|
|
Катастрофы, как уже отмечалось,
сопровождают человечество на протяжении всей его истории. Поэтому они нашли
своеобразное преломление в мифах и сказаниях, философских и религиозных
доктринах. Уже первые космологические воззрения, о которых упоминает Аристотель
в своей «Метафизике», содержали представление о катастрофическом воздействии
внешних сил на человеческие судьбы. Да и знаменитый Гераклитов огонь,
периодически возгорающийся и затухающий, нес в себе скрытую возможность
катастрофических событий. Близкие к нему по смыслу представления стоиков о
мировом пожаре («Ekpyrosis»), все разрушающем и вновь все возобновляющем,
которые, как считает В. Р. Домбровски, хотя и неправомерно интерпретировать в
качестве фактической катастрофы, но следует видеть в нем вечную картину,
несущую угрозу человеческому существованию. Поэтому вполне правомерно
говорить здесь о катастрофической травме существованию [20,37].
Интерес к катастрофическим процессам обычно существенно
обострялся -в переломные эпохи развития человечества, приносившие бедствие
различным народам, социальным группам, государствам. Но в эпохи,
предшествовавшие индустриальной революции, когда ритмика развития
человеческих сообществ вписывалась в ритмику окружающей природы; катастрофы
были довольно редкими явлениями, поэтому они волновали человеческое
воображение не так уж и часто. Принципиально изменилась ситуация с созданием
крупного промышленного производства, с индустриальной революцией, которая
ознаменовала собой постоянно нарастающее в масштабах и силе воздействия
вторжение человека, опирающегося на технические средства, в окружающую
природную среду. Стремясь подчинить себе природу и не всегда учитывая
возможные последствия такого господства, человечество столкнулось с
ситуацией, когда закономерности созданной его техническим гением «второй
природы», то есть техносферы, обрели иную, чем в первичной природе, ритмику.
На изломе таких несовпадений и стали чаще, всего возникать катастрофические
ситуации. Еще большее расхождение; двух рядов закономерностей — окружающей
природной среды и техносферы — проявилось во второй половине XX в., когда
стала развертываться научно-техническая, или, как ее предпочитают называть
западные социологи, вторая индустриальная революция. Катастрофы стали
происходить гораздо чаще; их количество, равно как и приносимый ими ущерб,
начало возрастать почти по экспонейциальной кривой.
Такая ситуация вновь подстегнула интерес к катастрофам,
началось их систематическое исследование. Первый специализированный
исследовательский центр по изучению катастроф был создан в 1963 г. в университете штата Огайо (США),.а затем он в конце 1984 г. переместился в университет г. Дел авар [31, 274—277]. Одновременно существенно расширились исследования
различных катастроф и в других научных центрах как в США, так и в иных
промышленно развитых странах. На базе этих исследований, их теоретических
экспликаций, построения соответствующих концептуальных схем и сложилось на
рубеже I960—70-х гг. новое, весьма специфическое направление в социологии,
связанное с исследованием обширного класса разнородных явлений и процессов,
объединяемых понятием «катастрофа». Американские социологи Александр Вудкок и
Маут Дэвис отмечают: «Теория катастроф — это спорный н противоречивый новый
способ мышления об изменениях — изменениях в ходе событий, изменениях в
существующем порядке, изменениях в системе поведения, изменениях самих идей.
Ее название предполагает бедствие, и в самом деле даннйя теория может быть
применена к в буквальном смысле катастрофам, таким, как обвал моста щщ падение
империи» [42,3].
В этом высказывании обращают на себя внимание два ключевых
понятия: изменения и бедствие, Связанные цепью событий в единое целое, они и
дают представление о катастрофе как о таком типе изменений, которые следует
идентифицировать с бедствием. По свидетельству его авторов, социологическое
видение.катастроф, так же как и их математическая теория, опирается на
топологические открытия Р. Тома, который считал, что теория катастроф служит
для описания и предсказания изменений форм процессов, поскольку имеет дело со
свойствами, невзирая на величины рассматриваемых объектов, а потому носит ие
количественный, а качественный' характер. Главным же объектом данной теории
является процесс перехода исследуемой системы из устойчивого, стабильного
состояния в неустойчивое. Обобщая значительное количество описаний различных
катастроф, А. Вудкок и М. Давис дают такое предельно общее определение
рассматриваемого феномена: «Катастрофа в широком смысле слова — это любой
прерывный переход, который случается, когда система может иметь больше, чем
одно стабильное состояние, или иметь больше, чем один путь изменений.
Катастрофу — это прыжок* из одйого состояния или пути в другой, это —
прерывность» {42, 42].
Они усматривают эвристическую мощь теории катастроф в том,
что она побуждает ученых к изменению способа мышления о процессах и событиях
во многих обл астях, -включая те, котюрые изучаются экономическими науками и
социологией. Применение данной теории к анализу социально-экономических
процессов, по мнению А. Вуд- кока и М. Дэвиса, дает возможность выявить, по
крайней мере, три ее преимущества, дающие исследователю несомненную пользу.
Во-первых, данная теория независима от времени, поскольку способна описывать
Как процессы, которые протекали много веков назад, так и те, а которых мы
узнаем из ежедневных газет. Во-вторых, она позволяет обеспечивать связь между
количественными данными и качественными изменениями в поведении изучаемых
объектов и систем. В-третьнх, нз-за строго устанавливаемого различия между
прерывными и непрерывными изменениями она предлагает картину, которая
комбинирует политическое развитие: более или менее непрерывные процессы,
называемые «тенденциями», с политическими революциями (в буквальном или
переносном смысле ^лова), более или менее прерывными событиями, которые
отделяют один период политического развития от последующего {42, 135—136].
Еще более отчетливо выраженную социально-экономическую и
Политическую тональность понятию «катастрофа» придает известный немецкий
социолог Вольф ДоМ- бровски. Он считает, что под катастрофой следуетйони-
мать прежде всего насыщенное 'потерями разрушение нормального экономического
и социального развитие по отношению к Которому в центре внимания
исследователя оказываются социологические дефиниции, определяющие последствия
катастрофы для Специфических социальных' общностей (семья, группа, община)
илк форм социальных отношений ^коммуникации, взаимопомощь, поиски защиты и т,
п.) . Поэтому, .с его точки зрения, вполне-возможен переход от катастрофы к
революции, путчу, террору или даже к гражданской войне {20, 181—194].
Особого внимания заслуживает высказанная В. Домб- ровским
мысль о том, что после Чернобыльской -трагедии утратили Доверие к себе
чрезмерно абстрактные дефиниций, не охватывающие не столько сами опасности,
сколько непосредственные следствия острых опасностей. Именно Чернобыль,
считает он, доказывает, что при определении катастрофы недостаточно указаний
только на объективные изменения. Дефиниционный стандарт, .по его мнению,
существенно повышает' свой инструментальный уровень, когда принимает во
вниманйе реактивные и деловые потребности существующей системы социального
порядка, которая подтверждает свою устойчивость, и приемлемость своей
способностью коллективной защиты от изменяющегося потенциала опасности. «Конституирующая
основа этой системы: защита жизни, здоровья и собственности всех своих
граждан от всяческих опасностей, от которых не в состоянии предостеречь
одиночка» [20,195—196].
Сходные позиции в толковании катастроф занимает один из
основателей рассматриваемого направления в социологии Э. Карантелли, долгие
годы возглавлявший центр исследований катастроф в Делаварском университете
(США). Он считает, необходимым.выделить приоритетную значимость в
рассматриваемых процессах не физических, а социальных аспектов, поскольку
вних в подавляющем большинстве случаев речь «дет о «различных явлениях,
характеризующихся негативно направленным против индивида или коллектива
стрессом» [31, 3]. Он выражает полное согласие с мнением, высказанным в
работах Дж. Пел а иди в Италии в В. Домбровского в Германии, о том, что.
«катастрофа — это выражение слаг бости социальной структуры или системы»..Э.
Карантелли полагает, что большинство социологов, занимающихся исследованием
катастроф, скореевсего примут понимание катастроф как социальных
происшествий,, наблюдаемых во времени и пространстве, в Которых общественное
бытие (от обществ до меньших их подразделений, например, общин) подвергается
разрушению в ежедневной общественной деятельности в результате '
действительного воздействия или осознанной угрозы существующему социальному
устройству. Таким образом, землетрясение или химический взрыв не
р>ассматрнваются с точки зрения социологии как катастрофа, если они не
проявляют указанные характеристики, то есть не несут угрозы разрушения тех
или иных сфер социального бытия..'Более того, он считает, что до сих пор
остается невыясненным социальный категориальный статус очень распространенных
явлений, .таких, в частности, как голод, засухи и эпидемии, исторически
рассматривавшихся как катастрофы.
Э. Карантелли обращает внимание на то обстоятельство, что
в настоящее время в социологических исследованиях катастроф широко
используются неструктурированный свободный опрос, систематическое Наблюдение
за участниками катастрофических событий и широкий обзор документов. Однако
пора уже к этим традиционным методам, широко применяющимся в социологии с
конца 1950-х годо^, дббавить новые, особенно такие, которые дают возможность
через широкую сеть исследований социально-психологического характера сфокусировать
основное внимание на изучении индивидуального поведения людей при
катастрофах. Обобщая данные 470 исследований различных катастроф, проведенных
сначала социологами университета штата Огайо, а затем и центром исследования
катастроф в- университете Г. Дел авар, которым он руководил много лет, Э.
Карантелли подчеркивает, что эта исследовательская деятельность
сфокусирована, во-первых, на организационных и общественных уровнях
подготовки населения к возможным катастрофам, во-вторых, на изучении действий
людей в условиях катастроф и, в-третьих, на восстановительном периоде после
катастроф, причем все это проводится под углом .зрения выявления человеческих
и социальных аспектов катастрофических процессов {31,8].
Стремясь на основе обобщения результатов исследования
множества различных катастроф Подняться до уровня их
теоретико-социологического осмысления, поборники этого направления в
социологии выдвинули несколько достаточно конструктивных подходов в
осуществлении кодификации катастроф. Первая такая, попытка была' предпринята
еще более 30 лет назад X. Фритцем, который привел в систему все то, что было
тогда известно о социальных аспектах поведения человека в катаст- рофных
ситуациях. Было установлено, что далеко не всегда жертвы катастроф впадают в
панику, страдают тяжелыми психическими травмами или «катастрофным шоком».
Более того, выяснено, что катастрофы и вызванные ими социальные последствия
могут создавать так называемое „«терапевтическое общество», или систему
социальной поддержки, которая несет в себе множество положительных моментов
для переживших катастрофную ситуацию {24, 18—26].
Вторая, более развернутая попытка построить систему
социологической кодификации катастроф была осуществлена примерно 10 лет
спустя А. Бартоном, который изучил широкий класс социальных аспектов
катастроф- ных процессов, начиная от мотивации поведения людей при
катастрофах и вплоть до того, как индивидуальное и организованное в группах
поведение связано между собой и как эти поведенческие акты во время массовых
бедствий затрагиваются межорганизационной координацией социальных действий.
Здесь широко применены к объяснению поведения индивидов и групп в
катастрофных ситуациях концептуальные схемы различных социологических теорий:
социального действия (Т. Парсонс), ролевой теории (Р. Мертон, Л. Линтон),
теории конфликтов (Л. Козер, Р. Дарендорф). Это дало возможность А. Бар- тону
рассмотреть социальные аспекты поведения индивидов и Их общностей в широком
Социологическом контексте, без которого вряд ли возможно переходить к
практическому решению прагматической задачи: определению ресурсов и факторов,
способных обеспечить организационную мобильность'сообщества в условиях
катаст- рофной ситуации. Особое внимание в своей обобщающей работе А. Бартон
обращает на взаимосвязь персонально- го-и организованного в группах поведения
людей, в силу чего осуществляется влияние общности на индивида и его
поведенческие акты, а результатом этого становится формирование так
называемого «терапевтического сообщества», помогающего людям лучше
адаптироваться к условиям катастрофного и лосткатастрофного развития [14,
38—42].
Последний вопрос получил широкое социологическое освещение
и осмысление в специально посвященной данной проблематике сводной работе Р.
Дайнса «Организованное поведение при катастрофах», " в которой
обстоятельно рассмотрены и проанализированы организационные структуры,
процессы и задачи, возникающие в аред- катастрофный период, в процессе самой
катастрофы н в условиях посткатастрофного развития. Основная идея, выдвинутая
необоснованная в этой работе, заключается в том, что организационная
мобильность в качестве ответной реакции общества (или общности) на
к^тастрофную ситуацию может быть обеспечена взаимодействием четырех различных
типов организационных структур, которые будут привлечены в экстремальных
обстоя те льства х: существующих, увеличивающихся, расширяющихся к вновь
возникающих организаций, специально создаваемых в связи с необходимостью
ликвидации последствий катастрофы. Основное внимание при этом обращено
на-поиски оптимальных путей н средств обеспечения межорганизационных
взаимоотношений, без чего не может быть обеспечено эффективное преодоление
социально негативных последствий катастрофы (22, 42—46].
Примерно в то же время Д. Милети, Т. Драбек и Дж. Хаас,
применив на основе обобщения 191 опубликованной работы метод «матрицы
знаний», при помощи которого все сделанные выводы классифицировались по
уровню теоретического анализа, масштабам ^продолжительности катастрофы, дали
аналитическое описание различных социоструктурных уровНей поведения людей в'
экстремальных ситуациях. Если предшествующие работы носили преимущественно
односторонне-эмпирический характер и ограничивались описанием индивидуального
и общинного поведения, то здесь поведенческие реакции людей в условиях
бедствия рассматриваются в рамках более широких социальных общностей. Наряду
с индивидуальным и общинным поведением эти авторы выделяют организационный
уровень-поведения, который как бы вбирает в себя первые два уровня, что
приводит, не только к количественному,'но и к новому качественному эффекту —
резко возрастает организованность совместных действий, а вместе с нею и их
эффективность. Сама же организационная структура, координирующая и
организующая совместные действия в экстремальных ситуациях, может
функционировать не только на уровне общины, но и на уровне всего общества, а
также на международном уровне,'когда случаются особо крупные катастрофы^,
19—38].
Одновременно была осуществлена социологическая кодификация
катастроф не только по уровням организационного взаимодействия индивидов и
групп, оказавшихся в чрезвычайных обстоятельствах, но и по специфическим
особенностям соци а л ьно-экононической и социокультурной среды, в условиях
которой индивиды и груш пы оказываются застигнутыми катастрофой. Обобщая опыт
многих социологических последствий различных экстремальных ситуаций, Э.
Карантелли, Ф. Бэйтс, В. Пи- кок осуществляют кросскультурное социологическое
изучение катастрофного поведения. Это дает им возможность выделить такие его
важнейшие аспекты, как социальные, институциональные, организационные,
групповые я поведенческие. Они отмечают, что анализ чрезвычайных ситуаций
особенно плодотворен в сравнительном исследовании разнообразных социальных, а
также социокультурных структур и процессов, которые в обычной жизни остаются
как бы в тени, но отчетливо проявляются в условиях бедствий [34, 307—312; 15,
3—8].
Кросскультурные сравнительные исследования катаст- рофных
процессов, считает Э. Карантелли, позволяют при всем разнообразии многих
видов катастроф выделить в них наиболее значимые для социологического
изучения катастроф компоненты. Эти~компоненты таковы: 1) индивиды, 2) малые
группы, 3) организации, 4) общности, 5) институты, 6) общества. При важности
каждого из названных объектов социологического анализа катает- рофных процессов
все-таки приоритетная значимость придается основным социальным группам, в
которых осуществляется межнндивидуальное, внутригруцповое к другие виды
взаимодействий людей, переживающих глубокие стрессовые потрясения в
экстремальных ситуациях.
Выделенные шесть единиц социологического анализа, каждая
из которых несет в себе компактную информацию о различных субъектах действий
в условиях катастрофы, Э. Карантелли предложил соотносить с восемью основными
факторами предкатастрофного, катастрофного и пост- катастрофного поведения. К
таким факторам относятся: 1) предупреждения, 2) предварительная подготовка,
3) поиск и спасение, 4) обнаружение раненых. и погибших, 5) удовлетворение
основных потребностей, 6) восстановление важных коммунальных служб, 7) защита
от продолжающейся угрозы,, 8) общественный порядок. Если названные факторы
будут тесно увязаны с ранее бхарактеризоваиными субъектами деятельности в
экстремальных ситуациях в единую матричную структуру, счи* тает Э.
Карантелли, возникнет возможность всестороннего кросскультурного
социологического анализа поведения индивидов, групп, организаций и т. п. в
экстремаль" ных ситуациях катастрофного типа. Такой подход, по его
мнЪнню, не только «позволяет понять, как непосредственно адаптироваться к
экстремальным стрессовым ситуациям, но и помогает оценить дальнейшие
последствия и действия» [34, 309—310].
Обобщая исследование действий различных управленческих
структур по преодолению последствий катастроф, Э. Карантелли предлагает
аналитическую схему кросскультурного социологического анализа социальных
аспектов катастроф. Самые универсальные проблемы катастроф ^а он считает, что
таковых насчитывается 13), в том числе проблемы ресурсов, эвакуации,
координации усилий, обеспечения общественного порядка и т. п., должны быть взаимоувязаны
с шестью различными уровнями поведения: индивидуального, малых групп,
организаций, общин, институтов, общества в целом и восемью факторами
экстремальных ситуаций. Что же касается не соцно- структурных, а
поведенческих аспектов действий людей в условиях бедствия, то они включают в
себя такие виды поведения: паническое, эвакуационное, коммуникационное,
спасательное, обеспечение срочной медицинской помощи, организацию
социально-психологической помощи, действия помощи пожарных и гражданских ведомств,
конфликты в экстремальных стрессовых ситуациях, социальные изменения при
катастрофах.
Э. Карантелли убежден, что важную эвристическую роль в
социологическом изучений катастроф могут сыграть различнее модели, давно уже
применяемые в других разделах социологической теории. По его мнению, окажется
продуктивным применение общих ориентирующих моделей, предполагающих, что
определенные наборы условий приведут к возникновению явлений, обладающих
определенными характеристиками, которые последуют за деятельностью,
вызывающей определенные последствия.
На всех этапах становления и развития социология катастроф
серьезное внимание ее приверженцами уделялось построению типологии
катастрофных процессов. Простейшим вариантом такого рода построения является
дихатомическое расчленение катастроф на природные,,
вызванные естественными силами природы, и спровоцированные человеком, его
вмешательством в природные процессы [37, 4]. Однако более распространенным н
признанным остается членение катастроф на природные, технологические и
социальные, то есть вызванные человеческими действиями [32, 18—22].
Существуют н менее традиционные, а следовательно, менее
употребимые типологии катастроф. Р. Дайнес, » частности, в качестве основания
типологизации катастроф выделяет ту среду, в которой возникают и действу1 ют
причины, вызывающие экстремальные события. В соответствии с этим он
характеризует четыре типа катастроф:
1. Возникающие в геофизической среде;
2. Возникающие в биологической среде;
3. Возникающие в соцнотехнической среде;
4. Возникающие в социальных системах.
Не ограничиваясь выделением четырех типов катастроф, Р.
Дайнес стремится динамизировать изучаемый объект—представить катастрофы в
динамике их развития. Поэтому он делает основной упор на Причину, порождающую
катастрофическое событие, на «инициатора» тако» го события. На основании
такого подхода . он попытался объединить преимущества различных типологий с
тем, чтобы придать им практическую направленность н делать на этом основании
некоторые прогнозы. По его мнению, выделяемые группы причин катастрофических
явлений, действующие каждая в своей специфической среде, различаются между
собой по частоте проявления, предсказуемости, контролируемости,
стремительности развития, длительности действия и распространенности в
пространстве. Только при учете всех этих факторов можно, по мнению Р. Дайнса,
прогнозировать ожидаемый деструктивный потенциал катастроф и соотнесенное с
ним поведение индивидов и групп. Он называет пять типов действий инициации
катастроф:
1. Отдельные инициаторы ограниченной длительности
без предостережения, (например, взрыв, обвал здания,' цунами).
2. Отдельные инициаторы ограниченного действия с
фазой угроз и предостережением (например, наводнение, нашествие саранчи,
буран).
3. Длительный, повторяющийся инициатор с язраста-
ющей угрозой (например,херня подземных толчков, волны саботажа).
4. Продолжительно действующий инициатор с
нарастающей угрозой (например, эпидемия, засуха, загрязнение водиой
поверхности нефтью).
5. Комбинированный ущерб (например, землетрясение,
сопровождаемое пожарами, засуха с эпидемиями).
Такая типологнзация инициирующих факторов катастроф,
считает Р. Дайнес, способна не только дать более полное их теоретическое
осмысление, но и предоставить возможность предсказательного практического
действия [23, 9].
В отличие от Р. Дайнса другой американский социолог М.
Бэркан исходит в своей типологии катастроф не столько из их причин, сколько
из их катастрофических проявлейий. Поэтому основанием для типологиэацни
экстремальных ситуаций, возникающих в процессе исторического развития
общества, он считает характер их про- хекання, соотнесенный с исторически
изменяющейся средой, в которой они осуществляются. 'Поэтому Он предлагает
типологизировать их в рамках трех радикально различающихся социокультурных
эпох в истории человеческой цивилизации. '
Исходя из такой позиции, все катастрофы, происходившие в
социокультурном контексте, характерном для периода до индустриальной
революции, он предлагает характеризовать как «гомеопатические». Основание для
такого их толкования М. Бэркан усматривает в том, что катастрофические
события той эпохи отражали ритмику, движение и границы окружающей человека
природы. Вследствие громадных технических, экономических, демографических
преобразований, которые совершались под воздействием индустриальной
революции, считает он, возник принципиально новый тип катастроф —
«метастатический». Для него характерна обусловленность человеческими
отношениями, которые в свою очередь .определяются временными и
пространственными границами человеческого господства над природой. Наконец в
XX Столетии возникает еп(е один, ранее не существовавший тип катастроф —
«гиперстатических». Речь идет об искусственно'созданных «культурно
продуцированных катастрофах», полностью стирающих всякие пространственные я
временные границы и носящих характер глобальных, уничтожающих социальные
системы бедствий. Исходя из
такого понимания, М. Бэркан выделяет катастрофы трех
типов: гомеостатнческие, метастатические и гнперстати- ческие (13,219—231].
Более сложную типологическую конструкцию предлагает М.
Берренс со своими сотрудниками. Сконструированная ими модель представляет
собой пятиуровневую типологию, построенную на следующих базисных категориях:
1. Степе иь'инхивиду а л ьвого воздействия;
2. Вид катастрофы;
3: Возможность ее возникновения или возобновления;
4. Контроль за будущим воздействием;
5. Длительность.
С этой точки зрения катастрофы' могут рассматриваться как
акты, ниспосланные. Богом, или как стихийные бедствия либо преднамеренно
вызванные события, как большая или краткая длительность, как высокое или
низкое персональное внимание, как высокая или низкая степень контроля в
отношении будущего, как высокая или низкая возможность дЛя повторения [16,
120—134].
Разделяя такой подход к построению типологии катастроф и
рассматривая его в качестве наиболее конструктивного, Б. Рафаэль вместе с тем
считает, что он должен быть дополнен за счет учета не только объективных, «о
и субъективных факторов. Он, в частности, подчеркивает необходимость при
построении типологии катастроф учитывать такие психологические компоненты,
как наличие,или отсутствие Предостережения, осознания угрозы, . влияния
стрессовых событий. Кроме того, должны быть Приняты во внвмание возможности
учета последствий катастрофы и посткатастрофного восстановления, равно как и
специфика самих катастроф, часть из которых доступны предсказанию, а другие
принципиально непредсказуемы, а потому их невозможно проконтролировать. К
тому же при построении типологии катастроф» по~мие- чию Б. Рафаэля,
необходимо помнить, что неотъемлемой частью большинства из них является
угроза смерти, ущерба, разрушения, увечья; Поэтому любая катастрофа должна
относиться исследователем к тому или иному типу с учетом того, насколько
остро она ставит проблему' выживания перед отдельным индивидом или социальной
общностью, как она соотносится с утратами н горем, рассматривается через
призму степени и масштабов ее воздействия на человека, на его психические
состояния тс поведенческую жизнедеятельность {36, 11—26].
Из такого подхода вытекает целесообразность тнпо-
логизацин катастроф с учетом того, в какой мере разрушительно нх воздействие
на психические состояния людей. Если катастрофа в той или иной степени
Предсказуема, это усиливает психологическую готовность людей к экстремальным
ситуациям и приводит к уменьшению шоковых состояний. В частности, психические
расстройства, связанные с повторяющимися, постоянно возобновляющимися
наводнениями, оказываются, как правило, меньшими по сравнению с теми, которые
возникают редко, как это случилось в устье Буффало, когда катастрофа
оказалась непредсказуемой и вызвала высокий уровень Травматизма [36, 203].
На основании обобщения многйх исследований подобного рода
катастроф делается вывод, что чаще всего в случае непредвиденных бедствий
психологическая адаптация индивидов и групп к посткатастрофным условиям
оказывается* сложной, противоречивой, со специфическими эффектами. Обычно
возрастают раздражение и недовольство, апатия и безнадежность. Возникающие в
таких ситуациях изоляция, стресс и усталость затрудняют удовлетворительную
адаптацию. Все это дает основание говорить о типичности возникновения в
посткатастрофный период постшокового стрессового расстройства, у многих
индивидов фиксируются посттравматические симптомы, их мучают кошмары, страхи
и фобии, причем это продолжается на протяжении длительного времени. А.
Плегер, в Частности, установил, что даже десять лет спустя после катастрофы
на шахте девять из. десяти вахтеров, за которыми он наблюдал,
характеризовались резкими фобиями взрывоопасное™ и другими посттравматическими
симптомами [30, 12—23].
С учетом подобного рода фактов Б. Рафаэль считает
необходимым при построении типологии катастроф отчитывать их индивидуальную
составляющую, которую сле- jiyet квалифицировать как личностную катастрофу.
«Под личными катастрофами,— пишет он1,— я понимаю такие события и
проиЪшествияв повседневной жизни человека, в любой культурной среде и любом
обществе, которые воздействуют на индивида, становятся источниками его
страдания и несчастий. Эти индивидуальные переживания могут принимать форму
опустошающих и очень острых жизненных событий, неподконтрольных и
непредсказуемых, свалившихся на .человека извне: смерть н утрата любимых
людей или/дома, оскорбление, увечье, изнасилование, болезнь. Некоторые из них
являются следствиями естественных обстоятельств, а другие, такие, как
автомобильные катастрофы и гибель от выстрелов, делают личность жертвой
человеческой технологии и ее развития». Во всех подобного рода катастрофах
вызывающие их причины неразрывно связаны с личностью человека'и в-основном с
психологией или же с собственной психодинамикой индивида в частности. Поэтому
они й определяются, оцениваются и интерпретируются как индивидуальные,
личностные катастрофы [36, 4].
Неоднократные попытки построить удовлетворяющую многих
исследователей типологию катастроф неизбежно должны были подтолкнуть и
действительно подтолкнули теоретиков этого научного направления к анализу и
интерпретации катастрофы как процесса, к рассмотрению его динамикн. Но
поскольку катастрофные процессы интерпретируются Поборниками социологии
катастроф в качестве «особого случая экстремальных социальных изменений»,
следователь», в качестве «социальных процессов» [18, 41-J-46], постольку
исследование их динамики трансформируется в социодинамику катастроф.
На передний план в социологии катастроф выдвигается
макросоциологический анализ социодкнамики катастрофных процессов. Катастрофа
представляет собой разрушительный случай социальных изменений, коренящийся в
предшествующих причинно-следственных связях, и необходимо эти связи
рассматривать в условиях пред- катастрофного развития. Среди них, считает Л.
Клаусен, необходимо выделять такие типы причинДо-следственных сцеплений, как
«военные», «технические», «природные» мотивации человеческих действий,
приводящих к катастрофическим событиям. Только в таком елучае станет понятным
переход событий в другой их этап — собственно катастрофическое развитие со
свойственными ему специфическими причинно-следственными цепями, внезапно
прерывающими привычный ход событий и потому долженствующими быть
интерпретированными как «ненормальные», «ужасные». Наконец, следует выделить
такой этап рассматриваемого процесса, как преодоление катастрофы и ее
последствий, то есть посткатастрофное развитие, возвращение к нормальности
[18, 47—49].
Итак, в макросоциологическом анализе социодинами- ки
катастроф <а качестве базисных категорий выступают «объем» (а также
«пространство»),-«время», «причинность», «нормальность», «экстремальность».
Их соотношение несложных причинно-следственных взаимодействиях представляет
категориальную структурную' конфигурацию, позволяющую выявлять основные
особенности соднодинамики катастроф в рамках территориальных лредслов
(социально-пространственные границы), а также в рамках, длительности этих
процессов (социально- временные параметры).
Л. Клаусен полагает, что в предлагаемой им макро-
социологической модели развертывания катастрофных процессов основное внимание
должно быть уделено рассмотрению и теоретическому анализу катастроф огромных
радиусов действия,-захватывающих все. общество. Это объясняется тем, что
именно в процессе развертывания крупномасштабных катастроф происходят такие
разрушительные бедствия, как гибель множества людей, вплоть до гибели - целых
народов, ликвидация существующих систем ценностей" (отождествляемая им с
концом данного общественного строя), резкая политическая дифференциация
людей, возникновение новых социально-профессиональны* структур, отделение
государств, сопровождаемое установлением диктатуры, путчамин т. п Что же
касается-катастроф меньшего радиуса действия, вплоть до локальных событий, то
они протекают как бы «смазавно», вызывают гораздо меньшую социальную
дифференциацию и поэтому стадии их развития протекают 'быстрее, не несут в
себе Огромных социально-экономических, духовных и иных разрушений [18,
77—79};.
Рассматривая катастрофы в качестве социально обусловленных
событий, поборники социологии катастроф акцентируют особое внимание на
переживаниях людей и их общностей, во время развертывания катастрофических
процессов и вызываемых имя последствий, а также наиболее характерные в таких
случаях типы поведения. -В этом смысле ими особо выделяются шоковые состояния
людей и связанные с ними чувства потрясения, носящие травмирующий индивидов
или и* общности характер. Чувство внезапного потрясения нередко
корреспондируется с цаникой, под которой обычно понимается «неконтролируемое
и-неорганизованное бегство от опасностн». На основе обобщения многочисленных
эмпирических исследований сторйнйиками социологии катастроф еде* лан вывод о
возможности возникновения социальной паи тологин в посткатастрофиый период.
Чаще всего, как установлено Дж. Клайером, обостряются семейные и
имущественные проблемы, возрастает агрессивность, количество-применения
насилия в семьях, увеличивается число судебных разбирательств по сравнению с
дока та строф •> ным периодом. Однако этот вид группового поведения,
считает Б. Рафаэль, отнюдь не всегда бывает неадекватным обстановке, ибо
каким бы иррациональным и неподконтрольным ни было бы бегство, оно может
обеспечить, спасение н безопасность [36,63—64J ;
Поведение человека в катастрофных и посткатастроф- ных
ситуациях самым непосредственным образом связано с теми ценностями, нормами,
жизненными установками, которые он разделяет и которыми руководствуется в
жизни. Поэтому исследования в области социологии катастроф не могли не
затронуть сферу действия морали. В работах А. Оливера-Смита л Г. ьаттона
предпринята попытка проанализировать индивидуальное и групповое поведение
людей в экстремальных ситуациях в контексте нравственно-антропологических
подходов к этой проблеме. Оказалось, что поступки людей в условиях катастрофы
и посткатастрофного развития существенно дифференцированы с точки зрения их
моральной оценки, а детерминирующим: фактором выступает в таких случаях не
столько, само бедствие, сколько нравственные устои личности или нравственные
ценности,'разделяемые группой [17,3-9].
Однако само следование тем или иным нравственным нормам не
остается независимым от смены этапов в развитии катастрофических и
посткатастрофных процессов. В частности, на основе обобщения результатов
нескольких исследований поведения людей при катастрофах А. Оливер-Смит
установил, что общее бедствие на первых Норах приводит к усилению-социальной
солидарности людей, их сплоченности при нарастающей значимости принципов
доброжелательности, бескорыстия, отхода на задний план перед общими заботами
классовых л этнических различий. Однако по мере сглаживания остроты
восприятия катастрофы как общего бедствия, обрушившегося на всех людей
региона (речь шла, в частности, о ликвидации последствий землетрясения в
Перу), солидарность людей, их стремление пожертвовать всем, даже частным
достоянием, ради общего блага постепенно ослабляются, затухают и вновь
возобновляются конфликты относительно использования частных средств для
удовлетворения общих интересов (28, 8—12[. Отсюда делается вывод, согласно
которому «катастрофы создают высокое напряжение в окружающей среде, где
нравственный порядок в обществе н индивидуальный радикальный 'выбор или
собственный интерес в. высокой степени зависят от потенциальных противоречий
в поведении и отношениях индивидов и групп в ситуациях стресса» [27, 3—=9].
Работа трех последних Всемирных социологических конгрессов
(Нью-Делн, 1986; Мадрид, 1990; Бнлефельд, 1994), в рамках которых функционировали
заседания специальных исследовательских комитетов по катастрофам, показала,
что на протяжении последних полутора- двух десятков лет наблюдается все более
заметное перемещение социологических исследований от социокультурных и
социально-психологических проблем в сторону социально-организационных.
Представленные социологами США, Канады, Нидерландов, Германии, Италии и
других стран доклады ярко свидетельствуют о возрастающем доминировании
организационных, межорганизационных и общинных уровней анализа в зонах
чрезвычайных ситуаций. При таком подходе важно выделить основные единицы
социологического анализа и основные пере* менные, используемые в
теоретических экспликациях многочисленных, чаще всего разрозненных,
эмпирических данных. В ходе дискуссии на 39-м исследовательском комитете XII
Всемирного социологического конгресса При обсуждении этой проблемы
большинство / участников (Э. Карантелли, Ф. Бэйтс, Дж. Нигг и др.)
согласились, что базисными единицами, социологического анализа катастроф н их
последствий должны выступать: а) индивид, б) семья, в) община. Если исходить
из приоритетно^ го значения при анализе катастроф поведения индивида, то
основное внимание уделяется краткосрочным аспектам адаптации к экстремальной
ситуации и достаточно быстрому восстановлению. Чем более крупной является
единица социологического анализа, тем заметнее акцент перемещается в сторону
долгосрочных Процессов восстановления. При этом обращалось внимание на то
обстоятельство, что в реализации восстановительных процессов существенную
роль играют социально-демографические характеристики нвдирида и групп, а
также их национально-этническая-принадлежность. Одновременно с этим произошло
смещение интересов исследователей с индивида как базисной единицы
социологического анализа к социальной группе, прежде всего таким
специфическим общностям, как семья, формальная организация (властная
структура, скорая помощь, пожарные команды, подразделения гражданской обороны
и др.), а также различные добровольные ассоциации и фонды.
Если на первых этапах развития социологии катастроф в
центре внимания оказывалось поведение индивиде» н неииституциалнзированных
групп, то в последние годы интерес исследователей все более заметно смещается
х анализу действий институциализироваиных организаций. Поборники данного
направления, опираясь на. теоретические постулаты_Макса Бебера,
рассматривавшего социальные институты (право, государство и др.) и
организации в той мере, в какой они становятся значимыми для отдельных
индивидов, в какой последние реально ориентированы в своих действиях,
склоняются к сосредоточению внимания на определенных формах организаций,
установлении границ н ролевых отношений, институциализироваиных или
традиционных отношений' между должностными лицами и хорошо спланированными
действиями в отношении интересов индивидов и их групп. А. Оливер-Смит
установил, что «катастрофы могут более отчетливо выявить особенности
существующих властных отношений в обществе, а процесс посткатастрофного
восстановления способен стать ареной, приводящей к трансформации традиционных
социальных иерархий» {29, 105—126]. В частности, катастрофы и следующие за
ними восстановительные процессы часто способствуют возвышению новых групп в
политическом .и экономическом развитии, ставят под вопрос существующие
отношения власти, побуждают к переменам, но одновременно вызывают и
мобилизуют сопротивление в секторах, поддерживающих статус-кво существующего
строя. Возникающие в таких случаях социальные напряжения подталкивают к
изменениям в политико-экономических отношениях власти на долгое время, а
также побуждают давать новое толкование как существующим-структурам, так и
процессам развития {27,15—16].
В том же ключе рассматривает, комплекс проблем
социально-политического развития в условиях катастроф и посткатастрофного
развития известный нидерландский социолог и .политолог У. Роэенталь. Он
считает, что при анализе действий структур на праввтельственном и
муниципальном уровнях в качестве " ключевых- Должны- использоваться два
сопредельных понятия: «катастрофам и «кризис».. Поскольку, в его поннманиВ:
различные катастрофы — природные и антропогенные — могут и дальше продолжать
удивлять нас своими масштабами а последствиями, побуждать более продуктивно
рассматривать данный феномен в рамках более широкой перспективы, поэтому он
настаивает на потенциальных преимуществах концептуализации чрезвычайных
ситуаций как кризисных явлений. При этом основной акцент им делается
(поскольку речь идет преимущественно о социальных аспектах проблемы) на
понятии «принятие решений в кризисных ситуациях», которое ранее в социологии
катастроф вообще не.анализировалось. Вопреки тенденции отдавать приоритет
анализу до- и послекризисной деятельности в политике он обращается в своих
исследованиях к процессам принятия решений в самый горячий и острый период
кризисной ситуации. Исходя из аналитических типологий катастроф,
разработанных А. Бартоном (1970) и Р. Перри (1985), У. Розенталь считает, что
они способны сыграть существенную эвристическую роль при изучении
чрезвычайных ситуаций как процессов, которые требуют целой серии действий,'
необходимых, чтобы поставить данную ситуацию под контроль. Под этим углом
зрения он дает свое определение кризиса как «ситуации, характеризующейся
комбинацией серьезной угрозы и чрезвычайности». Он подчеркивает, что
трактовка чрезвычайных ситуаций в терминах кризисов позволяет перейти от
описания катастроф к пониманию требований, являющихся результатом воздействия
катастроф. Дело в том, что кризисы — это, во-первых, серьезные поводы для
принятия управленческих решений. Однако обычные, действующие в нормальных
условиях управленческие системы, как правило, не торопятся отреагировать
адекватным образом на внезапно возникшее бедствие. У. Розенталь, в-частности.
Отмечает С сарказмом, что правительственные чиновники почти всегда будут
страдать от того, что экстремальная ситуация поднимает множество вовых
проблем и подвергает сомнению эффективность управленческих действий, так как
они не были в состоянии предотвратить кризисную ситуацию. Во-вторых, нет
оснований требовать обо- бой роли правительства в смысле принятия решений в
экстремальной ситуации. Не исключено, что будет принято решение, способное
привести к усугублению кризиса. В-третьих, следует отбросить представление об
управленческих структурах как уместно действующих агентах во время кризисов,
которые являются не только поводами для принятия решений, но также и поводами
для перетасовки отношений и мест в структурах власти. В-четвертых, положение
правительственных чиновников и общественных организаций во времена кризисов
не только важно, но и одновременно уязвимо [37, 5—6[.
Все четыре особенности, по мнению У. Розенталя, отчетливо
проявились в действиях правительства Голландии, а также мэра Амстердама и
шефа полиции во время наводнения в Голландии, в гражданских беспорядках в
Саусмоллюпене в 1977 г. и Амстердаме в 1966 и 1980 гг., когда управленческие
структуры проявили медлительность, пассивность, отсутствие смелости и
решительности, вследствие чего принимаемые управленческие решения оказались
малоэффективными. Конечно,, подчеркивает У. Розенталь, «необходимость
постановки жизненно важных задач по управлению действиями при катастрофах для
общественных деятелей не подвергается в Голландии сомнению. Но это не дает
повода не подвергать деятельность правительства критике. Можно безошибочно
сказать,-что существуют большие расхождения между ожиданиями общества,
включая и жертв катастрофы, и тем, как общественные деятели и
правительственные организации так легко стремились принять стандартные
решения в нестандартных, экстремальных ситуациях» [37, 7—6].
Развивая эти идеи в докладе на XII Всемирном
социологическом конгрессе, У. Розенталь подчеркивал, что данное мм
определение кризиса предполагает аккумуляцию условий для возникновения
катастрофы, каковыми являются серьезная угроза, высокая степень неопределенности,
нехватка времени. Отсюда весьма актуальной становится проблема управления
кризисом — разработка и осуществление ряДа мероприятий в связи с создавшейся
кризисной ситуацией. Сюда входят прежде всего превентивные и подготовительные
меры, принимаемые в доката: строфный период, которым чаще всего политики и
управленцы не придают существенного значения, тем более, что существует
тенденция недооценивать опасность, риск
и возможность кризиса. Главное же внимание У. Розен- таль,
как уже отмечалось, сосредоточивает на анализе решений, которые принимаются
правительственными органами и другими управленческими структурами в самый
разгар кризисных ситуаций. В этих случаях формальные правила и стандартные
действия уступают место неформальным процессам и импровизациям, на решающие
позиции выдвигаются компетентные советники и эксперты. Более того,
официальные власти могут быть отвергнуты лидерством, возникшим в чрезвычайной
ситуации. Возникают серьезные трудности в мониторинге осуществления
стратегических решений в центрах, принимающих такие решения. Люди,
принимающие решения, объединяют долгосрочные и краткосрочные расчеты в оценке
последствий их предстоящих решений и действий. Они чувствуют давление
критического момента, но проявляют, как правило, склонность поместить
непосредственную угрозу в более широкий политический контекст.
Под этим углом зрения авторами, выдвигающими все новые
концептуальные схемы в рамках социологии катастроф, в последнее время
анализируются проблемы соотношения лидерства и толпы в чрезвычайных
ситуациях. В частности, известный германский социолог В. Домбров- ски,
опираясь на концептуальную схему Г. Лебона об упадке цивилизации по мере
усиления роли эмоций, захлестывающих индивидов, Оказывающихся в толпе, ис-
слёдует такие формы массового поведения в катастрофах ситуациях, как массовая
паника, массовое бегство,- мародерство, массовое неповиновение, бунт,
выражающие собой негативные проявления коллективного поведения в
экстремальных условиях. Деструктивная сущность таких коллективных поведенческих
актов серьезно осложняет принятие и осуществление управленческих решений в
условиях бедствий и преодоления их последствий.
Почти экспоненциальный рост технологических катастроф и их
разрушительных последствий выдвинул (на одно из первых мест в проблематике
данного социологического направления анализ чрезвычайных ситуаций,
возникающих в сфере современного, глубоко технизированного производства. Так,
У. Розенталь отмечал, что начиная с 1970-х годов наряду со ставшими
привычными для людей бедствиями: прорывами плотин, обвалами зданий, пожарами
в гостиницах^всс нации — как развитые, так и развивающиеся — «все чаще
сталкиваются с нёгативны- ми сторонами технологического развития». Избыточные
по своим параметрам, только не системой безопасности современные технологии
стали высокоопасными, таящими в себе возможность катастроф на нефтехимических
и медицинских лабораториях, на атомных электростанциях, как это было в Трим
айл-Айленде н Чернобыле. В середине 80-х годов это привело к тому, что
некоторые социологи выдвинули «концепцию нормальной», как бы «запланированной
катастрофы». В противоположность таким размышлениям У. Розенталь считает
необходимым при исследовании катастроф, в том числе и технологических,
исходить из их «неординарных обстоятельств, в силу чего их особенности носят
не обязательный характер, а сами они проявляют тенденцию к
незапланированности, наступают неожиданно и часто не имеют прецедентов». В
контексте неопределенности они побуждают властные структуры принимать
Незапланированные решения и могут заставить социальные институты
противостоять проблемам, имеющим огромные масштабы и неуправляемый характер.
Поэтому такие катастрофы должны исследоваться в широком социальном контексте,
включая социально-экономические, социокультурные, психологические, управленческие
аспекты. Только на основе столь разностороннего исследования кризисных
ситуаций, утверждает У. Розенталь, можно сфокусировать внимание на так
называемом «интегрированном управлении кризисом, позволяющем консолидировать
в единый многоаспектный сценарий управленческие действия в предкризисный,
кризисный и посткризисный период, что резко повышает действенность контроля
за экстремальной ситуацией» [40, 282, 375—376].
В различных экстремальных ситуациях проявляется множество
оттенков человеческого поведения, начиная от паники, фобиальных расстройств я
кончая альтруизмом, самопожертвованием, героизмом. При всем разнообразии
чувств, устремлений, оценок, поступков в историческом опыте человечества,
сформировавшемся в процессе восприятия катастроф, стремления избежать их или
активно преодолевать их последствия, сложился вполне определенный набор
понятий, представлений, норм, оценок, которыми люди руководствуются в своих
действиях в экстремальных ситуациях. Поэтому существенное внимание в
социологии катастроф уделяется исследованию восприятия риска и поведенческих
реакций индивидов и офщно стей в условиях бедствий в широком социокультурном
контексте. Так, М. Дуглас и А. Вплдавски рассматривают восприятие риска гёри
катастрофах как социокультурное явление, на особенности которого воздействуют
социальная организация и ценности в отличие от чего-то чисто объективного,
противоположного субъективным оценкам. Они считают, что восприятие риска, его
оценка'—это социальный процесс, управляемый принципами, которые направляют
поведение и влияют на решения при определении опасности. Эмпирически можно
установить, что различные группы придерживаются различных взглядов и
представлений, что и в какой мере считать опасным [21, 6—9).
Опираясь на исследования этих авторов, а также Г. Баттона,
Р. Пайна, Дж: Петтерсона, С. Райнера и др., А. Оливер-Смит делает вывод, что
«восприятие и оценка риска вырастают на почве культурных норм и ценностей,
которые управляют ими и закреплены во взаимоотношениях человеческих сообществ
с их физическим и социальным окружением». Поэтому их исследование может быть
продуктивным только в том случае, если оно базируется на «фундаментальных
измерениях культурного и социального построения реальности» в рамках
«социальной научной теории» [27, 26]
Разностороннее исследование особенностей поведения
индивидов и общностей, управленческих действий в пред- катастрофных,
катастрофных и посткатастрофных ситуациях в разных странах, в различных
социокультурных условиях позволило вычленить некоторые типичные образцы, стандарты
поведения, оценок, решений, Инвариантные для многих экстремальных ситуаций.
На основе теоретического обобщения обширного эмпирического материала такого
рода в рассматриваемой социологической парадигме возникло специфической
понятие «субкультура катастроф», Д..Ми лети, Т. Драбек и Дж. Хаас так
определяют это понятие: субкультура катастроф есть «совокупность
взаимосвязанных наборов значений, норм, ценностей, организационных и
психологических мер, которые возникают на повторяющуюся угрозу катастрофы»
[26, 18].
Развивая эти представления, Дж. Ханнигаи и Р. Ку- неман
показали, каким образом субкультура катастроф находит отражение в социальных,
психологических процессах и физических действиях, которые -предпринимают - ся
для борьбы с реально существующими катастрофами или подготовки к
потенциальным катастрофическим событиям. Они полагают, что существует
множество параметров выражения такой субкультуры: инструментальные а
экспрессивные, узкие и широкие по своим масштабам. На основании эмпирического
изучения поведения людей во время наводнения в Канаде и после него они
показа- ли, как субкультура катастроф при правильном ее восприятии и
осуществлении может способствовать усилиям общности активно' противостоять
угрозе,^ а не просто пассивно реагировать' на нее. Было доказано, что
вызванные применением ценностей такой субкультуры; быстрые изменения могут
быть структурными (возведение построек, заграждений), организационными
(добровольное "оповещение об угрозе и создание групп по оказанию
помощи), психологическими (более правильное понимание угрозы и последствий
катастрофы). Эти и другие, подобные им, выводы дают основание считать, что
формирование субкультуры катастроф на основании тщательного изучения прошлого
опыта играет существенную роль в-резком снижении социальных издержек в
индивидуальном и групповом поведении, в осуществлении.управления и контроля в
экстремальных ситуациях [25, 125—134].
своем стремлении придать более четко выражен* ную
прагматическую направленность применения субкультуры катастрофы, особенно в
практике организации спасательных работ в экстремальных ситуациях, Б.
Рафаэль, в частности, подчеркивает эмоциональную насыщенность ее норм и
ценностей, что позволяет с большими шансами на успех забрать лучший путь для
реализации проекта помощи пострадавшим, определить, что должно быть
предпринято в будущем для предупреждения о грозящих бедствиях и
сниженияьстепени их разрушительных последствий [36; 38].
Euje более рельефно социокультурный подход к пониманию
сущности катастроф и оценки бедствий, исходивших от них; выражен в работах
немецких социологов Л. Клаусена и В. Домбровски. Последний из них подчерк
кивает: «Если дефиниция катастрофы зависит не только ОТ' объективных
масштабов, на также от субъективных оценок и исторических стандартов
действующей культуры катастроф, тогда катастрофа проявляется лиЩЬ В той
степени, в какой она становится следствием существующей культуры катастроф, а
это означает, что реальный потей- циал ущерба обратно пропорционален качеству
культуры •катастроф» [20, 204—205].
Таким образом, о катастрофе в подлинном смысле слова
следует говорить лишь в соотнесенности с человеческими артефактами к. мерами
предосторожности, направленными на защиту от нее. В наиболее радикальной
форме этот подход выражен в афоризме, сформулированном Л. Клаусеном: «Не
существует чисто природных, так же как и чисто технических, катастроф—имеются
только катастрофы культуры» [19, 130].
Такой социокультурный контекст, в котором рассматриваются
катастрофы и вызываемые ими бедствия, позволяет дать широкое, практически
панорамное видение мер защиты от катастроф. Суть ее в сжатом виде сводится к
следующему центральному пункту: «Насколько хорошо общество подготовлено к
катастрофам, зависит от того, насколько действенна в среднем существующая в
нем культура катастроф, то есть совокупность всех предвидений,
подготовленностей, мер защиты и т. п.» [20, 208].
Отсюда следует парадоксальный на первый взгляд; вывод,
согласно которому «только на основе прогрессирующего индустриального общества
возможно реализовать тенденции к катастрофосвободному обществу» [20, 179].
Однако реализуемость самой этой идеи зависит не столько от
технического могущества человеческих сообществ, сколько от степени развитости
в них культуры катастроф, на социокультурных основаниях которой только и возможна
эффективная защита от катастроф. Сама же система защиты от катастроф
достижима в совокупности концептуальных, инструментальных и интерперсональных
динамик, ориентированных на достижение правовых, организаторских, технических
и политических мероприятий, возвышающихся над частными интересами и создающих
возможность общей для всех граждан защиты,от возможных катастрофических
событий я их последствий [20, 174].
Система защиты от катастроф, согласно этому представлению,
напоминает собой русскую матрешку: в ней один вид защитных мероприятий должен
включаться в другой, более обширный, а тот в свою очередь в еще более широкий
по содержанию и масштабам применения. Наиболее широкой рамкой, в которой
должны реализоваться все эти защитные мероприятия, является культура
катастроф. Из нее вытекают правовые нормы, вырабатываемые законодательными
органами и обязательные для выполнения всеми организациями,-службами,
гражданами- и т. и. Ими в свою очередь определяются технические и
политические средства защиты населения от возможных катастрофических явлений
и их последствий. Поэтому система защиты от катастроф предстает как
инструмент поддержания н восстановления общественной безопасности и порядка,
чему должны быть подчинены усилия государства, правительства, всех форм
хозяйственной деятельности в необходимых Для этого социальных, политических,
экономических и технических рамках. Совокупность этих защитных мероприятий
должна быть ориентирована на то, чтобы по возможности снизить фиксируемый на
каждом этапе развития «культурный лаг» между существующим потенциалом
опасности и принимаемыми мерами защиты.
Социология катастроф получила широкое развитие не только в
США и Канаде, но и в других странах Американского континента, Западной
Европы, Азии и в Австралии. В последние годы работы этого направления стали
появляться в странах Центральной и Восточной Европы, в том числе и в бывшем
Советском Союзе. Серьезное запаздывание с развертыванием социологических
исследований этого направления объясняется рядом факторов, важнейшим из которых
была густая завеса секретности над всеми чрезвычайными ситуациями, авариями,
катастрофами, ибо с точки зрения официально господствовавшей семь Десятилетий
идеологии не могло возникать катастрофических ситуаций социального характера
в социалистическом обществе.
Только взрыв ядерного реактора в Чернобыле, вызвавший
тревожный резонанс во всем мире, заставил, наконец, заговорить, да и то с
оглядкой, с недомолвками, о возможностях междисциплинарного, в том числе
социологического, исследования катастроф и в этой обширной зоне мира. Наряду
с,изучением природных катастроф, которое, конечно же, проводилось и раньше,
объектом заинтересованного внимания специалистов становятся социальные,
социально-экономические, социально-психологические аспекты катастроф. Лишь в 1989 г. появляются первые публикации российских исследователей об экспертизе технологических
катастроф и экологических кризисов, об организации управления в чрезвычайных
ситуациях {Б. Н. ПорЛирьев) и о социодннамике катастроф (А. И. Првгожнн). В
следующем году достоянием общественности становятся результаты первых
социологических исследований Чернобыльской катастрофы и ее последствий (Е. М.
Бабосов, А. Г. Злотников). В 1991 г. в Суздале проходит первая Всесоюзная
конференции «Катастрофы и человечество», по итогам которой опубликован
сборник, включающий в себя несколько статей, посвященных анализу социальных
аспектов катастрофо- логии (Б. Н. Порфирьев и А. Е. Виноградова, Ю. И. Ман-
цевич, Г. Н. Несветайлов, Ю. С. Дулыцнков, А. И. Пригожий). Еще годом позднее
появляются исследования методологических основ типологии катастроф и
экстремальных ситуаций (Е. М. Бабосов). Одновременно в 1991— 1992 гг.
публикуется целый ряд работ российских, украинских, белорусских
исследователей, анализирующих социальные, социально-экономические,
социаЛЬно-пСихоло- гические, демографические, цивилизацнонные аспекты
Чернобыльской катастрофы (В. Н. Абрамова, Е. М. Бабосов, К. К. Бабиевский, М.
И.Бобнева, Г. А. Несветайлов, JO. Н. Щербак и др.).
Распад Советского Союза на ряд независимых государств
нарушил не только экономические, но и научные связи между бывшими его
республиками, а это резко осложнило скоординированную разработку совместными
усилиями важнейших проблем социологии катастроф. Между тем' эти проблемы
приобрели особую актуальность и политическую остроту, поскольку становление
суверенных, независимых государств, их трудный переход от
тоталитарно-административного монополизма р экономике, политике, культуре,
науке к рыночным отношениям и' демократическому общественному порядку
осуществляется, в экстремальных ситуациях, сопряженных Со множеством
процессов катастрофического характера. Наряду с социологическим анализом
обширного и разнообразного эмпирического материала о различных видах
катастроф и их последствий все отчетливее выявляется
необходимость-теоретико-методологических экспликаций и построения йа этой
основе концептуальных конструктов большой эвристической значимости, без чего
невозможно йи -углубленное представление о гфироде катастроф, ни тей более
эффективная практическая деятельность по ИХ профилактике и преодолений.
|