Ряд американских исследователей полагают, что в конституционных нормах, как они понимаются официальными кругами и трактуются Верховным судом, идея реального равенства, заложенная в Декларации, предана забвению. «Идеал равенства не был восстановлен в той роли, которую он играл в Декларации независимости, — пишет политолог Ч. Редениус. — До принятия Конституции понятие «равенство» включало в себя жизненно важные аспекты политического, экономического и социального равенства»3. Уже с момента принятия Конституции и особенно в первой половине прошлого столетия равенство рассматривалось как свобода личной инициативы в условиях юридического равноправия. «Следствием этого изменения было сведение равенства к тем рамкам, которые были определены Гамильтоном и Мэдисоном. Если люди равны и свободны в своих возможностях, то при любом «справедливом правительстве» между ними будут существовать различия. Неравное распределение собственности как раз является выражением этих различий»9.

Идеализация Редениусом эгалитаристских моментов Декларации имеет под собой определенную почву. Представители демократического крыла Просвещения увидели обусловленность социального неравенства неравномерным распределением собственности и пытались связать осуществление права каждого на счастье и надежды на моральное оздоровление нации со всеобщим гарантированным землевладением и ограничением крупной собственности (идеал джефферсоновской «фермерской демократии»). Эта опасная для буржуазии мысль была вытеснена идеей «равных возможностей», которая под влиянием демократического давления получила некоторую конкретизацию. Особое значение буржуазные правоведы придают принципу надлежащей правовой процедуры, который был введен поправкой V (вступила в силу в составе Билля о правах в 1791 г.) и подтвержден поправкой XIV (1868 г.), внесшей в число конституционных норм также право на равную защиту закона. Практика показала, что этих установлений оказалось недостаточно для обеспечения реального равноправия, поскольку ими не были предусмотрены эффективные гарантии и механизм защиты прав.

Так, процедурные нарушения в ряде судебных дел, связанных с особо серьезными обвинениями, заставили Верховный суд указать на недопустимость вынесения приговора без участия в деле адвоката подсудимого (Powell v. Alabama, 1932)10. Но, хотя следствием этого решения стала возможность получения подсудимыми бесплатной адвокатской помощи, в условиях буржуазного правосудия успех тяжбы в значительной мере определяется услугами дорогостоящего квалифицированного адвоката, по-прежнему недоступного малоимущим.

Действовавшие в период маккартизма комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, сенатский подкомитет по вопросам внутренней безопасности и ряд аналогичных органов привлекали к ответственности лиц, отказывавшихся давать информацию об участии в работе «подрывных организаций». Согласно закону Маккарэна (вступил в силу в 1950 г.), сама принадлежность к ним и пропаганда соответствующих идей уже являлись преступлением, так что участники демократических движений открыто принуждались — в нарушение Билля о правах — свидетельствовать против себя . Такого рода нарушения фиксированных в законе прав человека — частое явление в американской истории11.

Традиционно американские политики и юристы видели главное назначение Конституции в предупреждении чрезмерного усиления федеральной власти, в частности в ограждении от ее вмешательства области человеческих свобод. Идея ограничения юрисдикции центрального правительства противоречива и, подобно многим другим стереотипам правового сознания, не допускает однозначной оценки. В период конфронтации федералистов и джефферсо- нианцев возражения против концентрации государственной власти были в значительной мере обусловлены стремлением сохранить завоеванные и закрепленные в конституциях штатов демократические свободы. Однако принципы децентрализации и локальной автономии использовались и плантаторами Юга для сохранения рабства, а в конце XIX и в XX веке —расистами с целью не допустить предоставления неграм гражданских прав, предусмотренных поправками XIV и XV. Главная же причина живучести понимания свободы как того образа жизни и деятельности, который не вправе регламентировать правительство, заключалась в стремлении защитить капиталистическое предпринимательство от каких-либо ограничений, прежде всего связанных с правовой защитой социально-экономических интересов трудящихся. Буржуазные идеологи использовали для этого социал-дарвинистские аргументы, доказывая, что законодательное ограничение продолжительности рабочего дня, фиксация минимума зарплаты, введение социального страхования и социального обеспечения и т. п. представляют собой вмешательство в процесс «естественной» конкуренции и опасны для социального целого. Позже социал-дарвинистская аргументация была усилена и модифицирована прагматизмом, социальным бихевиоризмом и другими биологизаторскими теориями общества.

Ряд дискриминационных решений Верховного суда по вопросам гражданских прав явился следствием идеологического давления, хотя формально обоснование носило юридический характер. Так, постановление по делу Plessy v. Ferguson (1896 г.) узаконило принцип «раздельного, но равного» образования, официально санкционировав сегрегацию в системе государственной школы, неконституционность которой была определена лишь в 1954 году (Brown v. Board of Education). Решением по делу Schech- ter Poultry Corp. v. United States (1935 г.) были признаны недействительными федеральные кодексы по регулированию заработной платы и продолжительности рабочего дня.

Увязка свободы с ограждением сферы частной деятельности от вмешательства властей была в 60-е гг. использована леворадикальными идеологами бунтарского толка, взявшими на вооружение экзистенциалистские и психоаналитические учения о репрессивности всякой социальной регламентации и дисциплины. В наши дни неоконсервативная идеология вновь оживила такое понимание свободы, однако на сей раз оно используется для того, чтобы обеспечить свободу действий крупных монополий и корпораций в условиях проводимой рейгановской администрацией линии на ограничение и подавление прав человека.

Существование различных трактовок конституционных норм профессор философии Колорадского университета

Д. Хокинс объясняет тем, что исторически принцип равенства получил слишком абстрактную формулировку, которая сама по себе не исключала некоторых видов неравенства. «Отцы-основатели сформулировали принцип равенства как аксиому... как самоочевидную истину. Они рассматривали его как предпосылку разумной политической жизни и конституционного права. Однако принцип нашего конституционного равенства не был определен. Он явно не исключал экономического и других форм неравенства»12. Хокинс, как и многие другие буржуазные мыслители, осознает различие между формальным и фактическим равенством. Однако свои надежды на преодоление реального неравенства он возлагает на возможность каждого гражданина развить свои индивидуальные способности посредством образования. Надежды иллюзорны. В них проявляется ограниченность неисторического подхода буржуазной социальной философии к юридическому равноправию, непонимание его главной функции — защиты и обеспечения определенного типа социального неравенства.

Права человека превращаются в значимую социальную ценность лишь в условиях их всеобщности. Они становятся гражданскими правами в достаточно зрелом капиталистическом обществе, когда равноправие, провозглашавшееся в качестве лозунга и требования, закрепляется конституционно. Универсализация правовых норм, какими бы абстрактными и ограниченными они ни были, — несомненный прогресс в сравнении с феодально-колониальным неравенством. США были в этом смысле пионерами правового равенства. Не случайно К- Маркс считал, что именно североамериканцы и французы открыли права человека, что в Америке была провозглашена первая декларация прав человека13. Это были буржуазные права, которым законодательство придавало конкретное социальное содержание. Для господствующего класса США это прежде всего право частной собственности и гарантия свободного предпринимательства, и поэтому даже прокламируемая свобода высказываний не должна была затрагивать эти первоосновы общества. Рабочая сила через систему «свободных контрактов» становится чужой собственностью, соответственно отчуждается продукт труда, и оба процесса прекрасно укладываются в рамки установленного правопорядка. «На одной стороне право собственности превращается в право присвоения чужого труда, — пишет К. Маркс, — а на другой стороне — в обязанность относиться к продукту своего собственного труда и к самому собственному труду как к стоимостям, принадлежащим другим»14. Юридическое равноправие, таким образом, является условием производства и воспроизводства капиталистической эксплуатации, т. е. экономического и вообще социального неравенства.

Идея конституционной защиты индивидуальной свободы обретает, таким образом, четко выраженный классово-социальный смысл, чем объясняется ее активная популяризация. При этом нередко вся функция Конституции в части человеческих прав сводится к ограждению свобод граждан лишь от вмешательства правительства. Профессор школы права Техасского университета Дж. С. Уильяме рассматривает эту функцию Конституции как одну из главных. По его мнению, она определена разделом 9 статьи I, поправками 1-Х (Билль о правах), XIII (1865 г.) XIV, XV, XIX (1919 г.), XXIV (1964 г .) и XXVI (1971 г.).

Перечень Уильямса можно несколько дополнить, но суть дела не столько в полноте, сколько в общем смысле норм: «Конституционная свобода индивида в нашей системе правления почти всегда... связана с индивидуальной свободой, противостоящей власти правительства. Она заключается в защите индивида от чрезмерного вмешательства со стороны правительства»15. Так понимаемая свобода не подразумевает конституционной защиты индивида от другого индивида. Уильяме приводит пример: если кто-то обокрал другого, здесь нет нарушения Конституции и, соответственно, нет конституционной защиты (хотя есть нарушение конкретных законов, и, следовательно, предполагается защита правительственных органов).

Пример многозначителен. В такой трактовке Конституция, по существу, не регулирует ряд важных сторон социальных взаимоотношений. А ведь дело может касаться не мелких правонарушений, а общественно значимых явлений. Скажем, многие аспекты отношений труда и капитала (интенсивность труда, рабочее время и время отдыха и пр.) не квалифицируемы в терминах конституционных норм, — они суть предмет «свободного соглашения» предпринимателя и трудящихся (кстати, далеко не всегда объединенных в профсоюз). Напротив, попытки правительства вмешаться в вопросы такого рода квалифицируемы как неправомерные. Американские буржуазные авторы любят обращать внимание на то, что конституционные формулировки прав человека носят не утвердительный, а запретительный характер: «Действие привилегии приказа habeas corpus не должно приостанавливаться...» (статья I, разд. 9); «Конгресс не должен издавать ни одного закона... ограничивающего свободу слова или печати...» (поправка I); «...Право народа хранить и носить оружие не должно нарушаться» (поправка II); «Не должны требоваться чрезмерные залоги или налагаться чрезмерные штрафы, либо назначаться жестокие и необычные наказания» (поправка VIII) и т. д. Эта традиция сохраняется, о чем свидетельствует основная формулировка недавно отклоненной поправки XXVII: «Равенство в правах перед законом по признаку пола не может нарушаться или ограничиваться Соединенными Штатами или отдельными штатами»16. Данная редакционная особенность Конституции США объясняется тем, что права и свободы человека определяются через строго специфицированное ограничение правительственной власти.

Существенная ограниченность американской Конституции состоит в том, что она не определяет каких-либо позитивных обязанностей правительства и государства в отношении граждан, вследствие чего их права понимаются узко. Дж. Роле пишет: «Грубо говоря, основные гражданские права включают политические свободы (право голоса и право занимать государственные должности) и свободу слова и собраний; свободу совести и свободу мысли; свободу и вместе с тем право индивида обладать собственностью; и свободу от ареста и заключения по произволу»17. В перечень не входят социальные права: на труд, отдых, образование, жилище, охрану здоровья и другие. Иными словами, оставаясь в рамках конституционной законности, буржуазное государство, по существу, не несет ответственности за наличие безработицы, неграмотных, голодающих, за отсутствие доступной медицинской помощи и т. п. Правда, в принятом конгрессом в 1946 году Законе о занятости ставится задача снизить безработицу до уровня не выше 4 % самодеятельного населения, в Законе о полной занятости и сбалансированном экономическом росте (1978 г.) формулируется аналогичная цель и даже говорится о «праве на труд». Однако контрольный уровень безработицы не был обеспечен, ответственность правительства не определена, а «право на труд», естественно, не могло обрести характера гарантированной правовой нормы. Схожая картина наблюдается и в других областях социального законодательства США.

Контраст с социалистическим правопорядком разителен. Конституцией СССР предусмотрены право граждан на труд, подкрепленное гарантированной работой с оплатой труда в соответствии с его количеством и качеством и правом на выбор профессии, рода занятий в соответствии со способностями и подготовкой (ст. 40), право на отдых (ст. 41), охрану здоровья (ст. 42), материальное обеспечение (ст. 43), жилище (ст. 44), образование (ст. 45), пользование достижениями культуры (ст. 46), не говоря уже о таких правах и свободах, как государственная защита семьи, охрана материнства и детства, свобода совести (не тождественная свободе религии, предусмотренной поправкой I Конституции США) и т. д.

Социализм, каким бы исторически непродолжительным и сложным ни был его опыт, существенно обогатил понятие демократии, которая выступает одновременно и как гарантия прав человека и как форма их реализации: «Подлинная демократия служит каждому человеку, защищая его политические и социальные права...»; «демократия... это форма реализации... широких политических и гражданских прав...»18. Намеченные XXVII съездом КПСС и январским (1987 г.) Пленумом ЦК КПСС меры по устранению недостатков в функционировании института социалистической демократии и полной реализации демократического потенциала советского общества являются важнейшим компонентом осуществляемой в СССР перестройки. Характерной особенностью социалистического права является включение в традиционную конституционную номенклатуру позитивных социальных прав и привилегий.

Практика реального социализма оказала стимулирующее влияние на более широкое понимание человеческих прав, что нашло отражение в принятой Генеральной Ассамблеей ООН Всеобщей декларации прав человека (1948 г), в которой удовлетворительный уровень жизни, доступность образования и медицинского обслуживания включены в перечень основных прав человека. Эти положения были развиты и конкретизированы в целом ряде международных пактов о правах человека19. Участники организованного ООН в 1981 году семинара по вопросам человеческих прав, мира и развития пришли к выводу, что права, сформулированные во Всеобщей декларации, должны быть дополнены правом на полное и гармоничное развитие личности. Семинар констатировал: «Право на развитие требует участия людей в принятии решений, затрагивающих их жизнь, и в политике и стратегии по осуществлению развития; право на развитие есть право на необходимый уровень удовлетворения человеческих потребностей»20.

Буржуазные трактовки прав человека этого, как правило, не предполагают. Демократические движения трудящихся, напротив, все острее ставят вопрос о гарантированных социально-экономических правах. Американские футурологи предсказывают усиление этой тенденции: «В будущем, несомненно, будут развиваться движения за установление права на работу, права на минимальный доход и право на гарантию чувства человеческого достоинства»21. Отношение не только консерваторов, но и многих либералов к такой перспективе в большинстве случаев негативное. И дело не в инерции правовой мысли, слишком тяготеющей к традиции, а в установке на сохранение общественного порядка, основу которого составляет фактическое неравенство. Профессор философии Алабамского университета А. Дженкинс в работе «Социальный порядок и границы права» обосновывает мысль о том, что требуемые социальные права, строго говоря, суть не права, а блага, поэтому они не могут предусматриваться конституцией. Права должны обеспечивать равные возможности обретения благ, а уж преуспеют или не преуспеют в этом отдельные лица, зависит от личных способностей и везения. Правовед К. Л. Карст обосновывает мысль о том, что предоставление всем прав на общественные блага будет нарушением принципа равенства, поскольку в таком случае их получателем будет и та часть населения, которая сама эти блага не смогла заслужить22.

Эта распространенная среди американских обществоведов точка зрения связана с убеждением в правомерности принципа: «В легальной системе, основанной на правах человека, не делается упор на экономическое равенство, хотя и подчеркивается существенное значение равенства прав»23. Надежды либералов на то, что федеральные программы в области образования и профессиональной подготовки, вспомоществование беднякам, широкая система пособий по безработице и т. п. снимут остроту социальных проблем, не оправдались по той причине, что принимавшиеся меры носили компенсаторский характер и вовсе не предполагали элиминации реального неравенства. Кстати, в последний год своего президентства Дж. Картер предложил в качестве меры борьбы с инфляцией сократить на 13—il4 млрд. долларов расходы на социальные нужды. Эту идею — с большим размахом — реализовал Р. Рейган. Консерваторы делают акцент на то, что Конституция должна обеспечивать равенство возможностей, а не равенство результатов, т. е. получаемых благ.

Сама формула равенства возможностей крайне демагогична. Ведь она предполагает не относительно равные шансы на жизненный успех, а лишь «равную» свободу действия, которая на руку тем, кто обладает средствами и властью. В редких случаях, когда представителю социальных низов удается несколько подняться по лестнице общественной иерархии, успех оплачивается неудачей многих жертв жестокого соперничества. Как пишет известный американский социолог М. Паренти, «равные возможности» означают равенство возможностей продвигаться вперед посредством конкуренции и становиться неравным по отношению к другим»24. Реальные равные возможности осуществимы только посредством социального равенства, т. е. уничтожения классового антагонизма, эксплуатации и в последующем самих классовых различий, и марксизм не сводит равенство к формальному равноправию. «Под равенством,— писал В. И. Ленин,—социал-демократы в области политической разумеют равноправие, а в области экономической... уничтожение классов...»25.