Романовы. Исторические портреты

Разделы: Русская история и культура

Династия Романовых

Глава 2.

Искусство быть Фелицей

                                     1

     Прекрасное знание и тонкое понимание психологии, умение ладить с самыми

разными  людьми  и  использовать  их  лучшие   качества,   мириться   с   их

недостатками, если они компенсировались компетентностью  и  талантом, -  вот

что  прежде  всего   отличает   Екатерину-императрицу.   С   самого   начала

царствования она сознательно  старалась  изменить  саму  атмосферу  царского

двора, принципы подбора высших должностных лиц  империи.  Так,  в  ответ  на

просьбу об отставке П.А. Румянцева, бывшего в фаворе у Петра  III  и  потому

опасавшегося опалы в новое царствование, она отвечала: "Вы  судите  меня  по

старинным поведениям,  когда  персоналитет  всегда  превосходил  качества  и

заслуги всякого человека, и думаете, что бывший ваш фавер ныне вам  в  порок

служить будет, неприятели же ваши тем подкреплять себя имеют.  Но  позвольте

сказать: вы мало меня знаете. Приезжайте сюда, если  здоровье  ваше  вам  то

дозволит: вы приняты будут с тою отменностью, которую ваши отечеству заслуги

и чин  требуют".  И  это  написано  Румянцеву,  еще  не  совершившему  самых

знаменитых своих подвигов! Но сам тон  письма  и  то,  что  императрица,  не

стесняясь, писала о тайных пружинах успеха при дворе, должны были внушить ее

адресату уважение и уверенность, что его  судьба  отныне  в  руках  человека

справедливого, не подверженного влиянию наушников и  недоброжелателей.  Так,

видимо, и случилось, и Екатерина приобрела одного из тех, кому суждено  было

составить славу ее царствования.

     В отличие от  мужа  и  сына,  она  умела  сохранять  выдержку  в  любой

ситуации, не была подвержена вспышкам беспричинного гнева и всегда старалась

не действовать по первому  побуждению.  Екатерина  признавалась,  что  если,

читая какой-то принесенный ей документ, испытывает  раздражение,  то  всегда

старается отложить решение до следующего дня. Если  же  решение  требовалось

принять скорее, а она  чувствовала,  что  слишком  возбуждена,  то  начинала

ходить по комнате, пить воду  и,  только  окончательно  успокоившись,  снова

бралась за дела. При этом прежде принятия решения она старалась вникнуть  во

все детали дела и нередко  снова  и  снова  запрашивала  своих  министров  о

подробностях.

     За тридцать с лишним лет пребывания Екатерины  на  российском  престоле

страна не знала громких политических процессов или шумной опалы  кого-нибудь

из тех, кто еще вчера был одним из первых лиц государства, как  это  было  в

свое  время  с  Меншиковым,  Волынским,  Остерманом,  Бестужевым-Рюминым   и

другими. "Мыли голову генерал-прокурору и обер-прокурору Сухареву за раздачу

винокуренных  заводов", -  записывает  в  своем   дневнике   статс-секретарь

императрицы А.В. Храповицкий, и можно  быть  уверенным,  что  и  после  этой

головомойки оба чиновника продолжали служить. Если же тот или иной  чиновник

по своим качествам оказывался неспособным к исполнению  своих  обязанностей,

но при этом сам в отставку  не  просился,  императрица,  как  правило,  лишь

перемещала его на другую должность, где  у  него  было  меньше  возможностей

навредить. Может показаться, что, поступая подобным образом,  она  проявляла

слабость, примиренчество, но на деле  за  этим  стоял  мудрый  расчет,  ведь

уволить провинившегося - значило создать себе потенциального  врага.  Но  уж

если подобный человек вышел в отставку и просился на службу вновь, Екатерина

была непреклонна. "Мне дураков не надобно", - говорит она, когда Храповицкий

зачитывает ей прошение о приеме в службу некоего отставного военного.

     Подобным же был и способ обращения с бывшими фаворитами. Никто  из  них

не подвергался опале, не был лишен ничего из того, что  приобрел,  будучи  в

фаворе. Напротив, получая отставку, он  мог  рассчитывать  на  новую  порцию

наград и подарков и мог спокойно отправляться доживать свой век  в  одно  из

многочисленных  имений  или  за  границу.  Если  же  при  этом  он  был  люб

императрице  не   только   как   мужчина,   но   и   обладал   достоинствами

государственного деятеля, то мог рассчитывать остаться на службе и сохранить

свое  политическое  значение,  как  это  было  с  Г.А.  Потемкиным  и   П.В.

Завадовским. При такой "кадровой политике" Екатерины меньше было  и  всякого

рода интриг, доносов и склок. Все это обеспечивало стабильность жизни  двора

и высшего слоя бюрократии,  уверенность  придворного  и  чиновника  в  своем

завтрашнем дне, чего им так не хватало при Петре III, а позднее при Павле I.

Стабильность,  последовательность  и  предсказуемость  политики  -  вот  что

отличает и жизнь России при Екатерине II в целом.

     На протяжении десятилетий ее окружало множество самых разных людей, и у

каждого была своя роль. Одни  были  необходимы  императрице  как  остроумные

собеседники, другие - как  задушевные  приятели,  третьи  -  как  ревностные

сотрудники. Она никогда не боялась, что  человек  талантливый,  яркий  может

затмить ее саму, ибо последнее слово во всех  вопросах  всегда  принадлежало

ей, умевшей зорко следить за всем происходящим в стране. И все,  даже  самые

выдающиеся из деятелей этого  времени, -  а  эпоха  Екатерины  богата  целой

плеядой  выдающихся   политиков,   полководцев,   литераторов,   художников,

архитекторов, ученых и т.д. - оставались лишь ее слугами, точно исполнявшими

волю своей  государыни.  И  одновременно,  она  всегда  знала,  кто  на  что

способен, кому следует диктовать каждый  шаг,  а  кому  можно  довериться  и

предоставить самостоятельно искать пути к достижению поставленной ею цели. В

таком случае она позволяла себе лишь  деликатно  подсказывать,  дипломатично

подчеркивая свою мнимую недостаточную осведомленность. Выдающегося  человека

она   щедро   осыпала   милостями   -    деньгами,    званиями,    титулами.

Румянцев-Задунайский,       Суворов-Рымникский,        Потемкин-Таврический,

Долгоруков-Крымский - эти имена составляли как бы парадный фасад империи, ее

славу. Но уже то,  что  этими  своими  громкими  именами  они  были  обязаны

императрице, означало, что ее слава и величие как бы вбирали  в  себя  славу

самых блестящих ее сподвижников.

     В отношениях с подданными Екатерину отличала необыкновенная терпимость.

Вот в 1793 г. она с раздражением пишет П.В. Завадовскому по поводу подавшего

в отставку чиновника: "Всегда знала я,  а  теперь  наипаче  ведаю,  что  его

таланты не суть для службы моей и что он  мне  не  слуга.  Сердце  принудить

нельзя: права не имею принудить быть усердным ко мне. Заставить  же  и  меня

нельзя почесть усердным кого ни на есть. Разведены и развязаны на век будем.

Черт его побери!" Между тем речь идет о графе  А.Р.  Воронцове,  сенаторе  и

президенте Коммерц-коллегии, служившем ей на протяжении тридцати лет. И хотя

она "всегда знала", что он ей "не слуга", терпела, ибо, как  свидетельствует

Л. Сегюр, "уважала и почти безусловно  предоставила  на  его  волю  торговые

дела".

     Для каждого из тех, с кем ей приходилось иметь  дело,  Екатерина  умела

найти нужные слова, верный тон,  о  чем  ярко  свидетельствует  ее  обширная

переписка.  Ее  письма  могли  быть  сухими  и   официальными,   колкими   и

насмешливыми, деликатными и даже, когда это было выгодно,  подобострастными,

дружескими  и  нарочито  откровенными.  Тон  письма  определялся  характером

сложившихся отношений с адресатом, его личными качествами - ранимостью  или,

наоборот, суровостью, решимостью или мнительностью, степенью доверия к  нему

императрицы. "Слушай, Перфильевич, - пишет она статс-секретарю И.П. Елагину,

отношения с которым носили дружеский характер, - есть ли в конце сей  недели

не принесешь ко мне наставлений или установлений  губернаторской  должности,

манифест против кожедирателей, да  дела  Бекетьева,  совсем  отделанные,  то

скажу, что тебе подобнаго ленивца на свете нет  да  что  никто  столько  ему

порученных  дел  не  волочит,  как   ты".   Совсем   иной   тон   письма   к

генерал-прокурору А.И. Глебову, чьи качества  Екатерина  ценила  не  слишком

высоко: "Александр  Иванович!  Ужасная  медлительность  в  Сенате  всех  дел

принуждает меня вам приказать, чтоб в пятницу, то есть  послезавтра,  слушан

был в Сенате проект о малороссийской ревизии господина Теплова, причем и ему

быть надлежит. Екатерина".

     Отдавая приказания, Екатерина умела быть  жесткой  и  требовательной  и

одновременно нарочито смиренной. "Иван Перфильевич, - обращается она к  тому

же Елагину, - есть ли бумаги мои Божиим соизволением определено, чтоб  я  не

имела, хотя ежедневная нужда в них имею, хотя по крайней мере вы  б  ка  мне

прислали полковыя списки, в которых сейчас необходимая  нужда  имею".  Но  в

какую бы форму ни была облечена воля императрицы, у всякого  получившего  ее

распоряжение не оставалось сомнения в необходимости исполнить его в точности

и без промедления.

     Такие  качества  Екатерины,   как   совершенное   владение   искусством

политической интриги и просвещенческой  фразеологией,  изменчивость  тона  в

зависимости от того, к кому она обращалась, умение быть по обстоятельствам и

беспощадно жестокой, и необыкновенно щедрой, тщеславие, любовь к возвышенным

выражениям и  декларациям  побудили  некоторых  историков  усомниться  в  ее

искренности и заподозрить ее в том, что всю  жизнь  она  лишь  играла  некую

роль, будучи, в сущности,  человеком  насквозь  лживым.  Наиболее  емко  эту

позицию выразил Пушкин, назвавший Екатерину "Тартюфом в юбке и короне".  Но,

скорее всего, обычно проницательный поэт на сей раз ошибался: Екатерина была

до мозга костей  политиком  и  именно  поэтому  часто  бывала  неискренна  и

демонстрировала разнообразие масок  на  разные  случаи  жизни.  Но  в  своих

убеждениях она была и искренна и, как явствует из ее политики, тверда.

     Екатерина признавалась, что ее собственный ум не  был  творческим,  но,

как никто, она умела воспринимать чужие идеи и приспосабливать их для  своих

нужд. Все мемуаристы отмечают, что императрица была прекрасным собеседником,

умела внимательно выслушать всякого и извлечь для себя из разговора  пользу,

иногда неожиданную даже для того, с кем  говорила.  У  нее  была  прекрасная

память, она хорошо помнила то, что когда-то прочитала, и то, о чем лишь  раз

случайно услышала в разговоре. Ее привлекало все новое, ее ум был  открыт  к

восприятию самых разнообразных вещей, будь то новости политические, научные,

литературные или философские. Так, в 1768 г. специально прибывший из  Англии

врач Т. Димсдейл впервые в России делает императрице и  наследнику  престола

прививку оспы,  а  спустя  несколько  лет  приезжает  вновь,  чтобы  сделать

прививку  внукам  Екатерины.  Причем   показательно,   что,   помимо   чисто

медицинского  результата  этой  акции,  государыня   извлекла   из   нее   и

политические дивиденды, ведь все  дружно  восхваляли  ее  храбрость,  а  сам

поступок должен был служить примером подданным.

     Екатерина досконально изучила механизм власти, его публичную,  открытую

для  общества,  и  тайную,  скрытую  от  посторонних  глаз,   стороны.   Она

старательно заботилась о своей репутации, сперва создавая, а затем тщательно

сохраняя образ справедливой, доброй,  постоянно  пекущейся  о  благе  народа

"матушке государыне", такой, какую  мы  находим  на  страницах  "Капитанской

дочки" А.С. Пушкина. Когда это было нужно, она  умела  быть  щедрой  и  даже

расточительной, а когда нужно  -  скромной  и  бережливой.  Заметив  в  окно

бредущего под дождем небогатого чиновника, она посылает ему 5  тысяч  рублей

на экипаж (сумма по тем временам немалая!) и знает,  что  слух  об  этом  ее

поступке распространится широко и сослужит ей службу не меньшую, чем громкая

победа над грозным противником. Один из  анекдотов  екатерининского  времени

рассказывает, что однажды зимой, стремясь  избавиться  от  сильной  головной

боли, Екатерина отправилась на  прогулку.  Мера  оказалась  действенной,  но

когда на следующий день ей предложили прогулку  повторить,  она  отказалась,

заметив, что подданные будут плохо о ней думать, увидев, что два дня подряд,

вместо того чтобы работать, она катается в санях.  Скорее  всего,  Екатерине

просто не хотелось кататься, но опять же она понимала, что ее  ответ  станет

широко известен.

     Взойдя на престол, она необыкновенно щедро  одаривает  всех  участников

переворота,  раздает  более  полумиллиона  рублей   и   порядка   18   тысяч

крестьянских душ, а уже через год, в сентябре 1763  г.,  пишет  И.П.Елагину:

"Иван Перфильевич, ты имеешь сказать камергером Ласунским и Рославловым, что

понеже они мне помагли взайтить на  престол  для  поправлении  непарятков  в

отечестве своем, я надеюсь, что они без прискорбия примут мой ответ.  А  что

действительно невозможность ныне раздавать деньги,  таму  ты  сам  свидетель

очевидной". Конечно, дело не только в том, что, отвечая подобным образом  на

просьбу участников переворота, императрица демонстрирует бережливость, но  и

в том, что за прошедший год она уже настолько укрепилась у власти, что может

себе позволить отказать. Однако примечательна сама  аргументация:  Екатерина

не  просто  отказывает,  но  ссылается  на   патриотическую   сознательность

просителей, то есть ставит их в положение, когда выразить свое  недовольство

они уже не могут.

     Неравнодушная к славе прижизненной, она была весьма  озабочена  и  тем,

как будет выглядеть в  глазах  потомства,  понимая,  в  частности,  значение

остающихся для истории документов, по которым будут судить и о ней, и  о  ее

делах: "Иван  Перфильевич,  поправь  орфография  сей  приложенной  бумаги  и

принеси обратно ко мне. Я в Архив ея пошлю... дабы видели  потомки  наши,  с

которой стороне справедливость были - с стороны императрицы,  которой  речей

не уважают, да  которая  же  снисхождении  излишной  ради  не  хочет  строго

приказать, или ленным секретарям луче можно верить".

     Всякий политик, и в  особенности  достигший  вершин  власти,  неизбежно

окружен льстецами, и во многом от  его  собственного  здравомыслия  зависит,

насколько лесть оказывается действенной. Проницательной  Екатерине  несложно

было отличить движимого лишь собственной выгодой  льстеца  от  по-настоящему

дельного человека. Да и лесть  как  таковая,  преувеличенно  подобострастное

поведение царедворцев, особенно поначалу, были противны ее натуре. "Когда  я

вхожу  в  комнату, -  с  грустью  пишет  она  одному  из  своих  иностранных

адресатов, - можно подумать, что я  медузина  голова:  все  столбенеют,  все

принимает напыщенный вид; я часто кричу, как орел, против этого  обычая,  но

криками не остановишь их, и чем более я сержусь, тем менее они непринужденны

со мною, так что приходится  прибегать  к  другим  средствам".  Со  временем

Екатерина свыклась и с лестью, и с манерой поведения  придворных,  привыкших

гнуть  спину  и  готовых  в  любой  момент  снова  согласиться   на   звание

"всеподданнейших  рабов",  которое  она  запретила  употреблять,   и   даже,

по-видимому, стала находить в этом удовольствие, хотя по-прежнему  завоевать

ее расположение только  лишь  лестью  было  нелегко.  Но  здесь  и  одно  из

объяснений  ее  многолетней  переписки  с  иностранными  корреспондентами  -

Вольтером, Дидро, д'Аламбером, Гриммом и  другими:  она  остро  нуждалась  в

достойных собеседниках, с которыми на равных  могла  бы  обсуждать  проблемы

политики, философии, литературы, но в России ее окружали главным образом  не

собеседники, а подданные.

     Еще  одно  качество,  выгодно  отличавшее  Екатерину   от   многих   ее

предшественников и потомков на  троне, -  поразительное  трудолюбие.  Каждое

утро, встав с постели, когда  все  еще  спали,  она  брала  в  руки  перо  и

работала - над законопроектами, указами, текущими  делами,  историческими  и

литературными сочинениями, письмами,  переводами.  Она  выслушивала  доклады

должностных лиц и принимала решения по вопросам внешней политики и финансов,

судопроизводства и торговли, образования и промышленности, медицины и добычи

руд, комплектования армии и книгоиздательства. И в каждый вопрос она вникала

до мелочей, спрашивая о подробностях,  о  которых  не  всегда  ведали  и  ее

докладчики. Уже с первых месяцев царствования она устанавливает определенный

распорядок  своего  рабочего  дня,  который  определяет   и   работу   всего

чиновничьего аппарата, и через двадцать с лишним  лет  после  восшествия  на

престол в письме к рижскому генерал-губернатору Ю.Ю.  Броуну  так  описывает

свою повседневную жизнь: "Здоровье мое меня нисколько не тревожит:  я  встаю

самое позднее в 6 часов и сижу до 11 в моем кабинете, куда ко  мне  приходит

не тот, кто у меня в милости, но кому по его званию есть  до  меня  дело,  и

часто приходят лица, которых я еле знаю по имени. Кто у меня в милости,  тех

я приучила уходить, если дело до их не касается. После обеда нет  ничего,  а

вечером я вижусь, кому охота придти, и отправляюсь  спать  самое  позднее  в

половине одиннадцатого"*. Можно было бы предположить, что Екатерина лукавит,

кокетничает, но ведь ее адресат - человек, близкий ко двору и  обмануть  его

невозможно. А вот  записка  рукой  императрицы,  датированная  1763  г.:  "В

понедельник и середу каждой недели поутру в  восемь  часов  господин  Теплов

будет иметь аудиенцию. Вторник и четверг оставлены для Адама  Васильевича**.

Пятница и суббота - для Ивана Перфильевича". Как видим,  у  императрицы  был

лишь один выходной - в воскресенье.

     ______________

      * Показательно, что  когда  юный  наследник  престола  Павел  Петрович

попросил своего воспитателя С.  Порошина  описать  ему,  каким  должен  быть

рабочий день государя, пекущегося  о  благе  своих  подданных,  то  в  ответ

услышал практически точное описание распорядка дня Екатерины.

      ** А.В. Олсуфьев - статс-секретарь Екатерины.

     Ни один другой русский государь не оставил  потомкам  такого  огромного

письменного наследия, как Екатерина II. С одной стороны,  она  была  в  этом

отношении истинным дитем своего времени, когда  идеи  Просвещения  завладели

умами сотен людей, и  письменное  творчество  воспринималось  как  наилучшая

форма самовыражения. А для Екатерины работа пером стала настоящей  страстью,

и она сама признавалась, что при виде чистого листа бумаги всегда испытывает

неодолимое желание что-нибудь на нем написать. Можно было бы счесть  эту  ее

страсть чем-то сродни графоманству, если бы, с другой  стороны,  за  нею  не

стояли бы истинные духовные потребности этой необычной женщины. Конечно,  ей

было  лестно,  например,  переписываться  с  Вольтером,  Дидро   и   другими

известными французами, и, конечно, как утверждают  многие  ее  критики,  она

использовала эту переписку для распространения в Европе определенного мнения

о себе и своей деятельности. Но ведь нужно было иметь для этого  и  какие-то

иные стимулы и к тому же быть очень не ленивым человеком,  чтобы  продолжать

переписку в течение многих лет, создавая чуть ли не каждую неделю,  а  то  и

каждый день по небольшому шедевру эпистолярного жанра.

     Именно духовные потребности,  включавшие  конечно  же  и  тщеславие,  и

желание не отстать от моды своего времени, и  заботу  о  славе  просвещенной

монархини  заставляли   Екатерину   всерьез   заниматься   историческими   и

лингвистическими разысканиями.  Она  не  была  великим  ученым,  не  сделала

никаких  блестящих  открытий,  но  написанное  ею   вполне   соответствовало

тогдашнему уровню развития науки, когда  профессиональных  ученых  было  еще

очень немного и многие совмещали страсть к ученым занятиям с государственной

деятельностью. Для Екатерины  же  эти  занятия  имели  и  еще  одну,  сугубо

практическую  цель,  ведь  занималась  она  рус  ской  историей  и   русским

языкознанием, стремясь  доказать  величие  России  и  преимущества  русского

языка.   Некоторые   из   ее   наблюдений   ныне   вызывают   улыбку.   "Имя

саксы, - записывает Екатерина, - от сохи. Сохсонцы суть отросли  от  славян,

также как и вандалы и прочее".

     Из уже приведенных отрывков из различных бумаг императрицы  видно,  что

по-русски она писала со множеством орфографических ошибок, знала об  этом  и

просила своих секретарей их исправлять. Одному из них, А.М. Грибовскому, она

рассказывала, что в свое время императрица Елизавета не дала  ей  продолжать

занятия русским языком, заметив, что она и так  слишком  умна.  Однако  надо

иметь в виду, что в ту пору с ошибками писали по-русски большинство вельмож,

да и твердые правила русской грамматики еще не установились.

     Ее литературные  сочинения,  также,  впрочем,  правленные  секретарями,

отличает живой и образный язык, использование народных выражений,  пословиц,

поговорок. Показательно, что если в переписке  она  и  употребляла  какой-то

иностранный язык, то не родной немецкий, а французский. Судя по  всему,  она

немного понимала и  по-английски,  хотя  английских  авторов,  в  том  числе

Шекспира, Филдинга, Стерна, читала в немецких и французских переводах.

     Как уже сказано, Екатерина была  тщеславна  и  властолюбива.  Заполучив

власть, она старательно оберегала ее от всяких  посягательств,  и  это  было

одной из важнейших ее забот на протяжении нескольких десятилетий  пребывания

на российском троне. В отличие от Елизаветы Петровны, не спавшей  по  ночам,

постоянно менявшей месторасположение своей спальни  и  неожиданно  даже  для

придворных  пускавшейся  в  путешествие,  панический  ужас   переворота   не

преследовал Екатерину днем и  ночью.  Но  уж  если  возникало  подозрение  в

заговоре,  она  была  неумолима,  сама  направляя  действия  следователей  и

настаивая на тщательном изучении всех деталей и  обстоятельств,  даже  когда

выяснялось, что никакой реальной угрозы ее власти  за  пустыми  словами  или

пьяной выходкой нет. Непреклонна  бывала  она  и  в  наказании,  справедливо

полагая,  что  таким  образом  отбивается  охота  даже   мысленно   дерзнуть

покуситься на российский трон,  хотя  само  наказание  не  обязательно  было

жестоким и суровым и императрица, как правило, смягчала приговор, вынесенный

судом. И действительно, если в первые годы после ее восшествия  на  престол,

когда еще живы были воспоминания о перевороте 1762 г. и некоторым  казалось,

что и они могут так же легко  схватить  удачу  за  хвост,  как  это  удалось

Орловым, имело место несколько реальных и мнимых попыток переворота,  то  со

временем число дел Тайной экспедиции постоянно уменьшалось.

     В свое время Елизавета  Петровна  дала  обет  не  подписывать  смертных

приговоров, и в течение двадцати  лет  ее  царствования  в  России  не  было

публичных казней. Екатерина подобный обет не давала, и в 1764 г. был  казнен

В.Я. Мирович, попытавшийся возвести на престол Ивана Антоновича, в  1771  г.

казнь ждала зачинщиков Чумного бунта в Москве и убийц архиепископа Амвросия,

а в 1775 г. - Пугачева и его ближайших сподвижников. В застенке погибла  так

называемая  княжна  Тараканова  -  самозванка,  выдававшая  себя   за   дочь

императрицы Елизаветы и А.Г. Разумовского*. В крепость были  посажены  масон

Н.И. Новиков и лидер польских повстанцев Т. Костюшко, сослан  писатель  А.Н.

Радищев. Но все это были  истинные  и  опасные  преступники  или  противники

режима. Екатерина могла  проявить  и  показное  милосердие,  и  свойственный

времени рационализм. Вот, например, некий татарский мулла объявил себя новым

пророком и стал проповедовать новую религию. На него тут же  донесли  другие

муллы, он был арестован со своими  сообщниками,  и  Сенат  предлагал  сурово

наказать его, но Екатерина распорядилась иначе: "Я лиха за ними не  вижу,  а

много дурачества, которое он почерпал из  разных  фанатических  сект  разных

пророков. Итак, он инако не виновен, как потому, что он  родился  с  горячим

воображением, за что наказания никто не  достоин,  ибо  сам  себя  никто  не

сотворит".

     ______________

      * Подлинное имя Таракановой так  и  не  было  установлено.  Существует

версия, что у Елизаветы действительно была дочь от Разумовского, привезенная

в Россию не Алексеем, а Григорием  Орловым,  и  что  она  жила  в  одном  из

московских монастырей и умерла уже в царствование Александра I.

     Сохранив  смертную  казнь,  Екатерина  пыталась  отменить   пытку   как

узаконенный  метод  получения  показаний.  Впрочем,  она  немало  писала  об

антигуманности пытки, но соответствующего указа так и  не  издала,  возможно

полагая, что эта норма должна войти в обширное  уголовное  законодательство,

над  которым  она  работала   многие   годы.   В   Тайной   же   экспедиции,

возглавлявшейся С.И. Шешковским,  кнут  был  наиболее  активно  используемым

средством дознания*.

     ______________

      *   Это   обстоятельство   нередко   используется    историками    как

доказательство того, что, на  словах  отвергая  пытку,  Екатерина  вовсе  не

собиралась делать  этого  в  действительности.  Однако  использование  кнута

рассматривалось в то время не как пытка, а как  форма  телесного  наказания.

Сведений же об использовании  Шешковским  дыбы  и  других  традиционных  для

России пыток не имеется.

     Непомерное властолюбие,  желание  сохранить  власть,  чего  бы  это  ни

стоило, готовность ради этого на любые компромиссы и  нежелание  делиться  с

кем-либо хоть частью власти  не  могли  не  отразиться  на  взаимоотношениях

Екатерины с сыном. Вполне естественные материнские чувства были притуплены у

нее в самом начале,  когда  Елизавета  Петровна  разлучила  ее  с  ребенком.

Позднее, взойдя на трон, императрица старалась всегда держать сына при  себе

и в письмах к иностранным корреспондентам не раз писала о  том,  как  он  ее

любит: "Во вторник я снова отправляюсь в город с моим сыном, который уже  не

хочет оставлять меня ни на шаг и которого я имею честь так хорошо забавлять,

что он за столом иногда подменивает записки, чтобы сидеть со мною  рядом;  я

думаю, что мало можно найти примеров такого согласия в  расположении  духа".

По-видимому, она и сама гордилась сыном - живым, сообразительным  мальчиком.

Но по мере того, как Павел взрослел, он становился для нее соперником.

     Екатерина не могла  не  знать,  что  среди  входивших  в  ее  ближайшее

окружение были и такие, кто полагал, что она передаст власть сыну, когда  он

станет совершеннолетним. И вот в 1772 г. ему  исполняется  восемнадцать,  но

официальное празднование этого события откладывается на год до его женитьбы.

Екатерина зорко следит за всеми, с кем общается наследник, делает все, чтобы

не допустить его к участию в политике, то есть ведет себя с  сыном  так  же,

как когда-то Елизавета Петровна вела себя с ней самой. И  вместе  с  тем  до

поры до времени отношения  между  матерью  и  сыном  остаются,  по-видимому,

действительно довольно близкими, доверительными, о  чем  свидетельствует  их

переписка. Так, путешествуя в 1780 г. по западным губерниям, она с  присущим

ей остроумием и предназначенной  лишь  самым  близким  людям  откровенностью

пишет Павлу и невестке  из  Нарвы:  "Здесь  видела  я  генерала  Брауна:  он

потолстел и совершенно здоров, точно так же, как и я сама и вся  свита  моя;

ласкаю себя надеждою, что вы скажете о себе то же. Быть может, известие  это

находится в кармане курьера, ищущего Безбородко с 3-х часов утра. Подумаешь,

Нарва - по обширности другой Париж: в нем пропадают без вести.  Посылаю  вам

всяких здешних диковинок, т. е. кусок материи  государыне  великой  княгине,

ящик с игрушками  доброму  приятелю  моему  Александру*.  Вы  же,  сын  мой,

получите от меня сегодня "чистое благословение" -  другого  подарка  вам  не

будет по той причине, что я ничего не нашла, что бы  могло  вас  рассмешить.

Прошу вас четырех, т. е. отца, мать  и  обоих  сыновей,  переобняться  между

собою за меня. Да благословит вас всех вместе Господь Бог". Вечером того  же

дня она шлет новое  письмо,  в  котором  сообщает:  "Заметьте,  что  здешние

красавицы страшно уродливы,  желты,  как  айва,  и  худы,  как  клячи...  да

сохранит вас Господь от 7 или 8-ми нарвских  женщин,  стоявших  за  спинками

стульев за обедом. Они обдавали меня жарким своим дыханием, и  потому  я  не

чувствовала холодного воздуха".

     ______________

      * Великий князь Александр Павлович.

     В 1781 г. и сам Павел с  женой,  великой  княгиней  Марией  Федоровной,

отправились  в  путешествие  по  Европе.  Во  многих  мемуарах   сохранились

свидетельства о том, что отъезд супругов был нелегким, и некоторые  историки

полагают,   что   великокняжеская   чета   опасалась,   будто    императрица

воспользуется их  отсутствием,  чтобы  от  них  избавиться.  Неискушенная  в

политике баронесса Димсдейл вспоминала: "Великая  княгиня  очень  переживала

разлуку с детьми... Ее печаль  произвела  на  всех  сильное  впечатление,  и

многие плакали, а экипаж ожидал их, я думаю, почти два часа.  "..."  Наконец

барон и еще два господина, поддерживая великую  княгиню,  поскольку  у  нее,

кажется, совсем не осталось сил, посадили ее в карету, и они отправились. Во

время всей этой суматохи императрица гуляла в саду, и я не слыхала, чтоб она

плакала, а напротив, очень резонно заметила, что не понимает, отчего столько

шума вокруг путешествия, в которое они сами так хотели поехать..."

     Между тем стоило супругам покинуть  Царское  Село,  как  между  ними  и

императрицей вновь возобновилась оживленная ежедневная переписка,  причем  в

одном из первых писем к сыну Екатерина писала: "Если бы я могла  предвидеть,

что при отъезде она три раза упадет в обморок и что ее под  руки  отведут  в

карету, то уже одна мысль о том, что ее здоровье придется подвергнуть  таким

жестоким испытаниям, помешала бы мне  согласиться  на  это  путешествие".  И

далее она  предлагает  Павлу  и  его  жене  вернуться  с  любого  места  под

предлогом, что  она  их  вызвала.  Однако  путешествие  продолжилось,  и  за

границей великий князь, ободренный,  по-видимому,  почтительным  и  радушным

приемом при европейских дворах, вел себя настолько неосторожно, что  открыто

критиковал политику матери и ее министров, о чем Екатерине конечно же  стало

известно. По возвращении в Россию Павел  получил  в  подарок  мызу  Гатчина,

ставшую отныне резиденцией "малого двора",  где  наследник  мог  предаваться

излюбленным военным развлечениям, а Мария Федоровна  устраивала  музыкальные

праздники и спектакли.

     Иначе складывались отношения Екатерины  с  внуками.  Когда  в  1777  г.

родился первый из  них  -  Александр,  восторженная  бабушка  писала  своему

корреспонденту барону М. Гримму: "Жаль, что волшебницы вышли  из  моды:  они

одаряли ребенка, чем хотели; я бы подыскала им богатые подарки и шепнула  бы

им на ухо: сударыни, неиспорченной природы, поболее неиспорченной природы, а

опытность доделает все остальное". Уже эти слова показывают, что у Екатерины

были  свои,  достаточно  определенные  представления  о  том,  как   следует

воспитывать внука. И действительно, она поступила с ним так же, как когда-то

Елизавета с ее собственным сыном: забрала у матери  и  воспитывала  сама.  В

письме к шведскому королю Густаву III,  своему  близкому  родственнику,  она

сообщала: "Тотчас же после его рождения я взяла ребенка  на  руки  и,  после

того как его обмыли, понесла его в другую комнату, в которой я его  положила

на подушку, покрывая его слегка... Особенно заботились  о  чистом  и  свежем

воздухе... лежит он на кожаном матрасе, на котором стелется одеяло;  у  него

не более одной подушки и  очень  легкое  английское  покрывало...  особенное

внимание обращается на то, чтобы температура в его покоях не превышала 14-15

градусов"*.

     ______________

      * Считается, что именно потому, что ребенок  спал  у  открытого  окна,

выходившего на военный плац, где устраивались парады и  стреляли  из  пушек,

впоследствии император Александр I был глуховат на одно ухо.

     На внуков (в  1779  г.  родился  великий  князь  Константин)  Екатерина

обратила всю материнскую нежность, не растраченную в свое время на сына.  Их

воспитание было  до  мелочей  продумано  ею  с  учетом  новейших  достижений

педагогической мысли: физическая закалка, скромная постель  и  республиканец

Ц. Лагарп в качестве наставника должны были  сделать  мальчиков  образцовыми

принцами. "Прежде у нас подражали модам других стран, -  пишет  она  в  1781

г., - теперь настала наша очередь: инфантов неаполитанских будут  одевать  в

костюм русских великих князей". Бабушка проводила с внуками  много  времени,

сочиняла для них сказки и даже собственноручно кроила для них платья*. Когда

же она отправлялась в очередную поездку, рано научившиеся  читать  и  писать

мальчики  слали  ей  трогательные  письма,   а   она   использовала   всякую

возможность, чтобы послать им с дороги какой-нибудь подарок.

     ______________

      *  Образцы  их  Екатерина  подарила  жене  английского  врача   барона

Димсдейла, и они до сих пор хранятся в семье их потомков в Англии.

     Личная жизнь самой Екатерины в течение 34 лет ее  пребывания  на  троне

отмечена чередой сменявших друг друга фаворитов. Как женщина она  испытывала

естественную потребность любить и  быть  любимой  и  в  письме  к  Потемкину

признавалась, что сердце ее таково, что и дня не может прожить без любви.  И

всякий раз она искренне влюблялась в своего избранника и искренне  надеялась

на долгое и настоящее счастье с ним. Вполне вероятно, что, лишь  вступив  на

престол, она даже надеялась выйти замуж, но ей ясно дали понять, что править

Россией  может  императрица  Екатерина,  но  не  госпожа  Орлова.   Впрочем,

существуют достаточно веские основания предполагать, что замуж  она  все  же

вышла, но тайно, и не за Орлова, а за Потемкина.

     С Григорием Орловым Екатерина  рассталась  в  1772  г.,  послав  его  в

Фокшаны на переговоры с турками, определенно зная при этом, что это  задание

ему не по плечу. Вскоре, узнав, что его место  при  императрице  уже  занято

другим, Орлов, все бросив, помчался в Петербург.  Но  было  поздно:  еще  за

городом он был встречен курьером государыни с письмом, сообщавшим, что въезд

в столицу ему закрыт, и предлагавшим отправиться в одно из его имений. Но не

таков был Григорий.  Остановившись  в  предместье  Петербурга,  он  принялся

забрасывать свою бывшую возлюбленную письмами, умоляя принять его. Возможно,

он надеялся, что, увидев его, Екатерина не устоит. Вероятно, и она опасалась

того  же.  В   результате   императрица   откупилась   от   Орлова   щедрыми

пожалованиями, но это не  настроило  ее  против  него,  и  впоследствии  она

просила Потемкина не чернить Орлова в ее глазах. Когда же Григорий  влюбился

в свою близкую родственницу Зиновьеву и собрался жениться на ней,  Екатерина

помогла ему добиться разрешения Церкви на этот брак.

     Участник переворота 1762 г., Григорий Потемкин вошел в жизнь  Екатерины

в 1774 г.,  предварительно  прославившись  на  полях  сражений.  "Ах,  какая

славная голова у  этого  человека!...  и  эта  славная  голова  забавна  как

дьявол", - восклицала императрица в письме к  Гримму.  "Милинкой,  какой  ты

вздор говорил вчерась, я и сегодня еще  смеюсь  твоим  речам, -  писала  она

Потемкину. - Какия счастливыя часы я с тобою провожю. Часа с  четыри  вместе

проводим и скуки на уме нет, и всегда растаюсь чрез силы и нехотя.  Голубчик

мой дарагой, я вас чрезвычайно люблю: и хорош, и умен, и весел, и забавен  и

до всего света нужды нету, когда с тобою сижю. Я  отроду  так  счастлива  не

была, как с тобою. Хочется часто  скрыть  от  тебя  внутренное  чувство,  но

сердце мое обыкновенно прабальтает страсть.  Знатно,  что  польно  налито  и

оттого проливается".

     Но  счастье  оказалось  непрочным.  Потемкин  был   капризен,   ревнив,

вспыльчив. "У князя с государыней нередко бывали размолвки, - вспоминал Ф.В.

Секретарев, мальчиком живший в доме Потемкина. - Мне случалось видеть... как

князь кричал в гневе на горько плакавшую императрицу, вскакивал  с  места  и

скорыми, порывистыми шагами направлялся к двери, с сердцем отворял ее и  так

ею хлопал, что даже стекла дребезжали и тряслась  мебель".  Нам  неизвестно,

эти ли черты характера Потемкина или что-то иное стало причиной их  разрыва,

но так или иначе вплоть до смерти князя в 1791 г. он оставался самым близким

другом  и  сотрудником  Екатерины,  немало  сделавшим  для  прославления  ее

царствования.

     За  Потемкиным  последовали  другие:   Завадовский,   Римский-Корсаков,

Дмитриев-Мамонов, Ланской, Зубов. Все это были молодые  гвардейские  офицеры

из не слишком богатых дворянских семейств (показательно, что среди фаворитов

не было ни одного  иностранца),  с  которыми  императрица  проводила  досуг,

приобщая их к своим интересам и интеллектуальным  занятиям.  Так,  например,

А.Д. Ланского она обучала искусству вырезания камей, которым сама,  по  моде

того времени, была страстно увлечена. Неожиданную смерть  юноши  императрица

переживала как  трагедию  и  щедро  одарила  его  близких,  оставив  им  все

подаренные возлюбленному имения.

     Влюбляясь в своих избранников, привязываясь  к  ним,  подпадая  под  их

влияние и исполняя их прихоти, Екатерина, однако, никогда не теряла головы и

не делилась с ними властью.  "Слабости  ее  были  сопряжены  с  ее  полом, -

заметил один из современников, - и хотя некоторые из ее любимцев  и  во  зло

употребляли ее милость, но государству ощутимого вреда не наносили".  Говоря

же в целом о фаворитизме как явлении русской жизни XVIII в., следует иметь в

виду, что оно было характерно не только для России. Это  также  был  элемент

культуры эпохи Просвещения, соответствовавший общепринятым нормам поведения.

Екатерина при этом никогда не афишировала  своих  отношений  с  любовниками,

хотя и не скрывала их.  В  целом  фаворитизм,  конечно,  придавал  атмосфере

петербургского  двора  легкий  оттенок  чувственности,  вообще  свойственный

культуре этого времени, хотя  петербургские  нравы  были  значительно  более

пуританскими, чем, скажем, в Версале той же поры.

     Также соответствовали времени придворные развлечения - балы, маскарады,

фейерверки, причем во время  маскарадов  поощрялось  переодевание  мужчин  в

женское,  а  женщин  в  мужское  платье.  Екатерина   любила   такого   рода

развлечения, возможно, еще и потому, что мужское платье ей шло. А вот играть

в карты императрица не любила, и хотя и не запрещала это делать другим, но и

не  поощряла.  Подобному  времяпрепровождению  она  предпочитала  остроумную

беседу, занятные рассказы бывалых людей или обсуждение литературных новинок.

И почти каждый вечер вокруг императрицы собирался узкий кружок  приятных  ей

людей (такие собрания назывались "малым  эрмитажем"),  занимавших  Екатерину

своими разговорами и спорами. В целом же развлечения  двора  соответствовали

европейской моде того времени и уже не имели того оттенка азиатчины, как  во

времена Анны Иоанновны.

     Современники отмечали скромность Екатерины в  еде  и  питье.  Повальное

пьянство,  царствовавшее  при  дворе  Петра  Великого,   было   изгнано   из

императорских покоев.

     Важное место в жизни двора, да  и  вообще  в  русской  культуре  второй

половины XVIII в. занимал театр. Театрализованная условность  -  характерная

черта жизни средневекового общества*, но  для  просветителей  театр  был  не

только развлечением,  но  и  средством  проповеди  общественно-политических,

социальных и прочих идеалов. Не случайно поэтому уже коронационные торжества

Екатерины в январе  1763  г.  были  грандиозным  театрализованным  действом,

главным постановщиком которого был основатель русского театра Ф.В. Волков. В

1766 г. указом императрицы была создана  Театральная  дирекция  во  главе  с

близким к ней И.П. Елагиным, в  1773  г. -  открыт  Петербургский  публичный

театр, для которого выстроено специальное здание. В летнее  время  спектакли

давались также в Деревянном театре на  Царицыном  лугу,  а  с  1785  г. -  в

Эрмитажном театре, где зрителями были в основном придворные аристократы.

     ______________

      * С этим также связана манера поведения Екатерины, нередко принимаемая

за проявления ее неискренности.

     Как  уже  упоминалось,  музыку  Екатерина  не  любила,  но,  подчиняясь

принятым  правилам  поведения,  вынуждена  была  присутствовать  на  оперных

спектаклях и концертах. Согласно сохранившемуся свидетельству,  в  зале  при

этом находился  человек,  подававший  императрице  знак,  когда  нужно  было

хлопать. В 1764-1767 гг. при дворе выступала французская  комическая  опера,

оставшаяся затем в России и дававшая спектакли  "для  народа".  В  последней

трети века получила  распространение  и  русская  комическая  опера,  первая

постановка которой прозвучала в  Москве  в  1779  г.  Директором  придворной

капеллы был назначен знаменитый  русский  композитор  Д.С.  Бортнянский,  до

этого десять лет проживший в Италии, где поставил три свои оперы.

     Но если музыку Екатерина лишь терпела, то  истинной  ее  страстью  было

коллекционирование предметов изобразительного и прикладного  искусства.  Она

собирала картины, статуи, рисунки, гравюры, резные камни, фарфор, изделия из

драгоценных металлов, книги, монеты, медали и даже минералы.  Уже  в  первые

годы пребывания у власти она стала скупать за  границей  целые  коллекции  и

библиотеки. Ее агенты по всей Европе выискивали для нее предметы  искусства,

присылали ей каталоги, по которым она умело и со  вкусом  выбирала  то,  что

хотела бы иметь.

     Так, в 1778 г. она  писала  Гримму:  "Сегодня  рисунки  Рафаэлевых  лож

попались мне в руки. И только одна надежда  меня  поддерживает.  Пожалуйста,

спасите меня: пишите Рейнфенштейну, чтоб он заказал мне копии этих плафонов,

как и стен, в натуральную величину. Я приношу обет Св. Рафаэлю во что бы  то

ни стало построить его ложи и поставить в них копии, потому что я непременно

должна их видеть, как они есть. Я питаю такое благоговение к этим  ложам,  к

этим плафонам, что не пожалею расхода на здание и не успокоюсь, пока все это

будет поставлено".

     Страсть императрицы к коллекционированию имела два важных  последствия.

Во-первых,  Екатериной  был   основан   Эрмитаж   -   один   из   крупнейших

художественных  музеев  мира.  Во-вторых,  поведение   императрицы   служило

примером для  подданных,  и  потому  в  это  время  складываются  достаточно

многочисленные частные коллекции живописи и крупные библиотеки, в том  числе

известные  собрания   Шереметевых,   Голицыных,   Безбородко,   Строгановых,

Воронцовых и других. Развивается  и  русская  национальная  живопись,  также

поощрявшаяся Екатериной  и  ее  окружением.  С  конца  1760-х  гг.  начинают

проводиться  первые  художественные  выставки,  аукционы  картин,   издаются

теоретические труды по изобразительному искусству, расцветают  таланты  А.П.

Антропова,   И.П.   Аргунова,   Ф.С.   Рокотова,   Д.Г.   Левицкого,    В.Л.

Боровиковского, А.П. Лосенко.

     В повседневной жизни, в быту Екатерина была довольно скромна. Страсть к

нарядам и драгоценностям она утолила еще  в  ту  пору,  когда  была  великой

княгиней, и, став  императрицей,  позволяла  себе  роскошь  лишь  постольку,

поскольку этого требовало ее положение и необходимость  поддерживать  статус

одного из самых пышных дворов Европы. Последнее воспринималось  людьми  того

времени  как  один  из  признаков  могущества  государства.  С   годами   же

императрица все чаще даже на  официальных  церемониях  (конечно,  когда  это

позволял этикет) появлялась в скромных  платьях  и  головных  уборах,  резко

контрастировавших с нарядами  многих  придворных  дам.  В  этом  проявлялась

нарочитая скромность, подчеркивавшая, что и  в  такой  одежде  она  остается

великой императрицей.

                                     2

     В отличие  от  многих  других  государей,  в  разное  время  занимавших

российский  трон,  Екатерина  взошла  на  него,   имея   не   только   ясное

представление о принципах,  по  которым  она  будет  править,  но  и  вполне

определенную политическую программу. В основе ее лежали прежде  всего  идеи,

почерпнутые  ею  из  книг  просветителей,  которые,  в  свою  очередь,  были

последователями  рационалистических  философов  второй  половины   XVII   в.

Пожалуй,  ключевым  словом  в  представлениях  тех  и  других  об  идеальном

устройстве государства было слово "закон". "Человечеству, - замечает историк

Е.В. Анисимов, - казалось,  что  наконец  найден  ключ  к  счастью  -  стоит

правильно сформулировать  законы,  усовершенствовать  организацию,  добиться

беспрекословного, всеобщего  и  точного  исполнения  начинаний  государства.

"..." Отсюда "..." оптимистическая наивная вера  людей  XVII-XVIII  веков  в

неограниченные силы разумного человека, возводящего по чертежам, на  началах

опытного знания, свой дом, корабль, город, государство".

     Дать народу разумные и справедливые законы, которые обеспечат  всеобщее

благоденствие, - в  этом  любимые  и  почитаемые  Екатериной  авторы  видели

основную задачу просвещенного  правителя  страны.  А  она  мечтала  прослыть

именно таким просвещенным монархом. Новые законы  должны  были  регулировать

все сферы жизни,  и,  таким  образом,  государство  становилось  правовым  -

"законной монархией", то есть таким, в  котором  все  совершается  по  букве

писаного закона. Законом, и только им,  должна  быть  ограничена  и  свобода

граждан. Они, граждане,  наделены  определенными  правами,  обязанностями  и

привилегиями в зависимости от принадлежности  к  тому  или  иному  сословию.

Причем привилегии - это неотъемлемое свойство всякого сословия, играющего  в

государстве свою, отведенную ему роль. Государство, те, кто им управляет,  и

граждане   связаны    системой    взаимных    обязательств,    обязанностей,

неукоснительное соблюдение которых является их  долгом.  Так  обеспечивается

стабильность государства, его процветание, "общее благо". Следить же за тем,

чтобы законы не нарушались, и с их  помощью  регулировать,  регламентировать

жизнь населения - одна из функций государства,  которую  оно  исполняет  при

помощи аппарата управления. В нем, в свою  очередь,  важное  место  отведено

полиции,  ибо  она,  как  заметил  еще  Петр  I,  "есть  душа  гражданства".

Государство же должно заботиться о воспитании подданных в  духе  законности,

точного исполнения гражданских прав и обязанностей.

     Такое государство  в  XVIII  в.  назвали  регулярным  или  полицейским.

Выражение "полицейское государство", как отмечает американский историк Дэвид

Гриффите, означало  лишь  "государство,  в  котором  правитель  заботится  о

благосостоянии  подданных  и   стремится   создать   его   путем   активного

вмешательства в их повседневную жизнь". "Географические и научные  открытия,

как и  ускорение  интеллектуального  развития,  способствовали  постепенному

возникновению представления о том, что созданный Богом мир  не  завершен,  а

его продуктивные возможности безграничны, -  разъясняет  другой  американец,

Марк Раев. - Более  того,  человек  сумел  обнаружить  законы,  регулирующие

природу, и, основываясь на этом знании, считал возможным  использовать  свои

силы для максимального увеличения ресурсов  как  в  материальной,  так  и  в

культурной сферах. Рост продуктивных возможностей должен был сперва принести

пользу  государству  и  его  правителям,  а   затем   постепенно   увеличить

благосостояние и процветание почти всех членов общества. "..." Достичь этого

можно было с помощью образованной  элиты  администраторов  под  руководством

государя,  который  воспитывает  население  для  продуктивной  работы  через

регулярность и плановую деятельность центральной  власти.  "..."  Эту  новую

политическую культуру обычно называют регулярным полицейским государством".

     Такова была теория, взятая на вооружение Екатериной II. В том, что  она

применима к России, императрица  не  сомневалась,  ибо  была  убеждена,  что

Россия - часть Европы и,  следовательно,  у  нее  общая  с  Европой  судьба.

"Россия  есть  европейская  держава", -  писала  она  в  1766  г.  Именно  в

приобщении России к Европе видела она прежде всего заслугу  своего  великого

предшественника  Петра  I:  "Перемены,  которыя  в  России  предприял  Петер

Великий, тем удобнее успех получили, что нравы, бывшие в то время, совсем не

сходствовали с климатом и принесены были к нам смешением  разных  народов  и

завоеванием чуждых областей. Петр Первый, введя нравы и обычаи европейские в

европейском народе, нашел тогда такия удобности, каких он и сам не ожидал".

     Однако  это  не  означает,  что  императрица   собиралась   механически

перенести западную  теорию  на  русскую  почву.  Да  и  возникшая  на  почве

западноевропейской культуры теория была усвоена ею отнюдь не поверхностно  и

механически. Будучи знакома с политической историей крупнейших стран Европы,

она не просто видела перед собой некие модели, но вполне  ясно  представляла

себе историю их складывания, а следовательно, могла  оценить  их  достаточно

критично. К тому же и чтение сочинений просветителей, выступавших  с  острой

критикой архаичных порядков в своих странах, также должно было настроить  ее

на скептический лад.

     Екатерина не раз  замечала,  что  вновь  вводимые  законы  должны  быть

"приноровлены"  к  обычаям  народа  и   согласованы   с   уже   существующим

законодательством. Ко времени восшествия на престол она уже немало  знала  о

стране, которой ей предстояло править. Став же императрицей, она постаралась

узнать еще больше. Ради этого она - впервые после Петра  I  -  предпринимала

поездки по стране, много читала, изучала архивные  документы,  беседовала  с

людьми. Конечно, знания ее все равно так никогда и не стали ни  полными,  ни

вполне достоверными, объективными. Ведь и когда  она  ездила  по  Волге  или

путешествовала по Прибалтике, по западным губерниям, отправлялась в Крым или

всего лишь в Троице-Сергиеву лавру, она видела лишь то,  что  показывали  ей

местные администраторы, чья квалификация нередко сводилась к умению  пустить

пыль  в  глаза  начальству.  Да  и  сама  она,  особенно  в  последние  годы

царствования, была рада обмануться, ведь так хотелось видеть реальные  плоды

своей деятельности. И все же  она  была  достаточно  умна,  проницательна  и

пытлива, чтобы за тем, что позже стали называть  "потемкинскими  деревнями",

увидеть если не всю реальность, то по крайней мере ее большую часть.

     О  том,  как  Екатерина  понимала  разницу  между  теорией  и  реальной

практикой, свидетельствует ее знаменитый диалог с Дени Дидро. Когда  великий

француз приехал в Россию, императрица приняла его со всевозможным  почтением

и вела с ним долгие разговоры, в значительной мере сводившиеся  к  монологам

философа, почитавшего своим долгом наставлять императрицу в том, что  и  как

ей следует делать. Екатерина, казалось, внимала ему, но не спешила исполнять

его советы. Когда же озадаченный  Дидро  увидел,  что  усилия  его  остаются

втуне, и поинтересовался у государыни, почему она  не  бросается  немедленно

действовать по его указаниям, Екатерина отвечала:  "Вашими  высокими  идеями

хорошо наполнять  книги,  действовать  же  по  ним  плохо.  Составляя  планы

различных  преобразований,  вы  забываете  различие  наших   положений.   Вы

трудитесь на бумаге,  которая  все  терпит,  между  тем  как  я,  несчастная

императрица, тружусь для простых смертных, которые чрезвычайно чувствительны

и щекотливы".

     Еще ранее встречи с Дидро, во время путешествия по Волге в 1767 г., она

писала Вольтеру, торопившему ее с изданием новых законов: "Подумайте только,

что эти законы должны служить и для  Европы,  и  для  Азии;  какое  различие

климата, жителей, привычек, понятий! Я теперь  в  Азии  и  вижу  все  своими

глазами. Здесь 20 различных народов, один на другого не  похожих.  Однако  ж

необходимо сшить каждому приличное платье. Легко положить общие  начала,  но

частности? Ведь  это  целый  особый  мир:  надобно  его  создать,  сплотить,

охранять".

     С годами Екатерина сделалась отчаянной русской патриоткой, и это  также

важная черта  ее  мировоззрения,  без  учета  которой  невозможно  понять  и

правильно оценить ее деяния. Не без намека на собственную блестящую карьеру,

она  писала,  что  Россия  для  иностранцев  является  "пробным  камнем   их

достоинств": "Тот, кто успевал в России, мог быть уверен в  успехе  во  всей

Европе... Нигде, как  в  России,  нет  таких  мастеров  подмечать  слабости,

смешные стороны или недостатки иностранца: можно  быть  уверенным,  что  ему

ничего не спустят, потому что, естественно, всякий русский в глубине души не

любит ни одного иностранца". В  1782  г.  сыну  и  невестке,  описывавшим  в

письмах к матери виденные ими в Европе красоты, она замечает: "Хотя  никогда

я не была в странах, которые вы посетили, однако всегда  была  того  мнения,

что с маленьким старанием мы бы пошли наравне со многими другими". А  уже  в

самом конце жизни, за несколько месяцев до смерти, в  частной  записке  Н.П.

Румянцеву Екатерина  пишет:  "Было  время,  в  которое  приказано  было  все

заимствовать у датчан, потом у голанцов, потом у шведов, потом у немцев,  но

уские кафтаны таковых тел малых не были впору колосу нашему и долженствовали

исчезнуть, что и збылось".

     Подчеркнутый русский патриотизм Екатерины  проявлялся  и  в  глобальных

политических вопросах, и в более мелких. Так, например,  показательно,  что,

учреждая в 1769 г. орден Св. Георгия, императрица сделала его именно во  имя

одного из наиболее почитаемых на Руси святых. Причем все  надписи  на  новом

ордене, которому  предстояло  оставаться  высшей  воинской  наградой  России

вплоть до 1917 г., были сделаны русскими, а не  латинскими,  как  на  других

орденах того времени, буквами. Позиция Екатерины имела огромное значение для

формирования  русского  национального   самосознания,   собственно   понятия

русского патриотизма. Не случайно само слово "родина"  с  легкой  руки  Г.Р.

Державина впервые появляется на русском языке именно в екатерининскую эпоху.

     Географические  и  климатические  условия   России   таковы,   полагала

Екатерина, что для  этой  страны  годится  только  одна  форма  правления  -

самодержавие. "Государь есть Самодержавный, ибо никакая другая,  как  только

соединенная в его особе власть, не может действовать сходно с  пространством

толь великаго государства. "..." всякое другое правление не только  было  бы

России вредно, но и в конец разорительно". Эта мысль, высказанная ею в самом

начале царствования, в  разных  вариантах  встречается  в  ее  бумагах  и  в

последние десятилетия жизни.

     Если у Екатерины и был некий политический идеал,  то  это,  несомненно,

Петр Великий. Императрица не раз провозглашала  себя  продолжательницей  его

дела. Следовать заветам Петра в ее понимании значило  и  во  внешней,  и  во

внутренней  политике  продолжать  линию  на  создание  империи   с   сильной

центральной  властью,  развитой  экономикой,   обеспечивающей   материальный

достаток подданных  и  военные  нужды  государства,  и  с  активной  внешней

политикой, позволяющей играть доминирующую роль на  международной  арене.  С

осуждением писала она о преемниках  великого  преобразователя:  "От  кончины

Петра Перваго  до  возшествия  императри[цы]  Анны  царствовала  невежества,

собственная  корысть  и  барствовалась  склонность  к  старинным  обрядам  с

неведением и непониманием новых, введенных Петром Первым. От  сего  родилось

отрешение надворных судов в 1726 году, поручение суда и расправы воеводам  в

1727. Определение,  подписанное  Верховным  Тайным  советом  и  коя  и  ныне

хранится в  Инастранной  коллегии,  чтоб  упустить  во  все  флот,  а  армию

некомплектовать, - вернейшей  способ,  чтоб  завистливыя  соседы  Россию  по

клачкам разобрали, как заблагоразсудят".

     В соответствии с заветами  Петра  "правила"  собственного  царствования

Екатерина формулировала в пяти пунктах:

     "1. Нужно просвещать нацию, которой должен управлять.

     2. Нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать  общество  и

заставить его соблюдать законы.

     3. Нужно учредить в государстве хорошую и точную полицию.

     4. Нужно способствовать расцвету государства и сделать его изобильным.

     5. Нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающим  уважение

соседям".

     Екатерина мечтала быть равной Петру и таковой, видимо, себя ощущала. Но

этого ей было мало. Заслугу Петра она видела в преодолении  варварства*,  но

ей хотелось превзойти царя-реформатора, а значит, в его деяниях  нужно  было

найти слабое место. Это было нетрудно,  ведь  начинавший  все  сызнова  Петр

действовал больше по наитию, подчиняясь обстоятельствам. Он еще не знал  тех

истин, той теории, которой владела Екатерина, и потому, как она считала, был

жесток, склонен к насилию и правил при помощи страха и  наказания.  Эти  его

методы устарели, были анахронизмом. И она,  просвещенная  государыня,  могла

опереться на любовь и доверие подданных и быть справедливой и гуманной.  Ей,

продолжавшей начатое Петром, уже не нужно было ничего ломать и можно было не

решать все  проблемы  "кавалерийским  наскоком",  а  действовать  обдуманно,

последовательно и не спеша, создавая земной рай для своих подданных. "Я иных

видов не имею, как наивящее благополучие и славу отечества и иного не желаю,

как благоденствия моих подданных, какого б  они  звания  ни  были", -  пишет

Екатерина в 1764 г. князю А.А. Вяземскому, и можно не сомневаться, что пишет

искренне,  ибо  это  строки  из  секретной  инструкции  вновь   назначаемому

генерал-прокурору Сената, то есть из документа,  в  котором  не  было  нужды

лукавить.

     ______________

      * Символом этого отношения Екатерины к предшественнику стал открытый в

1782 г. в Петербурге памятник Петру  скульптора  Э.  Фальконе  -  знаменитый

Медный всадник с надписью по-русски и на латыни "Петру I - Екатерина II"

     Постепенность,  последовательность,  плановость   -   важнейшая   черта

преобразований Екатерины II. Каждый шаг должен  быть  всесторонне  продуман,

ведь "если государственный человек ошибается, если он рассуждает  плохо  или

принимает  ошибочные  меры,  целый  народ  испытывает  пагубные  последствия

этого". Вот в 1775 г. Екатерина осуществляет  губернскую  реформу.  Проходит

шесть лет, и в письме к сыну и невестке она пишет: "Очень  рада,  что  новое

устройство губернское показалось вам лучше, чем прежнее.  Посещение  епархий

показало вам детство вещей, но кто идет медленно, идет безопасно".

     Для того чтобы правильно понять и оценить  царствование  Екатерины  II,

необходимо выяснить  ее  отношение  к  еще  двум  важным  для  того  времени

проблемам - к религии и крепостному  праву.  Воспитанная  в  протестантизме,

принцесса Фике, для того чтобы стать русской великой княгиней,  должна  была

креститься в православие. Переход в новую веру был болезнен, хотя,  как  уже

упоминалось, в письмах к отцу девушка и  пыталась  уверить  его,  что  между

двумя церквами разница лишь  в  обрядах.  Когда  же  вскоре  после  крещения

Екатерина  заболела,  к  ней   тайком   приглашали   лютеранского   пастора.

Приобретенная таким путем вера не могла быть слишком глубокой, а  знакомство

впоследствии с сочинениями просветителей  и  вовсе  способствовало  развитию

религиозного скепсиса. Между тем она отлично понимала  значение  православия

для  русских  людей  и  всячески  демонстрировала  свою  набожность,  строго

исполняла  все  православные  обряды  и  этим  немало  выигрывала  в  глазах

придворных по контрасту с мужем. Так же она продолжала  себя  вести  и  став

императрицей, видя в Церкви  одно  из  орудий  управления  страной.  Однако,

скрывшись от посторонних глаз, Екатерина могла себе  позволить  расслабиться

и, слушая, например, всенощную на хорах церкви, незаметно для стоявших внизу

раскладывала на маленьком столике гранпасьянс. Но это вовсе не  значит,  что

она была атеисткой.  Как  и  почти  всякий  человек  XVIII  века,  она  была

религиозна, но к институту Церкви с его внешней обрядностью особого  пиетета

не испытывала. В письме к Вольтеру она признавалась: "В молодости я тоже  по

временам предавалась богомольству и была окружена  богомольцами  и  ханжами:

несколько лет назад (то есть при Елизавете Петровне. - А.К.) нужно было быть

или тем, или другим, чтобы  быть  в  известной  степени  на  виду...  теперь

богомолен только тот, кто хочет быть  богомольным".  В  последних  словах  -

намек на политику веротерпимости, которую  в  духе  просветителей  Екатерина

последовательно проводила в жизнь, в частности в отношении  старообрядцев  и

мусульман. Так, например, на жалобу  Синода,  что  в  Казани  строят  мечети

вблизи православных храмов, императрица велела отвечать: "Как всевышний  Бог

на земле терпит все веры, языки и исповедания, то и она из  тех  же  правил,

сходствуя Его святой воле, и в  сем  поступает,  желая  только,  чтоб  между

подданными ее всегда любовь и согласие царствовали".

     Также идеями  просветителей  определялось  и  отношение  императрицы  к

крепостничеству. В соответствии с их взглядами на  природу  человека  и  его

естественные   права   крепостное   право   как   таковое   было   Екатерине

отвратительно. В ее бумагах осталось  немало  горьких  слов,  написанных  по

этому поводу: "Предрасположение к деспотизму... прививается с самаго ранняго

возраста к детям, которыя видят, с какой жестокостью их родители  обращаются

со своими слугами: ведь нет дома, в котором не было бы  железных  ошейников,

цепей и разных других инструментов для пытки при малейшей  провинности  тех,

кого природа поместила в этот несчастный класс, которому нельзя разбить свои

цепи  без  преступления".  "Если  крепостнаго  нельзя  признать  персоною, -

иронизирует она в другом месте, -  следовательно,  он  не  человек,  но  его

скотом извольте признавать, что к немалой славе от всего света нам приписано

будет". Рабство же "есть подарок и умок татарский", в то время как  "славяне

были люди вольны". Не укрылось от Екатерины и значение  крепостничества  как

тормоза  на  пути  развития  эффективного   хозяйства.   "Чем   больше   над

крестьянином притеснителей, - замечала  она, -  тем  хуже  для  него  и  для

земледелия".  И  продолжала:  "Великий  двигатель  земледелия  -  свобода  и

собственность".

     И все  же  отношение  Екатерины  к  крепостному  праву  было  не  столь

однозначным, как может показаться. Полагая, что "крестьяне  такие  же  люди,

как мы", она делала для них и некоторые ограничения: "Хлеб, питающий  народ,

религия, которая его утешает, - вот весь круг его идей. Они будут всегда так

же просты, как и его природа; процветание  государства,  столетия,  грядущие

поколения - слова, которые не могут его поразить.  Он  принадлежит  обществу

лишь своими трудами, и  из  всего  этого  громадного  пространства,  которое

называют будущностью, он видит всегда лишь один  только  наступающий  день".

Мысль о духовно нищем народе, неспособном распорядиться свободой, если он ее

получит, была в ту пору весьма широко распространена. "Просвещение  ведет  к

свободе, - поучала, например, Е.Р. Дашкова  Дени  Дидро, -  свобода  же  без

просвещения породила бы только анархию и  беспорядок.  Когда  низшие  классы

моих соотечественников будут просвещены, тогда они будут  достойны  свободы,

так как они тогда только сумеют воспользоваться  ею  без  ущерба  для  своих

сограждан и не разрушая порядка и отношений, неизбежных  при  всяком  образе

правления".

     Екатерина, как и многие ее современники,  по-видимому,  полагала,  что,

хотя крепостничество в принципе есть зло, большей части крестьян живется  за

помещиками не так уж плохо. Особенно заботилась она  о  том,  чтобы  картина

русского рабства не затмила ее собственной славы в глазах иностранцев.  Ради

этого она готова была пойти и на прямой подлог.  Так,  в  своем  "Антидоте",

написанном  в  ответ  на  книгу  путешествовавшего  по  России  французского

астронома Шаппа д'Отероша, она возвещала,  что  "положение  простонародья  в

России не только не хуже, чем во  многих  иных  странах,  но  в  большинстве

случаев оно даже лучше", а  в  письмах  к  Вольтеру  сообщала,  что  русские

крестьяне имеют каждый на обед курицу, а в некоторых губерниях даже индюшек.

Но это для иностранцев, а что же  реально  сделала  и  сделала  ли  что-либо

Екатерина для облегчения  крестьянской  доли?  Для  ответа  на  этот  вопрос

обратимся к ее внутренней политике, но прежде познакомимся с еще одним очень

важным документом, ярко характеризующим Екатерину-политика.

     В 1801 г., когда на российский престол взошел  любимый  внук  Екатерины

Александр I, "екатерининские старики", надеявшиеся, что  теперь  все  станет

совершаться, как утверждал  государь,  "по  закону  и  по  сердцу"  покойной

государыни, принялись поучать  молодого  царя.  Один  из  них,  В.С.  Попов,

служивший секретарем сперва у Г.А. Потемкина, а потом у  самой  императрицы,

написал Александру пространное письмо, в котором вспоминал о разговоре с его

бабушкой: "Я говорил с удивлением о том слепом повиновении, с  которым  воля

ея повсюду была исполняема, и о том  усердии  и  ревности,  с  которыми  все

старались ей угождать.

     - Это  не  так  легко,  как  ты  думаешь, -  изволила  она   сказать. -

Во-первых, повеления мои, конечно, не исполнялись бы с точностию, если бы не

были удобны к исполнению. Ты сам знаешь, с какою осмотрительностию, с  какою

осторожностию  поступаю  я   в   издании   моих   узаконений.   Я   разбираю

обстоятельства, советуюсь, уведываю мысли просвещенной  части  народа  и  по

тому заключаю, какое действие  указ  мой  произвесть  должен.  И  когда  уже

наперед я уверена о общем одобрении, тогда выпускаю я мое повеление  и  имею

удовольствие то, что ты  называешь  слепым  повиновением.  И  вот  основание

власти неограниченной. Но  будь  уверен,  что  слепо  не  повинуются,  когда

приказание не приноровлено к обычаям, ко мнению народному  и  когда  в  оном

последовала бы я одной моей воле, не размышляя о следствиях.  Во-вторых,  ты

обманываешься, когда думаешь,  что  вокруг  меня  все  делается  только  мне

угодное. Напротив того, это я, которая, принуждая  себя,  стараюсь  угождать

каждому  сообразно  с  заслугами,  с  достоинствами,  с  склонностями  и   с

привычками и, поверь мне,  что  гораздо  легче  делать  приятное  для  всех,

нежели, чтоб все  тебе  угодили.  Напрасно  будешь  сего  ожидать  и  будешь

огорчаться, но я себе сего огорчения не имею, ибо не ожидаю, чтобы  все  без

изъятия по-моему делалось. Может быть, сначала и трудно  было  себя  к  тому

приучать, но теперь с удовольствием  я  чувствую,  что,  не  имея  прихотей,

капризов и вспыльчивости, не могу  я  быть  в  тягость  и  беседа  моя  всем

нравится".