от знаний экологических и
социальных глобальных проблем, а темпы расширения гуманитарных и
биологических знаний значительно опережаются темпами технологического
развития.
Возрастающая сложность технологии увеличивает опасность
«пороговых эффектов, чреватых тяжелыми последствиями для окружающей природной
н социальной среды, что и знаменует собой переход человечества в «цивилизацию
риска». Этот переход, ото мысли П. Лага- дека, должен сопровождаться
пониманием, что опасность технологического риска оказывается сегодня столь же
реальной и столь же глобальной, как и другие глобальные проблемы, возникшие
перед современным' человечеством. «Изучая эту новую для нас проблему,—
подчеркивает он,-—необходимо учесть вывод, сделанный при изучении других
сторон глобальной опасности, поскольку общество постепенно смиряется с
поражениями в борьбе с этими опасностями» [18,84].
Но чтобы осознать всю глубину такой опасности, считает П.
Лагадек, нужно знать ее специфику, масштабы, характер и возможные
катастрофические последствия. Первая характерная особенность «цивилизации
риска» выражается в том, что в настоящее время уже стало невозможным
определить «уровень допустимого рНска», ибо риск не только необычайно велик,
но столь же необычайно разнообразен и непредсказуем. Чрезвычайная
технологическая опасность, возникшая в результате стремительного развития
современного технизированного производства, способна преобразовать неудачу
при ликвидации ее последствий в полное поражение. Поэтому необходимо выйти за
пределы соблазнительного, здравого смысла, ибо при изучении современной
технологической опасности нельзя пользоваться старыми категориями, в тгом
числе и категориями статистической вероятности, а следует учитывать весь
комплекс социальных, политических, моральных, психологических проблем риска.
Вторая особенность современной технологической опасности,
согласно П. Лагадеку, состоит в углубляющемся понимании того, что
человеческая деятельность, опирающаяся на могущественную технологию, способна
Привести к бедствиям, по своей природе, масштабам и последствиям качественно
отличным от тех, которые представлялись возможными раньше. Действия
чрезвычайной технологической опасности не имеют географических и политических
границ, а в случае ее возникновения иепо- мерной степени риска могут
подвергнуться большие агломерации, обширные зоны, крупные города.
Третья особенность чрезвычайкой технологической опасности
состоит в том, что она имеет только начало, но не имеет конца, ибо ее
катастрофические поеледствия «жадываются как на ныне живущих поколениях, так
и на последующих.
Четвертая особенность чрезвычайной технологической
опасности выражается в том, что все произошедшие до сих пор промышленные
катастрофы не были неизбежным результатом.процесса технико-индустриального
развития, а обусловлены прежде всего недостаточной технологической
грамотностью, непоследовательностью, непредсказуемостью действий и
безответственностью включенного в сложные человеко-машинные системы человека.
Главная проблема здесь состоит в том, что человек неспособен противостоять
той нарастающей лавнне информации, которая обрушивается на него в случае
аварийной ситуации, а тем более — катастрофы. Поэтому необходимо всестороннее
изучение сложных человеко-машинных систем, позволяющее учитывать не только
технологические или экономические, но и социальные, психологические,
социокультурные моменты, которые большей частью определяют функционирование
таких систем и учет которых дает возможность обучиться поведению в экстремальных
ситуациях.
Суммируя и обобщая основные характерные черты
рассматриваемого феномена, П. Лагадек дает его определение. «Чрезвычайная
технологическая опасность,—пишет он,— это недобровольная коллективная
опасность», когда угроза распространяется на большие территории и многие
поколения, одновременно потрясая власти, неспособные предотвратить опасность
и эффективно действовать по преодолению последствий технологического бедствия
[18, 88].
Если учесть всю совокупность проанализированных
характерных особенностей крупных технологических катастроф, то становится
ясно, что они в состоянии привести к социальной дестабилизации, к
возникновению социального кризиса. Возможность перерастания технологической
катастрофы и вызванных ею негативных социальных последствий в социальный
кризис существенно возрастает, если события происходят в неблагоприятной
общей социально-экономической обстановке — в условиях нестабильного
состояний, когда со стороны все кажется спокойным, ко при малейшем внешнем
воздействии происходит резкое изменение ситуации.
Опираясь на анализ охарактеризованных особенностей
технологической опасности, П. Лагадек в книге «Чрезвычайное положение в
условиях технологических аварий и социальной дестабилизации» раскрыл
специфические черты динамики социального кризиса, развивающегося вследствие
технологической катастрофы. Во-первых^про- исходит лавинообразное нарастание
трудностей, приводящее к возникновению ситуации, когда становится невозможным
одновременное противодействие натиску нуждающихся в решении проблем н
требованиям о предоставлении информации. Во-вторых, для такой ситуации
характерен выход из строя иди даже переход к работе с обратным эффектом
существующего механизма согласования и принятия решений. В-Третьих, в
условиях социальной дестабилизации осуществляется утрата многими людьми и
организациями способности действовать в соответствии со своими целями,
задачами и основными функциями.
Под влиянием первых двух процессов происходит усиление
элементов социальной разобщенности и возникает ощущение бессилия перед лицом
нарастающих трудностей. Третий процесс вызывает дестабилизацию обстановки,
причем в тем большей степени, чем сильнее негативный эффект первых двух
процессов. Возникающие в такой ситуации трудности связаны не только с
тактикой борьбы с негативными социальными последствиями технологических
катастроф. Своими корнями они уходят в период, предшествующий аварии, когда
складываются и функционируют социальные механизмы управления, автоматически
обрекающие предпринимаемые усилия на неудачу в экстремальной ситуации. И если
руководители начинают действовать «по инструкции», «по шаблону», то столь
необходимая в таких случаях инициатива гасится, реальное управление
подменяется манипулированием событиями, оценками, людьми, а ситуация выходит
из- под контроля.
По мнению П. Лагадека, внимание исследователей, прежде
всего социологов, психологов, политологов, должно быть сосредоточено на
теоретическом обобщении имеющегося опыта управления в условиях катастроф и
пост- катастрофного развития, в разработке некоторых рекомендаций
принципиального1 характера (а не перечня возможных показателей и
мероприятий), способных действительно помочь всем возможным участникам
событий подготовиться к рациональным действиям в драматических, чрезвычайно
сложных, постоянно меняющихся и неповторимых условиях посткатастрофных
ситуаций [19, 224—228].
В связи с экспоненциальным нарастанием степени риска дат
технологических катастроф в высокоразвитых в промышленном отношении странах
Запада на протяжении последних 10—15 лет произошла институциализация
исследований риска. Сегодня это уже не чисто академическая деятельность,
которой занимаются в научных центрах, университетах, лабораториях, но также
деятельность, в равной степени относящаяся к науке и к технической политике и
призванная стать основой в принятии решений относительно технологических
нововведений и в осуществлении контроля за риском. .Поэтому научные идеи и
концепции технологического риска нередко трансформируются в конкретные
программы и проекты действий, принимаемые законодательными и исполнительными
властными структурами, органами управления. Только на протяжении двух
десятилетий, с 1960 по 1980 г., в США через конгресс было проведено 23
законодательных акта, направленных на снижение технологической опасности. В
связи с расширением практических приложений концепций технологического риска
в законодательных актах, правительственных распоряжениях, в действиях лиц и
организаций, осуществляющих управление промышленными и иными организациями в
индустриально развитых странах, в структуре технократической элиты возникло
«новое интеллектуальное направление — анализ риска».
В среде «аналитиков риска» наряду со специалистами в
области технологии, физики, химии, биологии и других наук все более активную
роль начинают играть социологи. Такая трансформация, по словам известного
американского социолога Дж. Шорта, обусловлена тем, что стала «Очевидной
ограниченность анализа риска, основанного только на инженерных,
биологических, системных или даже экономических и психологических критериях и
допущениях». Добиться успеха вэтой сложной, по существу междисциплинарной,
сфере исследований и практической деятельности, считает он, можно только на
основе всестороннего научного анализа в общем контексте «социального
устройства» [27,721].
Именно комплекс социальных наук, в котором социология
должна занимать доминирующее место, призван, по мнению американских и
французских специалистов, сказать решающее слово в определении трудноуловимых
пределов «допустимого риска». Исследование риска, его оценка — это, по мнению
французского социолога Ф. Фаньани, не только техническая дискуссия о
технологическом риске, а «роль социальных наук здесь не проето в обнаружении
и^ сборе данных для потенциальных переговоров об уровнях «допустимого
.риска», а в том, чтобы переформулировать дебаты о риске с точки зрения
глобальных перспектив и трансформировать эти дебаты в показатели появления
новой-«парадигмы» ценностей ин-- дустриального общества» [30, 166].
«Допустимый риск» как раз и составляет одну из важных
ценностей современного, густонасыщенного сложными технологиями общества. Если
руководствоваться данной ценностью, а, с точки зрения экспертов и аналитиков
риска, это совершенно необходимо, то целесообразно скорректировать управление
технологическими системами с точки зрения гуманизации техники, высокой
социальной ответственности человека, проектирующего ее, работающего с ней на
поддержание существования различ! ных человеческих общностей и общества в
целом в пределах допустимого риска.
С учетом сказанного становится понятным, почему в
рассматриваемой нами концепции ключевой становится категория «допустимого
риска». Наиболее тщательно пределы применимости этой категории и способы ее
кванти- фикации разработаны американским социологом У. Роу- вом. Он
утверждает, что «допустимый риск» — это тот предел, за который не может
заходить ни одно действие по управлению промышленными, энергетическими и
иными системами, не нарушая установленного баланса безопасности.
Однако предложенная Роувом методика, определения риска и
его оценки Отнюдь не является общепринятой в Среде экспертов риска. Некоторые
из них считают необходимым дополнить категорию «допустимости риска» другой,
по их мнению, не менее важйой категорией — «нормой ожидаемой фатальности».
Эта норма должна включать в себя четыре взаимосвязанных показателя:
1. Набор технических стандартов, выше которых риск
считается неприемлемым;
2. Баланс риска и пользы, при котором абсолютное
выражение пользы Превышало бы затраты, связанные с риском;
3. Сравнение эффективности расходов различных
видов контроля за риском;
4. Определение правил признания недопустимости
риска в тех случаях, когда незначительные выгоды увеличивают риск [24, 5].
Современные поборники концепции технологического риска,
выдвигают и третий вариант определения и оценки возможного риска от
применения сложных технических систем. Не отвергая допыток квантнфикации тех
или иных показателей — технологических, экономических, социальных и т. п„
известный исследователь в области технологического риска В. Ковелло считает,
что при определении вероятности, степени и масштабов риска необходимо
всесторонне исследовать познавательные процессы, определяющие общественное
восприятие риска, психологические, социальные, институциональные факторы
восприятия риска и управления им [17, 294],
Такая постановка вопроса актуализирует необходимость
повысить эффективность прогнозирования в сфере технологического риска. Для
этого, подчеркивает французский исследователь Ж--П. Моатти, нужно выполнить
два требования. Первое — последовательное проведение системного подхода, в
рамках которого"учитывается взаимосвязанность между многими явлениями,
которые на первый взгляд не имеют отношения друг к другу, в том числе не
только физико-химическими или биологическими, но и социальными,
психологическими. Второе — освоение демократических методов управления
технологическими рисками и принятие эффективных, в том числе политических,
решений в условиях крайней нехватки научных данных. Ставшее уже привычным
стремление установить приемлемое соотношение между выигрышем и нздерж- йами
внедрения новых технологий, главным образом с помощью метода «проб и.
ошибок», становится все более ущербным н «способно оказать слишком
дестабилизирующее воздействие на перспективы общественного развития» [20, 247]
v
Чтобы изменять господствующий . ныне вектор-социального
развития (точнее сказать, антиразвития) t «читают многие западные Социологи
алармистского направления, необходимо Ее только приостановить деградаций
глобальной экологической системы, но и научить людей, особенно тех, кто
принимает ответственные решения/ быть готовыми к тем высоким, чаще всего
неожиданным требованиям, которые предъявляют к ним технологические катастрофы
и следующие за ними социальные потрясения. При современном уровне риска, отмечает
П. Ла- гадек, в принципе, возможны любые катастрофы: Они могут достигать
гигантских масштабов, драматизировать социальную ситуацию на огромных
территориях независимо от административных и -международных границ.
Необходимо отдавать себе отчет в том, что это социотех- Иологические явления
совершенно нового типа, характеризующиеся двумя взаимосвязанными
отличительными :черта ми. Во-первых, катастрофы лерестают быть
единовременными событиями и превращаются в процессы. Во- вторых, неизмеримо
возрастает их временная и пространственная протяженность. Первое
обстоятельство приводит к тому, что ресурсы противодействия катастрофным
процессам истощаются очень быстро, а второе порождает проблемы, связанною с
необходимостью создания системы долговременного контроля, возбуждай дискуссии
относительно возможного канцеро-, мута- и тератогенного эффекта {19,24].
В связи с лавинообразным нарастанием количества
технологических, экологических и других катастроф и резким увеличением
масштабов вызываемых ими разрушений и негативных социальных последствий в
последние годы в западной социологии все больше внимания уделяется
определению самого понятия «риск». .Наиболее распространенное, хотя и
недостаточно точное, оп редел е- ние дается С. Хэнсэном и ограничивается ово
установлением связи с нежелательным событием, которое может произойти. Более
точным представляется определение риска как нежелательной для индивида и
общности вероятности. Так, в официальном документе Международной комиссии по
радиологической защите риск, связан* ный с определенной дозой
облучения," определяется как «вероятность того, что данного индивида
коснется конкретный эффект радиационного воздействия». Конструктивность
такого определения обусловлена не только тем, что оно корреспондирует с
конкретным видом технологического риска (в данном случае — радиационного) но
н тем, что степень риска определяется применительно к данному индивиду,
выдвигая на передний план человеческое, личностное измерение возможности
степени риска.
Анализ рлска применим к различным реальным ситуациям,
возникающим в результате природных событий или деятельности человека. Но,
поскольку риск предполагает определенную дозу опасности для человека, при его
оценке, как считает О. Рейн, необходимо провести целый ряд взаимосвязанных
мероприятий. Среди них наиболее важными являются:
1. Определить, какие результаты природных явлений
или действий человека могут быть названы «вреднымн»- или «полезными»;
2. Отобрать из них те результаты, которые должны
учитываться в первую очередь;
3. Оценить масштабы вреда, наносимого людям,
которые могут подвергаться соответствующему воздействию;
4. Рассчитать вероятности различных результатов;
5. Определить, кого именно затрагивает риск и в
какой степени ему угрожает.
Разумеется, такая многомерная задача с множеством изменяющихся
неизвестных далека от однозначного решения, что делает определение и оценку
степени риска весьма проблематичными. Поэтому Рени и предлагает в этих целях
использовать метод усложнённого моделиро-i вания [23, 111—1-127].
В связи с возрастающим беспокойством многих людей по
поводу учащающихся технологических катастроф н увеличивающихся масштабов их
разрушительного воздействия на окружающую природную среду и социальные
общности становится вполне оправданным разведение понятий объективно
существующего риска и восприятия его индивидами и их группами- Одним из
первых высказал целесообразность введения понятия «восприятие риска» Г.
Отвэй. Восприятие риска возникает из взаимодействия трех компонентов:
а) ситуации и связанного с ней объективного риска,
оправданного имеющимися научными данными или признанного в
качестве такового большинством людей;
б) личности индивидуума, столкнувшегося с риском;
в) социальной среды, в которой возникает риск и
происходит его оценка. Воспринимаемый риск для того или иного конкретного
индивидуума — своеобразное сочетание его личной оценки возможности
неблагоприятного -события в будущем и вероятных последствий такого события.
Этот индивидуум воспринимает ситуацию, связан-, дую с риском, опираясь не
только на свойства своей личности и знания, приобретенные им райее, но и на
свой прошлый опыт, а также на внутренний мир—сферу чувств, эмоций, мышления —
из окружающей социальной среды (см. рнс. 4). На основе такого восприятия
каждая личность строит свойственные только ей образцы риска, которые в
свою'очередь ведут к формированию отношения данного индивидуума к риску,
определенных мнений и поведенческих реакций. Тем самым восприятие риска и
оценка его возможных последствий, главным образом неблагоприятных, становятся
важной детермннантой само- отнесенности личности с собой как субъектом
определен- нЬго социального действия в экстремальной .ситуации.
Проведенные в различных странах и На различном
эмпирическом материале социологические исследования проблем восприятия риска
различными людьми и их труппами позволили выяснить некоторые общие
особенности воспринимаемого риска., В. Ковелло, в частности, установил, что
людей больше беспокоит та деятельность или ситуация, о которых они не
осведомлены. Их также в большей степени беспокоит деятельность,
характеризующаяся плохо понимаемыми механизмами воздействия, чем
деятельность, процесс воздействия которой хорошо понят. Больше всего тревог и
опасений вызывает неопределенность: людей больше беспокоит деятельность или
ситуация, неизвестная науке или не получившая научного определения, чем те
виды риска, которые уже относительно хорошо известны. Кроме того,
установлено, что людей .больше беспокоит деятельность, в результате которой
особому риску подвергаются дети.
Уточняя пределы применимости понятия «восприятие риска»,
представители психометрической школы в риско- логии П. Словик, Б. Фишхофф и
С. Лихтенстайн ввели в науку термин «ощущаемый» (perceived) риск, позволяющий
определить характер психологических компонентов индивидуальных установок в
преддверии реальной опасности или ее угрозы. Они установили, что ощущение
риска многомерно, крайне субъективно <и "во многом иррационально,
поскольку кроме осознаваемых процессов формируется в значительной мере подсознательно,
в соответствии с различными факторами, подчас случайно увязываемыми
субъектами, ощущающими риск, с той или иной опасностью, которая другими
субъектами и даже экспертами отнюдь не рассматривается в качестве таковой. В
этом ощущении ожидание определенного вреда в экстремальной ситуации
взаимопереплетается с воспоминаниями и оценками сходных ситуаций в
индивидуальном жизненном опыте со сведениями, почерпнутыми из' литературы,
телепередач и кинофильмов, рассказов других людей, являвшихся очевидцами трагических
событий, и т. о. [29,17—34].
Поборники социологической и психологической ветвей
складывающейся рискологни стремятся на основе обобщения . Эмпирических
исследований сконструировать структурно-функциональные модели, позволяющая
объяснить механизмы восприятия риска. Инн, в частности, выделяется в качестве
весьма важного компонента, создающего своеобразный «мотнвационный тон» в
восприятии риска, роль первой реакции индивида на технологическую
ненадежность среды или другую опасность, угрожающую его здоровью,
благополучию, жизни. Такая реакция, утверждают П. Сталлен и А. Томас, носит
аффективный характер и по существу «ограничивает типы переживаний, которые
человек ожидает и ищет» [31, 237—2451-
Процесс восприятия и оценкй степени рнска развертывается
по сложной траектории. Между воздействием стимула опасной окружающей среды на
индивида и его ответной реакцией протекает несколько взаимосвязанных
процессов. Первый из них, как уже отмечено, носит чаще всего аффективный
характер и создает исходные предпосылки для формирования той или иной
установки относительно существующей опасности. На его базе формируется
оценка, которая определяется как. «когнитивный процесс, посредством которого
событие оценивается в соответствии с тем, что поставлено на карту (первичная
оценка), п тем, каковы ресурсы и выборы для того, чтобы с этой
"опасностью справиться - (вторичная оценка)». На основе взаимодействия
аффективного и когнитивного процессов индивидуальная экспертиза угрожающей
ситуации перерастает в практическое действие, способное, по мнению индивида,
снизить степень воспринимаемого риска, минимизировать угрозу, исходящую от
промышленной, энергетической н иной системы. Однако и восприятие риска, и его
оценка, н предпринимаемое индивидом или социальной общностью практическое действие,
направленное на минимизацию идущей извне угрозы, включены; как правило, в
различные социальные, экономические, политические контексты. Так, ГТ. Сталлен
и А. Томас установили, что на характер установок, которые формируются у
индивидов и их групп в экстремальных, рнсконасыщенных ситуациях, влияют не
только особенности индивидуального и группового восприятия риска, но также
вера нлн неверие в политическую культуру руководителей, степень
демократичности государственного устройства и власти, осознаваемая и
неосознанная апелляция субъектов к мудрости Народа, сограждан к традициям,
использование аналогий с прецедентами, уже имевшими место в течение
индивидуального жизненного опыта субъекта или же.в течение прошлой истории
человечества, степень опасности или личных выгод для данного субъекта, а
также степень неожиданности возникновения ситуации, связанной с риском. А это
требует междисциплинарного подхода к исследованию различных аспектов риска,
которые могут быть изучены с различных сторон с учетом многообразия факторов,
обусловливающих восприятие, оценку риска и действий по его минимизации —
экономических, социальных, политических, психологических, демографических и
т. п. [31,253].
В репрезентативном общенациональном социологическом
исследовании, проведенном С. Бастидом с соавторами во Франции, было
установлено, что на восприятие риска наряду с индивидуальными различиями
существенное влияние оказывают социальные факторы, в частности принадлежность
к той или иной социальной группе. Оказалось, что женщины, молодежь в возрасте
до. 35 лет, низкооплачиваемые рабочие и служащие выразили неприятие
технологического риска (связанного с ядерными и химическими установками,
нефтеочистительными заводами, плотинами, химическими отходами) на уровне,
значительно превышающем средний [15,215—223].
Шведские исследователи технологических рисков Л. Шеберг и
Б. М. Дротц-Шеберг, обобщая данные многочисленных исследований специалистов
различных стран, в том числе' в районах, пострадавших от Чернобыльской
катастрофы, пришли к выводу, что существует многокомпонентная матрица
изучения # оценки риска. В качестве ее важнейших компонентов выступают:
1. Социально-психологическое измерение восприятия
риска;
2. Социокультурное измерение перемещения людей и
последующего социального разрыва их с сообществами;
3. Общий патогенетический фактор, касающийся
психологических срывов на почве радиации и изменений привычного образа жиЗни;
4. Медико-социологическое измерение в. поведении
пострадавшего населения и в диагностике его врачами;
5. Социально-экономическое измерение, Касающееся
крупномасштабных воздействий Чернобыльской катастрофы;
6. Радиопатологическое измерение и его нестохастические и
стохастические эффекты [16, 12].
Среди факторов риска они выделили в качестве наиболее
сильно действующего" не технологический, а человечески й фактор.
«Человеческий фактор как наиболее ра&ный источник риска,— отмечают они,—
тесно связан С переживанием риска во время войны и транспортных происшествий.
Риск во время войны оценивался варьирующим образом с достаточно широкими
диапазонами мне- яий респондентов, которые высказали либо очень небольшие,
либо очень высокие оценки его вероятности. Транспортные происшествия, и
путешествия на море оценивались как относительно рискованные. В качестве
крайне опасных оценены хранилища различных веществ, особенно радиактивных
отходов. В проведенных ими социологических исследованиях йа основе
одиннадцати индикаторов выявлены различные уровни восприятия степени риска в
зависимости от демографических различий респондентов.. Оказалось, в
частности, что наиболее высокая степень опасности риска отнесена большинством
респондентов к риску в условиях войны (35,6%). Второе ранговое место занял в
оценках респондентов «человеческий фактор» (33,6%), третье — риск от
непредвиденных обстоятельств (27,9%).
Выведенный из 11 шкал индекс риска оказался гораздо более
высоким у женщин, чем у мужчин. Для мужчин значение индекса составило 2,98, а
для женщин — 3,61. Та же тенденция отчетливо просматривается по каждому
отдельному индикатору, включенному в сводный индекс [16, 14]. Аналогичные
данные получены сотрудниками Института социология Академии наук Беларуси в
исследовании, выполненном под руководством автора в 1991^ 1994 гг. в районах
Беларуси, пострадавших от Чернобыльской катастрофы. Там различия в восприятии
риска, связанные с этими состояниями тревожности у жеящйн, оказались еще
более значимыми, а степень дифференциации оценок измерялась
полутора-двухразовыми величинами (см. об этом подробнее в 4 главе ГУ раздела
данной книги). .
Необходимо,отдавать себе отчет, что по мере возникновения
и расширения возможностей крупномасштабного технологического риска,
перешедшего после катастроф в
Тримайл Айлендё, Бхопале и Чернобыле из сферы чисто
теоретических построений в сферу драматической действительности, человечество
оказалось перед лицом еще одного вызова, на который необходимо найти ответ.
Одно из важных направлений подготовки такого ответа, считает П. Лагадек,—
познание особенностей и тенденций развития послеаварийных социальных кризисов
и разработка на этой основе своевременных и эффективных мер по их
профилактике или -минимизации наносимого ущерба. А это означает, что в
условиях отсутствия стопроцентной гарантии безаварийного функционирования
сложных технологических систем необходимо учиться более эффективно управлять
послеавариДными социальными процессами.
Однако возможность расширения управленческого воздействия
на катастрофные и посткатастрофные процессы— это только одна, хотя и важная,
сторона самоосуществления личности н социальных общностей в условиях
«цивилизации риска». Чтобы существенно ограничить опасности, которым
подвергается человек в тем большей мере, чем в высшей степени становится
развитой техногенная цивилизация, необходимо отказаться от продук- тивистской
модели развития, которая и толкает человечество к чрезмерным риска-м и
опасностям. Эту модель, считают поборники данной доктрины, необходимо
заменить моделью самоценности и самоосуществимости человека как личности.
Только при таком подходе возможно осознание грозящей всем нам чрезвычайной
технологической опасности, нахождение реальных способов ее предотвращения
прежде, чем разразится катастрофа.
Под таким именно углом зрения начали развиваться (правда,
с опозданием на 15—20 лет) первые исследования в области социологии риска в
бывшем СССР. Такое опоздание объясняется множеством причин. Среди них далеко
не последняя по значимости официальная идеология социалистического оптимизма,
длительное время рассматривавшая социологию как «буржуазную лженауку», не
могла в силу своей сущности санкционировать социологическое исследование
таких социально негативных явлений в социалистическом обществе, как кризисы,
конфликты, катастрофы, несущие в себе опасность и угрозу риска не только для
отдельных индивидов, но и целых сообществ. Только Чернобыльская катастрофа
заставил* приоткрыть -завесу умолчания над проблемой технологй- ческого,
экологического, социального риска, реально существовавшего на протяжении всей
советской истории, но тщательно комуфлируемой во всех ответвлениях
обществоведческого и гуманитарного знания, за исключением, пожалуй,
психологии, которая могла говорить о риске, да и то в очень ограниченной,
сугубо бытовой сфере индивидуального бытия человека. Только на рубеже J980—90
гг. появляются в бывшем Советском Союзе первые работы, так илй иначе
затрагивающие проблему рис-, ка в его социальном контексте. Академик В. А.
Легасов в своих предсмертных статьях рассматривает проблему риска в контексте
обеспечения безопасного развития техносферы [8,9]. Б. В. Гидаспов со своими
сотрудниками анализирует те же проблемы в еще более широкой перспективе
цивилизационного развития [6, 9-<~14]. А. И. Пригожин интерпретирует
проблему рйска в еще более широком контексте развития .сложной
космо-гео-социо- снстемы, в Которой потенциальная амплитуда природных флуктуации
превышает жизнеспособность человека, вследствие чего человеческое
существование всегда со- провождается-экзистенциальным риском [13, 101—115].
В ряде публикаций белорусских, российских, украинских
социологов и психологов проанализированы проблемы восприятия, оценки и
минимизации риска, порожденного катастрофой на Чернобыльской атомной
электростанции и многочисленными негативными последствиями этой
крупномасштабной трагедии (В. Н. Абрамова, М. И. Бобнева, О. М. Дерябина и
др., 1992; Е; М. Бабосов, 1990; В. М. Пономаренко, Ю. Н. Щербак, 1991).
Появились первые обобщающие публикации, излагающие
основные концептуальные положения социологических доктрин цивилизации риска
(М. А. Баранова, Б. А. Горохов, 1991; Е.М. Бабосов, 1993).
Наконец, нельзя обойти молчанием .попытку сотрудников
социологического факультета Московского университета С. М. Никитина и К. А.
Феофанова сконструировать общую концепцию социологической теории риска н
вычленить специфическую предметную область последней. Следует признать
продуктивной их осаовную идею, согласно которой социологическая рискология
Должна представлять собой интегративное целое, работающее^ на стыке целого
ряда обществоведческих и гуманитарных дисциплин (экономических,
политологических, демографических, психологических), но синтезировать Псе это
через призму специфики своей науки, то есть иметь дело с социологическим
изучением социальных общностей с применением присущих только социологии
методов [10,120— 127].
Все эти пока еще разрозненные исследования нуждаются в
коордннацйи не1 только в пределах так называемого «ближнего зарубежья», под
которым обычно понимаются бывшие республики СССР, но и с исследовательскими в
университетскими центрами тех стран, где рисколог гня получила' достаточно
широкое развитие, в частности США, Германии, Франции, Нидерландов, Швеции и
др. Это направление в обществознанни перемещается С периферии в центр, что
обусловлено актуальностью и важностью создаваемых в его рамках идей,
концепций, проектов в условиях современного, глубоко насыщенного сложнейшими
технологиями и техническими системами общества, где степень и масштабы риска
неимоверно возросли. И не считаться с этим означало бы подвергать не только
ныне живущие, но и последующие поколения людей серьезной опасности.
|