ТАНАИС

Историко-археологическое исследование

Раздел: История

В главе о некрополе Танаиса мы неизбежно должны были неоднократно касаться сделанных з погребениях находок; отчасти говорили о вещественном материале также и в главе, посвященной городищу. Здесь мы представим уже общий я систематический, хотя и краткий, обзор имеющихся в наших коллекциях находок.

Из всех групп' встречавшегося в Недвнговском городище материала внимание прежних археологов больше всего привлекала группа художественных изделий из бронзы. На первом месте здесь стоит ряд находок Леонтьева в 1853 г. Большинство их уже издавалось, некоторые повторно, но по рисункам никак не удовлетворительным, вследствие чего мы считаем нелишним переиздать их, снабдив необходимыми пояснениями.

Едва ли не'лучшим экземпляром данной группы следует признать бронзовый светильник, с головкой пантеры на конпе загнутой ручки (Эрмитаж, ТН 77,  8, а).  Размеры светильника; длина (с рожком н ручкой) 0.138 м, высота (с ручкой) 0.08 м. Окружающий щиток ободок имеет два отверстия; очевидно, светильник имел крышку, прикрепленную цепочкой, как у некоторых светильников, найденных в Помпеях.® Для суждения о времени нашего светильника вчжпа ближайшая аналогия, которую он встречает в только что упомянутом почпеянском, по форме совершенно идентичном, но оканчивающемся на ручке конской головкой, а не головкой пантеры. Помпеянская аналогия устанавливает для нашего светильника время не позже конуа I в. и. э. Достаточно выясненным оказывается данный тип многочисленными датированными экземплярами. Его форча повторяет форму хорошо известного типа светильников с клеймами мастеров, принадлежность которого I—началу II в. н, э. стоит вне сомнений.    

Итак, светильник из Танаиса (как и помпеянский) относится, очевидно, к I в. н. э. Приблизительно тому же времени принадлежит, повидимому, и второй найденный в Танаисе бронзовый светильник (Эрмитаж, ТН 78,  8,6) менее художественной работы и несколько меньших размеров (длина с ручкой и рожком 0.095 м, высота 0.027 м): здесь решающей является общая форма светильника, с заостряющимся рожком и образующими на концах резкие выступы волютами.

 Сравнительно хорошо сохранилась (нехватает верхнего диска) часть бронзового канделябра, найденного в 1870 г., в расследованном Хицуновым кургане (Эрмитаж, ТН 132,  9): это, собственно, не канделябр в обычном понимании этого слова, а более низкая (выс. 0.115 м) подставка под светильник

(„Lampentrajrer"), подобная встречающимся в Помпеях. В выделке, особенно в орнаментации, наблюдается известный схематизм, небрежность; возможна принадлежность канделябра более позднему времени, чем помпеян- ские.

Предмету аналогичному, но отличающемуся лучшей работой, принадлежали также найденные в 1853 г. „фрагменты бронзовой утвари, состоящей из четырехугольного подножия на львиных лапках с тарелкой наверху".3 В „Извлечении из всеподданнейшего отчета" эти фрагменты фигурируют уже в виде целого (очевидно, р зста врированного) сосуда * (см. ук. соч.,  42). Произведенная в Эрмитаже новая реставрация выяснила, что в этом „сосуде" или „утвар'.", неоднократно переиздававшейся по упомянутому рисунку,  только несколько обломков действительно античны (Эрмитаж, ТН 79—80), остальные же части как подставки, так и ажурного взнца представляют новую отливку.

Среди вошедших в состав этого искусственно созданного предмета античных обломков интересны части подставки и столбика ( 10), совершенно аналогичные только что описанному канделябру из раскопок 1870 г.

Из остальных экземпляров художественной бронзы отметим ручку сосуда с рельефными изображениями (Эрмитаж, ТН 122), найденную в 1867 г. в одном из ограбленных погребений; по сохранившейся ручке составить представление о всем сосуде, конечно, невозможно

К числу экземпляров художественной бронзы относится также ряд фрагментов, найденных во время раскопок Леонтьева и Тизенгаузена, главным образом, в богатых ограбленных могилах.  Описывать подробно весь этот материал

нет смысла, поскольку он не дает ясного представления о цельных предметах и ничего нового в наши наблюдения не вносит.

Что касается места производства найденных в Танаисе художественных бронзовых изделий, то близкие аналогии в Помпеях заставляют предположить, во всяком случае для некоторых из них (светильник с головкой пантеры), мастерские Италии.

К числу такого рода изделий принадлежит прежде всего группа зеркал. Найденными в Недвигоаскэи городище и некрополе зеркалами представлены следующие типы. 1) Зеркала в виде тонкого, плоского, с обеих сторон гладкого диска, имевшие прикрепленную гвоздями ручку; диаметр единственного принадлежащего данному типу экземпляра (Эрмитаж, ТН 253; в обломках) около 0.135 м. 2) Зеркала диам. около^0.10 м, с утолщенной каймой по краю; в силу фрагментарного состояния единственного зеркала данного типа (Эрмитаж, ТН 253) установить форму, в частности (]

3)        Зеркала маленькие (диам. не больше 0.07 м), с утолщенным краем и выступом в центре; ручка представляет короткий, заостряющийся книзу стержень, вероятно, входившиЯ в деревянную или костяную оправу ( 12).1

4)        Зеркала маленькие, круглые, с утолщенной каймой по краю и маленькой плоской ручкой; ручка не прикреплена, а вырезана из одного с диском куска и имеет отверстие. Из двух сохранившихся экземпляров данного типа особый интерес представляет зеркало из раскопок Н. И. Веселовского в 1908—1909 гг. (Эрмитаж, ТН 293), имеющее внутри рельефный тамгообразный знак ( 13): диам. зеркала 0.062 м, с ручкой — 0.083 м. Второе находится2 в Новочеркасском музее; точные данные о его находке мне не известны; диам. его 0.066 м, с ручкой 0.090 м. 5) Зеркала маленькие, плоские, с плоской ру кой и рельефной

Первый из перечисленных типов восходит к форме в основе античной, хотя единственное недвиговское зеркало этого типа и представляет изделие мастерской скорее какого-либо из центров Северного Причерноморья, чем Греции. Уже второй тип имеет определенные черты, отличающие его от зеркал античных— выпуклая кайма по краю представляет, повидимому, деталь местную.9 Что касается типов 3, 4, 5 и 6 то они являются бесспорно местными, генетически восходящими к типам, не связанным с античным миром и широко распространенным на территории юга СССР.  Особенно широкое распространение имели типы маленьких зеркал с боковой ручкой (наши типы 3—5: это наиболее распространенные формы зеркал в некрополях и поселениях Прикубанья первых веков н. э., также а области Нижнего Поволожья; но встречаются они и много западнее, вплоть до Подольщины.* Менее обширен, повидимому, район распространения зеркал нашего типа б — за немногими исключениями он ограничивается Кавказом, где та же форма, при некоторых, изменениях в орнаменте н размерах, встречается также и в комплексах значительно более поздних.

Многочисленные аналогии позволяют установить, что зеркала типов 3—5 существовали в течение времени с I в. до н. э. и кончая Ш, быть может и IV в. н. э.  При этом типы 3 и 4 являются более ранними, не заходящими далее П в. н. а.,* в то время как зеркала типа 5 не известны мне в комплексах более ранних, чем II в. н. э., они заходят в III и IV вв.® Несколько сложнее обстоит дело с датировкой типа 6. Как я уже упоминала, зеркала

сходного типа, с петлеобразной ручкой и рельефной орнаментацией на обратной стороне, характерны для погребений более поздних: значительное количество их дают могильники, относимые исследователями к V—VIII вв. н. э.  Отсюда делается и общий вывод о принадлежности данного типа эпохе, во всяком случае выходящей за пределы античности. Вопрос о датировке зеркал типа 6 приобретает, таким образом, особенный интерес; его решение связано также н с выяснением того, продолжалась ли на территории Недвиговского городища жизнь после IV в. н. э., засвидетельствованного уже и опубликованными находками.

К сожалению, дело осложняется тем, что ни для одного из недвиговских зеркал типа 6 не известен комплекс, в состав которого оно входило. Все они найдены в открытых в 1867 г. „могилах, разграбленных в древности": я уже упоминала, что вещи из этих могил поступили в Исторический музей все вместе, без распределения их по комплексам, хотя бы неполным. Единственно,, что мэжно установить, — что ни одна из поддающихся датировке находок в погребениях той же части некрополя не принадлежит времени позже Ш в. н. э. Приходится опираться на находки в других областях. Из них существенное значение имеет комплекс на горе Можары в Саратовской области, в котором было найдено также и зеркало того же типа.  По вопросу о времени, которому принадлежит этот комплекс, нет, правда, полного согласия между исследователями. М. И. Ростовцев3 склонен относить его ко времени „вряд ли позднее I в. по P. Хр."; Pay  сопоставляет его с комплексами группы В, относимой им к III—IV вв. н. э. Как бы то ни было, а время этой находки не выходит за пределы античной эпохи. Весь инвентарь в целом и все вещи в отдельности типичны для римского времени; комплекс не включает нн одного предмета, который мог бы принадлежать времени более позднему, чем П—Ш вв. к. э. Отмечу только, что общее впечатление от инвентаря говорит все же за время более позднее, чем даваемая Ростовцевым дата: это скорее II, чем 1в. н. э.

Количество такого рода примеров несомненно можно было бы увеличить. Упоминания о находках зеркал с рельэфным орнаментом и петлеобразной ручкой в центре обратной стороны мне пришлось, например, встретить в неопубликованных отчетах о раскопках могильников I—III вв. в Прикубанье. 8 Большое количество зеркал того же типа издано в „Материалах по археологии Кавказа"; некоторые из могильников, в которых бывали находимы такие зеркала, содержали значительное количество предметов первых веков н. э. При попытках использовать упомянутые публикации встречаешься с трудностями. Просматривая и описания изданных могильников, и иллюстрирующие их рисунки, убеждаешься с несомненностью, что издателями не были отделены группы ранних погребений от поздних: на основании нескольких найденных монет весь, иногда очень обширный могильник бывал относим к определенному времени, причем присутствие более ранних находок объяснялось или длительным бытованием некоторых категорий предметов, или пережитками более архаических мотивов в более позднее время. Повидимому, все эти комплексы могут быть введены в научный оборот только после большой работы по проверке и пересмотру их датировки: в мои задачи такая работа сейчас входить не может.

Но даже и исключив кавказский материал, мы все же пэлучим данные, вполне .для нас достаточные. Существование зеркал типа 6 во II—Ш вв. н. э. можно, во всяком случае, считать установленным. А если так, то нет оснований предполагать более позднее время и для зеркал, найденных в Недвиговском некрополе, где, за единичными исключениями, о которых речь будет ннже, поддающиеся датировке вещи не выходили за пределы античного периода Что касается более точной .датировки недвиговских зеркал  а

типа 6, то для этого пока мы не располагаем данными. По соображениям типологического характера можно только предположить, что этот тип — самый поздний среди всех представленных в Танаисе форм зеркал.

Из других бронзовых изделий часты, особенно в погребениях некрополя Танаиса, находки фибул. Количество представленных здесь типов невелико. Подавляющее большинство найденных в Танаисе фибул принадлежит типу так называемой „лучковой фибулы" в его наиболее распространенном в Причерноморье виде (тип 1;  16, а). Другим вариантом того же типа являются фибулы, отличающиеся тем, что у них почти вся дужка покрыта спиральными оборотами проволоки (тип 1а,*  16, в). Кроме этого основного типа в Танаисе представлены еще тип 2 (рнс. 16, б) и тип 3

(рнс. 16, г). Все эти типы встречают аналогии в комплексах юга СССР. К сожалению, изданы фибулы лишь в небольшой их части: настоящее представление о степени распространения наших типов можно получить только при ознакомлении с коллекциями музеев, а также с от ютами о раскопках, частью неопубликованными. Из ознакомления с этим материалом мы выносим впечатление об особо широком распространении типа 1 на протяжении всей области юга СССР— как в античных колониях, так и в местных поселениях; при этом, во всяком случае в Придонье и Прикубанье, он являлся бесспорно преобладающим.  

Встречают аналогии, хотя и не столь многочисленные, также н типы 2 и 3.

Датировать представленные в Танаисе типы фибул можно лишь приблизительно. Самым ранним иавестным мне комплексом, содержавшим фибулу нашего типа 1 является погребение в кургане № 4 В Марицынского некрополя: оно принадлежит второй половине I в. до н. э.' Уже ольвийское погребение 1901 г. № 101, с такой же фибулой, принадлежит несомненно более позднему времени, во всяком случае 1 в. н. э.  Дальше этот тип мы встречаем в комплексах, нижнего Поволожья и среднего Прикубанья; из них некоторые уже несомненно выходят за пределы I в. н. э.; и тот же тип, хотя и в форме несколько огрубелой, мы находим в датированных монетами III в. и. э. погребениях Пан- тикапейского некрополя.  Самый тип, таким образом, имеет на юге СССР длительный период существования; что касается нашей разновидности (тип 1), то она, во всяком случае, может быть прослежена на протяжении времени от конца I в. до н. э. и до II в. н. э.  Типы 2 и 3, являются, вероятно, более поздними. Тип 3 встргчает довольно близкую аналогию в группе могил Пантикапейского некрополя, датируемых по монетным находкам III в. н э. Комплексы, в которых были найдены фибулы, аналогичные типу 2, мне не известны. 

Очень распространены были в Танаисе бронзовые браслеты: в наших музеях мне известно свыше 30 штук. Повидимому, они являлись особенно употребительным украшением, причем носили их и на руках, и на ногах, что можно проследить в некоторых хорошо сохранившихся погребениях (погребение № 19 1908 г.). Формы довольно разнообразны, о чем дает представление  17; особенно часто встречаются браслеты, концы которых притягиваются к дужке спиральными оборотами проволоки ( 17, а). Все эти типы характерны для комплексов последних веков до н. э. — первых веков н. э.' Брон

зовых перстней найдено меньше; типы их повторяют типы перстней золотых и серебряных (см. ниже). Часты находки пряжек ( 18); на некоторых из них ( 18, а) сохранились остатки поясного ремня.

Изделия из золота и серебра были, конечно, распространены в гораздо более ограниченном кругу населения Танаиса, чем мгнее ценные предметы из бронзы. Но в состоятельных слоях населения золотые украшения были, очевидно, весьма употребительны: в наших музеях имеется значительное количество золотых изделий из некрополя Танаиса, что приходится особо отметить, если учесть ограбление большинства богатых могил. Представление о цельном наборе золотых украшений дает только один комплекс — погребение в урне № 3 1908 г., о котором уже была речь выше. Комплекс этот, содержавший большое количество предметов, глазным образом украшений (40 золотых штампованных нашивных бляшек с рельефными изображениями, 5 медальонов,. 2 золотых перстня, золотая серьга с подвеской в виде фигуры Ники, браслет,, большое количество мелких нашивных штампованных бляшек, подвески, серебряный сосуд и т. д.), описывался и издавался неоднократно;  сейчас я хочу остановиться на некоторых, его особенностях. Интересно, что здесь мы имеем целый набор украшений с повторяющимися изображениями. Пять изображений ( 20) — бюст муж< ины (Зевс?), бюст женщины с тимпаном (Кибела?), два различных бюста др\1И< богинь, бюст Афродиты с Эротом — повторяются на бляшках, на медальонах и на одном из колец (Афродита с Эротом) в совершенно идентичном виде, не допускающем никаких сомнений в том, что для изготовления этих предметов применялись одни и те же штампы. Благодаря недавно сделанной интереснейшей находке мы получаем некоторые твердые данные для суждения о способе и месте изготовления наших бляшек и медальонов. Во время раскопок Тирнтаки в 1937 г. был найден штамп для изготовления овальных пластинок с изображением женского бюста в высоком рельефе ( 21, а).  Большая близость изображений на танаидских бляшках и медальонах изображению на тиритакском штампе (см.  21) делает несомненным производство упомянутых танаидских укра-  19. Бронзовый колокольчик шений в мастерской того же круга, т. е. скорее (Эрмитаж).      всего также в районе Пантикапея и во всяком случае на Боспоре. К сожалению, обстоятельства находки штампа не дают точных сведений для его датировки. Как сообщает В. Ф. Гайдукевич, штамп был найден в слое, принадлежавшем классическому времени, но содержавшем, вследствие присутствия в нем более поздних ям, также материал и эллинистического и даже римского времени, до I в. н. э. включительно. Что касается золотых предметов из урны № 3, то имеющиеся аналогии принадлежат все эллинистическому периоду. Так, характерный и лучший экземпляр погребения — серьга с подвеской в виде фигуры Ники (Эрмитаж, ТН 194,  22) встречает аналогии среди эллинистических ювелирных изделий и восходит к типу, известному в комплексах, стоящих на грани IV и III вв. дон. э.3 От ранне-эллинистических экземпляров комбинацию спиралевидных завитков), так и фигуры Ники: это указывает на несколько более позднее время, но едва ли выходящее ва пределы III, в крайнем случае II в. до н. э.  За эллинистический период говорят также формы перстней; все сколько-нибудь блиэкие аналогии принадлежат III—II вв. до н. э.  Наконец, вспомним, что и самые урны типа нашей урны № 3 принадлежат, как это достаточно убедительно выяснено М. И. Ростовцевым, поздне- эллинистической эпохе.  Сопоставляя все эти данные, мы должны будем отнести весь комплекс к последним векам до и. э., причем наиболее вероятным временем погребения будет II в. до и. э. Отдельные вещи, может быть и принадлежат более раннему времени: это нас не должно смущать — ценные украшения всегда имеют длительный период существования.

Описанный комплекс содержит единственный цельный набор золотых украшений. В дальнейшем мы будем иметь дело уже с отдельными предметами, иногда из сохранившихся полностью, но содержавших мало золота погребений, иногда из погребений ограбленных, хотя, может быть, и не уступавших по богатству погребению в урне № 3. Из числа этих предметов отметим прежде всего гривну с головками пантеры или львицы из погребения, открытого Смычковым в 1908 г. (см.  5). Близких аналогий этой гривне я не знаю; по типу (полый внутри стержень, расширяющийся к концам, снабженным головками или фигурками животных) она заставляет вспомнить сибирские гривны или гривны Ставропольского клада.  

Заслуживают внимания, далее, неоднократно встречавшиеся в погребениях серьги. Среди них на первом месте по художественности исполнения стоят серьги кольцевидной формы с головками рыси на концах из погребения № 1 1867 г. (Эрмитаж, ТН 102). Серьги такой формы, оканчивающиеся головками льва, рыси, грифона, дельфина и т. д., имели широкое распространение в эллинистический и римский периоды как в колониях Северного Причерноморья, так и вообще на территории всего античного мира:  тип этот прослеживается, во всяком случае, с V в. до н. э. до Ш в. н. э., претерпевая, однако, в течение указанного отрезка времени известные изменения. Наши серьги принадлежат времени не очень раннему — характер исполнения дужки, перевитой оборотами не сплошь, а с широкими промежутками, сближает их больше с экземплярами первых веков н. э., чем с типами IV—III в. до и. э. Очевидно, серьги принадлежат последним векам до н. э., не позже I в. н. э., хотя основной признак позднего времени — наличие камней — здесь отсутствует.  Две серьги того же типа, но оканчивающиеся головками львов и отличающиеся менее совершенной выделкой, были найдены в том же 1867 г., вероятно, в ограбленных могилах (Исторический музей, № 1 '1437). Судя по выполнению дужки и наличию характерной орнаментации, одна из них, во всяком случае, принадлежит эпохе эллинистической. Все остальные имеющиеся в наших музеях золотые серьги из некрополя Танаиса  22. Золотая представляют простые проволочные серьги без орнаментации. серьга с подвес- Золотых браслетов найдено немного; кроме одного, тип кой в виде фи- которого не поддается определению в силу плохой сохранности, гуры Ники из все они принадлежат к типу проволочных браслетов, с концами, урны №3(.-рми- СПИраЛевидно закрученными вокруг стержня.

Очень характерны нашивные бляшки и нашивки — штампованные, из тонкого листового золота, обычно вырезанные по контуру. Представленные типы воспроизведены на  23. Наличие таких бляшек представляет новую общую черту некрополей Танаиса и Прикубанья: очевидно также и в Танаисе был широко распространен обычай украшать бляшками одежду или покрывало погребенных. Отметим, что некоторые из танандскнх бляшек совершенно идентичны кубанским.

От погребальных венков, очевидно, распространенных в богатых погре-. бениях, остались только отдельные листочки. В одном случае  сохранилась налобная лента.

Остальные золотые изделия представляют различного рода подвески, пронизи, мелкие бусы. Среди них характерны типичные для первых веков н. э. украшения, в которых золото комбинируется с цветными камнями (халцедон, сердолик, яшма и т. д.); иногда камни заменены стеклом или стеклянной пастой. Образцы такого рода украшений имеются, например, все в том же неоднократно упоминавшемся у нас погребении № 19 1908 г. ( 7). Наконец, упомянем о маленьких удлиненных трубочках, иногда рубчатых, иногда гладких, из которых составлялись, как известно, сложные ожерелья.

По поводу перечисленных в представленном перечне категорий золотых изделий сказать можно лишь очень немного. Мастерские, производившие эти изделия (или, во всяком случае, большинство их), находились, несомненно, в пределах Боспорского царства: новым подтверждением этого мнения является, как мы видели, недавняя находка штампа. Но привезены ли найденные в Танаисе украшения из центральной части Боспора, или Танаис имел свои ювелирные мастерские, — скавать трудно.  Следует отметить, что самые типы являются античными и были широко распространены также и в других районах вне Причерноморья; в этой области искусства колоний Северного Причерноморья в рассматриваемое сравнительно позднее время господствуют античные традиции. Черты местной культуры проявляются, таким образом, в данном случае не столько в характере вещей, сколько в обилии золота в богатых погребениях, в стремлении к роскоши, к блеску погребального убора; центральным областям античного мира такие тенденции были несомненно чужды. Что касается дати-

ровкн имеющихся изделий, то большинство нх принадлежит эллинистической эпохе, начиная со второй половины Ш в. до н. э., но и к первым трем векам н. в. относится целый ряд предметов (гривна из могилы, открытой в 1908 г. Смычковым; трубчатые пронизи от ожерелий; прорезные бляшки; подвески с цветными камнями н т. д.). Делать из факта преобладания в наших коллекциях материала эллинистической эпохи какие-либо общие выводы нельзя — материал, в значительной своей части представляющий забытые или потерянные грабителями вещи, слишком случаен.

Изделия из серебра крайне малочисленны. Найдено было несколько серебряных сосудов, но из них в состоянии, дающем представление о форме, сохранился только один — маленькая и низкая чашечка с округлыми стенками и дном ив раскопок Н. И. Веселовского в 1908—1909 гг.; находится в Эрмитаже (ТН 394). Она отличается изящной и тонкой выделкой; орнаментирована концентрическими кругами, врезанными и рельефными. Кроме сосудов, имеется ряд браслетов и серег; формы их повторяют уже встречавшиеся нам среди украшений бронзовых и золотых.1 Имеющиеся перстни принадлежат все типам последних веков до и. в. н первых веков и. э.1

Из числа металлических изделий заслуживает упоминания также найденная в 1870 г. в городище свинцовая гиря (Эрмитаж, ТН 137) обычной четырехугольной формы, весом в 205 г; на одной ее стороне, в центре какое-то неясное изображение в круге.

Довольно часты в мужских погребениях находки предметов вооружения. К сожалению, большинство их найдено в очень фрагментарном состоянии, что лишает нас возможности представить описание встречающихся типов. Из мечей хорошо восстанавливается только один тип—обычный для первых веков и. э. сравнительно короткий меч с прямой крестовиной и кольцеобразным наверти ем.3 Более сложную форму имел, повидимому, один из мечей из раскопок 1906—1909 гг., обломки которого хранятся в Эрмитаже: здесь рукоятка снабжена округлыми выступами. Наконечники копий имеют увкое лезвие и длинную, расширяющуюся книзу втулку (размеры сохранившегося лучше других наконечника: длина 0.30 и, втулка 0.12 м). Наконечники стрел все железные, трехгранные; исключение представляют два уже упоминавшихся бронзовых наконечника архаического типа. Характерны чешуйчатые панцыри; чешуйки все с трех сторон обрезаны прямолинейно, с четвертой округло, подобно чешуйкам некоторых кубанских панцырей.4 Следует вообще отметить сходство оружия Танаиса с оружием все того же Прикубанья, на родство которого Танаису нам уже не раз приходилось указывать.

Перечень металлических изделий из Танаиса заключим указанием на многочисленные находки простейших изделий — скобок, скреп, гвоздей и т. д., преимущественно железных, реже бронзовых.

Из других групп материала к числу особенно многочисленных относится, как и везде, керамика. Начнем с групп привозных. Самыми ранними категориями привозной керамики, представленной в Недвиговском город тще и некрополе, являются эллинистическая керамика, покрытая тусклым коричневатым лаком, и так называемые „мегарские чашки". К первой из этих двух групп относятся обломки типичного эллинистического канфара, найденные в 1906 г. в могиле № 20 (Эрмитаж, ТН 246); судя по сохранившейся нижней части и по обломку ручки, канфар имел форму, близкую двум ольвийскнм канфарам, изданным в отчете фармаковского за 1901 г.;  к той же группе относится и ряд обломков, найденных в 1928 г. на поверхности городища и по осыпям.  Все эти обломки принадлежат сосудам малоазийского, скорее всего пергамского производства, и все относятся к концу Ш и II вв. до н. э Тем же временем датируются представленные недвиговскнми находками типы „мегарских чашек". Группа эта довольно хорошо представлена среди недви- говских находок; образцы найденных в Танаисе мегарских чашек изображены на  24. В некрополе при раскопках 1903—1909 гг. был найден ряд фрагментов, принадлежа цих не менее чем шести сосудам данной группы.  Из них пять относятся к более поздней категории чашек, о чем свидетельствует разновидность формы; s они датируются, очевидно, уже II в. до н. э. ( 24, а, 6). Только один (ТН 267—268,  24, в) может принадлежать ejje III в.в Кроме мегарских чашек, происходящих из могил некрополя, целый ряд облэмков был найден также и на городище. Орнаменты всех упомянутых экземпляров встречают аналогии, иногда очень близкие, среди изданного материала.  Но интересно, что no своим техническим особенностям большая часть найденных в Танаисе мегарских чашек составляет единую группу, несходную с мегар- скими чашками, находимыми в других местностях, в том числе в других поселениях Северного Причерноморья. За немногими исключениями, представленные в Танаисе мегарские чашки сделаны из серой глины, содержащей частицы слюды и иногда известняка. Эта глина близко напоминает глину распространенной на Боспоре в эллинистическое и римское время керамики простой и иногда снабженной так называемой акварельной росписью; боспор- ское происхождение этой керамики является вероятным, а иногда и бесспорным. В силу этого также н мегарские чашки Танаиса естественнее всего считать продукцией Боспора.

Распространенной группой посуды состоятельных слоев населения Танаиса была в первые века а. э. так называемая краснолаковая керамика. Имеющийся в наших собраниях материал дает возможность установить импорт этой керамики в течение всего римского периода, с I по IV вв. н. э. Вся привозная краснолаковая керамика Танаиса представляет изделия мастерских восточно- греческих, очевидно малоазийских центров. Италийской керамики среди просмотренного мною материала нет вовсе — вероятно, импорт италийской керамики в Танаисе действительно или отсутствовал совсем или имел минимальные размеры: это тем более вероятно, что в находках из поселений Боспора, даже из крупнейших его городов, экземпляры италийской керамики представляют исключение. Типы представленной в Танаисе краснолаковой керамики изображены на рнс. 25 и 26. Эти рисунки требуют некоторых пояснений.

Мы должны, прежде всего, отметить присутствие здесь образцов, принадлежащих еще I в. до н. э. Это — два обломка сосудов (Эрмитаж, ТН 248 и№39Д80), украшенные орнаментом, исполненным по глазури белой краской, у ТН 248 — также резьбой. Оба эти обломка принадлежат группе, представляющей переход от поздне-эллинистической чернолаковой керамики к керамике краснолаковой.

Рядом экземпляров представлено начало I в. н. э. Ив них три (№№ 39/101, 39/107, 39Д09) принадлежат типам малоазийских (скорее всего пергамских) канфаров начала I в. н. э.:8 у одного из них (№ 39/101) характерная для данной группы ручка,  у другого (№ 39/107) не менее типичный орнамент в технике барботина. Тому же времени и центру принадлежит фрагментированная чашечка ив раскопок Н. И. Веселовского 1908—1909 гг. (ТН 239;  25, /); несомненно, это ранняя разновидность типа, подобного типу 22-му из ближайшего к Пергаму местечка Чандарли (Tschandarli).  Близкому времени принадлежат и два типа чашечек, воспроизведенные на рисунке 25, 2 (по обломку из собрания музея в Ростове на Дону) и на  25, 3 (по обломку № 39/100).

Остальные изображенные на рисунках 25 и 26 типы принадлежат более позднему времени. Большая часть их повторяет типы, хорошо известные по находкам Ольвии и Боспора, в чем легко убедиться, сопоставляя, например, наши типы с ольвийскими типами эрмитажной коллекции; есть в Танаисе и такие типы, которые среди изданных ольвийских находок не встречаются (например,  25, 5;  26, 5 и 6). Я не буду здесь давать полного перечня и описания представленной в Танаисе краснолаковой керамики. Остановлюсь лишь на некоторых моментах. Прежде всего, интересно обилие распространенных в Танаисе типов и разновидностей типов: оно особенно бросается в глаза, если сравнить недвиговские находки этой группы с находками той же керамики из других поселений района нижнего Дона (например, из городищ Кобякова или Гниловского), где постоянно повторяются одни и те же излюбленные формы. Далее, следует отметить, что материал этот включает образцы I, П и Ш вв. и. э. в значительном количестве и единичные экземпляры IV в.: принадлежащие IV в. типы, изображенные на  26, 5 и 26, б, представлены первый двумя экземплярами, второй — одним. Было бы, конечно, рискованно делать сколько-нибудь уверенные обобщения яа основании материала, добытого при настолько случайных обстоятельствах. Но при подведении итогов всему просмотру материала мы учтем и эти наблюдения.

К группе привозной керамики относится и большая часть найденных в Недвиговском городище светильников.  Эллинистическому времени принадле-жит очень небольшое количество экземпляров: это, прежде всего, фрагмент светильника с головой в остроконечной шапке (Эрмитаж, ТН 142,  27) и два фрагмента, найденные при разведочных работах 1928 г.  Судя по техническим особенностям, все они представляют скорее всего изделия боспорских мастерских. Остальные светильники принадлежат римскому времени. Среди них преобладает тип „южно-русских светильников с сердцевидным или круглым рожком", относимый О. Ф. Вальдгауером к III в. н. э.;  частые находки таких светильников вместе с материалом первых веков н. э. заставляют отодвинуть начало производства этого типа, во всяком случае во II в., если даже не в конец I в. н. э. Четыре светильника * близки типу, обозначенному у Вальдгауера Д-3 и датируемому III в. н. э.  Наконец, один  совершенно идентичен светильнику в руках человеческой фигуры, изданной на  XVIII, 507 у Вальдгауера. Статуэтка эта найдена в Италии; тип светильника определен как „поздний", „христианского времени" (IV век ?).

Хорошо представлена среди недвиговских находок группа остродонных амфор. В Эрмитаже имеется всего 12 амфор, все из раскопок Леонтьева в 1853 г.; к ним присоединяется еще ряд целых или почти целых амфор, хранящихся в музеях Ростова на Дону и Новочеркасска. Особняком во всей этой серии стоит родосская амфора конца III — начала II в. до н. э. (Эрмитаж, ТН 87,  2) с круглыми клеймами на обеих ручках: это единственная найденная в Недвиговском городище целая амфора эллинистической эпохи. Все остальные амфоры  принадлежат первым векам н. э. Большинство их (образцы их см  28 А, а, б, в,) очень близко между собой по типу и представляет небольшие сосуды (выс. от 0.37 до 0.42 м) с туловом яйцевидной формы, узким, расширяющимся книзу горлом и далеко отстоящими от тулова ребер- чатыми ручками; на поверхности поперечные желобки; почти у всех на плечах красные буквы или знаки, о которых у нас была уже речь выше ( 29). Одна из находящихся в Эрмитаже .'амфор (ТН 76,  28 А, г) принадлежит тому же типу, но отличается значительно меньшими размерами (выс.

около 0.24 м).

Наконец, три обломка (Эрмитаж, ТН 65, ТН 124 и ТН 307) прададлежат амфорам римского времени с рельефными клеймами на горле.  Следует отметить, что на эту группу амфор с клеймами до настоящего времени обращалось как-то особенно мало внимания; невыясненным остается и центр их производства.

Мы можем, далее, установить также и в Танаисе данной эпохи наличие той группы простой красноглиняной и сероглиняной керамики боспорского производства, которую мы встречали в Елисаветовском городище.  В Недвиговском городище эта группа представлена меньшим количеством находок, чем в Елисаветовском; едва ли, впрочем, это отражает действительно малое распространение боспорской керамики в Танаисе — как раз простые сосуды не привлекали внимания прежних раскопщиков. Среди имеющихся в наших коллекциях экземпляров некоторые безусловно связаны по типу с елисаветов- скими; таковы наиболее распространенный в нашем материале тип кувшина ( 30, а и 31),  также тип миски с носиком и ручкой ( 32).  Здесь, впрочем, эти типы приобретают особенности, свойственные более позднему времени.  Кроме кувшинов с круглым устьем, представлена форма энохои ( 30, б); имеется один маленький, расширяющийся книзу горшочек. Вероятно, к числу боспорских изделий следует также отнести три светильника эллинистического типа; об одном из них (ТН 142,  27) у нас уже была речь выше, два других  родственны ему по типу, но имеют форму более простую. Близость формы, также некоторые характерные детали (налепные кружки) делают вероятной принадлежность всех их одному производственному центру, хотя технически светильник ТН 142 и лучше двух других. Наконец, к той же группз боспорской керамики принадлежат и большие сосуды, служившие погребальными урнами, о которых уже была речь выше.

Если все рассматривавшиеся до сих пор группы найденной в Танаисе керамики принадлежали к числу групп, ближайшим образом связанных с античной посудой, то совсем иное впечатление производят две оставшиеся группы—лепная местная керамика и керамика „лощеная": это группы местные, в которых доминирующими явля- Рис 32 Боспорская керамика. Миска с ручкой и носиком ются черты негреческие,     (Эрмитаж),

возникшие именно на почве юга СССР.

Та группа лепной керамики, которая представлена находками в Недвиговском городище, является прямым и непосредственным продолжением керамики, о которой мне приходилось много говорить в работе о Елисаветовском городище. Там мы могли уловить самый момент создания этой группы в том виде, в каком мы ее находим во всех охваченных колонизацией районах. Мы видели, что грубость и примитивность ее выделки есть явление, так сказать, вторичное, эти черты возникли в результате порчи качества местной посуды, не выдержавшей конкуренции с более совершенной привозной античной керамикой. Мы убедились там в наличии целого ряда элементов, сохранившихся у лепной керамики античной эпохи от групп более ранних и являющихся

доказательством непрерывности той линии развития, которая идет от эпохи доскифской через периоды скифский и сарматский.

Тот крайне немногочисленный материал этой группы, который у нас имеется в результате расследований Недвиговского городища (ряд сосудов из раскопанных Н. И. Веселовским погребений; ряд обломков, собранных на территории городи ца экспедициями ГАИМК и Ростовского музея), характеризует следующую ступень в развитии этой группы. Как и в елисаветовских находках верхнего слоя, глина здесь грубая, плохо промытая, выделка сосудов небрежная, и вгя эта керамика производит впечатление грубой кухонной утвари, а не той тщательно и хорошо выделанной посуды универсального назначения,

которую мы встречаем в „архаических' слоях поселений нижнего Дона; более того, здесь это впечатление еще ярче, чем от керамики Елисаветовского городища. Орнамент, в Елисаветовском городище встречающийся на большинстве сосудов, здесь представляет почти исключение — большая часть сосудов не украшена ничем. Типы, даже разновидности типов повторяются с большим однообразием. Преобладавший и в Елисаветовском городище тип горшка с отогнутым наружу венчиком (елисаветовский тип I) является здесь чуть ли не единственным типом простого горшка; этот тип здесь несколько изменен (см.  33) — резче, почти под углом отогнут венчик, бока менее округлы, как бы сдавлены; профилировка и верхней и нижней части упрощена—так, выступ стенок у самого дна, обычный у данного типа в „архаических" культурах и нередко встречающийся и в елисаветовских находках, в материале Недвиговского городища не попался мне ни разу. Из других елисаветовских типов продолжает существовать и в это время тип простой чашки, с прямыми, расходящимися кверху стенками; на найденной в 1908—1909 гг. чаше ТН 232 стенки украшены процарапанным орнаментом ломаной линии ( 34, в). Наряду с этими формами, встречаются и новые — простые „ладьеобразные" светильники ( 34, б) с ручкой и без ручек и плоские чашечки на ножке — форма, свойственная позднему времени; среди последних интересна чашечка на трех ножках (Эрмитаж, ТН 294), найденная Н. И. Веселовским в одной из могил некрополя ( 34, а).

Интересно отметить, что при всех чертах крайней упрощенности этой лепной керамики здесь продолжают встречаться некоторые очень -древние детали, как, например, маленькие выступы, заменяющие (или заменявшие

раньше) ручки, или рельефный поясок, охватывающий сосуд в месте перехода плеч в венчик.

Мы можем, таким образом, рассматривать эту группу, как по существу то же самое, чго и елисаветовская лепная керамика: это тоже местная керамика, деградирующая под влиянием конкуренции импортной посуды; и в соответствии с более поздним временем, которому принадлежат находки Недвиговского городища, деградация ее здесь зашла дальше.

Нечто иное, хотя также чисто .местное, представляет другая группа 1—так называемая лощеная керамика, т. е. керамика, поверхность которой подвергнута особому процессу полировки, „лощения".  Эта „лощеная" или „сарматская" керамика представляет группу, которая в Танаисе в первые века н. э. была особенно распространена. В коллекциях Эрмитажа и Исторического музея имеется сравнительно небольшое количество сосудов этой группы (ряд экземпляров из раскопок Веселовского в 1903 и 1909 гг. изображен на  35, 36, 37 и 33); пополнить представление о встречающихся в Недвиговском городи це типах дает возможность собранный на повэрхности городища материал, имеющийся в ИИМК и в Областном краеведческом музее Ростова на Дону. Формы, предстазленные этим материалом, очень разнообразны. Здесь встречаются, прежде всего, различного рода кувшины с одной ручхой ( 35, а), реже без ручки ( 35, б) — то с круглым венчиком, то с венчиком, напоминающим греческие энохои, то широкогэрлые, то узкогорлые; среди них есть сосуды с очень длинным горлом, сильно развернутым венчиком и низким округлым туловом, близко напоминающие некоторые из кавказских типов. Не менее распространены различного рода горшки без ручек. Особенно характерны горшочки почти сферической формы, со слегка отогнутым венчиком (Эрмитаж, ТН 285;  36);  наряду с ними встречаются горшки с очертаниями более угловатыми. Из чашек или мисок наиболее распространена форма большой низкой миски, обычно плоскодонной, реже имеющей кольце

образную подставку; характерными чертами этого типа являются отвесный бортик с горизонтальными желобками и скошенные стенки.  Типичными следует считать также одноручные сосуды в форме кружки с отогнутым под тупым углом венчиком; на сгибе обычно имеется рельефный поясок (Исторический музей, № 677).  Целыми или почти целыми экземплярами представлены еще следующие типы: тип сосуда с шаровидным туловом и длинным носиком, с орнаментом косых желобков на тулове и вдавленными колечками на плечах (Эрмитаж, ТН 262); тип чашечки на ножке с отвесными стенками (Эрмитаж, ТН 144;  37)." В той же технике выполнен сосуд ТН 264 ( 38), относящийся, несомненно, к более позднему времени; о нем будет речь ниже.

Среди многочисленных обломков лощеной керамики, собранных на поверхности Недвиговского городища экспедициями ГАИМК и Ростовского музея, некоторые дают возможность дополнить наш перечень представленных в Танаисе типов или разновидностей типов. Мы встречаем здесь горшки с почти вертикальным горлом;  плоские блюда с низкими отвесными стенками; сосуды, имитирующие, судя по сохранившейся верхней части, формы привозных красно-

лаковых чашек ИЛИ тарелок. Из уже упоминавшихся типов особенно распространенными были, повидимому, различного рода кувшины и миски с отвесным желобчатым бортиком. Использование в качестве орнамента рядов поперечных желобков является вообхуе характерной чертой группы.

Очевидно, в это время именно лощеная керамика становится той группой обиходной посуды, которая применяется во всех или почти во всех слоях населения, заменяя в значительной степени как керамику привозную из античных центров и Боспора, так и местные лепные горшки, в Недвиговском городище распространенные, повидимому, значительно слабее, чем в Елисаветовском. Эгот факт заслуживает особого внимания. Рассматривая изделия из металла, мы уже имели возможность убедиться в существовании в Танаисе некоторых типичных местных категорий, как, например, маленькие зеркала наших типов 3—б. Лощеная керамика представляет группу того же рода, группу несомненно местную, возникшую в местной среде и отражающую местные вкусы:  наличие некоторых античных элементов, выражающихся главным образом в формах сосудов, имитирующих античные типы, не меняет дела; к тому же эти античные черты выражены в просмотренном материале крайне слабо.* Интересно, что ближайшие аналогии найденным в Танаисе лощеным сосудам встречаются все в тех же местностях, на которые нам уже неоднократно приходилось ссылаться, — это область среднего Прикубанья и область нижнего Поволжья, где мы встретили при рассмотрении представленных в Танаисе типов лощеной керамики целый ряд близких повторений.

Мы рассмотрели две наиболее многочисленные группы недвиговских находок— группу металлических изделий и группу керамики. Коснемся вкратце остальных групп найденного там же материала.

Сосуды из стекла были, повидимому, распространены в обиходе населения Танаиса гораздо меньше, чем металлические, и, особенно, глиняные. В собраниях Эрмитажа и Исторического музея имеется всего лишь несколько экземпляров данной категории посуды. Из них отметим обломки чашки сферической формы из прозрачного белого стекла с шлифованным орнаментом кружков и верен,3 II или III в. н. э.; чашка эта обращает на себя внимание прекрасной выделкой. Остальной имеющийся налицо материал состоит из рядовых экземпляров — двух бальзамариев, одного II—III, другого I в. н. э., нескольких обломков мелких флаконов и чашек.4 Ряд обломков стеклянных сосудов I, II, III и IV вв. н. э., найденных на поверхности и по обнажениям городища, свидетельствует все же о применении в Танаисе также и этой группы посуды; но едва ли она была распространена сколько-нибудь значительно, подобно тому, как в Пантикапее и других городах Боспора. В погребениях Танаиса стеклянные сосуды очень редки.

Находки в Танаисе памятников скульптуры очень немногочисленны. На первом месте стоит фрагмент женской мраморной головки, принадлежавшей о 1евидно, рельефу (Эрмитаж, ТН 305,  39 и 40, а); фрагмент найден в 1853 г. в одном из „разрезов", проведенных Леонтьевым в городище.

На рельефе головка была помещена в три четверти; вся обратная сторона стесана плоско. Изображение выполнено в высоком рельефе (наибольшая высота рельефа 0.09 м).

Для суждения о рельефе следует обратить внимание на ряд особенностей. Отметим, прежде всего, самый тип прически: разделенные пробором волосы перехвачены повязкой, закрывают верхние части ушей и дальше подняты кверху, образуя над шеей округлый выступ. Повреждеиность головы в этой части не дает возможности решить, имелся ли здесь обычный выступающий

узел волос. Очень характерна при этом трактовка прядей волос, обозначенных резкими глубокими штрихами. В выполнении виска и щеки наблюдается большая мягкость, округлость; глаз сильно углублен.

Аналогии всем отмеченным особенностям ведут нас в область восточно- греческого искусства эллинистической эпохи, при этом в определенный его круг. В этот круг входят такие памятники, как рельеф Архелая Приенского1 и ряд александрийских скульптур,  к числу которых принадлежат также и найденные в 1902 г. в Ольвии головки Асклепия, Гигиен (или Афродиты) и Эрота.  Время существования этой группы определяется, на основании вполне убедительно установленной Ватцингером датировки рельефа Архелая Приенского, концом Ш в. до н. э*

Наш фрагмент обнаруживает безусловную близость скульптурам указанной серии как раз в отмеченных нами характерных деталях. Особенно доказательны совпадения в трактовке волос: у муз и у Арсинои на рельефе Архелая Прненского, у ряда женских головок — у найденной в Мемфисе, у базельской, у неаполитанской,  у ольвийской головки Гигиен или Афродиты — везде мы встречаем все ту же характерную схематическую передачу волос резкими, глубоко врезанными штрихами, часто и ту же прическу (ср.  40). Сходство проявляется также и в мягкой моделировке женского лица.9 Принадлежность танаидского фрагмента тому же художественному кругу и тому же приблизительно времени — вне сомнений. Что касается более точной датировки и локализации, то они затруднены плохой сохранностью фрагмента. Ограничимся указанием, что рельеф, которому он принадлежал, едва ли может выходить за пределы второй половины III в. до н. э.; место его производства — один из восточно-греческих центров.

Отметим, что такого рода рельефы в пределах Северного Причерноморья вообще неизвестны. Танаис эллинистической эпохи не только поддерживал оживленные торговые сношения с античным миром—он получал из античных центров и выдающиеся памятники искусства.

Вторым памятником скульптуры является хорошо известный и многократно воспроизводившийся рельеф Трифона с посвятительной надписью и изображением посвятившего в виде вооруженного всадника в чешуйчатом панцыре, шлеме и плаще, с копьем в руках (Эрмитаж, ТН 304,  41).  Судя по надписи, рельеф принадлежит началу III в. и. э.; эта датировка вполне подтверждается и стилистическими особенностями изображения. В противоположность рельефу, которому принадлежала только что рассматривавшаяся мраморная головка, рельеф Трифона типичен именно как произведение искусства Северного Причерноморья, при этом бесспорно выдающееся.

Рельеф вырезан на плите из мелкозернистого плотного мрамора желтоватого цвета; размеры его 0.335X0.40 м, толщина неравномерна, она колеблется от 0.06 до 0.08 м. Для рельефа несомненно употреблена часть какого-то другого более древнего памятника, на что указывает обратная сторона: сохранилась часть рамки с необработанной поверхностью, очерчивающей выравненный прямоугольник значительно больших размеров, чем рельеф Трифона. Поверхность, на которой вырезан рельеф, значительно углублена, оставлена лишь узенькая рамка; представляющая фон для рельефа поверхность очень неровная, лежит в различных плоскостях и везде сильно понижается к фигуре всадника.

Являясь типичным образцом поздней скульптуры (это особенно сказывается в пропорциях приземистой фигуры Трифона), при этом именно скульптуры местной причерноморской, рельеф в то же время выделяется достоинствами своей работы. В ряде особенностей — в типе лица, в развевающемся плаще, в общей композиции — ярко выражены традиции античного искусства; останавливает внимание прекрасная передача деталей фигуры коня (ноги; изображенная в три четверти грудь с выступающими костями и мускулами, свидетельствующая о хорошем знании анатомии); хорошо передана охватывающая копье рука всадника. Фигура полна экспрессии — передача быстрого движения удалась скульптору, что вообще свойственно искусству Северного Причерноморья. Наряду с этим, отдельные части даны совсем схематично (плоско обрисованная левая нога). Все вместе создает, впечатление весьма своеобразное, делающее описываемый памятник одним из интереснейших образцов поздней скульптуры Северного Причерноморья.

Интересен рельеф я с другой стороны — для представления о костюме и вооружении воина-сармата: шлем, паицырь, низкие мягкие сапоги на ногах заставляют вспомнить о находках оружия и частей костюма в погребениях Боспора и Прикубанья.

Нечто аналогичное данному памятнику, представлял, повидимому, также и другой рельеф, упоминаемый Леонтьевым со слов местного любителя древностей Мартынова.1 К приведенному у Леонтьева описанию приходится, впрочем, относиться осторожно, так как'Мартынов описывает его по памяти,

Совершенно иным стилем и характером отличается четвертый известный нам танаидский рельеф — плита из грубого местного известняка размером 0.43X0.56 м с исключительно примитивным изображением льва, попирающего лапой голову быка (Эрмитаж, ТН 306, ряс. 42). Плохая сохранность поверхности рельефа не дает возможности составить ясного представления об изображении; но характер выполнения ясен. Рельеф высечен рукой совершенно неумелой — голова льва несоразмерно велика и не похожа по своим очертаниям ни на одну голову существующего в действительности животного, лапы большие, неправильной и неодинаковой формы, туловище чрезмерно узкое и короткое. Плита найдена в одной из проведенных Леонтьевым траншей, в слоях городища, вместе с материалом античной эпохи; поэтому совершенно неправдоподобно предположение Леонтьева, приписывающего этот памятник эпохе итальянской Таны и желающего объяснить грубость и примитивность его выполнения принадлежностью позднему времени. Вероятно, рельеф по времени близок, например, рельефу Трифона; но он представляет произведение другой группы населения Танаиса, стоящей на тшой, более низкой ступени художественного развития.

Архитектурных фрагментов из камня в Танаисе было найдено очень мало, и из них мне не удалось увидеть ни одного. В описи Леонтьева, включающей гвещи, пересланные в Петербург и позже поступившие в Эрмитаж и Исторический музей, значатся следующие архитектурные фрагменты: под № 13— „мраморная плита с карнизными частями и головой грифа, как орнаментом"; под Хв 14 — „капитель и часть стержня"; под № 15 — „мраморная воронка"(?). В отчете Леонтьева в „Пропилеях" (стр. 415) упоминается еще „база из простого камня, отделки весьма грубой", поступившая в Новочеркасскую гимназию, а в дальнейшем, вероятно, переданная в Новочеркасский музей. В настоящее время ни одну из этих вещей не удалось пока обнаружить в коллекциях Эрмитажа, Исторического музея и Новочеркасского музея. Единственным экземпляром наших коллекций, принадлежащим к числу остатков строительных сооружений, является фрагмент плоской черепицы с клеймом-— ХРНСТО [VJ-xpi«fo« (Эрмитаж, ТН 123,  43). Характер букв, в частности лунарная сигма, говорит за принадлежность черепицы скорее всего II в. до н. э., во всяком случае, не ранее конца Ш в. до н. э.

Постоянно встречаются и в слоях городища, и, особенно, в погребениях различные бусы, подвески и т. д. Среди подвесок останавливает внимание

большое количество египетских амулетов в виде скарабеев, птицы Ба, Беса* фаллов, виноградных кистей и т. д^ все они сделаны ив египетского фаянса бледнозеленого, голубого и желтого цветов. В эпоху существования Недвиговского городища главным центром производства таких предметов являлась, очевидно, Александрия. Факт значительного распространения египетских амулетов свидетельствует о наличии торговых сношений с областью Египта; роль египетских элементов в существовавших в то время в Танаисе религиозных представлениях не следует, однако, преувеличивать.  Употребление египетских амулетов имеет место не в одном только Танаисе; аналогичные находки встречаются в большом количестве также и в других местностях Северного Причерноморья — как в греческих колониях, так и в некрополях и поселениях местных; здесь мы опять-таки встретимся с особенно широким их применением все в той же области Прикубанья.

Бусы в качестве украшения, применяемого во всех группах населения, имели в Танаисе, как мы уже могли это видеть при ознакомлении с материалом некрополя, самое широкое распространение. Бусы и подвески и» цветных камней, как сердолик, яшма, агат, халцедон, являлись принадлежностью состоятельных слоев населения; зато действительно широко распространенными во всех группах населения были ожерелья из бус стеклянных и из стеклянной пасты, янтаря и лигнита. Особенно многочисленны и разнообразны ожерелья из стеклянных бус. Здесь мы встречаемся с интересным явлением имитации украшений из более дорогого материала—золото заменяется стеклом с позолотой, цветные камин — окрашенным стеклом. Характерны бусы ]с „глазками", очень различные по окраске и величине; часто встречаются и бусы „финикийской" техники; новым явлением следует считать стеклянные бусы мозаичной техники. Интересна комбинация в одном ожерелье бус из лигнита с резной орнаментацией и стеклянных волоченых бус. Бусы и подвески ив янтаря и лигнита представляют явление несомненно местное; среди WHY следует особо отметить подвески в виде фигурок животных, как, например, подвески в форме фигурки или головы барана ив погребения № 19 1908 г. (см.  7). Эти подвески являются произведением местного сарматского искусства; они выполнены в совершенно том же стиле, что и ручки в виде зверьков на лощеных сосудах, о которых мы уже говорили. Подвески такого типа встречают блявкие аналогии в области Прикубанья;2 известны случаи находок таких изделий и в Пантикапее.1

Из оставшегося нерассмотренный вещественного материала отметим частые находки различных грузил и пряслиц. В наши музеи попала, конечно, лишь, небольшая часть найденных в Недвиговском городище предметов такого рода; все же мы имеем целый ряд глиняных пряслиц и одно костяное, несколько грузил обычной пирамидальной формы, одно грузило из грубого местного известняка.

Этим исчерпывается представленный у нас вещественный материал. Имеется е це несколько отдельных предметов, в силу своей фрагментарности пока не поддающихся определению. Напомню о фрагментах костяных пластинок с иаображениями Диониса, Эрота, крыльев, орнаментов растительного характера и т. д. из одного из погребений 1908 г. (Эрмитаж, ТН 155—158 и 216—219).  С точки зрения художественной промышленности первых веков, н. э. пластинки эти безусловно интересны; но предмет, которому они принадлежали, пока остается мне неясным. Отмечу, далее, фрагмент глиняного, изделия, фигурирующий в описях как „форма" (Эрмитаж,' ТН 282); до окончания производящегося специального его исследования, я воздержусь, о нем высказываться.

Мы рассмотрели обширный, хотя в силу самого характера расследований, довольно случайный материал аз Недвиговского городища и некрополя; при этом у нас накопился целый ряд наблюдений, имеющих существенное значение для представления о культуре Танаиса. От общих выводов я пока воздержусь — они будут более уместны после обзора материала эпиграфического, являю-, щегося по своему значению основным, а также нумизматического. Пока ограничусь сводкой того, что непосредственно следует из прошедших перед нами находок.

Рассмотренный материал принадлежит довольно длинному отрезку времени — со второй половины Ш в. до и. э. по IV в. н. э. Специального внимания заслуживают в связи с развившейся в литературе дискуссией о времени существования Танаиса наиболее ранние находки. В противоположность, высказывавшимся в литературе мнениям,1 мы констатировали значительное количество найденных в Недвиговском городище и некрополе предметов эллинистического времени, начиная со второй половины Ш в. до и. э. Этими находками ] устанавливается не только существование здесь в последние века, до н. э. какого-то поселения: они говорят о городе, развившем деятельные торговые сношения с Боспором, а также — может быть, через тот же Боспор — и с более отдаленными областями античного мира (Родос, Пергам и др.); в составе населения этого города имелись состоятельные группы, в обиходе своем пользовавшиеся прекрасными античными изделиями и хоронившие своих-, членов в богатых золотых уборах.

Чтобы представить себе, действительно ли есть основания считать находки Ш в. до н. э. самыми ранними в данной поселении, интересно попытаться выяснить, из каких слоев происходит этот материал. Конечно, ни у Леонтьева, ни у Хицунов* нет ни описания последовательных наслоений, ни точного обозначения глубины залегания находок. Но кое-какие наблюдения все же можно сделать. Из отчетов о раскопках мы узнаем, прежде всего, что и Леонтьев, и Хицунов доводили свои раскопы до материка; следовательно, наличный материал собран не только в поверхностных наслоениях, а во всей толще культурного слоя. В рукописном отчете Хицунова есть и более точные данные о некоторых интересных для нас находках. Все амфорные ручки с клеймами из раскопок 1870 г. были найдены в пяти местах: 1) в раскопе № 2, близ юго-восточного угла, „в золе на значительной глубине"; раскоп доведен до материка; 2) в раскопе № б, близ печи; печь здесь обнаружена на глубине 1 сажени (2.13 м), она составляет, невидимому, один комплекс с печью раскопа № 5, открытой в самом нижнем слое и врезающейся в материк; 3) при доследовании раскопа № 6, касавшемся, очевидно, наиболее глубоких слоев: здесь был найден ряд обломков ручек с клеймами (родосскими); 4) в насыпной земле раскопов №№ 8 и 9; 5) в насыпном холме, расположенном к югу от внутренней ограды городища.

Эти скудные сведения все же кое-что дают. Если четвертое и пятое места находок амфорных ручек с клеймами не дают возможности сделать каких-либо заключений, то первое, второе н третье безусловно свидетельствуют о находках амфорных ручек эллинистического времени в наиболее глубоких слоях; из них второе и третье места находки (раскоп № б) принадлежат слою, лежащему непосредственно над материком.

Дополнения к этому дает сбор в городище в 1928 г. В одном месте, а именно—в южной части городища, где подошва холма прорезана новейшей канавой, нам удалось открыть обнажение слоя, лежащего, повидимому, непосредственно над материком. В этом слое были найдены обломок черно лакового эллинистического сосуда конца Ш—II в. до н. э. и обломок мегарской чашки того же времени.

Рядом характерных находок представлены и следующие века — П и I вв до н. э., I, П, Ш и IV вв. н. э. Никакой заметной лакуны не наблюдается. К I в. н. э., когда, как думает Леонтьев, в Танаисе вообще замерла всякая жизнь, относятся некоторые из бронзовых изделий, также ряд экземпляров краснолаковой керамики и стеклянных сосудов; аналогичные находки имеются и для следующих веков, что свидетельствует не только о непрерывной жизни Танаиса, но и о непрекращающихся его сношениях с другими областями античного мира.

Что касается характера всех этих изделий, то о нем мы много говорили в нашем обзоре. Бросается в глаза прежде всего значительное количество привозного материала, свидетельствующего о широко развернувшейся торговле Танаиса; ряд изделий (художественная бронза) позволяет предположить, что в число областей, ввозивших в Танаис свои изделия, входила и Италия. Ценность многих из найденных в Танаисе предметов говорит о большой обеспеченности верхних слоев населения этого города, строения которого поражали раскопщиков грубой и примитивной работой. Особенно интересны те аналогии, которые встретил целый ряд найденных в Танаисе предметов в обстановке помпеянских домов. Но наряду с этим впечатлением мы сразу же испытываем и совершенно иное. Все упомянутые группы античного материала уживаются в Танаисе с группами чисто местными, как некоторые из металлических изделий, как лощеная „сарматская" керамика, как характерные подвески из лигнита в виде зверьков. Все это вновь и вновь создает впечатление о культуре, насыщенной местными элементами в такой степени, какой мы не знаем ни в одной из расположенных ближе к Черному морю греческих колоний. Предстоящее рассмотрение эпиграфических находок позволит нам яснее представить, -в какие формы вылилась жизнь этого города.