Романовы. Исторические портреты

Разделы: Русская история и культура

Династия Романовых

Глава 4.

Гром победы раздавайся!

                                     1

     Прослыть  просвещенной  монархиней,  мудрой  правительницей,  неустанно

пекущейся о благе подданных, великой законодательницей - вот  что  наряду  с

искренней верой в идеалы Просвещения в течение более тридцати лет составляло

побудительные мотивы внутренней политики Екатерины  II.  Но  этого  ей  было

мало. Она была дочерью своего времени, и в ее  представлении  истинная  Мать

Отечества должна была быть озарена еще и лучами  воинской  славы.  Этого  же

требовала и приверженность заветам Петра Великого, сделавшего Россию великой

мировой  державой.  Необходимо  было  продолжать   его   дело,   не   только

поддерживая, но и всячески укрепляя статус страны на международной арене.  В

условиях XVIII столетия это означало вести активную  наступательную  внешнюю

политику, не менее агрессивную, чем у других европейских держав.

     Но Екатерина не была бы Екатериной, если бы цель своей внешней политики

она видела лишь в поддержании статуса России  как  великой  державы  на  том

уровне, на каком он находился при ее предшественницах. Те занимались внешней

политикой и вели более  или  менее  успешные  войны,  потому  что  так  было

принято, потому что государю в  XVIII  в.  полагалось  самолично  заниматься

дипломатией, переписываться с другими монархами и время от  времени  грозить

кулаком соседу. Вести себя подобным образом и Анне  Иоанновне,  и  Елизавете

Петровне советовали их министры, вырабатывавшие внешнеполитические  доктрины

страны и убежденные, что победоносные войны ведут к обогащению государства и

укреплению его престижа. В отличие от них,  Екатерина,  хоть  и  внимательно

прислушивалась ко всему, что ей советовали, и нередко принимала советы  тех,

кому доверяла, тем не менее всегда имела собственное мнение, сама определяла

внешнеполитический курс, вникала во все мелочи и не только переписывалась  с

королями, но и составляла детальные инструкции дипломатам и  военачальникам.

Кроме этого, в системе ценностей императрицы внешняя политика, как бы  важна

она ни была, все же стояла на втором месте после внутренней и в значительной

мере являлась для нее средством успешного  осуществления  внутриполитических

замыслов. Тонкий  знаток  человеческой  природы,  Екатерина  в  совершенстве

постигла искусство дипломатии, и не случайно ее время - это время не  только

выдающихся военачальников, государственных деятелей и деятелей культуры,  но

и целой плеяды руководимых ею блестящих дипломатов.

     Представления Екатерины о  том,  какой  должна  быть  внешняя  политика

России, могут показаться эклектичными, но таково уж было  время,  в  которое

она жила. С одной стороны, как того  и  требовали  идеалы  Просвещения,  она

заявляла о приверженности миру, стремлению решать спорные вопросы при помощи

дипломатии, а не оружия. Небезразлична была она и  к  общественному  мнению.

"Тот, -  писала  Екатерина, -  который  на  своей  стороне  имеет  признание

публики, может твердо полагаться, что противная ему сторона не  дерзнет,  по

меньшей мере явно и открытым образом, действовать против его  по  опасности,

чтоб инако не поднять на себя негодования и  недоверки  всех  вообще  частей

христианской республики". (Заметим, однако, что речь тут идет лишь о странах

христианских и, значит, относится только к ним.) С другой  стороны,  вера  в

идеалы Просвещения уживалась  в  сознании  императрицы  с  имперской  идеей,

согласно  которой  великая  Россия  -   наследница   Византии   -   обладала

неотъемлемым правом вмешиваться в дела соседей и решать  судьбы  народов  по

своему усмотрению.  Убежденная  в  особой  роли  России  в  мире,  Екатерина

полагала, что ее миссия состоит в защите и  распространении  христианства  и

потому,  борясь  с  Турцией,  например,  она  действует  в   общеевропейских

интересах.

     Турецкая проблема, восточное  направление  внешней  политики  достались

Екатерине в наследство от ее предшественников. Уже со второй  половины  XVII

в.,  когда  после  присоединения  Украины  границы  России  приблизились   к

Османской империи, стало очевидным, что именно Турция на долгие годы  станет

ее основным соперником. Остановить наступательное движение России к  Черному

морю, в Крым, на Кавказ было невозможно, ибо это означало бы  поставить  под

угрозу потери то, что уже было завоевано. Но только закрепиться на Черном  и

Азовском морях Екатерине, в отличие от Петра I, казалось уже  недостаточным.

С первых лет царствования у нее возникают, сперва не слишком  четкие,  планы

выйти к берегам Средиземного моря, восстановить там христианское государство

под эгидой России, а по возможности и вовсе сокрушить мощь османов. Но, хотя

Турция  переживала  в  то  время  острейший  социально-политический  кризис,

справиться с ней было не так уж легко, и потому, что обширная  империя  была

еще достаточно сильна, и потому, что, медленно умиравшая, она  была  лакомым

куском для других европейских держав. К тому  же  усиления  России  за  счет

Османской империи никто в Европе, естественно, не желал и желать не мог.

     Вторая проблема, которую Екатерина также получила в наследство от своих

предшественников, была польская. Земли Речи  Посполитой  простирались  между

Россией, Австрией и Пруссией, и  потому  было  чрезвычайно  важно,  чтобы  в

Варшаве  находилось  дружественное   Петербургу   правительство.   Поскольку

Польское государство также давно находилось в  кризисном  состоянии,  Россия

уже с начала века не  стеснялась  использовать  против  него  военную  силу,

неизменно добиваясь избрания на польский престол своего ставленника. Но была

еще одна сложность:  так  называемые  польские  диссиденты  -  православные,

уравнения прав которых с католиками Россия давно, но безуспешно  добивалась.

Положение диссидентов было удобным предлогом для  вмешательства  в  польские

дела, но парадокс заключался в том,  что  проблема  диссидентов  могла  быть

решена только в том случае, если бы  избранный  при  помощи  русских  штыков

король обладал большей властью. Для этого требовалось изменить  политический

строй Речи  Посполитой,  а  в  этом  ни  Россия,  ни  другие  соседи  Польши

заинтересованы не были, ибо тогда было  бы  гораздо  сложнее  вмешиваться  в

польские дела.

     Между тем ситуация начала царствования была для Екатерины необыкновенно

благоприятна. Внешнеполитическая доктрина  времен  Елизаветы  Петровны  была

разрушена импульсивным Петром III. Новую же он создать не успел. У Екатерины

были развязаны руки, и она могла начать свою политику фактически  с  чистого

листа. К тому же Россия была  в  положении  победительницы.  Ее  войска  еще

находились в  Европе,  и  весть  о  перевороте  28  июня  1762  г.  повергла

европейские дворы в состояние шока, а прусский - в  ужас,  который  был  так

велик, что ночью того же дня, когда была получена эта  новость,  королевскую

казну вывезли из Берлина в Магдебург. Слабость других придавала  силы  новой

российской императрице, и французский посол Бретель жаловался, что с  первых

дней царствования Екатерина говорила с ним гордо  и  заносчиво.  Независимый

тон, который взяла императрица с иностранцами, надо полагать, импонировал ее

ближайшему окружению, составляя контраст с ее предшественником, заискивавшим

перед Пруссией. За этим  стоял  уже  тогда  сформулированный  важнейший  для

Екатерины принцип: "Мое существование состоит и состоять будет в том, чтобы,

разве я потеряю рассудок, не хотеть быть под игом ни у какого двора -  и  я,

слава Богу, не нахожусь под ним".

     Но были и  сложности.  Петр  III  успел  заключить  союзный  договор  с

Пруссией,  объявить  войну  Дании  и  разорвать  союзнические  отношения   с

Австрией  -  традиционным  союзником   России   на   протяжении   нескольких

десятилетий. Необходимо было как можно скорее определить  свое  отношение  к

этим проблемам. Екатерина, с одной стороны, пришла  к  власти  под  лозунгом

отрицания политики  мужа,  с  другой  -  отлично  сознавала  бессмысленность

продолжения войны, не сулившей России никаких серьезных выгод.  В  окружении

императрицы разгорелись ожесточенные  споры.  Возвращенный  из  ссылки  А.П.

Бестужев-Рюмин, поддержанный Г.Г. Орловым, настаивал на той  линии,  которую

сам проводил много лет, будучи елизаветинским канцлером. Она  заключалась  в

опоре на союз с Австрией и, следовательно, предполагала  продолжение  войны.

Ему возражал Н.И. Панин, считавший, что цель войны -  ослабление  Пруссии  -

достигнута и пора подумать над  новой  внешнеполитической  доктриной.  Такой

подход  более  импонировал  Екатерине,  которая   в   беседах   с   Бретелем

признавалась, что ей нужно по крайней мере пять лет  мира,  чтобы  перевести

дух и собраться с силами. В результате русские войска были возвращены домой,

мир с Пруссией сохранен, но военный союз на время расторгнут.

     Своего рода пробным  камнем  деятельности  Екатерины  на  международной

арене стало решение курляндского вопроса. Уже 4 августа 1762 г. она отменила

подписанное  ранее  Э.  Бироном  по  требованию  Петра  III   отречение   от

герцогского престола в пользу принца Георга Голштинского. Это был щедрый  и,

казалось, благородный жест  в  духе  принципов  справедливости,  к  тому  же

демонстрировавший, что новая государыня  руководствуется  не  династическими

интересами (принц Георг приходился ей дядей),  а  государственными.  В  этом

смысле он  должен  был  произвести  и,  несомненно,  произвел  благоприятное

впечатление  на  петербургское  общество.  Но  за  ним  стоял  и   серьезный

политический интерес. Как писала Екатерина,  "прямая  выгода  нашей  империи

требует,  чтобы  в  соседней  земле   имели   герцога,   не   состоящего   в

непосредственных сношениях с польским королем, а скорее от нас  зависящего".

Принц Георг к тому же зависел от Пруссии, и если бы  Курляндия  оказалась  в

его власти, она попала бы в зону прусского  влияния.  Бирон  же,  уже  более

тридцати лет проживший в России и только  что  возвращенный  из  многолетней

ссылки, становился игрушкой в руках русского правительства.

     Для восстановления Бирона на курляндском  престоле  надо  было  сломить

сопротивление  Польши,  и  если  бы  какая-нибудь  из   европейских   держав

вступилась за  нее,  Россия,  возможно,  вынуждена  была  бы  отступить.  Но

ссориться с новым русским правительством из-за Курляндии никому не хотелось,

а Екатерина не колеблясь применила испытанный  еще  Петром  Великим  способ:

ввела в Курляндию войска и тем обеспечила Бирону корону. При  этом  ситуация

была столь благоприятна, что если бы  русские  солдаты  остались  в  Митаве,

Курляндия уже тогда могла стать  частью  Российской  империи.  Но  Екатерина

такой цели пока не ставила. Ей  нужно  было  продемонстрировать  всему  миру

принципы своей будущей политики - жесткость,  решительность  и  одновременно

приверженность показной справедливости.

     Примерно в это же время в голове у Екатерины родился еще  один  дерзкий

план: посадить на польский престол своего бывшего  возлюбленного  Станислава

Понятовского. Смелость и необычность этого плана состояла в том, что впервые

за долгое время королем должен был стать не саксонский курфюрст, а природный

поляк из рода Пястов. Для реализации задуманного требовались сущие  пустяки:

дождаться смерти престарелого короля Августа  III  и  заручиться  поддержкой

Пруссии. Последнее означало проявить свою внешнеполитическую ориентацию  уже

гораздо более определенно. Наконец в октябре 1763 г.  Август  умер.  Тут  же

Екатерина собрала совещание ближайших сподвижников,  на  котором  обсуждался

план отторжения от  Польши  ряда  территорий.  Однако  с  этим  решили  пока

повременить,  и  в  Польшу  был  послан  князь   Н.В.   Репнин,   снабженный

необходимыми полномочиями и деньгами для подкупа  участников  сеймов.  Через

несколько дней Н.И. Панин был  назначен  канцлером,  что  означало  принятие

императрицей  его  внешнеполитической  программы.  Панин   был   сторонником

сближения с Пруссией, без содействия  которой  добиться  поставленных  целей

было бы невозможно, и в марте 1764  г.  между  Петербургом  и  Берлином  был

подписан  новый  союзный  договор,   по   которому   стороны   уславливались

совместными  усилиями   добиваться   сохранения   в   Польше   существующего

государственного строя, дававшего возможность регулировать польскую политику

по своему вкусу.

     Репнин успешно  справился  с  данным  поручением,  в  августе  1764  г.

Станислав Понятовский стал  польским  королем  и  Екатерина  писала  Панину:

"Поздравляю вас с королем, которого мы делали. Сей случай наивяшше  умножает

к вам мою доверенность, понеже я  вижу,  сколь  безошибочны  были  все  вами

взятые  меры".  Казалось  бы,   тут   наконец   и   разрешится   пресловутый

диссидентский вопрос, в чем Станислав не раз давал  Екатерине  обещания.  Но

увы: сейм и слышать о нем не желал. Чтобы развязать узел,  Россия  могла  бы

поддержать князей Чарторыйских, племянником которых был  новый  король.  Они

стремились к политическим реформам, направленным на  укрепление  королевской

власти, отмену права шляхты на  liberum  veto  и  образование  конфедераций,

установление наследственной монархии. Но поддержать Чарторыйских - а на  это

готов был пойти Панин - значило нарушить обязательства перед Пруссией и  тем

самым  разрушить  всю  старательно  создаваемую  им  же  самим  политическую

систему. Екатерина, у которой были более обширные  планы,  была  сторонницей

последовательной политики. В результате Россия рассорилась с  Чарторыйскими,

потеряла в Польше поддержку серьезных политических сил и  вынуждена  была  с

головой окунуться в гражданскую войну в этой стране. При этом русские войска

оставались в Польше, Репнин достаточно  бесцеремонно  диктовал  королю  волю

Петербурга и не останавливался даже перед арестом наиболее ярых  противников

России. В  1768  г.  против  нее  выступила  Барская  конфедерация  польских

магнатов,   в   ответ    на    что    вспыхнуло    восстание    православных

крестьян-гайдамаков.

     Россия обладала достаточными силами, чтобы справиться с Польшей, но  ни

Пруссия, ни Австрия этого бы не допустили. В том же 1768 г. они договорились

о  поддержке  польского  строя,  что  стало  залогом  последовавших  позднее

разделов Польши. Для  борьбы  же  с  Барской  конфедерацией  в  Польшу  были

направлены  русские  войска  под  командованием   А.В.   Суворова,   который

действовал, как всегда, решительно, смело и быстро добился успеха.

     Одним из краеугольных камней  внешней  политики  России  этого  времени

стала так называемая "северная система",  разработанная  Паниным  и  активно

поддержанная  Екатериной.  Суть  ее  сводилась   к   системе   договоров   с

протестантскими странами севера Европы, Польшей и Пруссией о  взаимовыгодных

условиях торговли и мореплавания и союзных обязательствах в  случае  военных

конфликтов.  В  проигрыше  оставалась  Франция,  которая   с   беспокойством

поглядывала на все  возрастающую  активность  России.  Не  довольна  была  и

Австрия. Свои надежды на противодействие России  они  возлагали  на  Турцию,

которая и так была обеспокоена событиями в Польше и нахождением там, то есть

в непосредственной близи от  своих  границ,  русских  войск.  Как  и  другие

державы, Турция была заинтересована в сохранении в Польше прежних порядков и

видела  в  действиях  России  прямую  им  угрозу.  Чашу  терпения  турецкого

правительства, постоянно возбуждаемого французским и австрийским  послами  в

Стамбуле,  переполнило  восстание  гайдамаков,  которые  под   православными

знаменами резали всех без разбора - католиков, евреев, татар. В  конце  1768

г. от русского посла в Константинополе А.М. Обрезкова в ультимативной  форме

потребовали обещать  вывод  русских  войск  из  Польши  и  отказ  от  защиты

диссидентов.  Когда  же  Обрезков  отказался,  его  и   других   сотрудников

посольства арестовали, что было равносильно объявлению войны.

     Это был досадный и неожиданный для Екатерины поворот событий. Россия не

была готова к войне, и почти двадцать  лет  спустя  императрица  вспоминала:

"Полки  были  по  всей  империи  по  квартерам,  глубокая  осень  на  дворе,

приготовлении никакия не начеты, доходы гораздо менее теперишного, татары на

носу... План  воины  был  составлен  тако,  что  оборона  обращенна  была  в

наступление..." Но Екатерина не унывала, она была полна оптимизма,  заражала

им свое окружение и с головой  ушла  в  новый  для  себя  род  деятельности.

"Туркам с французами  заблагорассудилось  разбудить  кота,  который  спал, -

писала она в одном из писем, - я сей  кот,  который  им  обещает  дать  себя

знать, дабы память не скоро исчезла". По словам В.О. Ключевского,  Екатерина

"развила в себе изумительную  энергию,  работала,  как  настоящий  начальник

генерального штаба, входила в подробности военных приготовлений,  составляла

планы и инструкции, изо всех  сил  спешила  построить  Азовскую  флотилию  и

фрегаты для Черного моря, обшарила все углы и закоулки  Турецкой  империи  в

поисках, как бы устроить заварушку, заговор или восстание  против  турок..."

Впрочем,   контакты   с   православными   подданными    турецкого    султана

устанавливались уже давно, и еще в 1765 г. грек М. Capo, которого Г.Г. Орлов

посылал с разведкой в Грецию, предлагал направить в Средиземное море русские

военные корабли. Теперь об этом плане вспомнили.

     На первом же  заседании  совета,  созванного  Екатериной  по  получении

известия о начале войны, было решено разделить русскую армию на  три  части,

из которых первому корпусу, численностью до  80  тысяч  человек,  отводилась

роль наступательного. Командование им было  поручено  князю  А.М.  Голицыну,

сыну знаменитого фельдмаршала петровского времени.  Второй,  оборонительный,

корпус возглавил П.А. Румянцев. Г.Г. Орлов сразу же поднял вопрос о  посылке

русской эскадры в Средиземное море, и после консультаций с братом  Алексеем,

находившимся в это время за границей, это смелое предложение  было  принято.

Екатерина писала: "Итак нашла  я  за  необходимое  приказать  нашему  войску

собраться в назначенные места, команды же я поручила двум старшим генералам,

т. е. главной армии князю Голицыну, а другой -  графу  Румянцеву;  дай  Боже

первому счастье отцовское, а другому  также  всякое  благополучие!  "..."  Я

совершенно уверена, что, на кого из моих генералов  ни  пал  бы  мой  выбор,

всякий бы лучше  был  соперника  визиря,  которого  неприятель  нарядил.  На

начинающего Бог! Бог же видит,  что  не  я  зачала;  не  первый  раз  России

побеждать врагов; опасных побеждала и не в таких обстоятельствах,  как  ныне

находится; так и ныне от Божеского милосердия и храбрости  его  народа  сего

ожидать".

     Помимо приготовлений чисто военных было принято и еще две важные  меры.

Во-первых, совет при  императрице  стал  постоянно  действующим  органом,  в

котором решались все важнейшие политические вопросы. Во-вторых,  обеспечение

армии и  ведомых  ею  военных  действий  требовало  значительных  финансовых

затрат, и потому было  решено  приступить  к  выпуску  ассигнаций,  то  есть

бумажных  денег.  Они  появились  в  обороте  уже  с  января  1769   г.,   и

правительство гарантировало их хождение наравне с золотом и серебром. Вполне

понятно,  что  эта  мера  имела  не  только  военное,  но  и  более  широкое

экономическое  значение,  делая  финансовое   обращение   в   стране   более

современным. Правда, пользоваться печатным  станком  умеренно  правительство

научилось далеко не сразу, поэтому происходило обесценивание ассигнаций, и к

концу века за бумажный рубль давали лишь 69 копеек серебром.

     Активные военные действия начались весной 1769 г., когда в апреле армия

Голицына перешла Днестр и двинулась к крепости  Хотин.  Но  Голицын  проявил

нерешительность. Дважды он подступал к крепости и дважды снова  отступал  за

Днестр, так и  не  решаясь  на  штурм,  хотя  столкновения  с  турками  были

достаточно успешны для русской армии. Одновременно  в  начале  года  русские

войска вошли в Азов и Таганрог,  где  началось  строительство  укреплений  и

Азовской флотилии (что было запрещено Белградским  миром  1739  г.),  причем

Екатерина взялась за это дело с тем же  энтузиазмом,  с  каким  когда-то  им

занимался Петр Великий. Наконец в  августе  Голицына  было  решено  заменить

Румянцевым, но прежде,  чем  замена  была  осуществлена,  Голицын  в  начале

сентября  все  же  нанес  туркам  решительное  поражение  и  взял  Хотин.  В

Петербурге  его  ждал  фельдмаршальский  жезл,  а  сменивший  его   Румянцев

продолжил наступление и захватил  Яссы.  Результатом  было  освобождение  от

османов всей Молдавии и взятие в ноябре Бухареста. Екатерина  называла  себя

"новой молдавской княгиней" и не без основания ожидала новых побед  русского

оружия. Удача ей сопутствовала.

     Первым по значимости событием нового, 1770 г. было успешное  завершение

средиземноморской  эпопеи.  После  долгого  плавания,  в  течение   которого

Екатерина не раз получала неутешительные известия о состоянии  флота,  24-26

июня русская эскадра под командованием А.Г. Орлова и адмирала Г.Г. Спиридова

одержала блестящую победу над превосходящим ее почти вдвое турецким флотом в

Чесменской  бухте.  Победа  эта  превзошла   все   самые   смелые   ожидания

императрицы, и в восторге она писала Вольтеру:  "Мой  флот...  под  командою

графа Алексея Орлова, разбив неприятельский флот, сжег  его  совершенно  при

порте Чесменском... Около ста кораблей разного рода превратились в прах... Я

всегда говорила: эти герои рождены для великих дел... Огонь был  страшный  с

той и другой стороны в продолжение нескольких часов. Корабли подходили  друг

к другу так близко, что ружейный огонь смешивался с огнем из  пушек...  Граф

Орлов сказывал мне, что на другой день после  сожжения  флота  он  увидел  с

ужасом, что вода очень небольшого Чесменского порта  побагровела  от  крови,

столько там погибло турок".

     Через месяц,  21  июля,  небольшой  отряд  русской  армии  под  началом

Румянцева численностью  не  более  25  тысяч  человек  нанес  сокрушительное

поражение 150-тысячной турецкой армии на реке Кагул. В июле-октябре  русской

армией были взяты крепости Измаил,  Килия,  Аккерман,  Бендеры.  В  1771  г.

русские войска под командованием князя В.М. Долгорукова  вторглись  в  Крым.

Отторжение его от Турции, а по возможности и присоединение к  России  уже  в

это время стало целью Екатерины. Долгорукий за  несколько  месяцев  захватил

основные  стратегические  пункты  полуострова  и  тем  самым   сделал   Крым

безопасным для России, навсегда покончив с опустошительными набегами крымцев

на русские земли, доставлявшими много неприятностей правительству  еще  и  в

середине XVIII столетия.

     "Когда был мир, - писала Екатерина Вольтеру  в  августе  1770  г., -  я

думала, что это верх счастья. Теперь у меня почти два года  война,  я  вижу,

что ко всему можно привыкнуть. Право,  и  война  представляет  свои  хорошие

минуты. Я нахожу в  ней  тот  великий  недостаток,  что  она  мешает  любить

ближнего, как самого себя. Прежде я привыкла думать, что непохвально  делать

зло людям; теперь же несколько утешаюсь, говоря Мустафе: Жорж, ты сам  желал

этого*.

     ______________

      * Перефраз  выражения  из  комедии  Мольера:  Tu  l'as  voulu,  George

Dandin!" - "Ты этого хотел, Жорж Данден".

     И после такого размышления, я бываю почти  так  же  весела,  как  перед

тем". Однако дела были совсем не так хороши. Во-первых, сама война была  для

России очень тяжелым бременем.  Во-вторых,  сколь  блистательные  победы  ни

одерживали бы екатерининские полководцы, было ясно, что крупные  европейские

державы не дадут в полной мере насладиться их плодами. Вот почему уже в 1771

г. русское правительство стало нащупывать почву в поисках  мира.  Надежд  на

то, что удастся уговорить Турцию, было мало, необходимо было  нейтрализовать

тех, кто стоял за ее спиной, то есть Францию  и  Австрию.  Тогда,  лишившись

поддержки, турки стали бы более сговорчивы. Но  отношения  с  Францией  были

прохладными еще с елизаветинских времен*, а Австрия была  крайне  раздражена

разрывом  Россией  союзного  договора.  И  тут  в  дело  вступила   Пруссия,

почувствовавшая  возможность  усилить  свое  влияние  за  счет  испытываемых

Петербургом трудностей.

     ______________

      * Накануне переворота 1762  г.  Екатерина  обращалась  к  французскому

послу за финансовой поддержкой, но получила отказ, что  не  могло,  конечно,

способствовать налаживанию взаимоотношений между двумя странами.

     В заключенном Россией  с  Пруссией  союзе  помимо  политических  выгод,

которые он, по мнению  тогдашних  руководителей  русской  внешней  политики,

должен был принести, был и еще один, личностный аспект.  Из  всех  тогдашних

европейских государей прусский король Фридрих II был несомненно самой  яркой

фигурой, и Екатерина уважала его и как политика, и как полководца, тем более

что с его именем были связаны ее детские и юношеские воспоминания. Екатерина

не была сентиментальна, и потому воспоминания детства и юности, как и вполне

естественное чувство благодарности Фридриху за то, что много  лет  назад  он

содействовал ее свадьбе с Петром Федоровичем, не могли затмить  политические

соображения. Став императрицей, Екатерина вступила в своего  рода  негласное

соперничество  с  Фридрихом   за   славу   просвещенного   монарха.   Мудрые

преобразования, военные победы, внимание известных ученых и философов -  все

это как бы взвешивалось на невидимых весах, и оба монарха  зорко  и  ревниво

следили за их чашечками. Так, в 1766 г. во время приема  Фридрихом  русского

дипломата Сальдерна между ними  состоялся  весьма  примечательный  разговор,

который приводит С.М. Соловьев: "Фридрих... потом  вдруг  спросил:  "Неужели

императрица в самом деле так много занимается, как говорят? Мне сказали, что

она работает больше меня. Правда, у нее меньше развлечений, чем  у  меня.  Я

слишком занят военным делом..." "Государь, -  отвечал  Сальдерн, -  привычки

превращаются в страсти. Что же касается императрицы, то она работает  много,

и, быть может, слишком много для своего здоровья". "Ах! - сказал  Фридрих. -

Честолюбие и слава - суть потаенные пружины,  которые  приводят  в  движение

государей... Много дорог, которые ведут к бессмертной славе; императрица  на

большой дороге к  ней,  верно".  Говоря  это,  он  все  не  спускал  глаз  с

Сальдерна. Тот понял, что королю  хочется  слышать  что-нибудь  от  него,  и

сказал: "Конечно, императрица утвердит счастье своего народа и  значительные

части рода человеческого. У нее обширные виды, которые  обнимают  прошедшее,

настоящее и будущее. Она любит живущих, не забывая о потомстве". "Это много,

это достойно ее", - заметил король и покончил разговор.

     Упоминание  Сальдерном  о  здоровье  императрицы  было,  скорее  всего,

случайной оговоркой, которую Екатерина вряд ли одобрила бы. Что же  касается

Фридриха, то в Петербурге полагали, что ему осталось недолго. Еще в 1765  г.

Панин писал Репнину, что "сей государь уже последние дни доживает, в которые

ему совершенно недостанет  возможности  все  то  исполнить,  что  его  видам

приписано быть может; преемники же его, не получа его духа, не будут иметь и

сил его в производстве". Но русская дипломатия просчиталась. Прусский король

прожил еще около двадцати  лет  и  успел  оказать  значительное  влияние  на

международные дела. В 1771 г. он выступил инициатором раздела  Польши.  Цель

Пруссии была очевидна: захват польских земель, но,  привлекая  к  разделу  и

Австрию,  Фридрих  соблазнял  Россию  тем,  что  таким  образом  ей  удастся

нейтрализовать важнейшего союзника Турции и добиться мира.  Екатерина  также

не имела ничего против того, чтобы расширить границы своих владений за  счет

Польши, хотя и предпочла бы сделать это без участия  Пруссии.  Но  положение

было таково, что она согласилась, и в 1772  г.  первый  раздел  Польши  стал

реальностью.

     Согласно  договору,  подписанному  в  июле  1772  г.,  Россия  получила

польскую часть Ливонии, а также Полоцкое, Витебское,  Мстиславское  и  часть

Минского воеводств. По размерам территорий российская доля польского  пирога

была  больше  австрийской  и  прусской,  но  это  были  земли   экономически

значительно менее развитые и с низкой плотностью  населения.  К  Австрии  же

отошли наиболее плотно населенные  земли  с  городом  Львовом  -  крупнейшим

экономическим  и  торговым  центром.  Пруссия,  в  свою  очередь,   получила

возможность полностью контролировать польскую торговлю  зерном.  К  тому  же

Австрии и Пруссии, в отличие  от  России,  их  доли  достались  без  единого

выстрела. Правда, Россия все последующее время сохраняла то, что осталось от

Польского государства, в зоне своего влияния. В 1776 г., опираясь на русские

штыки, король Станислав Август сумел несколько  укрепить  свою  власть,  что

вызвало недовольство польских магнатов, также апеллировавших к России.  Игра

на противоречиях двух соперничающих лагерей давала  Петербургу  уверенность,

что Польша не выскользнет из-под его влияния, и в 1780  г.  стало  возможным

даже вывести оттуда русские войска.

     Между тем нейтрализация Австрии  в  результате  раздела  Польши  давала

надежду на скорое заключение  выгодного  мира  с  Турцией,  подкрепленную  и

новыми победами русских войск. Однако  тут  на  голову  Екатерины  свалились

новые напасти в виде пугачевского бунта. Поначалу императрица не отнеслась к

случившемуся слишком серьезно и полагала, что речь идет об очередной "глупой

казацкой истории". Но когда в Петербург стали поступать известия  о  победах

Пугачева  над  регулярными  войсками  и  о   его   постоянно   пополняющемся

многотысячном  войске,  Екатерина  поняла,  что  дело  нешуточное.  Особенно

опасной ситуация стала летом 1774 г., когда Пугачев перешел на правый  берег

Волги, в результате чего паника охватила Москву  и  докатилась  до  северной

столицы. Н.И. Панин в письме к брату сообщал:  "Мы  тут  в  собрании  нашего

совета увидели государыню крайне пораженною, и она объявила  свое  намерение

оставить здешнюю столицу и самой ехать для спасения  Москвы  и  внутренности

империи, требуя и настоя с великим жаром, чтоб каждый из нас сказал ей о том

свое мнение. Безмолвие между нами было великое".

     Пугачевщина была не только опасна. Она разрушала все  планы  и  надежды

императрицы, выставляла  ее  в  невыгодном  свете  и  внутри  страны,  и  за

границей,  указывала  на  серьезное  неблагополучие  в  стране,   заставляла

прибегнуть к методам, которые  она  не  любила.  В  письме  к  новгородскому

губернатору  Сиверсу  она  писала:  "Генерал  Бибиков  отправляется  туда  с

войсками... чтобы побороть этот ужас XVIII  столетия,  который  не  принесет

России ни славы, ни чести, ни прибыли, но наконец с Божиею помощию  надеюсь,

что мы возьмем верх,  ибо  на  стороне  этих  каналий  нет  ни  порядка,  ни

искусства:  это  сброд  голутьбы,  имеющий  во  главе  обманщика  столь   же

безстыдного, как  и  невежественного.  По  всей  вероятности,  это  кончится

повешаниями.  Какая  перспектива,  г.  губернатор,  для  меня,  не   любящей

повешаний!  Европа  в  своем  мнении  отодвинет  нас   ко   временам   Ивана

Васильевича - вот та  честь,  которой  мы  должны  ожидать  от  этой  жалкой

вспышки". Переписка Екатерины с Сиверсом показывает, что  императрица  знала

истинную причину случившегося, однако никоим образом не показывала этого. Во

время следствия тщетно искали заговор зарубежных недругов,  изучали  влияние

на восставших старообрядцев и практически не упоминали о крепостничестве.

     Пугачевщина потребовала отвлечения значительных воинских сил  с  театра

военных действий, и теперь заключение мира с Турцией стало еще более  острой

необходимостью. В результате  подписанный  10  июля  1774  г.,  в  годовщину

позорного для России Прутского договора, Кючук-Кайнарджийский мир  никак  не

компенсировал человеческие жертвы и экономические затраты  во  время  войны.

России не удалось удержать за  собой  Молдавию  (против  этого  возражала  и

Пруссия), и Турция обязалась лишь восстановить автономию Молдавии и  Валахии

под  своей  властью.  Обязалась  она  и  не  притеснять  грузин,  все  более

оказывавшихся в сфере русских интересов. Зато Россия получила крепости Керчь

и Еникале, а также право на свободный проход своих судов через  черноморские

проливы, что  имело  исключительно  важное  значение  для  развития  русской

торговли.  Еще  одним  достижением  было   вынужденное   признание   Турцией

независимости Крыма, что,  по  мысли  русского  правительства,  должно  было

обеспечить в дальнейшем его присоединение к России.

                                     2

     Трудно сказать,  как  сама  Екатерина  оценивала  итоги  закончившегося

Кючук-Кайнарджийским   миром   первого   этапа   своей    внешнеполитической

деятельности. Одно ясно: ее пыл и энергию они не остудили. На фоне предельно

осторожной, компромиссной внутренней политики может показаться, что  внешней

руководил  другой  человек.  Твердость,  целеустремленность,  решительность,

рискованность,  а  отчасти  и  авантюрность  -  ее  неотъемлемые  черты.   И

одновременно   удача,   почти   неизменно   сопутствовавшая   Екатерине   на

международной арене.

     После окончания войны  Турция,  приободренная  внутренними  неурядицами

России, укрепила гарнизоны своих крепостей  на  северном  побережье  Черного

моря  и  наводнила  Крым  и  Кубань  своими   агентами.   Турецкие   корабли

демонстрировали  свою  мощь  вблизи  крымских  берегов.  Поскольку   Австрия

оказалась теперь связанной общими интересами с Россией  в  Польше,  основную

ставку турецкое правительство стало делать на поддержку Англии. Но в 1775 г.

началась война за независимость североамериканских колоний, поглотившая  все

силы Великобритании, не способной теперь  столь  же  активно  вмешиваться  в

европейские дела.

     Положение "владычицы морей" было  столь  сложным,  что  летом  1775  г.

король Георг III даже обратился к Екатерине с просьбой предоставить 20 тысяч

русских солдат для борьбы с повстанцами. Но вмешиваться в  войну,  победа  в

которой Англии не могла принести России никаких реальных выгод,  императрица

не желала. К тому же она весьма  неодобрительно  относилась  к  деятельности

английского  правительства,  считала  его  виновным  в  начавшейся  войне  и

полагала необходимым как можно скорее примириться  с  восставшими.  Впрочем,

она прозорливо предвидела, что  отделение  американских  колоний  от  Англии

неизбежно. В 1775 г. она писала: "От всего сердца желаю,  чтобы  мои  друзья

англичане  поладили  со  своими  колониями,  но  сколько  моих  предсказаний

сбывалось, что боюсь, что еще при моей жизни нам придется увидеть  отпадение

Америки  от  Европы".  Восставшим  Екатерина  также  не  симпатизировала,  и

впоследствии,  когда  в  1780  г.  конгресс  направил  в  Петербург   своего

представителя Френсиса Дана в надежде заключить с Россией торговый  договор,

миссия эта закончилась безрезультатно. И  дело  было  не  в  революционности

происшедшего и боязни императрицы, что пример американских колонистов  может

оказаться   заразным,   а   в   том,   что   провозглашение    независимости

Североамериканских Соединенных Штатов нарушало устоявшийся мировой  порядок,

что Екатерина считала вредным. Вместе с тем позиция русского правительства и

в начале войны за независимость и позже, когда  Петербург  стал  инициатором

декларации о вооруженном нейтралитете, объективно сыграла в судьбе  молодого

государства положительную роль. Когда там стало известно  о  просьбе  Георга

III, американских колонистов, в  большинстве  вряд  ли  знавших,  что  такое

Россия и где  она  находится,  охватила  паника,  а  грозное  предупреждение

"русские идут" стало лейтмотивом местных газет.  Когда  же  выяснилось,  что

императрица отказала королю, ликование было всеобщим.

     Для самой же Екатерины главным было как можно эффективнее  использовать

нейтрализацию Англии в своих  интересах.  Разделявший  ее  взгляды  Панин  в

октябре 1776 г. докладывал императрице, что, как бы война в Северной Америке

ни закончилась, "наверное считать надлежит,  что  лондонский  двор  потеряет

весьма много из своей настоящей знатности". И Екатерина  не  теряла  времени

даром. Осенью 1776 г. русские войска вошли в Крым, чтобы посадить на ханский

трон своего ставленника Шагин-Гирея,  которого  до  этого  предусмотрительно

держали  в  Полтаве.  При  этом  русская  дипломатия  заручилась  поддержкой

Пруссии, заплатив  за  это  подписанием  соглашения  о  польской  границе  и

продлением договора о дружбе. В апреле 1777 г. Шагин-Гирей был  провозглашен

крымским ханом и тут же  принялся  проводить  реформы  в  духе  Екатерины  и

Фридриха, но не был понят своими подданными,  и  на  следующий  год  русским

войскам пришлось подавлять мятеж против просвещенного хана. В том же 1778 г.

России представился уникальный  шанс  еще  более  укрепить  свое  влияние  в

Европе.

     Этот год начался с конфликта между Австрией и Пруссией  из-за  Баварии,

которую австрийский император Иосиф II решил присоединить к своим владениям.

Пруссия сразу же запросила помощи у своего союзника - России, а Австрия -  у

Франции. Однако Париж,  находившийся  на  грани  войны  с  Англией,  не  был

заинтересован в каких-либо конфликтах на  континенте,  и,  значит,  военного

вмешательства со стороны Франции можно было не опасаться. Но и Екатерина  не

желала прямого столкновения с Австрией, опасаясь, что та может  выступить  в

союзе с Турцией. И  действительно,  в  августе  1778  г.  турки  предприняли

попытку высадиться на Крымском  побережье.  Если  бы  эта  попытка  удалась,

события, возможно, развивались бы иначе, но  туркам  не  повезло,  и  уже  в

сентябре  Екатерина  отправила  в  Вену  резкую  ноту,  написанную  в  почти

ультимативных выражениях. Франция между тем предложила свое посредничество в

улаживании австро-прусского конфликта. Пруссия согласилась, но  с  условием,

что вторым посредником будет Россия.

     В марте 1779 г. в  г.  Тешене  открылся  мирный  конгресс,  проходивший

фактически под председательством русского  посланника  князя  Н.В.  Репнина,

поскольку Франция была слишком занята начавшейся еще в июне  предшествующего

года войной с Англией. В  мае  конгресс  закончился  подписанием  Тешенского

мира, ставшего  серьезным  успехом  российской  дипломатии.  Согласно  этому

договору, Россия выступала не только как посредник, но и  как  гарант  мира,

"сочлен" Священной Римской империи, что давало  законное  право  практически

беспрепятственно  вмешиваться  в  германские  дела.  Усилилась   зависимость

Пруссии от России и нейтралитет Австрии в турецких делах. При посредничестве

Франции с османами было подписано соглашение,  подтверждавшее  независимость

Крыма и права Шагин-Гирея на ханский трон.

     Вскоре Россия выступила  с  новой  международной  инициативой,  автором

которой вновь был  Панин.  Это  была  знаменитая  Декларация  о  вооруженном

нейтралитете, согласно которой страны, не участвующие в войне и  сохранявшие

нейтралитет, получали право на беспрепятственную  и  безопасную  торговлю  с

обоими участниками конфликта, за исключением контрабанды  оружия.  Вскоре  к

Декларации присоединились практически все нейтральные страны,  а  Франция  и

Испания признали ее принципы. Острие  предпринятого  русским  правительством

шага было направлено против Англии. Успехи, как известно, кружат  голову,  и

именно в это  время  в  русских  правительственных  кругах  возникает  новая

внешнеполитическая доктрина, явившаяся воплощением идей и планов,  роившихся

в голове у Екатерины с первых дней ее царствования. В центре  этой  доктрины

был так называемый "греческий проект".

     Трудно сказать, кто впервые сформулировал  идею  "греческого  проекта".

Считается, что не последнюю роль в этом сыграл А.А.  Безбородко,  ставший  в

1775 г. статс-секретарем императрицы и начинавший играть в ее окружении  все

более важную роль. Во всяком случае, когда в  апреле  1779  г.  у  Екатерины

родился второй внук, его назвали греческим именем Константин, наняли к  нему

греческую кормилицу, отчеканили в честь его рождения монету  с  изображением

храма Святой Софии в Константинополе, а на специально  устроенном  по  этому

случаю празднестве читали греческие стихи. Несложно было догадаться,  что  в

планах российского правительства появился замысел  восстановления  Греческой

империи с Константином на троне. Воплощение этого замысла в жизнь  требовало

изменения внешнеполитического курса, и прежде всего возвращения  к  союзу  с

Австрией.

     Весной 1780 г. Безбородко сопровождал Екатерину в поездке  по  западным

губерниям. В Могилеве состоялось  ее  свидание  с  императором  Иосифом  II,

прибывшим в Россию под именем графа Фолькенштейна. Именно здесь, в Могилеве,

к взаимному удовлетворению обоих монархов, и было достигнуто  соглашение  об

антитурецком союзе, необходимое для воплощения в жизнь "греческого проекта".

Осенью того же года начались русско-австрийские переговоры, закончившиеся  в

мае 1781 г. обменом посланиями  между  Екатериной  и  Иосифом  со  взаимными

обязательствами на случай войны с Турцией и обещанием сохранить status quo в

Польше.  Тогда  же  снова  в  личной  переписке  были  обсуждены  и   детали

"греческого проекта". В это же  время  произошла  смена  внешнеполитического

руководства России: Панин, чье влияние при дворе  стало  падать  со  времени

достижения Павлом совершеннолетия, был  отстранен,  вице-канцлером  назначен

И.А. Остерман, самостоятельного значения не имевший, а главным советником  и

докладчиком императрицы по международным делам стал Безбородко.

     События развивались стремительно. В конце 1780 - начале 1781 г. в Крыму

вновь зашатался ханский трон, и весной 1782 г. Шагин-Гирей бежал в Керчь под

защиту русских войск.  Екатерина,  не  колеблясь,  отдала  Потемкину  приказ

ввести  на  полуостров  русские  войска.  Шагин-Гирей  был  восстановлен  на

престоле,  но  войска  не  уходили.  Безбородко  и  Потемкин  настаивали  на

присоединении Крыма к России. Екатерина, выдержав  приличествующую  паузу  и

проконсультировавшись  с  Австрией,  согласилась.  8  апреля  1783  г.   она

подписала манифест о "принятии полуострова Крымскаго, острова Тамана и  всей

Кубанской  стороны  под  российскую  державу".  Крымским  татарам   манифест

гарантировал права собственности, уважение  их  религии  и  равные  права  с

другими подданными  российской  императрицы.  Потемкин  торжественно  принял

присягу местной знати. Правда, пришлось столкнуться с недовольством живших в

Кубанской степи ногайцев, но решительные действия Суворова быстро  покончили

и с этой трудностью.  Первый  шаг  к  реализации  "греческого  проекта"  был

сделан. На очереди  стояло  наступление  на  Кавказе.  Петербург  уже  давно

установил тесные контакты с  правителями  Грузии,  и  в  июле  1783  г.  был

подписан Георгиевский  трактат,  по  которому  Картлино-Кахетинское  царство

поступило  под  протекторат  России,  гарантировавшей  его   территориальную

целостность. Царю Картлино-Кахетии  Ираклию  II  была  обещана  поддержка  в

борьбе за расширение границ его владений, а в  Тифлис  были  отправлены  два

батальона русских войск.

     Лишенная поддержки  европейских  держав,  Турция,  как  и  рассчитывала

Екатерина, вынуждена была безучастно наблюдать за происходящим, а в  декабре

1783 г. даже подписать с Петербургом соглашение,  подтверждавшее  предыдущие

договора и, таким образом, означавшее согласие на  аннексию  Россией  Крыма.

Однако ни  у  кого  не  было  сомнений,  что  война  лишь  откладывается  на

неопределенно короткий срок.

     Несколько  последующих  лет  прошли  в  неослабевающей  дипломатической

активности  петербургского  двора.  В  это  время  Австрия,  надеявшаяся  на

поддержку России, возобновила борьбу с Пруссией за Баварию, в ответ  на  что

Берлин сформировал антиавстрийскую коалицию германских государств и  привлек

на  свою  сторону  Англию.  Это  привело  к  дальнейшему  охлаждению   между

Петербургом  и  Лондоном.  Последней  каплей,  переполнившей  чашу  терпения

англичан, стало подписание в 1785 г. русско-французского торгового договора.

Все это означало, что в лице Англии Турция вновь обрела сильного союзника.

     В январе 1787 г. Екатерина отправилась в свое знаменитое путешествие  в

Крым -  вниз  по  Днепру  и  далее  до  Севастополя.  Все  путешествие  было

организовано таким образом, чтобы  продемонстрировать  всему  свету  мощь  и

величие Российской  державы.  Императрицу  сопровождала  необычно  пышная  и

многолюдная свита, в составе которой были  иностранные  послы  и  к  которой

присоединились император Иосиф II и король польский Станислав Август. Особый

блеск свите Екатерины придавали представители многочисленных народов, живших

под  ее  скипетром.  На  всем  пути  следования  устраивались   всевозможные

празднества, фейерверки, спектакли, балы, парады войск, маневры,  пальба  из

пушек. Города и селения, через которые медленно проезжала императрица,  были

декорированы цветами, гирляндами,  арками,  воротами  и  другими  специально

выстроенными сооружениями. Все это имело характер  гигантского  театрального

действа, характерного для придворной жизни того времени. А поскольку главным

режиссером и постановщиком  был  Потемкин,  стремившийся  продемонстрировать

успехи своей деятельности на посту губернатора Новороссии, именно  во  время

этого путешествия возникло известное выражение "потемкинские деревни".  Хотя

никаких фанерных деревень Потемкин в  действительности  не  строил,  а  лишь

декорировал  реально  существовавшие,  он  явно  перестарался,  и  даже   от

привыкших к театральной условности зрителей нередко ускользала  грань  между

реальным и чисто декоративным.

     Важнейшей целью всего мероприятия было военное устрашение  Турции.  Для

этого и использовалась всякая возможность для демонстрации  войск  и  флота.

Так, в Херсоне Екатерина вместе с Иосифом II наблюдали за  спуском  на  воду

трех кораблей. Очевидец этого события вспоминал: "От  императорского  дворца

до верфи, находившейся почти в полуверсте, путь был уравнен и покрыт зеленым

сукном на две сажени в  ширину.  С  обеих  сторон  стояли  офицеры,  которые

охраняли путь и разнообразные мундиры которых привлекали взоры зрителей.  На

месте спуска были выстроены высокие подмостки  с  галереею,  где  помещались

музыканты. В конце устроенного для императрицы  помоста  стояло  кресло  под

балдахином из голубого бархата, богато украшенным кистями и бахромою. В  час

пополудни государыня вышла из дворца  в  сопровождении  графа  Фолькенштейна

(Иосифа II. - А.К.) и многих высоких особ своего и Венского дворов. Граф шел

с правой руки, а с левой - Потемкин. Государыня явилась  запросто,  в  сером

суконном капоте, с черною атласною шапочкой на голове. Граф также одет был в

простом фраке. Князь Потемкин, напротив, блистал в богато вышитом мундире со

всеми своими орденами. При приближении государыни с  помоста  дан  сигнал  к

спуску кораблей пушечным выстрелом. С галереи раздалась музыка,  а  с  валов

цитадели - гром пушек... Выразив полное удовольствие  всем  участвовавшим  в

постройке и спуске кораблей, Ея Величество изволила щедро наградить  старших

и младших строителей  и  много  других  лиц  золотыми  часами-табакерками  и

отправилась обратно во дворец".

     С еще большим эффектом  была  организована  демонстрация  Черноморского

флота. Во время парадного обеда  в  Инкерманском  дворце  в  Севастополе  по

приказу Потемкина внезапно  были  отдернуты  шторы...  и  перед  изумленными

гостями  Екатерины  предстал  вид  на  севастопольский  рейд   с   кораблями

Черноморского флота, приветствовавшими императрицу орудийным салютом. Объезд

кораблей Екатерина совершила на  катере  -  точной  копии  катера  турецкого

султана. Такими же эффектами сопровождалась и  демонстрация  войск,  включая

татарскую калмыцкую конницу, особенно  сильное  впечатление  произведшую  на

иностранцев. А в Балаклаве путешественников  ждало  необыкновенное  зрелище:

рота амазонок, составленная из сотни жен  солдат  и  офицеров  Балаклавского

греческого полка.

     Греческая тема неизменно сопутствовала путешественникам  на  протяжении

всего пути и была важным элементом всей  грандиозной  постановки  Потемкина.

Идея "преемства" России от Греции постоянно навязывалась путешественникам  и

внедрялась в их сознание. Так, ворота, установленные при  въезде  в  Херсон,

были обозначены как дорога в Византию, а  строившиеся  в  Новороссии  города

получали греческие названия. Акцентировалось законное право России на  новые

земли. "Жаль, что не тут построен  Петербург, -  заметила  Екатерина  своему

секретарю А.В. Храповицкому на пути в Херсон, -  ибо,  проезжая  сии  места,

воображаются времена Владимира I, в кои  много  было  обитателей  в  здешних

странах".

     Другая  историческая  параллель,  также  неизменно  присутствовавшая  в

мыслях императрицы и ее  окружения  во  время  путешествия  в  Крым, -  Петр

Великий. Начатое им Екатерина  победоносно  завершила  в  Новороссии.  А  ее

Петербургом должен был стать Екатеринослав.  И  если  Петр,  строя  северную

столицу, замысливал ее как аналог Риму - городу святого Петра, то  Екатерина

заложила  в  Екатеринославе  гигантский  собор,  который  должен  был   быть

чуть-чуть больше собора Святого Петра в Вечном городе.

     Демонстрация военного могущества России, вопреки ожиданиям,  не  только

не устрашила  османов,  но,  напротив,  донельзя  раздражила  их.  Екатерина

только-только вернулась в Петербург, как 15 июля 1787 г.  русскому  послу  в

Стамбуле Я.И. Булгакову (известному литератору и переводчику) был предъявлен

ультиматум с заведомо невыполнимыми требованиями. Не успел он получить ответ

от своего правительства, как ему было объявлено о разрыве Портой всех  ранее

заключенных соглашений и требовании возврата Крыма. Булгаков был  посажен  в

Семибашенный замок, откуда,  впрочем,  имел  возможность  время  от  времени

посылать о себе известия домой и где он успешно занимался цветоводством. А в

России между тем 7 сентября Екатерина  подписала  манифест  о  начале  новой

войны с Турцией.

     Хотя неизбежность войны была вполне  очевидна,  в  полной  мере  Россия

готова к ней не была.  Армейские  соединения  оказались  не  укомплектованы,

склады продовольствия иснаряжения почти пусты,  строительство  Черноморского

флота не завершено. Положение усугублялось неурожаем и ростом в связи с этим

цен на зерно. Но Екатерина была настроена оптимистично: "Теперь граница наша

по Бугу и по Кубань, Херсонь построен, Крым область империи, знатной флот  в

Севастополе, корпус войск в Тавриде, армии знатныя уже на самой  границу,  и

оне посильнее, нежели были армии оборонительные и наступательные 1768  года;

дай Боже, чтоб за деньгами не стало... Я ведаю, что весьма желательно  было,

чтоб мира еще года два протянут  можно  было,  дабы  крепосты  Херсонская  и

Севастополская паспеть могли, такожде и армия и флот приходить  могли  в  то

состояние, в которое желалось их видить, но что  же  делать,  естьли  пузырь

лопнул прежде времени".

     Турки предполагали уже в начале войны высадить крупный десант в Крыму и

устье Днепра, а основное наступление вести в Молдавии.  В  октябре  1787  г.

турецкий  флот  блокировал  устье  Днепра  и  высадил  6-тысячный  отряд  на

Кинбурнской косе, где его уже поджидал отряд русских войск во главе  с  А.В.

Суворовым. Дав противнику высадиться,  он  вступил  с  ним  в  бой  и  после

кровопролитного сражения уничтожил.  Это  была  первая  серьезная  победа  и

добрый знак, подбодривший впавшего было  в  уныние  Потемкина,  назначенного

императрицей главнокомандующим. Почти весь следующий, 1788 год он был  занят

осадой Очакова и наконец взял его в декабре. Одновременно вторая  армия  под

командованием Румянцева переправилась через Днестр и вступила в  Бессарабию,

но активных действий не  предпринимала,  ожидая  падения  Очакова.  В  войну

вступила  и  Австрия,  но  ее  120-тысячная  армия  действовала  медленно  и

малоэффективно. Эта медлительность союзников была  расценена  как  при  знак

слабости, и летом 1788 г., подталкиваемая Англией и Пруссией,  войну  России

объявила Швеция.

     Шведы давно вынашивали планы реваншироваться за  поражение  в  Северной

войне, и теперь  самоуверенный  король  Густав  III  (кстати,  приходившийся

Екатерине близким  родственником)  решил,  что  настал  удобный  момент.  Он

хвастливо заявлял, что разгромит русских и не только вернет все  захваченные

Петром Великим области, но и чуть ли не превратит Россию в шведскую колонию.

Российской императрице он направил столь резкий ультиматум, что,  по  мнению

французского посла в Петербурге графа Л... Сегюра, даже турецкий  султан  не

позволял себе подобный тон в обращении с молдавским господарем. Исход  войны

решился, однако, очень быстро. Уже 6 июля в семи милях  от  острова  Готланд

произошло морское сражение, в котором  и  русский,  и  шведский  флоты  были

изрядно потрепаны. В сущности, ни одна из  сторон  не  одержала  решительной

победы, но, поскольку шведы  отступили,  русские  сочли  себя  победителями.

Угроза атаки Петербурга  была  ликвидирована.  Лишенные  поддержки  с  моря,

неудачно действовали и шведские сухопутные силы, в результате чего в 1790 г.

король  вынужден  был  заключить  мир,   еще   раз   подтвердивший   условия

Ништадтского мира 1721 г.

     Зато для русских 1789 г. был чрезвычайно  удачен.  Именно  в  этот  год

Суворов одержал свои знаменитые победы сперва у  Фокшан,  а  затем  на  реке

Рымник. К концу 1789 г. русскими войсками были захвачены Аккерман (Белгород)

и Бендеры, а их союзники австрийцы взяли Белград и  Бухарест.  Казалось  бы,

все шло как нельзя лучше, но на самом деле положение было очень сложным. Как

раз в это время во Франции произошла революция, и рассчитывать на какую-либо

поддержку с ее  стороны  уже  не  приходилось.  Пруссия  между  тем,  крайне

обеспокоенная, что Россия и Австрия осуществят свои дерзкие замыслы и станут

самыми могущественными державами мира, заключила секретные союзы с Турцией и

Польшей*. В свою очередь, Англия заключила союзные  Договоры  с  Пруссией  и

Голландией, образовав Тройственный союз, направленный против России. В марте

1790 г. Умер Иосиф II, которого Екатерина уважала  и  считала  своим  личным

другом. Его преемник Леопольд II, опасаясь военного столкновения с Пруссией,

вынужден был заключить с турками соглашение о прекращении огня. В результате

Россия осталась со своими противниками один на один.

     ______________

      *  Часть  польских  магнатов  надеялась   на   поддержку   Пруссии   в

осуществлении реформ.

     Весна и лето 1790 г. прошли в Петербурге очень неспокойно. Отношения  с

Пруссией обострились до предела, и прибывший в столицу  мнительный  Потемкин

был убежден, что в случае военного столкновения с ней Россию ждет поражение.

По свидетельству Храповицкого, между ним и императрицей  происходили  острые

стычки. Дело осложнялось  и  тем,  что  при  дворе  возникла  новая  партия,

стремившаяся ослабить влияние фельдмаршала на Екатерину. Возглавлял ее новый

фаворит императрицы Платон Зубов - развязный молодой человек, бывший  моложе

своей повелительницы  на  38  лет.  Еще  в  июне  1789  г.  он  сменил  А.М.

Дмитриева-Мамонова, который влюбился в фрейлину княжну  Д.Ф.  Щербатову,  во

всем признался Екатерине и после  слез  и  сцен  ревности  был  отпущен  ею.

Императрица даже благословила молодых и дала невесте приданое,  но,  помогая

ей одеться к венцу, не утерпела и сильно  уколола  ее  булавкой.  Зубов  был

протеже Потемкина, и в письмах  к  нему  Екатерина  называла  своего  нового

возлюбленного "твой корнет". Но к весне 1790 г. Зубов был уже так силен, что

ни в чьем покровительстве не нуждался и вместе с братом  Валерьяном  не  без

успеха сколачивал против Потемкина партию придворных.

     Все же Екатерина сумела сохранить и хладнокровие, и рассудительность, и

политический реализм.  Потемкин  был  ей  слишком  дорог,  она  ему  слишком

доверяла, чтобы пожертвовать им ради  кого-либо  другого.  Что  же  касается

политики, то Екатерина  верно  рассчитала,  что,  несмотря  на  все  угрозы,

Пруссия все же не решится на войну с Россией. Не решится на  нее  и  Англия,

имеющая у себя под боком революционную Францию. Императрица упорно отвергала

все  претензии  Англии  и  Пруссии  на  посредничество   в   русско-турецком

конфликте. Заключение мира со Швецией укрепило позиции  России,  а  в  конце

1790 г.  был  одержан  ряд  новых  убедительных  побед  над  турками,  самой

блестящей  из  которых  было  взятие  Суворовым  считавшегося   неприступным

Измаила. Потерпели поражение турецкие войска и на Северном Кавказе, а в июле

1791 г. русский флот под командованием Ф.Ф. Ушакова разбил турецкий  у  мыса

Калиакрия. Турки запросили пощады, и было заключено перемирие.  Но  беда  не

приходит одна: прибывший  в  русский  штаб  для  продолжения  переговоров  о

заключении мира Потемкин неожиданно тяжело заболел.

     Уже  первое  известие  о  болезни  князя  вызвало   у   Екатерины,   по

свидетельству Храповицкого, "печаль и  слезы".  12  октября  статс-секретарь

императрицы записывает: "Курьер к пяти часам пополудни, что Потемкин повезен

из Ясс и, не переехав сорока верст, умер  на  дороге,  5-го  октября  прежде

полудня... Слезы и отчаяние... В 8 часов пустили кровь, в 10 часов  легли  в

постель". 13 октября: "Проснулись в огорчении, в слезах. Жаловались, что  не

успевают приготовить людей.  Теперь  не  на  кого  опереться".  16  октября:

"Продолжение слез. Мне сказано: как можно Потемкина мне заменить? Все  будет

не то. Кто мог подумать, что его переживут Чернышов и другие старики? Да,  и

все теперь, как улитки, станут высовывать головы. Я отрезал тем, что все это

ниже Ея Величества. Так, да, я  стара.  Он  был  настоящий  дворянин,  умный

человек, меня не продавал; его не можно было купить".

     Но сколь ни велико было горе Екатерины, жизнь продолжалась, и  в  конце

декабря 1791 г. был подписан долгожданный  Ясский  мир  с  Турцией,  которая

окончательно признала аннексию Россией  Крыма.  Новая  граница  между  двумя

странами была определена по Днестру. Османская империя также отказывалась от

претензий  на  Грузию  и  обязалась  не  предпринимать  против  нее  никаких

враждебных действий. Это была несомненная победа России,  но  от  надежд  на

реализацию "греческого  проекта"  Екатерине  пришлось  отказаться.  Внимание

императрицы было приковано теперь вновь к Польше, где 3  мая  1791  г.  была

принята конституция, означавшая радикальное изменение политического строя  в

этой стране. Екатерина сразу  же  отнеслась  к  событиям  в  Варшаве  крайне

неодобрительно. Но  до  заключения  мира  с  турками  от  каких-либо  резких

действий в Петербурге воздерживались. Когда же мир был подписан, а Австрия и

Пруссия оказались  в  достаточной  мере  втянуты  в  войну  с  жирондистской

Францией, чему Екатерина также немало способствовала, весной 1792 г. русские

войска вновь вошли в Польшу. Кампания была недолгой, и уже  к  лету  русская

армия контролировала всю территорию Речи Посполитой. В декабре Петербург дал

положительный  ответ  на  предложение  Пруссии  о  новом   разделе   Польши,

официально объявленном 9 апреля следующего года. В  итоге  Россия  увеличила

свои владения еще на 250  тысяч  квадратных  километров,  включив  в  состав

империи Восточную Белоруссию и Правобережную Украину.

     Ответом поляков на второй раздел их страны было широкое  патриотическое

движение во главе с Тадеушем Костюшко. Поначалу восставшим удалось  добиться

некоторых успехов,  но  дело  их  было  обречено,  когда  к  борьбе  с  ними

присоединились Австрия  и  Пруссия,  а  русские  войска  возглавил  Суворов.

Разгром патриотов и пленение Костюшко привели к третьему  разделу  Польши  в

октябре 1795 г., окончательно покончившему с польской государственностью.  В

состав Российской империи вошли земли Западной Волыни, Западной  Белоруссии,

Литвы и Курляндии общим размером в 120 тысяч квадратных километров.

     Присоединение в результате разделов Польши новых земель со значительным

еврейским населением (к концу  века  около  600  тысяч)  породило  в  России

еврейский  вопрос.  Судя   по   всему,   у   Екатерины,   пропагандировавшей

веротерпимость, особых предрассудков в отношении евреев не  было,  и  еще  в

начале царствования она готова была внять совету тех своих приближенных, кто

полагал, что интересы развития торговли требуют допущения в страну еврейских

купцов*. Однако момент был неудобным, поскольку  новоиспеченная  императрица

для укрепления своих политических позиций старательно эксплуатировала в  это

время образ защитницы православия. В результате  решение  было  отложено  на

неопределенный срок. Когда же сотни тысяч евреев стали подданными российских

государей, Екатерина поначалу, не колеблясь, декларировала полное  равенство

всех народов, попавших под ее скипетр. Однако позднее она  стала  испытывать

сильное давление со стороны русского купечества, опасавшегося конкуренции со

стороны  еврейских  торговцев.  За  ограничение  прав  еврейского  населения

выступало и духовенство, с которым у императрицы не было резона ссориться. В

итоге в 1791 г. на свет появилось установление о печально  знаменитой  черте

оседлости, просуществовавшей, как и многие  другие  установления  Екатерины,

вплоть до 1917 г.

     ______________

      * Въезд в Россию евреев был запрещен при Елизавете Петровне.

     Вполне  понятно,  что  одним  из  важнейших   международных   вопросов,

занимавших мысли Екатерины в  последние  годы  ее  жизни,  был  французский.

Отношение  к  революционной  Франции  у   императрицы   было   двойственным.

Французские философы-просветители научили Екатерину критически  воспринимать

политический строй Франции и ее правителей, и поначалу она испытывала  нечто

вроде злорадства, полагая  случившееся  закономерным  результатом  бездарной

политики. В событиях во Франции Екатерина  не  видела  ничего  опасного  для

России, и сведения о них регулярно печатались в русских газетах. Опубликован

был и текст Декларации прав человека и гражданина,  основные  идеи  которого

совпадали с екатерининским  "Наказом".  Старший  внук  императрицы,  будущий

император Александр I, рассказывал придворным,  что  бабушка  заставила  его

прочитать Декларацию и сама растолковала ему ее смысл.

     Однако к  1792  г.  ситуация  стала  меняться.  Императрица  все  более

воспринимала события во Франции как бунт против власти как таковой. В  такой

интерпретации революция становилась опасной для всех европейских монархов, а

противодействие ей - их общей задачей. "Дело французского  короля, -  писала

императрица, - есть дело всех государей". Однако в  специально  составленной

записке "О мерах к восстановлению во Франции королевского правительства" она

предлагала не просто механический возврат к дореволюционным порядкам,  но  с

учетом уже случившегося поворот к монархии просвещенной. В том же, что  рано

или поздно монархический переворот будет совершен, Екатерина не  сомневалась

и,  таким  образом,  предвидела  появление   Наполеона.   Особенно   тяжелое

впечатление на нее произвело известие о казни королевской четы. В Петербурге

был объявлен трехдневный траур, а дневник Храповицкого вновь отмечает печаль

и болезнь императрицы. Вместе с тем Екатерина,  немало  потратившая  сил  на

сколачивание антифранцузской коалиции, вплоть до своей смерти воздерживалась

от посылки против Франции русских войск. Еще  в  1791  г.  она  признавалась

Храповицкому, что ломает себе голову,  как  втянуть  Австрию  и  Пруссию  во

французские  дела,  дабы  высвободить  руки  для  осуществления  собственных

планов. Когда же в 1794 г. Суворов попросил отпустить его в армию  коалиции,

Екатерина отвечала, что "ежечасно умножаются дела дома и вскоре можете иметь

тут по желанию вашему практику военную много".

     Революционные события во Франции по-новому высветили  для  Екатерины  и

некоторые из хорошо знакомых и  привычных  для  нее  просветительских  идей.

Оказалось, что при определенных обстоятельствах они могут  быть  истолкованы

совсем иначе, чем  она  привыкла  думать,  и  приобрести  опасный  характер.

Екатерина осталась в убеждении, что возможно лишь равенство  перед  законом.

Равенство же социальное - это "чудовище, которое во что бы то ни стало хочет

сделаться  королем".  Именно  о  таком  равенстве  пишет  она  и  в  записке

Безбородко по поводу масонов, которые вместо  "християнскаго  православия  и

всякаго благостнаго правления" вводят "неустройство под видом незбыточнаго и

в естестве не существующаго мнимаго равенства".

     Не сразу распознала императрица  опасность  и  в  масонстве.  Поначалу,

когда в основе их философии лежали  идеи  просветителей  и  масонством  были

увлечены очень многие из окружения Екатерины, она не придавала этому особого

значения, хотя и писала, что это "мелочное, бесполезное  дело,  из  которого

ничего не происходит". "Человеку, - спрашивала она, - делающему добро просто

для добра, нужны ли на что-нибудь эти дурачества, эти  внешности,  столь  же

странные, как и легкомысленные?" Однако,  когда  в  1770-е  гг.  в  развитии

масонства в России произошел перелом  и  оно  все  более  стало  приобретать

религиозно-мистический характер, изменилось и отношение к нему  императрицы.

В масонстве она увидела попытку создания некоей альтернативной идеологии,  в

которой уже не было места ей, самодержавной государыне. И  тогда  начинается

борьба  с  масонством,  главной   жертвой   которой   стал   Н.И.   Новиков,

подозревавшийся в попытках завлечь в масонские  сети  великого  князя  Павла

Петровича.

     Только с учетом отношения Екатерины к революционной Франции и масонству

может быть понята и расправа императрицы с А.Н. Радищевым. О ее  реакции  на

"Путешествие из Петербурга в Москву" мы знаем и из ее собственных  помет,  и

из дневника Храповицкого. Уже прочтя тридцать страниц, императрица заметила,

что "тут разсеивание заразы французской,  отвращение  от  начальства:  автор

мартинист". Спустя дней  десять  "с  жаром  и  чувствительностью"  Екатерина

произносит  приговор:  "бунтовщик,  хуже   Пугачева".   В   книге   Радищева

императрицу испугала отнюдь не критика крепостничества, с которой она готова

была  согласиться,  но  прежде  всего  угроза  собственной   власти.   Автор

развенчивал миф о всеобщем благоденствии народа под ее властью, и  она  была

убеждена, что осмелиться на подобную дерзость  мог  лишь  бунтовщик  гораздо

более опасный, чем неграмотный самозванец.

     Существуют неподтвержденные сведения о том, что события во Франции  так

подействовали на Екатерину, что она разочаровалась в идеалах  Просвещения  и

даже якобы велела убрать из своего кабинета  бюст  Вольтера.  Однако  прямых

свидетельств  изменения  мировоззрения  императрицы  не  существует.  Скорее

всего, оно претерпевало ту же  эволюцию,  что  и  у  многих  мыслящих  людей

тогдашней Европы, воочию увидевших, к чему может привести  попытка  заменить

последовательные реформы под эгидой  просвещенного  правителя  революционным

радикализмом. Екатерину же французский опыт, скорее всего,  лишь  убеждал  в

правильности избранной тактики постепенности и компромисса, с одной стороны,

и непременного следования курсом реформ - с другой.

     Но у медленных,  постепенных  преобразований  была  и  одна  неприятная

сторона. Они были не так заметны,  не  так  бросались  в  глаза,  как  итоги

внешней  политики,  которые  в  глазах  современников  Екатерины   выглядели

поистине блистательными. И не  случайно  престарелый  Безбородко  уже  после

смерти своей государыни хвастливо говорил, что в ее время ни  одна  пушка  в

Европе не могла выстрелить без разрешения России.