Бируни сказал: «Если бы драгоценные камни не служили украшением, то они не отличались бы от золота и серебра, ибо они также непригодны сами по себе для удовлетворения нужд людей... Они не нуждаются в том, чтобы их оценивали путем замены золотом или серебром, так как они сами представляют вещественные ценности, достоинство которых заключается в том, что они воспринимаются чувствами как прекрасное» [5, с. 17].

Драгоценные камни воспринимаются нами как прекрасное! Есть письменные подтверждения, что начиная с IX в. до н. э. красоту камня понимали и ценили шумеры, египтяне, греки, арабы. «Каменная тематика» вторглась и в литературу. Самоцветы не только украшали возлюбленных, но и служили источником метафор. Жемчуг зубов, кораллы губ, мраморные перси упоминаются во многих поэтических строчках.

Гранатам, правда, не повезло, поскольку они цветом напоминают рубин или шпинель. И когда поэт, восхваляя возлюбленную, сообщает, что рот у нее лалами ал, не совсем ясно, имеет ли он в виду кроваво-красный цвет шпинели или алый с фиалковым оттенком цвет граната. Если же в стихах появлялся гранат, то это скорее всего было плодовое дерево.

Гениальный мыслитель и поэт средневекового Востока Джами в одной из газелей написал [11, с. 61]:

В море мук омыл я руки, смыл с ладоней след надежды,

Рвался к счастью и увидел бездну пасти роковой.

Сердца кровь в глазах — не слезы, словно каплет сок гранатный:

Из-за уст твоих гранатных, видно, цвет у слез такой...

О Джами, как больно сердцу, так оно набухло кровью,

Что готово разорваться, как бутон цветка весной!

(Перевод В. Державина).

Могучий Хайям, математик и поэт, так представил себя в одном из рубай [12, с. 56]:

Я — словно старый дуб, что бурею разбит;

Увял и пожелтел гранат моих ланит.

Все естество мое — колонны, стены, кровля,—

Развалиною став, о смерти говорит.

(Перевод О. Румера).

Тонкие лирики, Джами и Хайям сравнивают человека с увядающим деревом, а не с практически вечным камнем. Их стихи обладают поэтической и жизненной достоверностью. Думаю, и нам ближе образ человека-цветка, нежели человека-камня.

Иную задачу решал в своем сонете португальский поэт Камоэпс [13], которого Пушкин ставил в один ряд с Данте, Петраркой, Шекспиром.

О нимфа, неприступна и строга, ты словно вся из камня и металла: в копне волос, что золотом упала на мрамор лба, как солнце на снега,

в рубинах рта, где зубы — жемчуга, в смарагдах дивных глаз, в горящих ало гранатах щек — холодный блеск кристалла, бездушность глыбы, мертвая фольга.

Рука — слоновой кости. В стройной шее на алебастре высвечены вены — лиловый плющ, что в извести увяз.

Ты вся из камня. И всего страшнее, в тебя влюбившись, осознать мгновенно, что это сердце тверже, чем алмаз.

(Перевод В. Резниченко).

Любопытно отметить, что Камоэнс пишет о металлической фольге, которую обычно подкладывали под кристаллы граната. Делалось это для усиления блеска камня.

Итак, гранатам в древней поэзии не везло. Бируни цитирует всего два четверостишия, в которых они упоминаются [5, с. 79].

Глаза мерцают, словно влажный виноград. Молю: взгляни! Других ненадобно наград. Ресницы так притягивают сердце, Как не влечет к себе соломинку гранат.

(Перевод С. Ахметова).

Стихи эти написал Мансур, кади (судья) Герата, который жил в первой половине XI в. Последние две строчки требуют пояснения. Дело в том, что Бируни, а вслед за ним и другие средневековые ученые считали, что крупные кристаллы граната притягивают соломинки и птичий пух. Это не противоречит современным представлениям о способности некоторых минералов электризоваться при трении. Плиний Старший, описывая свойства граната, также отмечает: «Говорят, что он, будучи разгорячен Солнцем или натерт пальцами, притягивает мелкую солому и листочки бумаги» [5, с. 304].

Второе рубай написал средневековый арабский поэт ас- Санаубари. Оно понятно без комментариев:

Посмотри: дугою льется охлажденное вино, Словно жертвенная кровь, шипит и пенится оно, Влажный блеск его родился в самом сердце самоцветов, Не вино — гранат расплавленный с водою заодно!

(Перевод С. Ахметова).

Вначале гранатам не везло и в прозе. «Книга тысячи и одной ночи» «наполнена» драгоценностями. Однако гранаты в ней не упоминаются.

Вот Ала ад-Дин спускается в подземелье и обнаруживает сад. Ошеломленный юноша «стоял среди деревьев, уставившись на них, и любовался этими диковинками, исполнившись удивления, ибо ои видел, что деревья вместо съедобных плодов несут на себе драгоценные камни, отнимающие у человека рассудок,— жемчуга, изумруды, алмазы, яхонты, топазы и другие ценные самоцветы, повергающие умы в смятение» [14, с. 371].

Вот Али-Баба «перешел в комнату драгоценных камней и самоцветов, и была она больше и чудесней всех, ибо вмещала столько жемчуга и дорогих камней, что" количества их не определить и не счесть, будь то яхонты, изумруды, бирюза и топазы. Что же касается жемчуга, то его были там кучи, а сердолик виднелся рядом с кораллом...» [14, с. 422].

Вот корабль Синдбада-морехода разбивается о гору, и он оказывается на большом острове. Посреди острова течет ручей. Далее Сиидбад-мореход рассказывает: «И увидел я посреди этого ручья множество разных драгоценных камней, металлов, яхонтов и больших царственных жемчужин, и они лежали как камешки в русле ручья, бежавшего посреди рощи, и все дно ручья сверкало из-за множества металлов и других драгоценностей» [14, с. 223].

Как видим, в списках драгоценностей гранатов нет. Однако это ничего не означает. Под яхонтами, «повергающими умы в смятение», арабы (и не только они!) понимали и рубин, и гранат. Например, в монументальном романе Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль» [15, с. 374] упомянут камень,

Ярко пылавший, как пламень:

Струилось солнце сквозь него.

Яхонт, гранат зовут его.

Роман написан в первом десятилетии XIII в. Советскому читателю он известен по блистательному переводу Льва Гинзбурга.

Рыцарь Круглого Стола Парцифаль блуждает в поисках священного камня Грааля, который является символом Истины. Ткань повествования как бы расшита драгоценными камнями, в том числе гранатами. Причем самоцветы выступают в разных ролях. Они могут быть ювелирпыми украшениями [15, с. 456]:

Камешек на кольце был богатым, Сверкающим гранатом, Пылавшим средь неимоверпой Кромешной темноты пещерной...

Могут использоваться в качестве облицовочного камня [15, с. 502]:

Но пол, что выложил Клингсор Дарами всех на свете гор, Великолепным малахитом, Гранатом, яшмой, хризолитом, Любое диво затмевал!..

в состав знахарских целебных микстур [15,

Чего мы не предпринимали! Каких врачей не нанимали! Нам пи карбункул не помог (Тот, кем владел единорог), Ни кровь больного пеликана, Которой смачивалась рана...

Не удивительно, что подобные снадобья не врачевали больных!

Об использовании камней в древней медицине мы еще поговорим в одной из следующих глав. Чтение же «Пар- цифаля» закончим отрывком, в котором упомянуты самоцветы во всем разнообразии их применения [15, с. 567]:

Они входят с. 476]:

А каменья, что украшали кровать, Я бы хотел здесь вам назвать. Итак, это были: карбункул, агат, Сапфир, изумруд, аметист, гранат, Берилл, опал, халцедон, алмаз, Турмалин, бирюза, рубин, топаз...

...Одни каменья радуют взгляд, . Другие — сердце веселят, Третьи — с давних времен и поныне Успешно служат медицине.

Величайший писатель французского Ренессанса Франсуа Рабле был также монахом, врачом, ботаником. Интересовался он и самоцветами. Мог ли Рабле отличить гранат от рубина? Откроем его книгу «Гаргантюа и Пантагрюэль», которая была выпущена в 1564 г. В главах о посещении подземного храма читаем:

«К середине свода было прикреплено чистого золота кольцо, толщиной в кулак; а к кольцу были привязаны три весьма искусно сделанные цепи почти такой же толщины, и на этих цепях, образовавших треугольник, висела круглая высокопробного золота пластина, коей диаметр равнялся не менее чем двум локтям и половине ладони. В этой пластине были высверлены четыре ямки, или же углубления, и в каждое из них плотно вставлен полый шар, выдолбленный внутри и открытый сверху, то есть нечто вроде лампочки, коей окружность равнялась приблизительно двум ладоням, и все эти лампочки были из драгоценных камней: одна из аметиста, другая из ливийского карбункула, третья из опала, четвертая из топаза» [16, с. 696-697].

Отметив, что Рабле не только знает карбункул, но и указывает страну-экспортера, читаем дальше: «На верхушке купола, соответствующей центру фонтана, находились три волчкообразные, лучшей воды, жемчужины одинаковой формы, вместе образовавшие цветок лилии величиной больше ладони. Из чашечки цветка выступал карбункул величиной со страусово яйцо в форме семигранника (природа любит это число), карбункул дивный, изумительный; подняв на него глаза, мы чуть было не ослепли, ибо пи солнечный свет, ни молния не превосходили его яркостью и силой блеска» [16, с. 700].

Александр Дюма-отец, по-видимому, плохо знал драгоценные камни. Иначе бы он не ограничился таким скупым описанием сокровищ, найденных Эдмоном Дантесом на острове Мопте-Кристо:

«В сундуке было три отделения.

В первом блистали красноватым отблеском золотые

червонцы.

Во втором — уложенные в порядке слитки, не обделанные, обладавшие только весом и ценностью золота.

Наконец, в третьем отделении, наполненном до половины, Эдмон погрузил руки в груду алмазов, жемчугов, рубинов, которые, падая друг на друга сверкающим водопадом, стучали, подобно граду, бьющему в стекла» [17, т. 8, с. 194].

Дюма лишь процитировал «Книгу тысячи и одной ночи». Как и в арабских сказках, гранатов в его романе нет.

Позже, когда писатели научились отличать гранат от рубина и шпинели, он занял прочное место в литературе. Но и тут не обошлось без казусов.

Откроем черный восьмитомник Конан Дойля на рассказе «Голубой карбункул». Герой рассказа Питерсон нашел в зобу рождественского гуся «ярко сверкающий голубой камень чуть поменьше горошины. Камень был такой чистой воды, что светился на темной ладони, точно электрическая искра.

Холмс присвистнул и опустился на кушетку.

—        Честное слово, Питерсон, вы нашли сокровище! Надеюсь, вы понимаете, что это такое?

—        Алмаз, сэр! Драгоценный камень! Он режет стекло, словно масло!

—        Не просто драгоценный камень — это тот самый камень, который...

—        Неужели это голубой карбункул графини Моркар?» [18, т. 1, с. 406].

Последнее восклицание издал доктор Уотсон.

Весь диалог настораживает. Питерсон определил ка-» мень как алмаз. Он руководствовался его твердостью — «режет стекло, словно масло». Ни рубин, ни топаз, ни тем более гранат такой твердостью не обладают. Они царапают стекло, но не режут его. Доктор Уотсон называет камень голубым карбункулом, т. е. гранатом. Но голубой цвет гранатам противопоказан. В природе нет и не может быть голубых карбункулов.

Однако читаем дальше:

«Холмс взял камень и стал рассматривать его на свет.

—        Славный камешек! — сказал он.— Взгляните, как он сверкает и искрится. Как и всякий драгоценный камень, он притягивает к себе преступников, словно магнит. Вот уж подлинно ловушка сатаны. В больших старых камнях каждая грань может рассказать о каком-нибудь кровавом злодеянии. Этому камню нет еще и двадцати лет. Его нашли на берегу реки Амой, в Южном Китае, и замечателен он тем, что имеет все свойства карбункула, кроме одного: он не рубиново-красный, голубой. Несмотря на его молодость, с ним связано множество ужасных историй. Из-за сорока гран кристаллического углерода мпогих ограбили, кого-то облили серной кислотой, было два убийства и одно самоубийство. Кто бы сказал, что такая красивая безделушка ведет людей в тюрьму и па виселицу!» [18, т. 1, с. 409].

Слова Холмса о связи драгоценных камней с преступностью сомнений не вызывают. Здесь он специалист. А вот дальше великий сыщик начинает городить чушь. Вначале он говорит о карбункуле как о гранате (рубино- во-красный цвет), а потом называет его состав: кристаллический углерод. Как мы знаем, в гранате нет и следов углерода. Кристаллическим углеродом может быть или графит, или алмаз. Следовательно, Холмс обнаруживает свою неосведомленность в минералогии.

Более того, в Южном Китае нет и никогда не было реки Амой! Уж не мистифицирует ли нас знаменитый сыщик?

Холмс, конечно, не виноват. За все его подвиги п ошибки должен отвечать Артур Конан Дойль. По-видимому, знаменитый писатель плохо разбирался в драгоцепных камнях. Его богатое воображение придумало и голубой карбункул, и р. Амой, и многое другое.

Скорее всего, путаница с углеродной прпродой граната возникла из-за слова «карбункул» — уголек. Название мифической реки произошло от португальской колонии Аомынь в Юго-Восточном Китае, а имя графини Моркар есть переделка европейского названия этой колонии — Макао. Как известно, Конан Дойль позволял себе придумывать слова, которых нет ни в одном словаре. Он и Холмса заставил заниматься японской борьбой баритсу, о которой самураи и не подозревали [18, т. 2, с. 250].

Другая повесть Конан Дойля—«Знак четырех» — переносит в волшебные подземелья арабских сказок. Как известно, в этой повести раджа разделил свои богатства на две половины: драгоценные металлы и самые дорогие камни. После долгих поисков одну половину клада преступники нашли:

«В свете фонаря заблестели, заиграли драгоценпые камни... От их блеска можно было ослепнуть. Насытившись этим великолепным зрелищем, мы выложили дра« гоценности и стали считать их. Там было девяносто очень красивых изумрудов, сто семьдесят рубинов, правда, много мелких. Еще там было сорок карбункулов, двести десять сапфиров, шестьдесят один агат и несчетное количество бериллов, ониксов, кошачьего глаза, бирюзы, и еще много других камней, чьи названия я тогда не знал» [18, т. 1, с. 252].

В этом перечне важным для нас является порядок упоминания драгоценных камней. Конан Дойль, следуя вкусам своего времени, поставил гранат на четвертом месте — после алмаза, изумруда, рубина.

В русской литературе гранаты упоминаются довольно часто. По сообщению О. Д. Кузнецовой, в стихах поэтов XVIII в. алеют пиропы:

Где все лишь злато и пироп. В. И. Майков. Игрок Ломбера.

...Изумруд, опалы, Порфир, лазурь, пироп, кристалл,

Жемчуг и лал, Все, словом, редкости богатыя природы, Какими свадебны набиты Русски оды.

И. И. Дмитриев.

Причудница [19, с. 139],

Значительную роль в жизни героя повести И. С. Тургенева «Вешние воды» (1871 г.) сыграл гранатовый крестик, который завалялся среди пожелтевших бумаг. Случайно найденный, он пробудил в душе Санина целый рой воспоминаний; он был символом любви и верности. Вспомним Тургенева:

«Джемма отклонила свое лицо.

—        А насчет того, что мама упомянула — помнишь? — о различии нашей веры, то вот!..

Она схватила гранатовый крестик, висевший у нее на шее на тонком шнурке, сильно дернула и оборвала шнурок — и подала ему крестик.

—        Если я твоя, так и вера твоя —моя вера!» [20, т. 5, с. 236].

Санину и Джемме не суждено было соединиться. Через много-много лет он подарил гранатовый крестик дочери Джеммы, вделав его в великолепное жемчужное ожерелье, ^потому что сам по себе он большой материальной ценности не представлял. Впрочем, об обесценивании гранатов мы поговорим позже.

Увлекался самоцветами Н. С. Лесков. 9 августа 1884 г. он написал письмо М. И. Пыляеву, автору книги «Драгоценные камни, их свойства, местонахождения и употребление», в котором просил указать, «где и что именно я могу прочитать полезное в моих беллетристических целях о камнях вообще и о пиропах в особенности» [19, с. 138]. По-видимому, эта информация требовалась Н. С. Лескову для задуманного рассказа «Александрит». Вот как он описывает пироп: «Венцель на какую-то незаметную линию снял края верхней площадки пиропа, и середина его поднялась капюшоном. Гранат принял в себя свет и заиграл: в нем, в самом деле, горела в огне очарованная капля несгораемой крови» [19, с. 139].

Большими знатоками и ценителями самоцветов были Оскар Уайльд и Александр Куприн.

В одной из поэтичных сказок Уайльда некий Султан показывает Душе Рыбака свои богатства. «Там были большие черепаховые панцири, полные жемчуга, и выдолбленные огромные лунные камни, полные красных рубинов... Там были опалы и сапфиры: опалы в хрустальных чашах, а сапфиры в чашах из нефрита. Зеленые крупные изумруды рядами были разложены на тонких блюдах из слоновой кости... На овальных плоских щитах там были груды карбункулов, иные такого цвета, как вино, другие такого, как трава». Рыбака соблазняют этими богатствами и даже предлагают Перстень Богатства. Но юный Рыбак смеется: «Любовь лучше Богатства!» [21, т. 1, с. 351].

Вполне соглашаясь с мнением Рыбака, отметим, что Уайльд различает гранаты по цвету. Он знает красные пироп и альмандин, зеленые гроссуляр п уваровит. Кроме того, эстетический вкус писателя не позволяет разбросать драгоценности как попало. Для каждой из них он находит достойное вместилище — хрустальные и нефритовые чаши, блюда из слоновой кости. Как бы ликовал Уайльд, если бы узнал об открытии чудесного минерала чароита, уникальное месторождение которого находится в Сибири, на реке Чаре. Кроваво-красные рубины и пиропы великолепно смотрелись бы на фиолетовых чашах!

В романе «Портрет Дориана Грея» писатель показывает распад человеческой личности. Вечно юный Дориан мечется в поисках главной цели жизни. То он ударяется в религию, то изучает действие различных запахов на человека, то отдается музыке. Затем у него появляется новая страсть: драгоценные камни. Это увлечение длится много лет. Грей собрал огромную коллекцию драгоценных камней. Среди них были и «карбункулы, пламенно-алые, с мерцающими внутри четырехконечными звездочками, огненно-красные венисы» [21, т. 1, с. 154].

Стоп!

Оставим на минуту Дориана, которого все равно не спасти, и сосредоточимся на камнях. Описывая гранаты, Уайльд привел достаточно характерных признаков, чтобы можно было выяснить отличие карбункула от венисы.

Во времена Оскара Уайльда истинными гранатами считались только альмандин и пироп. Огненно-красный пироп был очень моден в XVIII—XIX вв. Красный же цвет альмандина имел фиолетовый оттенок (помните у Бируни: «Не лишен фиалкового оттенка»?). Кроме того, некоторые кристаллы альмандина обладают астеризмом (звездчатостью), т. е. в них на просвет видны звездообразно расположенные светлые полосы. Это явление обусловлено тем, что свет рассеивается тончайшими иглообразными кристалликами другого минерала, находящегося в гранате.

Следовательно, под венисой Уайльд понимал пироп, а карбункулом называл альмандин.

Однако вернемся к Дориану Грею. Обладатель уникального портрета уже разыскивает не только драгоценные камни, но и легенды о них. Он узнает, что, по мнению великого алхимика Пьера де Бонифаса, гранат изгоняет из человека бесов. Он разыскивает в книгах свидетельство, что на шпиле дворца просвитера Иоанна красовались два золотых яблока, а в них два карбункула — для того, чтобы днем сияло золото, а ночью карбункулы. Потом Грей прочитывает странный роман Лоджа «Жемчужина Америки», в котором рассказывается, что в покоях тамошней королевы можно увидеть серебряные изображения всех целомудренных женщин мира, которые глядятся в зеркала из хризолитов, карбункулов, сапфиров и зеленых изумрудов. Следовательно, эти драгоценные камни являются индикаторами женского постоянства [21, т. 1, с. 155].

С захватывающим увлечением Уайльд описывает мир самоцветов. Он сам верит в их таинственную силу и заставляет уверовать читателя.

Через 16 лет после выхода в свет романа «Портрет Дориана Грея» увлечение самоцветами постигло другого писателя — Александра Куприна. 1 октября 1907 г. он сообщает одному из своих корреспондентов: «Теперь роюсь в Библии, Ренане, Веселовском и Пыляеве, потому что пишу не то историческую поэму, не то легенду о любви Соломона к Суламифи... Если тебе что-нибудь понадобится о драгоценных камнях, о древнем туалете и косметике, о роскоши Египта и Тира — обращайся в мою аптечку» [22, т. 5, с. 482-483].

Эта легенда была — «Суламифь», трагическая история любви простой девушки и царя. Куприн настолько полно и детально проработал сведения о драгоценных камнях, что рассказ «Суламифь» может стать пособием для любителей минералогии. Дважды в нем упомянуты гранаты.

Каждый день дарил Соломон своей возлюбленной какую-либо драгоценность. Однажды он «приказал принести из своей сокровищницы драгоценные подвески из глубоко-красных карбункулов, обделанных в виде удлиненных груш. Он сам продел их в уши Суламифи» [22, т. 5, с. 33].

Обратите внимание на то, что во времена Соломона самоцветы не гранили в виде геометрических тел, а придавали им форму какого-либо плода или ягоды.

Во втором отрывке гранат выступает в двух качествах — как драгоценность и как лекарство или талисман.

«Суламифь заслушивалась его, когда он рассказывал ей о внутренней природе камней, о их волшебных свойствах и таинственных значениях.

— Вот анфракс, священный камень земли Офир,— говорил царь.— Он горяч п влажен. Погляди, он красен, как кровь, как вечерняя заря, как распустившийся цвет граната, как густое вино пз виноградников энгедских, как твои губы, моя Суламифь, как твои губы утром, после ночи любви. Это камень любви, гнева п кровп. На руке человека, томящегося в лихорадке или оиьяпенного желанием, он становится теплее и горит красным пламенем. Надень его на руку, моя возлюбленная, и ты увидишь, как он загорится. Если его растолочь в порошок и принимать с водой, он дает румянец лицу, успокаивает желудок и веселит душу. Носящий его приобретает власть над людьми. Он врачует сердце, мозг и память. Но при детях не следует его носить, потому что он будит вокруг себя любовные страсти» [22, т. 5, с. 34].

Сравнение граната с кровью, гранатовым цветком, губами — не просто поэтическая метафора. Куприн идет следом за Бируни [5, с. 297], который различал следующие оттенки красного цвета гранатов: гранатовый (цвета зерен плодов граната), шафрановый (цвета тычинок цветов шафрана), пурпурный, багряный, фиалковый (цвета тлеющих углей), цвета пылающих углей, цвета пламени свечи, мясной (цвета кровяной сыворотки), розовый, оранжево- красный (цвета гранатовых лепестков), красный с винным оттенком. Вот какая гамма цветов стоит за обычным, казалось бы, словом — красный!

С течением времени ценность гранатов значительно упала. Упомянутый в Библии, воспетый поэтами, гранат во времена Куприна становится камнем дешевым, мещанским и даже «идиотским», «дурацким». Именно такими эпитетами награжден браслет, украшенный гранатами. Но обратимся к первоисточнику.

«Он (браслет) был золотой, низкопробный, очень толстый, но дутый п с наружной стороны весь сплошь покрытый небольшими старинными, плохо отшлифованными гранатами. Но зато посредине браслета возвышались, окружая какой-то странный маленький зеленый камешек, пять прекрасных гранатов-кабошонов, каждый величиной с горошину. Когда Вера случайным движением удачно повернула браслет перед огнем электрической лампочки, то в них, глубоко под их гладкой яйцевидной поверхностью, вдруг загорелись прелестные густо-красные живые огни.

«Точно кровь!» — подумала с неожиданной тревогой Вера» [22, т^, с. 242].

ДешевыйГгранатовый браслет... Но вспомним Уайльда — любовь лучше богатства! И прочитаем отрывок из последнего письма Желткова княгине Вере:

«Посередине, между большими камнями, Вы увидите один зеленый. Это весьма редкий сорт граната — зеленый гранат. По старинному преданию, сохранившемуся в нашей семье, он имеет свойства сообщать дар предвидения носящим его женщинам и отгоняет от них тяжелые мысли, мужчин же охраняет от насильственной смерти» [22,

т. 5, с. 242-243].

Итак, идя по стопам великих писателей, мы проследили историю граната, начиная с эпохи, когда его путали с рубином и шпинелью. Мы видели его расцвет. Мы стали свидетелями низведения граната до положения банального дешевого камня.

Естественно, когда мы говорим: «Дешевый гранат», имеются в виду рядовые камни. Если же самоцвет крупен, прозрачен, замечателен цветом, то это уже далеко не «дурацкий» камень. Его и княгиня с удовольствием наденет.

В очерке «Искры прошлого» [23] А. Е. Ферсман описывает бал-премьеру в московском Большом театре. Собралась знать и купечество. Княгиня Юсупова блистает обнаженными плечами и самоцветами. На ней старые изумруды Колумбии, бриллианты древней Голконды, алмазы из Южной Африки. «Вот эта брошь известна всей Москве. Это гранатовый кабошон из Бирмы или Сиама (Таиланд); вокруг него как-то незаметно вьется струйка из дивных индийских бриллиантов. Говорят, пришлось заложить два имения, продать часть своих фабрик иностранцам, чтобы купить эту замечательную брошь у индийского раджи. Впрочем, что говорить,— много слез и крови скрывается за блестящим огнем самоцветов...»

Ферсман объяснил причину обесценивания гранатов, в частности богемских пиропов. Эти самоцветы были обнаружены в нескольких километрах от Карловых Вар еще в XIII в. Крестьяне находили их прямо на полях в виде зерен и относили в Прагу на продажу. Значение пиропов было настолько велико, что они рассматривались как национальная драгоценность. Именно в этом смысле о чешском гранате писала Марина Цветаева в год начала второй мировой войны [24, с. 356]:

Не умрешь, народ! Бог тебя хранит! Сердцем дал — гранат, Грудью дал — гранит.

Процветай, народ, ^Твердый, как скрижаль, Жаркий, как гранат, Чистый, как хрусталь.

В XVII в. добычей и огранкой богемских пиропов занимались свыше десяти тысяч рабочих. Доход исчислялся сотнями тысяч золотых рублей в год. Однако рынок есть рынок. Борясь с конкурентами (пиропы нашли в Южной Африке), чешская промышленность вынуждена была понижать цены на гранат. Поэтому самоцветы обрабатывались небрежно, изделия превращались в дешевку*

Такой камень казался слишком обыкновенном, мещанским. Его перестали покупать. К началу XX в. промышленность богемского граната была убита. Пироп вышел из моды [25, т. 2, с. 230].

Неужели и ныне он пребывает в этом качестве? Неужели его огненно-красные кристаллы не воспламеняют более умы людей?

Ответ мы найдем в рассказе Ивана Ефремова, крупного ученого и писателя-фантаста, «Алмазная труба».

«Профессор достал из портфеля камень, который он показывал начальнику главка. Небольшой кусок темной породы был плотен и тяжел. На грубозернистой поверхности скола мелкими каплями сверкали многочисленные кристаллы пиропа — красного граната — и чистой, свежей зеленью отливали включения оливина. Эти кристаллы отчетливо выделялись на светлом голубовато-зеленом фоне массы хромдиопсида. Кое-где сверкали крошечные васильковые огоньки дистена. Порода очаровывала глаз пестрым сочетанием чистых цветов» [26, т. 1, с. 107].

Так поэтично И. А. Ефремов описал грикваит — породу, которая в виде включений находится в кимберлито- вых алмазоносных трубках Южной Африки. Находка грикваита в любом месте земного шара является сигналом: здесь ищи алмазы! И вот герои рассказа Ефремова, испытывая невероятные лишения, идут по сибирской тайге, ищут алмазы. И добиваются своего.

«Султанов взглянул на свежий раскол породы — и вздрогнул от радости. Кроваво-красные кристаллики пиропа выступали на пестрой поверхности в смеси с оливковой и голубой зеленью зерен оливина и диопсида.

— Грикваит! — крикнул Султанов» [26, т. 1, с. 120].

Добтоверно известно, что рассказ И. А. Ефремова читала геолог JI. А. Попугаева, первооткрывательница кимберлитов Якутии [27, с. 196—197]. Рассказ поразил ее научно обоснованным сравнением Сибири и Южной Африки. JI. А. Попугаева предложила новый метод «пи- роповой съемки», который заключался в том, что кристаллы пиропа показывают верную дорогу к коренному месторождению алмазов. Вот как описана первая находка кимберлитов: «Пошли по реке. Тщательно осматривали берега и косы. Изредка попадались пиропы. Они лежали прямо на отмелях, одиноко алея среди серости гальки. Примерно через километр сделали привал и начали работу. Опять пиропы и отдельные ильмениты. Перекусили ватирухой, которую приготовил в котелке Федор. И снова за дело. Перед вечером, промывая шлихи, Федор неожиданно обнаружил странный камень. Черные и красные кристаллы в какой-то густой зеленой породе. Понес Попугаевой:

—        Что это?

Она взглянула и обомлела. Федор держал на распухшей от холодной воды коричневой ладони заветный минерал...

—        Это и есть та главная, коренная порода... Из месторождения,—тихо выдохнула Попугаева» [27, с. 343— 344].

Геологи пошли выше по ручью. Близость алмазной трубы придавала им силы. «Лариса оглядывала даль, намечала путь. Ей хотелось пересечь водораздел и выйти к тому краю сопки, чтобы увидеть реку. И вдруг, взглянув под ноги, обомлела. Не поверила своим глазам. Не сон ли это? Попугаева зажмурилась и, боясь пошевелиться, боясь спугнуть то, что увидела у себя под ногами, снова посмотрела вниз. Камень никуда не делся. Вернее, выступ камня. И она тихо вскрикнула:

—        Ой! Неужели?.. Федюня-я! Голубая-я гли-и-ина-а!!

Рядом с известняковой плитой из-под мха выглядывал

обветренный тысячелетиями кусок зеленовато-голубой породы, весь облепленный сочно-алыми пиропами, бледно- зелеными оливинами и черными точками ильменита...

Попугаева стояла, боясь сдвинуться с места, на таинственной голубой глине, на кимберлите, что родилась миллионы лет назад. Отечественная кимберлитовая трубка!.. Она первой стояла на ней, первой держала в руках загадочную породу, на поиски которой отдапо столько сил, средств и жизней.

—        Алмаз,— не выкрикнул, а деловито произнес Федор, словно они ему попадались ежедневно.

У него в руке, в разломе ноздреватой голубой глины, среди алых пиропов искристо сверкал в утренних лучах солнца прозрачно-чистый кристалл драгоценного камня. Это произошло 21 августа 1954 года» [27, с. 347—349].

Не правда ли, рассказы И. А. Ефремова и Г. И. Свиридова, один научно-фантастический, другой документальный, похожи до чрезвычайности? Иван Антонович гордился тем, что книжку его рассказов с «Алмазной трубой» таскали геологи в полевых сумках. И вполне закономерно, что через двенадцать лет после написания рассказа на письменный стол ученого и писателя легли три алмаза из Якутии [26, т. 1, с. 9].

В заключение прочитаем отрывок из воспоминаний об А. С. Грине, написанных вдовой писателя.

«1926 год в Феодосии. Александр Степанович, придя вечером домой, попросил у меня какой-нибудь кусок шелка. Расстелил его на столе под лампой и положил гранатовую брошь.

Тепло густо-красных огней вошло в сердце — как красиво!

— Чудесный это камень,— сказал Александр Степанович.— Я испытываю тихую радость, смотря в красную его глубину. Говорят, кто носит этот камень, того люди любят. Носи, родная, пусть тебя любят. Такой гранат ближе к душе, чем бриллиант.

Вот я и ношу ее более сорока лет. Все потеряла, а она чудом не ушла, стала мне другом-воспоминанием»