Вокруг вопроса о политической власти с самого начала Американской революции развернулась острая борьба между демократами и умеренными внутри патриотического лагеря. На начальном этапе революции успех сопутствовал демократам: после сокрушения колониальной системы во всех тринадцати штатах была утверждена республиканская форма правления, расширено избирательное право, приняты билли о правах, проведены другие буржуазно- демократические преобразования. К 1780-м гг. происходит перегруппировка сил — начинается контрнаступление умеренных. Победа над Англией в 1783 году освободила буржуазно-плантаторское руководство от необходимости дальнейших уступок народным массам и развязала ему руки для организации государственной власти по схеме, в наибольшей степени отвечавшей классовым интересам верхов. Так была создана федеральная Конституция 1787 года, ставшая правовым оформлением диктатуры имущих классов и одновременно — классового компромисса северо-восточной буржуазии и южных плантаторов-рабовладельцев.

После провозглашения независимости в Северной Америке начинается своего рода конституционный бум, выразившийся, по словам одного из патриотов Ф. Ли, в том, что все американцы, умевшие пользоваться пером, «обратились к написанию конституции»1. Т. Джефферсон, подготовивший одновременно с Декларацией независимости три проекта конституции для своего родного штата Вирджиния, так объяснил это массовое «увлечение»: «Сейчас это, по сути, самое увлекательное занятие, которому желает посвятить себя каждый гражданин. В нем смысл всей нашей борьбы. Если у нас утвердится плохое правительство, то это будет означать, что вполне можно было жить в согласии с дурным правлением, навязываемым из-за океана, не подвергая себя ненужному риску и не принося жертв на полях сражений»2. Причем в первые годы Войны за независимость лидеры патриотов, как вспоминал впоследствии Дж. Адаме, меньше всего думали «о консолидации огромного континента под началом единого национального правительства». Напротив, они были убеждены, что тринадцать штатов останутся «конфедерацией государств, каждое из которых будет иметь отдельное правительство»3. По этой причине главные их усилия оказались направленными на составление конституций штатов.

Перед создателями независимого американского государства встали весьма непростые вопросы: что такое конституция, как она должна приниматься и, наконец, самое главное, каким содержанием она должна быть наполнена? На первый вопрос наиболее лаконичный и емкий ответ дал Т. Пейн: «Это — свод положений, на который можно ссылаться, цитируя статью за статьей. На его принципах должны зиждиться государственная власть, характер ее структуры и полномочий, способ избрания и продолжительность существования парламентов или других подобных органов, как бы их ни называли, полномочия, которыми будет облечена исполнительная власть в государстве, — словом, все то, что касается полной организации гражданского управления и принципов, которые лягут в основу ее действий и которыми она будет связана»4. Этот критерий, кстати, дал Пейну основание для вывода о том, что в Англии конституции не существует вообще.

Конституционные акты, настойчиво подчеркивали представители демократического крыла революции, не могут быть результатом нормотворчества парламентской или судебной власти, как это имело место в Англии: единственным законным источником конституции как практического воплощения общественного договора признавалось волеизъявление гражданского сообщества. В начале Войны за независимость особую популярность приобрело положение о том, что конституция может приниматься только на основе прямого волеизъявления избирателей.

В период Американской революции получила распространение демократическая идея, созвучная доктрине лидера европейской демократической мысли XVIII века Ж. Ж- Руссо о неотчуждаемости и неделимости народного суверенитета5: требование о наделении избирателей не только правом ратификации конституции, но и правом вынесения окончательного суждения по поводу любого законопроекта. В конституционной мысли Американской революции она преформировалась в идею чистой (риге) и реже прямой (direct) демократии.

Идея прямой демократии (ее атрибуты — народный референдум, право отзыва депутатов, наказы избирателей депутатам и т. п.) была решительно осуждена всеми умеренными, одобрявшими только представительное правление.

Не поддержали ее и такие демократы, как Т. Пейн и Б. Раш, полагавшие, что в государствах с большой территорией практически осуществимой может быть только представительная демократия, и советовавшие американцам не доверяться слепо опыту древнегреческих полисов . Однако положение о том, что конституция не может разрабатываться, одобряться и изменяться обычным законодательным собранием и что это право должно быть закреплено за специальными конституционными конвентами штатов, поддерживаемое большинством патриотов (Пей- ном в том числе), умеренным «похоронить» не удалось.

Недвусмысленное подтверждение их уступки в этом вопросе — передача проекта федеральной Конституции 1787 года для ратификации чрезвычайным штатным конвентам. Свидетельством торжества демократического принципа явился тот факт, что этот проект, выработанный умеренными «отцами-основателями» втайне от народа, был подвергнут на многих конвентах штатов острой критике, а более половины из них согласились одобрить его только ,при том условии, что он будет дополнен Биллем о правах (он был принят в 1791 году).

Конституционная практика не всегда поспевала за развитием конституционной мысли. В начале революции не все штаты прибегли к созыву конституционных конвентов, а избранные с целью принятия основных законов собрания не во всем соответствовали идеальной модели конвента. В Нью-Джерси, Вирджинии и Южной Каролине революционные провинциальные конгрессы приняли конституции штатов, не будучи уполномочены на то избирателями. В Нью-Гэмпшире, Нью-Йорке, Пенсильвании, Делавэре, Мэриленде, Северной Каролине и Джорджии конституции штатов были выработаны избранными для этой цели собраниями, которые, однако, выступали одновременно и в качестве обычных легислатур. Вызванные революционной необходимостью «отклонения» от функций конституционного конвента не умаляют, конечно, демократического, не имевшего прецедента в американской истории, характера выработки основных законов штатов. Глашатаю демократов Пейну такой способ принятия конституции показался образцовым. Действия пенсильванского конвента, одобрившего самую демократическую конституцию революционного периода, заслужили в его устах высшую похвалу: «Пенсильванский конвент, президентом которого являлся Бенджамин Франклин, после выработки конституции распорядился опубликовать ее текст, но не для того, чтобы представить его как нечто узаконенное, а с целью ознакомить с конституцией народ и выяснить, согласен он с документом или нет. Сам конвент на это время прервал заседания»6.

В двух штатах, Массачусетсе и Нью-Гэмпшире, проекты конституций, выработанные конвентами, были переданы Для ратификации рядовым избирателям. Опыт ратификации конституций на основе принципа «прямой» демократии обнаружил, что непосредственное народное волеизъявление само по себе еще не является гарантией одобрения передовых идей. Так, в Массачусетсе, где к ратификации были допущены все мужчины старше 21 года, демократическому проекту 1778 года был предпочтен умеренный документ 1780 года. Умеренным в сравнении с другими конституциями штатов оказался и основной закон Нью-Гэмпшира.

Процесс выработки и принятия конституций штатов развивался необычно быстро: Южная Каролина одобрила конституцию 26 марта 1776 г., Вирджиния —в июне, Нью- Джерси — 2 июля, Делавэр — 20 сентября, Пенсильвания— 28 сентября, Мэриленд —9 ноября, Северная Каролина— 18 декабря того же года. Джорджия одобрила конституцию 5 февраля, Нью-Йорк — 20 апреля 1777 г., Вермонт, будущий 14-й американский штат, обнародовал свою конституцию до вхождения в Конфедерацию, 8 июля 1777 г. Род-Айленд и Коннектикут, в которых все органы власти создавались на выборной основе еще до революции, преобразовали в конституции колониальные хартии, изъяв из них упоминания о королевской власти. Процесс принятия конституций несколько затянулся только в Массачусетсе и Нью-Гэмпшире, где ратификация осуществлялась в избирательных округах.

Конституции штатов революционного периода были краткими — от 5 до 7 страниц, — но емкими документами. Их содержание свидетельствовало о разрыве с политическим устройством дореволюционной поры в ряде принципиальных отношений. Американские провинции стали буржуазными республиканскими государствами. Отныне- все органы власти должны были создаваться в них на выборной основе, прежнее «смешанное правление» рухнуло — его невыборные монархическая и аристократическая «ветви» были уничтожены.

Серьезному пересмотру в конституциях штатов подверглась дореволюционная система «разделения властей». В отличие от «смешанного правления», означавшего рассредоточение власти между разными социальными силами общества, «разделение властей» предполагало распределение и раздельное осуществление исполнительной, законодательной и судебной власти. Три «ветви» власти при этом должны были контролировать и уравновешивать друг друга при помощи системы «сдержек и противовесов». В колониальный период эта система фактически возвышала исполнительную власть. Конституции штатов решительно пересмотрели эту практику в направлении максимального ослабления исполнительной и возвышения законодательной власти.

Некоторые патриоты, испытывая недоверие к исполнительной власти, отождествлявшейся ими с монархической «ветвью», предлагали вообще упразднить ее. Так, избиратели округа Бусбей в штате Массачусетс в конституционных предложениях 1778 года доказывали, что должности губернатора и вице-губернатора «излишни в свободном государстве»7. Большинство патриотов не были готовы к столь радикальной расправе с институтом губернаторской власти, но их отрицательное или острокритическое отношение к ней было очевидно. Пенсильвания, Делавэр, Нью- Гэмлшир и Южная Каролина отказались в дальнейшем именовать главу исполнительной власти губернатором и нарекли его в своих конституциях президентом. И уже все штаты, за исключением Южной Каролины, отвергли общепринятый в колониальный период принцип «единой и неделимой исполнительной власти».

Конституции первого года революции противопоставили ему принцип коллегиальной исполнительной власти. В каждом штате создавался исполнительный совет; губернатор (или президент) являлся не более как его председателем. Дальше всех в умалении роли главы исполнительной власти пошли пенсильванцы —■ президент совета признавался ими только «первым среди равных»8. В большинстве штатов (исключение составили Нью-Йорк, Вермонт, Род-Айленд, Коннектикут и, на этот раз, Пенсильвания) глава исполнительного совета, как и все его члены, избирался законодательным собранием. Это означало отход от старой системы «разделения властей» и подчинение исполнительной власти законодательной. Оно подкреплялось наделением законодательных собраний правом импичмента— отстранения от должности представителей исполнительной власти.

Американские губернаторы колониального периода контролировали деятельность выборных ассамблей при помощи абсолютного вето. Большинство конституций штатов революционного периода лишали исполнительную власть права не только абсолютного, но и отлагательного вето. Более того, конституции штатов одновременно передали легислатурам многие традиционные ее функции: объявление войны и заключение мира, назначение должностных лиц, в том числе членов исполнительных советов, казначея, генерального атторнея, судей и пр., создание армии, ведение международных дел и заключение договоров, право помилования и некоторые другие.

В большинстве штатов ограничивалось переизбрание

на должность главы исполнительной власти одного лица и вводились максимально частые — ежегодные — выборы губернаторов; только в трех штатах (Пенсильвании, Делавэре, Нью-Йорке) глава исполнительной власти избирался раз в три, а в Южной Каролине — раз в два года.

Наделив законодательную власть в лице выборных ассамблей широкими прерогативами, конституции штатов закрепили главенствующую роль в самих ассамблеях за нижними палатами. Государственный строй штатов Северной Америки обнаружил в результате тенденцию к эволюции в сторону формы, известной в конституционной мысли XVIII века как «чистая» демократия (из трех ветвей «смешанного правления» — монархической, аристократической и демократической — сохранялось реальное значение последней). «Чистая» демократия была весьма популярна среди рядовых патриотов. Так, избиратели графства Мэк- ленберг (Северная Каролина) в наказе, принятом осенью 1776 года, настаивали на организации однопалатной законодательной ассамблеи и утверждении «чистой» демократии в такой степени, в какой это только возможно»9. Подобные требования получали и практическое воплощение: создание однопалатных законодательных ассамблей было провозглашено конституциями Пенсильвании, Джорджии и Вермонта (поскольку в Пенсильвании была к тому же отменена губернаторская власть, ее политический строй в глазах умеренных являлся воплощением «чистой» демократии).

Назначение верхней и нижней палат трактовалось в революционную эпоху однозначно. Его лапидарно выразили авторы массачусетской конституции 1780 года: «Нижняя палата предназначена для представительства граждан, а сенат — собственности республики»10. В однопалатных легислатурах умеренные видели ущемление интересов собственнических верхов, лишение их права на привилегированное политическое представительство. Опыт однопалатной законодательной ассамблеи Пенсильвании, одобрившей в революционный период наиболее радикальные социально-экономические меры, подтвердил опасения верхов относительно последствий «чистой» демократии. Однопалатные законодательные собрания означали наиболее радикальный отход от английской конституционной практики XVIII века и возрождение одного из самых демократических требований левеллеров эпохи Английской революции 1640-х годов (требование левеллеров об учреждении однопалатного парламента получило на короткий срок практическое воплощение: в 1649 году в Англии не только была провозглашена республика, но и упразднена палата лордов).

В одиннадцати штатах создавались двухпалатные ассамблеи, причем конституции проводили определенные различия между верхними и нижними палатами, что означало восстановление рудиментов «смешанного правления». Верхние палаты имели больший срок полномочий, что должно было придать их политическому курсу большую стабильность. Если нижние палаты повсеместно переизбирались ежегодно (кроме Мэриленда, где устанавливался двухгодичный срок полномочий членов палаты представителей), то для сенатов подобный минимальный срок был уже исключением. В Мэриленде сенаторы избирались на пять, Нью-Йорке и Вирджинии — на четыре, Делавэре — на три, Южной Каролине — на два года. Во всех штатах, кроме Вирджинии и Делавэра, имущественный ценз для кандидатов в сенаторы был выше, чем для депутатов нижних палат. В Северной Каролине и Нью-Йорке сенат — вследствие повышения имущественного ценза уже для избирателей — избирался более узким электоратом, нежели нижняя палата. Сенаты, насчитывавшие в среднем от 15 до 20 членов, значительно уступали в численности нижним палатам. Были и менее существенные отличия, призванные закрепить за сенатами функцию «исправления» демократических «перегибов» в деятельности нижних палат.

И тем не менее сенаты революционного периода, как правило, проводили линию, мало чем отличавшуюся от курса нижних палат. Лишь в Мэриленде, Южной Каролине и Вирджинии буржуазно-плантаторская верхушка оказалась в большинстве в верхних палатах. При этом откровенно консервативный характер носила политическая деятельность только мэрилендского сената11.

Одна из демократических черт конституционных преобразований революционной эпохи — расширение избирательного права за счет некоторого снижения имущественного ценза. В Пенсильвании к выборам были допущены все мужчины-налогоплательщики старше 21 года, в Нью- Йорке понижался вдвое имущественный ценз для электората, участвовавшего в выборах членов нижней палаты, в Нью-Джерси, Джорджии и Нью-Гэмпшире имущественный Ценз более не связывал право голоса с владением недвижимой собственностью. В штате Вермонт, образовавшемся в результате отделения от Нью-Йорка одного из западных графств, право голоса распространялось на всех свободных мужчин. В Мэриленде, Северной и Южной Каролинах имущественный ценз стал более либеральным. В Коннектикуте, Род-Айленде, Вирджинии и Делавэре он сохранился без изменений, а в Массачусетсе был несколько повышен12. В целом же конституции штатов способствовали расширению мелкобуржуазной части электората.

Демократический характер носило расширение во многих штатах норм представительства западных, пограничных графств, означавшее еще большее возрастание роли мелкобуржуазных избирателей. До 1776 года почти во всех без исключения провинциях квоты представительства в ассамблеях для западных и восточных районов давали значительное преимущество приатлантическим графствам. В Пенсильвании, например, к началу 1776 года три восточных графства совместно с административным центром Филадельфией избирали в ассамблею 26 депутатов, а восемь западных графств, где жила половина колонистов,— лишь 15.

Уже в первые годы революции верхи американского общества должны были пойти на весьма существенное расширение норм представительства для западных графств. В Южной Каролине западные районы, не имевшие ни одного представителя в колониальной ассамблее, получили в 1778 году право избирать 76 депутатов в нижнюю и 11—в верхнюю палату. Восточные графства, посылавшие в нижнюю палату 126, а в верхнюю 18 человек, сохранили контроль над законодательным собранием, но их прежнему монопольному положению в представительном органе власти был положен конец. Наиболее радикальными оказались последствия расширения представительства для западных графств в Пенсильвании. Согласно квотам представительства, определенным демократической по своему характеру конституцией штата 1776 года, восточные графства имели в нижней палате 24 места, а западные — 4813.

Развитие демократических начал в конституционной системе американских штатов в революционный период, конечно, ни в коем случае не отрицало ее буржуазного характера. И тем не менее эти демократические начала, как показал опыт революции, привели к определенному ущемлению интересов буржуазно-плантаторской верхушки США.

Примеров, демонстрирующих отсутствие в конституционной системе штатов эффективного механизма классового господства буржуазно-плантаторского блока, существует много. Ограничимся одним, наиболее ярким и убедительным: в конце Войны за независимость более половины легислатур штатов приняли законы о «бумажных деньгах», удовлетворявшие главное экономическое требование огромной массы должников и расцененные верхами как «левеллеровская революция». Вынужденные к активному' поиску более надежных конституционных средств обеспечения своего классового господства, лидеры буржуазно- плантаторского блока пришли к необходимости выбора одного из двух путей. Первый— длинный, трудоемкий и опасный — заключался в «ревизии» большинства конституций штатов, второй — гораздо более короткий и верный — означал принятие федеральной конституции, в которой бы преодолевались демократические «ошибки» конституций штатов и которая стала бы основным законом для всей Северной Америки. Ему и было отдано предпочтение.

В глазах большинства патриотов единственной конкретной формой централизованной государственной власти накануне революции выступала метрополия. Неудивительно, что центральная политическая власть долгое время рассматривалась ими как главный источник деспотизма, а ее искоренение объявлялось одной из важнейших целей Американской революции. Отрицательное отношение колонистов к централизации политической власти имело в своей основе, кроме того, крайне неразвитое, зачаточное национальное самосознание. Американцы воспринимали себя в первую очередь гражданами Массачусетса, Пенсильвании, Вирджинии и т. д. и только потом уже американцами.

Отождествляя любую форму центрального правительства с деспотизмом, многие американцы соглашались закрепить за Континентальным конгрессом, первым общеамериканским органом, минимальные полномочия, какие до революции они были готовы делегировать имперским властям. В предреволюционный период в патриотическом движении утвердилось мнение, что имперским властям принадлежит одно-единственное право — регулировать внешнеторговые связи провинций; все другие прерогативы закреплялись за каждой отдельно взятой колониальной ассамблеей. В канун революции и на ее первом этапе патриоты относились отрицательно к любому проекту, независимо от того, исходил он от демократа или консерватора, если только центральному правительству в нем делегировались большие полномочия, чем «регулирование торговли».

В 1774 году I Континентальный конгресс отверг план лидера умеренных делегатов Дж. Гэллоуэя, предлагавшего создать общеамериканский Большой совет наподобие английской палаты общин (провал проекта был предопределен и тем, что Большой совет выступал в нем еще и как филиал английского парламента). Годом позже II Континентальный конгресс отклонил проект Статей Конфедерации противника Гэллоуэя Б. Франклина. Франклин предложил создание общеамериканского Генерального конгресса, избираемого, как и Большой совет Гэллоуэя, на основе пропорционального представительства населения провинций и наделенного весьма широкими полномочиями (регулирование денежного обращения и торговли всех колоний, создание новых провинций, ведение дел с индейскими племенами, заключение договоров с иностранными державами, общее руководство вооруженными силами Конфедерации). Принципиальное отличие этого проекта от Статей Конфедерации, одобренных тринадцатью штатами в 1781 году, заключалось в том, что Франклин предполагал создание Генеральным конгрессом отдельного исполнительного органа власти, ответственного за проведение законодательных актов в жизнь (срок полномочий членов исполнительного совета был, по общепринятым тогда меркам, также достаточно велик — три года).

12 июля 1776 г. Континентальный конгресс создал комитет для подготовки Статей Конфедерации во главе с Дж. Дикинсоном. Проект Дикинсона не удовлетворил конгресс в главном — распределении прерогатив и обязанностей между центральным правительством и штатами. Ди- кинсон оставлял за каждым штатом право «регулировать и управлять внутренними делами во всех случаях, не противоречащих Статьям Конфедерации». Полномочиям Континентального конгресса при этом была дана широкая и неконкретная трактовка. Фактически он со всей определенностью лишался только одного права — введения налогов. Что касается всех других прерогатив государственной власти, то расплывчатые формулировки Дикинсона позволяли закреплять их за центральным правительством. Эта возможность усиливалась и благодаря тому, что права штатов в отличие от прав конгресса сопровождались всяческими оговорками. Например, их единственное верховное право вводить ввозные пошлины могло быть реализовано только при условии, что последние не портиворечат торговым договорам центрального правительства.

Проект Дикинсона предполагал не только наделение центрального правительства широкими и неопределенными полномочиями, но и выделение в нем исполнительного органа власти. Члены Континентального конгресса, не согласившиеся на эту меру при обсуждении проекта Франклина, отвергли ее и при обсуждении варианта умеренного патриота Дикинсона. Проект Статей Конфедерации, одобренный Континентальным конгрессом 15 ноября 1777 г. и переданный для ратификации штатам, по основным принципиальным вопросам существенно отличался от предложений и Франклина и Дикинсона.

Он провозглашал вступление североамериканских штатов в «прочную лигу дружбы» и в первой по важности (второй по счету) статье объявлял, что «каждый штат сохраняет суверенитет, свободу и независимость» в осуществлении прав, «определенно не делегированных Соединенным Штатам, собравшимся в конгрессе»14. Поскольку о верховенстве Конфедерации в проекте не упоминалось, штаты выступали как самостоятельные государства. Хотя полномочия конгресса выглядели весьма внушительно — он наделялся «исключительным правом» решать вопросы войны и мира, назначать и принимать послов, вступать в международные соглашения и союзы, определять курс и количество денег в обращении и некоторыми другими,— они были точно определены, перечислены и регламентированы. Все права конгресса, в том числе и «исключительные», сопровождались оговорками, подчеркивавшими суверенитет штатов. Так, для реализации «исключительных прав» конгресса требовалось согласие не менее девяти штатов.

Среди прав, делегированных конгрессу, явно недоставало самых важных, без которых он не мог претендовать на роль сколько-нибудь эффективного органа. Конгресс был лишен права вводить налоги и ввозные пошлины, что превращало его во «власть без кошелька», вечного просителя и должника легислатур штатов. Он был лишен и права регулировать междуштатную торговлю, что впоследствии привело к бесчисленным «экономическим войнам» между штатами. Конгресс был наделен правом арбитража всевозможных споров между штатами, но не располагал средствами принуждения к исполнению своих решений. Во всех случаях он должен был рассчитывать на добрую волю правительств штатов.

Из трех видов власти — законодательной, исполнительной, судебной — Статьи Конфедерации зафиксировали (в том виде, как она уже оформилась стихийно) создание лишь одной, законодательной, в лице конгресса. Что касается исполнительного органа, то он выступал в качестве придатка законодательного: конгресс мог создавать из своих делегатов всевозможные комитеты, наблюдавшие за проведением принимаемых решений в жизнь. Исполнительная власть стала крайне распыленной: конгресс отказался назначить как главу исполнительной власти, так и какое-нибудь подобие исполнительного совета. Только в 1781 году под давлением объективных обстоятельств конгресс отважился создать в обход Статей Конфедерации иностранный, военный, военно-морской и финансовый департаменты и поставить во главе каждого из них постоянного секретаря.

Сам конгресс состоял из одной палаты, ее депутаты ежегодно сменялись легислатурами штатов и могли быть в любой момент отозваны. Каждый штат, независимо от числа делегируемых депутатов, имел на заседаниях конгресса один голос. Как показала политическая практика революционного периода, члены конгресса воспринимали себя зачастую как посланников суверенных республик, обязанных неукоснительно проводить в жизнь волю своих легислатур. Временами правительства штатов как будто вообще забывали о существовании конгресса. На одну из его сессий явились делегации лишь от трех штатов. В 1784 году в конгрессе едва набрали кворум для утверждения договора с Англией.

Для ратификации Статей Конфедерации требовалось единодушное согласие всех членов Конфедерации. Это привело к тому, что они вступили в силу только 1 марта 1781 г. Окончательный вариант Статей Конфедерации отличался от проекта в одном пункте: право собственности на западные земли закреплялось не за штатами, а за Континентальным конгрессом (только при этом условии согласился одобрить Статьи последний из членов Конфедерации, «безземельный» Мэриленд).

Статьи Конфедерации внешне соответствовали демократическим принципам. Так, они провозглашали создание однопалатного Континентального конгресса, максимально ослабляли власть исполнительную. Для американской историографии это послужило важным основанием утверждать, что принятие Статей Конфедерации означало торжество демократического крыла революции и поражение умеренных. Подобное мнение не представляется убедительным. В Континентальном конгрессе, выработавшем Статьи Конфедерации, демократы никогда пе пользовались сколько-нибудь существенным влиянием. Этот документ появился, в первую очередь, как результат острых разногласий между штатами, их нежелания поступиться своими экономическими и политическими интересами ради достижения национального единства. Что касается демократов, то они отнюдь не были безоговорочными децентралиста- ми, а их лидеры Пейн и Франклин первыми выступили за провозглашение верховенства Континентального конгресса в отношении правительств штатов.

Обращает на себя внимание тот факт, что соотношение сил между децентралистами и централистами менялось в пользу последних на каждом новом этапе революции. До революции и в начале ее сторонники сильной центральной власти исчислялись единицами, а идея политической децентрализации значилась на одном из первых мест среди лозунгов патриотического движения. Однако постоянное и резкое ухудшение экономических, финансовых и политических позиций Конфедерации, неспособность суверенных штатов из-за разобщенности и «разнобоя» интересов, мнений, принимаемых политических решений справиться с самыми простыми вопросами привели к росту популярности идеи сильного федерального правительства. Этому благоприятствовало и совместное участие масс патриотов в континентальной армии, резкое возрастание в ходе войны общеамериканских проблем.

Централизация государственной власти в США отвечала не только классовым целям имущих верхов, хотя и была подчинена при ее конкретном воплощении в первую очередь их интересам. Централизация объективно способствовала укреплению североамериканских штатов, являлась условием сохранения и развития их экономической независимости, политического престижа на международной арене, где властвовали европейские монархии. Она была важным гарантом всех, в том числе и демократических, завоеваний Американской революции. Этот смысл и направленность государственной централизации понимали Пейн, Франклин, Раш, другие американские демократы15; к ее осознанию постепенно стали подходить и народные массы, преимущественно и в первую очередь городские слои. Сторонниками централизации в ходе революции и на ее завершающих этапах, по словам пенсильванского демократа Дж. Брайана, выступило «большинство горожан»16, т. е. за усиление центрального правительства ратовали как имущие «верхи», так и «низы» — рабочие и ремесленники. Существуют многие свидетельства открытых выступлений ремесленников и рабочих, заинтересованных в защите национальной промышленности от иностранной конкуренции и борьбе с инфляцией, в пользу сильной федеральной власти.

Вследствие конкретно-исторических закономерностей и причин организация сильного центрального правительства и выработка федеральной Конституции оказались делом рук умеренных, а не демократов. Умеренные воспользовались предоставленным им историей шансом для того, чтобы разрешить экономические, финансовые, социально-политические трудности Конфедерации в своих классовых целях, нейтрализовать значение демократических принципов конституций штатов и упрочить свою классовую диктатуру. Это определило задачи буржуазно-плантатОрского блока на завершающих этапах революции — перераспределение прав штатов и Конфедерации в пользу последней, ревизию демократических статей конституцией штатов и утверждение собственной трактовки конституционных принципов Просвещения.

Объединяющие классовые задачи буржуазно-плантаторского блока сплотили на время его разнородные группировки, способствовали если не преодолению, то, по крайней мере, сглаживанию междуштатных противоречий, этого истинного фундамента Статей Конфедерации. . Конечно, далеко не все представители американских верхов пришли к осознанию этих классовых задач, некоторые даже оставались фанатичными приверженцами секционных экономических и политических интересов и возглавили антифедералистское движение. Но силу со временем набирали не одни, а их соперники, добившиеся успеха в 1787—1789 гг.17.

Первоначально сторонники сильного центрального правительства из буржуазно-плантаторских верхов, вошедшие в историю под именем федералистов, пытались достичь своих целей при помощи «широкого» толкования Статей Конфедерации и выискивания «подразумеваемых» прав Континентального конгресса. Они указывали, например, что право конгресса осуществлять займы подразумевает его право определять средства достижения этой цели, к которым относится прежде всего создание национального банка. А выплата долгов, доказывали федералисты, требует организации собственных финансовых фондов Конфедерации, использования конгрессом «подразумеваемого» права на введение и сбор ввозных пошлин. Попытки «широкого» истолкования Статей Конфедерации окончились безрезультатно. Не имели успеха и попытки изменить Статьи Конфедерации путем внесения в них поправок: право каждого штата наложить вето на их изменение свело все усилия в данном направлении на нет.

Согласно решению Континентального конгресса, Филадельфийский конвент 1787 года должен был ограничиться исправлением Статей Конфедерации. Однако конвент с самого начала отверг Статьи и обратился к обсуждению проекта федеральной конституции. Из трех выявившихся в ходе его работы групп — умеренно-консервативные федералисты, сторонники прав штатов и демократы — последние две оказались в меньшинстве. Федералистам удалось воплотить свои замыслы в конституционном проекте. Но вместе с тем необходимость определенных уступок политическим соперникам, как и перспектива передачи проекта на рассмотрение ратификационных конвентов штатов обусловили появление в нем всевозможных компромиссных положений.

В вопросе о соотношении прерогатив штатов и центрального правительства федералисты добились успеха в двух принципиально важных пунктах: Конституция широко определила права центрального правительства, во-первых, и провозгласила верховенство (супрематию) федерального права над правом штатов, во-вторых. Среди новых полномочий правительства США особое значение имели введение и сбор любых, как прямых, так и косвенных, федеральных налогов и регулирование торговых и коммерческих отношений между штатами18. Федеральное правительство теперь в полной мере располагало «властью меча и кошелька», о которой так долго грезили А. Гамильтон и его единомышленники. Конституция, законы и договоры Соединенных Штатов объявлялись верховным правом страны, обязательным для исполнения даже в случае противоречия конституциям и законам отдельных штатов19.

Легислатуры штатов сохраняли роль «конечной инстанции» только при ратификации поправок к Конституции, но и в данном случае они должны были согласиться с поправкой, если она одобрялась тремя четвертями штатов.

Решительно пересмотрев концепцию суверенитета штатов, авторы федеральной Конституции вслед за этим подвергли весьма тонкому препарированию концепцию народного суверенита.

По общему убеждению идеологов буржуазно-плантаторского блока, американская политическая система, как она сложилась в первые годы революции, привела к перерождению народного суверенитета в анархию и даже в систему «демократического деспотизма», направленную, как доказывал Дж. Мэдисон, на подчинение интересов имущих верхов воле фракции неимущего большинства20. Демократические политические принципы стали поистине притчей во языцех для преобладающей части делегатов Конвента. Э. Рэндольф провозгласил как общепринятую максиму, что «главная опасность для страны заключена в демократических статьях конституций (штатов)». Делегат из Коннектикута Р. Шерман, возражавший против чрезмерного, на его взгляд, умаления прав штатов в вирджинском проекте, счел необходимым солидаризироваться с Рандольфом в осуждении демократии, причем сделал это в еще более категоричной форме: «Народ должен иметь столь незначительное касательство к правительству, сколь это только возможно». Их поддержал Э. Джерри: «Трудности, переживаемые нами, проистекают от избытка демократии». На примере Массачусетса он стремился показать, что опасные «перехлесты» демократии в наибольшей степени сказываются в деятельности нижних палат законодательных собраний, превратившихся в служанок «толпы»21.

Важнейшее место в идейных поисках буржуазно-плантаторских кругов после 1783 года заняла проблема выработки таких средств ограничения народного суверенитета, которые бы стали надежным орудием управления массами. Сама доктрина народного суверенитета не подвергалась при этом сомнению. Как декларировал в 1787 году в выступлении в нью-йоркской легислатуре А. Гамильтон, «фундаментальная истина республиканского правления состоит в том, что вся власть в нем прямо или опосредованно исходит от народа»22. Вместе с тем лидеры Филадельфийского конвента попытались вытравить из доктрины народного суверенитета, как она оформилась в идеологии Американской революции, наиболее опасные идеи. К таковым, например, относилась идея прямого народоправства, решительно осужденная на Филадельфийском конвенте. Наибольший гнев верхов вызывало право парода на революционное ниспровержение неугодного правительства, которое провозглашалось Декларацией независимости, но которому не нашлось места в федеральной Конституции.

Образец изощренной расправы с концепцией права народа на восстание продемонстрировал А. Гамильтон. Право на восстание, утверждал он, распространяется на «народ в целом», а всякое выступление части народа искажает это право, является противозаконным бунтом23. Препарируя подобным образом право народа на восстание, Гамильтон изобрел для буржуазно-плантаторской власти теоретическую зацепку, при помощи которой можно было оправдать подавление любого выступления масс. Действительно, как бы ни было велико число восставших, всегда можно было доказать, что оно все же меньше «народа в целом».

Некоторые участники Конвента обнаружили твердое намерение ограничить избирательное право, расширенное в ряде штатов после 1776 года. Увеличение в годы революции электората за счет малоимущих слоев, на взгляд консерваторов, и послужило причиной демократических «перехлестов» в области социально-экономического и политического законодательства штатов. На Конвенте некоторые из них — Дж. Дикинсон, Г. Моррис, Т. Фитсимонс—• требовали восстановить в федеральной Конституции имущественный ценз колониальных времен. Однако большинство участников Конвента, в том числе лидеры умеренно- консервативного большинства Дж. Мэдисон, Дж. Ратледж, Дж. Рид, О. Элсворт, П. Батлер, Дж. Вильсон, А. Гамильтон, сочли целесообразным сохранить избирательное право, одобренное в конституциях штатов.

Анализ мотивов Гамильтона, равно как и Мэдисона, Ратледжа, Вильсона, Элсворта обнаруживает, что при решении столь важного вопроса, каким в глазах всех патриотов являлось избирательное право, они полагали необходимым соразмерить собственные политические симпатии с господствующим по данному вопросу в нации мнением. Вместе с тем они указывали на крайнюю опасность дальнейших — хотя бы мало-мальских — уступок большинству в вопросе об избирательном праве. Класс неимущих и малоимущих, рассуждал Мэдисон, в силу экономических законов будет стремительно возрастать в будущем, и чрезмерная демократизация избирательного права позволит ему установить тиранию в отношении меньшинства24 (несмотря на свои провидческие способности, Мэдисон не мог предугадать, что в буржуазном обществе «верхи» в состоянии подчинять себе государство даже в условиях всеобщего избирательного права).

Решение Филадельфийского конвента о допуске к выборам в палату представителей всех граждан, пользующихся правом голоса в своих штатах, было необходимой уступкой воле масс. Вместе с тем сохранение авторами Конституции США этого завоевания революции оказалось лучшим средством камуфляжа косвенных способов ограничения прав народа. Таковыми, по замыслу «отцов-основателей», должны были стать в первую очередь консервативное толкование «разделения властей» (в пользу расширения прав исполнительной власти) и воссоздание в республиканских США подобия «смешанного правления».

Лидеры федералистов желали утвердить на американской почве сильную и независимую исполнительную власть. Соотношение прав законодательной и исполнительной властей, закрепленное конституциями штатов, их совершенно не удовлетворяло. Гамильтон, Мэдисон и другие федералисты определяли его как тиранию «законодательного молоха». На Конвенте в Филадельфии они выступали в пользу умеренно-консервативной трактовки системы «разделения властей» и «сдержек и противовесов», опирающейся на концепцию «единой и неделимой» исполнительной власти.

Концепция «единой и неделимой» исполнительной власти имела своим истоком не столько британскую государственно-правовую модель, утвердившую принцип ответственного парламентского правительства, сколько воззрения французского мыслителя Ш. Монтескье. Некоторые «отцы- основатели» (А. Гамильтон, Дж. Дикинсон, Дж. Макклюр, Г. Моррис, Дж. Брум)25 разделяли мнение Ш. Монтескье, что «единая и неделимая» исполнительная власть должна быть облачена в монархические одежды и что республика вообще не может устоять на большой территории. Монархическая идея не получила, однако, сколько-нибудь широкой поддержки даже среди умеренных делегатов Филадельфийского конвента., Они склонились к наделению «единой и неделимой» исполнительной властью президента США. При определении полномочий президента формула «неделимой» исполнительной власти была урезана правом сената давать «совет и согласие» президенту при назначении должностных лиц и заключении международных договоров.

Концепция «смешанного правления» в конституционной теории федералистов означала приспособление к классовым интересам буржуазно-плантаторских верхов двухпалатной организации законодательного собрания.

При обсуждении вопроса о сенате США участники Конвента разделились на две группы: одну из них волновала исключительно социальная функция сената, другую (представителей мелких штатов) заботила и проблема превращения сената в средство, способное противостоять утверждению господства в Союзе крупных штатов. В результате компромисса схема организации сената, одобренная Конвентом, отразила устремления обеих групп: она обеспечила надежную защиту интересов собственности и в то же время воплотила в себе принцип равного представительства штатов.

Дж. Дикинсон, Г. Моррис, А. Гамильтон, Дж. Мэдисон^ (для них главной была социальная функция сената) под-* черкивали, что он должен быть непосредственным представителем и выразителем интересов фракции меньшинства, «богатства нации» (слова Дж. Мэдисона), «аристократии... без которой не сможет существовать ни одно цивилизованное общество» (Г. Моррис). Дж. Мэдисон требовал постоянно иметь в виду различие социальных функций двух палат —нижняя стоит на страже прав на жизнь и свободу, верхняя заботится о защите права на частную собственность26.

При определении места сената в системе «смешанной» законодательной власти авторы Конституции указывали, что ему надлежит предотвращать недочеты или ошибки нижней палаты (Т. Кокс). Вожди федералистов, не ограничиваясь обоснованием этого положения, подчеркивали, что верхняя палата в критические минуты должна подавлять «ложные» устремления всего народа27. Дж. Мэдисон показывал неодинаковую роль двух палат в государственном механизме в целом: наличие палаты представителей подводит под государственную власть такую надежную основу, как суверенитет народа, а сенат обеспечивает прочность и стабильность режима, гарантирует ему безопасность от демократических «перехлестов» палаты представителей28.

Большинство верхних палат легислатур штатов, с точки зрения создателей Конституции, явно не могли стать образцом для сената США. Зато таким образцом, по мнению некоторых из них, могла стать английская палата лордов. Дж. Дикинсон говорил, что сенат должен «копировать британскую палату лордов в такой степени, в какой это только возможно». Палату лордов в качестве модели для американского сената рассматривали также Г. Моррис и А. Гамильтон. Однако другие делегаты (Дж. Вильсон, Дж. Рид, Дж. Мэдисон, Э. Рэндольф), не отрицая в большинстве случаев достоинств верхней палаты английского парламента, указали, что копирование ее в США, обладающих иной социальной структурой, невозможно. Несмотря на такие различия, делегаты Конвента в целом обнаружили твердое намерение преодолеть свойственные многим конституциям штатов огрехи в определении численности и прерогатив верхних палат, цензовых квалификаций для сенаторов и сроков их полномочий.

Одним из условий приверженности сената стабильному социально-политическому курсу являлся, по общему мнению авторов федеральной Конституции, длительный срок полномочий его депутатов. На Конвенте в Филадельфии сторонники английской модели верхней палаты Дж. Дикинсон, Г. Моррис, Дж. Рид, А. Гамильтон настаивали ни много ни мало на пожизненном избрании сенаторов. Дж. Вильсон выступал за девятилетний срок, Э. Рандольф, Дж. Мэдисон и Д. Спейт предлагали установить срок полномочий сенаторов в семь лет29. Введенный федеральной Конституцией шестилетний срок полномочий сенаторов США являлся некоторой уступкой общественному мнению, но и он оказался в два-три раза продолжительнее срока полномочий большинства верхних палат штатов.

Малочисленность сената также рассматривалась авторами федеральной Конституции как условие, предотвращавшее колебания в его политической линии. Предоставив каждому штату два места в сенате, они намеревались ограничить число членов последнего 26 депутатами (в США тогда еще насчитывалось 13 штатов). В результате федеральный сенат оказался малочисленнее верхних палат отдельных штатов.

Большинство участников Конвента в Филадельфии выступали против избрания сенаторов всем электоратом — практики, широко распространенной в тот период в штатах. Вирджинский план, обсуждавшийся в конвенте 29 мая 1787 г., предлагал вверить избрание сенаторов нижнёй палате30. Однако представители малых штатов настояли, чтобы избрание сената было закреплено за легислатурами штатов, что означало одновременно и отказ рядовым избирателям в праве создания верхней палаты и уступку сторонникам «прав штатов».

Авторы федеральной Конституции пересмотрели с умеренно-консервативных позиций и утвердившуюся в штатах модель нижней палаты. В этом вопросе они явно следовали английскому образцу, установив норму представительства (один депутат от 30 тысяч жителей)31, близкую к принятой в палате общин британского парламента. В результате палата представителей конгресса США на момент принятия Конституции должна была насчитывать 65 депутатов, в то время как в нижней палате массачусетской легислатуры, к примеру, заседа'ло около 400 человек. Срок полномочий ее членов вдвое превышал срок, установленный для депутатов нижних палат легислатур штатов.

Одно из ярких свидетельств антидемократических ориентации участников Конвента 1787 года — отказ включить в федеральную Конституцию билль о правах, входивший составной частью в конституции штатов. Сами авторы федеральной Конституции, пытаясь отвести многочисленные обвинения в антидемократизме, объясняли свое решение тем, что билль о правах присутствует во всех конституциях штатов и воспроизведение его в Основном законе страны излишне. На это М. Лютер, один из критиков проекта Конституции, резонно возражал, что, если бы она, подобно Статьям Конфедерации, объединяла не население страны, а штаты, сохраняя их суверенитет, тогда позиция ее составителей была бы понятна, но, поскольку федеральная Конституция объявлена высшим законом по отношению к конституциям штатов, такое дополнение, безусловно, обязательно32.

Отсутствие билля о правах в проекте федеральной Конституции было ее самым уязвимым местом. Три участника Конвента в Филадельфии, отказавшиеся скрепить его подписями (Э. Джерри, Э. Рэндольф, Дж. Мейсон), мотивировали свое решение прежде всего несогласием с отсутствием в документе билля о правах. С ними солидаризировались вскоре такие видные политические деятели, как У. Грейсон, С. Адаме, Дж. Уайт. Широкая поддержка их позиции ратификационными конвентами штатов обнаружила, что идея конституционных гарантий буржуазных свобод слова, печати, собраний за годы революции прочно овладела сознанием патриотического лагеря и что игнорировать его волю в этом вопросе небезопасно для судеб федерального государства. В 1789 году Дж. Мэдисон внес на рассмотрение конгресса США проект дополнения федеральной Конституции биллем о правах. Интуиция и расчет политического стратега подсказали ему, что подобное дополнение Основного закона страны должно стать еще одной уступкой демократии, без которой невозможно обеспечить достаточную прочность детищу Конвента.

Консервативный характер носило решение участников Конвента санкционировать с помощью федеральной Конституции рабство негров, которое в годы революции было запрещено во всех северо-восточных штатах. Делегаты последних должны были уступить в этом вопросе южным плантаторам, поскольку не мыслили возможности создания прочного национального государства без тесного союза с рабовладельческой олигархией. Конституция США предоставила южным штатам право расширенного политического представительства, которое определялось с учетом трех пятых численности подневольного негритянского населения, и запретила конгрессу вплоть до 1808 года ограничивать работорговлю.

Конституция США при соотнесении ее с государственно- правовой практикой Американской революции в целом предстает противоречивым документом. С одной стороны, для большинства идеологов и политических лидеров, принявших участие в ее разработке, было характерно стремление к пересмотру с умеренно-консервативных позиций принципов конституций штатов и Статей Конфедерации. С другой стороны, их устремления не получили полного воплощения в федеральной Конституции, ибо авторы сочли необходимым привести свои взгляды в определенное соответствие с широко распространенными в среде патриотического лагеря политическими представлениями и убеждениями. Конституция явилась компромиссом не только между двумя группировками буржуазно-плантаторского блока, но также между ним и патриотическим лагерем в целом.

Отличие Конституции США от конституций революционного периода выразилось в существенном увеличении сроков полномочий органов законодательной и исполнительной власти, усилении охранительных функций сената, пересмотре концепций «разделения властей» и «сдержек и противовесов» в сторону возвеличения исполнительной власти и сосредоточения ее в одних руках. Вместе с тем многие требования консервативных участников Филадельфийского конвента были отклонены. Ряд важнейших установлений революционного периода (избирательное право, республиканское устройство, «разделение властей» и др.) были оставлены без изменений, а следовательно, закреплены с принятием этого документа.

Федеральная Конституция США отразила интересы разных слоев американской буржуазии. Она составлялась опытными государственными деятелями, обладавшими широким политическим мышлением, умевшими укрощать свои консервативные порывы, если они не могли рассчитывать на одобрение большинства американского электората. Вот почему важные буржуазно-демократические принципы революции были сохранены в Основном, законе.

Согласно оценке американского историка-марксиста Г. Аптекера, воплотившаяся в Конституции доктрина договорного образования правительства и четкого определения границ и прерогатив государственных органов означала «реализацию политических принципов Века Разума»33. Демократическому крылу революции в 1787 году было нанесено только «частичное поражение».