Книга мечей

Холодное оружие сквозь тысячелетия 

 Ричард Ф. Бёртон

Человеческую цивилизацию породил огонь, породило умение его разводить и поддерживать. До того как это произошло, наши примитивные предки, очевидно, влачили животное существование. В легенде о «храбром сыне Юпитера» Прометее, как и во многих других, придуманных греками, или, правильнее было бы сказать — позаимствованных ими у египтян, под видом сказки скрывается глубокая истина, преподнося урок, не теряющий ценности и поныне. Результатом работы предвидения стал спуск semina flammae1 с неба в полом сосуде или его кража из колесницы Солнца. В нем персонифицирован тот неизвестный гений, который, увидев однажды, скажем, дерево в джунглях, подожженное молнией, вздумал попробовать подкормить пламя топливом. Точно так же и в том, что Гермес, он же Меркурий, носил имена «Pteropedilos», или «Alipes», а на ногах у него сидели «Pedila» или «Talaria», крылатые сандалии, сокрыта идея о том, что солдат сражается не столько с помощью рук, сколько с помощью ног2.

Я не буду здесь распространяться о том, сколь большой интерес вызывает хоплология сама по себе; история различных видов оружия, их связей между собой и переходов друг II друга играет в мировых хрониках важнейшую роль.

Создание оружия было, наверное, самым первым достижением материальной культуры человечества. История и чтпография мира показывают, что не существует в нем народов настолько отсталых, чтобы не иметь искусственно созданных средств для защиты и нападения.

Разумеется, юное человечество должно было всецело посвятить свою изобретательность и творческие усилия разработке оружия. Я имею в виду отнюдь не зрелое человечество, чьи тело и душу взрастили жреческие касты Египта, Финикии, Иудеи, Ассирии, Персии и Индии. Тот Homo Sapiens, о котором я говорю, — это Адам Кадмон1, в понимании не каббалистов, но антропологов, поднявшийся над окружающим зверьем силой своих мозгов и рук.

Животные рождаются без оружия, хотя невооруженными их не назовешь.

Использование для защиты и нападения средств, данных природой, — это действительно доля животных, а не людей, оружие же, в общем, свойственно человеку, а не животному. Натуралисты до сих пор не могут точно сказать, пользуются ли животные в так называемых естественных условиях оружием, как таковым. Полковник А. Лэйн Фокс, усердный исследователь примитивного вооружения и выдающийся антропо-

Идея о Прометее, обучившем людей хранить огонь внутри стеблей Л сухих растений, .была позаимствована индусами, которые сделали из него Прамантху. Однако Прамантха — это торчащий вверх факел, впервые созданный Твасту, Священным Плотником, который, кажется, является братом Горнила; в общем, он считается мужским символом. Корень «пир» (солнечный жар) мы встречаем даже в перуанском Китцуа, где он входит в имя царской семьи — Пирхуа. В бельгийских и французских пещерах привязанность этого корня к вспыхивающему огню подтверждается названием пиритов, которые были известны первобытному человеку.

Несложно поверить и в то, что обезьяны, чьи человекоподобные руки обладают способностью хватать, закидывают агрессора кокосовыми орехами и другими снарядами. Майор Денхэм (1821—1824), путешественник, вполне заслуживающий доверия, рассказывает о четвероруких обитателях страны Йеу, где он побывал, исследуя окрестности озера Чад: «Обезьяны, или, как их называют арабы, — «заколдованные люди»1, были столь многочисленны, что я видел, как вечером на одном месте собиралось их до полутора сотен. Они, казалось, совершенно не собирались уступать место, а вместо этого взгромоздились все вместе на обрыве на высоте футов в двадцать, издавали ужасный шум и, как только мы приближались на определенное расстояние, начинали слегка, как бы в предупредительном порядке, кидаться в нас». Герр Голуб тоже «становился мишенью для стада африканских бабуинов, рассевшихся в ветвях деревьев»; а в другой раз наши «братья меньшие» даже обратили его вместе с его людьми в позорное бегство. «Так, — пишет полковник А. Лэйн Фокс, — наши «бедные родственники», даже выросшие в неволе, сохраняют привычку яростно трясти ветку, прыгая по ней всем своим весом, чтобы с нее оторвался плод и упал противнику на голову». В Египте, как свидетельствуют рисунки из гробниц, обезьяны (бабуины или собакоголовые) были обучены помогать при сборе фруктов и носить факелы.

Сам я свидетелем таких обезьяньих бомбардировок не был. 11о когда мой полк стоял в Бароде, Гуджарат, я видел, вместе с моими собратьями по офицерскому званию, как оружие применял слон. Это умное животное, именуемое туземцами Хат-хи («рукастый»2), приковали к одному месту во время опасного жаркого сезона, и он в раздражении ходил туда-сюда.

Наверное, его обидело внезапное появление белых лиц, потому что он схватил хоботом тяжелый чурбан и запустил в нас с такой силой, что не оставалось сомнения в злобности его намерений.

По сведениям капитана Холла, который, однако, лишь повторяет услышанное от эскимосов3 — единственных живых представителей палеолита в Европе, —- о белых медведях часто рассказывают, что если они находят спящего у подножия скалы моржа, то сталкивают на него своими рукоподобными передними лапами камни и булыжники. Целится зверюга при этом в голову и в итоге вышибает своей ошеломленной добыче мозги. Может быть, конечно, эти случаи и принадлежат к тому же разряду, что и свидетельства о том, как страус бросает камни, приводимые многими натуралистами, в том числе и Плинием, в то время как на самом деле булыжники просто вылетают из-под ног птицы, когда та улепетывает от врага. То же самое касается и легенд о том, что дикобразы мечут иглы1, отчего многие получали тяжелые травмы, а иногда и умирали. С другой стороны, эму, например, лягается, как дикий осел, и от его пинка человек может перелететь через шканцы.

Но хотя человек первым делом, только появившись на свет, вооружился, нам не следует вслед за циниками и гуманистами полагать, что с самого его недавнего появления на арене Творения, или, скорее, на подмостках жизни, начался постоянный процесс разрушения. Огромные млекопитающие третичного периода, предшествовавшие человеку, — гоплоте-рий, дейнотерий и другие «терии» — задолго до него превратили Землю в арену постоянного кровопролития, и скромный вклад человека мог разве что сделать эту жуткую картину еще чуть-чуть ужаснее. И даже в наши дни хищные рыбы, не имеющие совершенно никакого представления о бесчеловечном обращении людей друг с другом, демонстрируют не меньше свирепости, чем самые дикие и необузданные представители рода человеческого.

Первобытный человек — животное, возникшее после третичного периода, — самими условиями своего существования и среды был обречен на жизнь воина: он должен был постоянно нападать, чтобы добыть пищу и защищаться, чтобы сохранить жизнь. Улисс патетически заявляет:

Меж всевозможных существ, которые дышат и ходят Здесь, на нашей земле, человек наиболее жалок2.

То же ощущение встречается и в «Илиаде», а пессимист Плиний пишет: «Человек есть единственное животное, которое может плакать».

Путь восхождения этих несчастных, не имевших ни «ума», ни «души», представлял собою непрерывную военiiyio кампанию против голодных зверей и таких же «родствен ников»-дикарей. Мир всегда был для них не более чем краткой передышкой. «Золотой век» поэтов — лишь сказка. Существование наших далеких предков представляло собой в полном смысле слова битву за жизнь. Развитие искусств и технологии направлял тогда, как и сейчас, Его Величество Желудок, а война была естественным состоянием человечества, от которого по большей части и зависел прогресс, продвижение от низшей к высшей стадии развития. Как современные дети, беспомощные и не умеющие говорить, первобытные люди, как и все животные того периода, обладали только инстинктами, необходимыми для самосохранения в благоприятных условиях. Мысль, которую не развивают, творит немногое; мозг не порождает идей: он лишь комбинирует их и развивает все новое способом дедукции. То же самое проиходит и в языке — ономатопея, имитация звуков природы, изначальная речь человечества, все еще продолжает существовать; а к ней уже мы добавляем наши более живописные и оживленные выражения. Но, несмотря на всю слабость человека, Лучший учитель — необходимость — все время заставлял дикаря и варвара делать из опасного безопасное, создавать комфорт из его противоположности.

Человек, вынужденный вооружаться самой природой, несет с собой два великих начала — умение подражать и стремление к прогрессу. И то и другое — странные свойства, у животных они находятся в зачаточном состоянии. Способность человека к языковой речи наряду с постоянным развитием букв и письменности вообще позволили ему накапливать для себя и передавать другим опыт, достигнутый посредством чувств, который, будучи полученным однажды, таким образом, никогда уже не терялся. Дикарь собирал и применял к настоящему и будущему накопленную мудрость прошлого, хотя, конечно, неизмеримо в меньшей степени, чем цивилизованный человек.

Способность к подражанию, это замечательное преимущество двуногих, лишенных врожденных приспособлений, над четвероногими, приучило первых с детства заимствовать ad libitum1 и не отдавать взамен ничего или почти ничего. Будучи практически охотником-одиночкой, человек был обречен на сражения и погони; на то, чтобы уничтожать других ради того, чтобы выжить самому и дать выжить своей семье. Это было столь постоянным и всеобъемлющим условием его существования, что все остальные цели оказывались менее значительными. Став пастухом, человек продолжал сражаться со зверьем и другими людьми за то, чтобы сохранить и приумножить свои стада; поднявшись до уровня земледельца, он еще больше стал нарушать мир, будучи влеком жаждой наживы, амбициями и инстинктивными стремлениями.

Но не существует абсолютной точки водораздела, по крайней мере, в том, что касается материальных предметов, которой была бы отмечена заря нового «творческого периода»; и Homo Darwiniensis, созданный этим Аристотелем нашего времени, величайшим из натуралистов Англии, напрямую связан с Homo Sapiens. Есть много животных и птиц, способных к подражанию, но их способности всегда естественным образом ограничены. Более того, это всего лишь «инстинктивные» действия, которые невозможно развивать, в противоположность «размышлению» как процессу высокоразвитой нервно-мозговой системы. За то время, пока человек научился членораздельно разговаривать, собака, которая только выла и скулила, так ничему и не научилась, разве что лаять. Человек опять же способен развиваться, и границы развития мы не можем определить; а зверь, неспособный к созданию собственной культуры, развивается в благоприятных условиях автоматически и лишь в достаточно узких пределах.

Я еще немного задержусь на способности к подражанию и ее реализации. Достойно сожаления, что в полных утонченной мудрости словах Поупа не обратили внимания на великий урок из мира животных в предложении и применении искусства защиты и нападения:

С прилежных тварей не своди ты глаз!

Учись у зверя раны исцелять;

Пчела искусство строить преподаст;

Крот — землекоп, червь ткать весьма горазд;

Моллюск-малютка, вверившись ветрам,

Тебя научит плавать по морям

Человек, особенно в тропиках и субтропиках, которые были его первым домом, если не колыбелью, получил много полезных подсказок от обладающих ужасным арсеналом тропических растений. Тут и ядовитые деревья, и большие острые шипы акации и мимозы, например «подожди-ка» (Acacia detinens), гледиции, сокотрского алоэ и американской агавы, и прокалывающие кожу колючки Caryota urens и некоторых видов пальм. Туземные народы получали дальнейшее обучение в искусстве защиты и нападения у сильных и грозных ferae' солнечных речных отмелей, где дикари впервые начали строить жилища.

Как уже говорилось, метательный снаряд был, наверное, самым первым оружием, и по сей день он все еще является излюбленным оружием дикарей. Его использование не противоречит естественному инстинкту самосохранения. «Чем короче оружие, тем храбрее его владелец» — с этим никто не спорит. Первобытный охотник, время которого принадлежит только ему самому, выбирал метательное оружие; но земледелец, которому надо поспеть домой к сбору урожая, брался за оружие для рукопашной, которое ускоряет работу. Мы можем без излишней легковерности принять к сведению тот факт, что метательное оружие общепринято и у животных, и у людей. Если взять так называемых рыб-стрелков', то, например, токсот2, рыба-лучник, безошибочно сбивает каплей воды насекомых, находящихся в воздухе на высоте три-четыре фута. Четодона, или японскую рыбу-стрелка, держат в аквариуме и кормят, поднося мух на прутике на расстояние нескольких дюймов от поверхности воды; она сбивает их без промаха. У млекопитающих этот трюк повторяют лама гуанако и ее родственники, которые плюются на приличное расстояние с поразительной точностью.

В исполнении сильных кулаков человека это дает нам «благородное искусство» бокса, восходящее к глубокой античности; на кулаках бились еще в Древнем Риме, Греции н Лузитании. Хотя бокс и принято связывать с Великобританией, но он популярен не только среди крестьян России, по и среди чернокожих мусульман хауса, сослуживших такую хорошую службу на войне с ашанти. Любопытным подражанием вооружению кошачьих является индийский баг-пак. Вслед за Деммином полковник А. Лэйн Фокс2 впадает и заблуждение, описывая «лапу тигра» как «индийское предательское оружие, принятое в тайных обществах, изобретенное около 1695 года нашей эры». Деммин ошибочно приписывает изобретение багнака Сиваджи, князю страны Маратха, находящейся на западе Индии, с помощью обмана убившего этим оружием Афзал-хана, мусульманского полководца Аурангзеба, посланного в 1659 году на подавление восстания Сиваджи. Тогда было принято решение о встрече вождей противоборствующих сторон, и мусульманин, выйдя из рядов своей армии, двинулся вперед в сопровождении одного слуги; на нем была тонкая мантия, а из оружия только прямой меч. Сиваджи же, выйдя из крепости, казался робким и неуверенным и к тому же был безоружен. Но под тонкой хлопковой курткой у него была кольчуга, а помимо спрятанного кинжала — «тигриная лапа». Хан с презрением посмотрел на сгорбленную маленькую «горную крысу», которую мусульмане грозились запереть обратно в клетку; но, обнимая врага, Маратха вонзил свой багнак.в его тело и добил кинжалом. Как мне было сказано, тот самый багнак до сих пор хранится как реликвия в семье Бхонсла1.

С тыльной стороны ладони ничего не было видно, кроме двух массивных золотых колец на указательном пальце и мизинце; в ладони между этими кольцами лежала полос-

' Говорят, что ему поклоняются в старой крепости, столице Ма-ратхи, Саттара (от слов «сат-истара», «семь звезд», — созвездие Плеяд). Здесь же находится и меч Сиваджи, «Бхавани», длинный генуэзский клинок хорошего качества. Миссис Гатрм, видевшая последний, описывает его как «хороший меч из Феррары (?), четыре фута в длину, с шипом на эфесе для нанесения ударов». Также она отмечает малый размер эфеса. В индийском музее в Южном Кенсингтоне находится браслет из семи «когтей тигра», отделанный золотом, с застежкой на руке. Мистер Рузлет, приезжавший в Бароду в 1864 году, описывает в своей замечательной книге одно из любимых зрелищ раджи Геквара или Бароды — «наки-ка-каусти» («наки-ка-кушти»). Голые бойцы вооружались «тигриными лапами» из рога, позже замененными на стальные; смерть одного из спортсменов была неизбежной. Оружие, снабженное чем-то вроде рукоятки, было пристегнуто ремнями к сжатому правому кулаку. Бойцы, опьяненные бхангом (индийской коноплей), набрасывались друг на друга и раздирали лицо и тело соперника, как два тигра; нередко один из них или даже оба умирали от потери крови. Возбуждение правителя в этих случаях было столь высоко, что ему едва удавалось удержаться от повторения движений дуэлянтов.

I.;I стали, на которой крепились три-четыре «когтя», достаточно тонкие, чтобы спрятаться между пальцев полусжатой руки. Нападение начиналось с резкого распарывания живота противника: слышал я и об отравленных багнаках, подобных, видимо, отравленным перстням древней и средневековой Европы.

Дата изобретения этого оружия совершенно неизвестна; цыгане, эти европейские индийцы, производят его в своей модификации, весьма любопытной и изобретательной.

3. Колющее оружие сделано явно в подражание «вооружению» коз, оленей и прочих рогатых животных, типа буйвола или дикого быка, — все они разбегаются, наклонив голову, и вонзают рога в тело противника. Антилопа гну и другие африканские антилопы, будучи загнанными, отбиваются от охотников именно таким образом. В Европе «удар оленя» (вспарывающий и разрывающий удар) унес в могилу множество людей. Гиппопотам, опасное животное, которое часто недооценивают, подныривает под каноэ, как кит, внезапно всплывает и пробивает прочнейшими костяными клыками две дыры в днище нарушителя его спокойствия. Черный носорог, самое свирепое и раздражительное животное африканской фауны, хоть и является травоядным, имеет на изогнутых носовых костях один-два рога из дре-воподобных сплетений волокон, крепящихся посредством развитого аппарата мышц и связок. Это оружие, мягкое и обвислое, когда животное настроено мирно, становится жестким и неподвижным, когда он разгневан, что подтверждает единственное предназначение этого органа — боевое. Это великолепный кинжал, который распарывает слона и протыкает ребра лошади сквозь седло и подкладку. Вымерший саблезубый тигр, имевший один резец и пять клыков, тоже убивал проникающим ударом. Если взять птиц, то и выпь, и павлин, и белый журавль бьют клювом в глаз; последний известен тем, что погружает свой длинный острый клюв глубоко в противника; чтобы поймать журавля, ему подставляют дуло ружья: птица с силой загоняет клюв в отверстие, тут-то ее и ловят.

Цапля защищается на лету от сокола своим острым длинным клювом. Фазан и куропатка, домашний петух и перепел, не говоря уж об остальных, пользуются своими шпорами как кинжалами; фазан-аргус из Индии, американская якана, рогатый крикун, австралийская цапля и ржанка из Центральной Африки несут свое оружие на крыльях.

По сведениям, которые приводит Плиний, дельфины, заплывающие в Нил, вооружены острым плавником на спине, чтобы защищаться от крокодилов. Кювье относит это упоминание на счет Squalus centrina или Spinax Линнея. Европейский спинорог (Balistes capriscus), живое ископаемое, редкое в британских водах, замечательно показывает эффективность, красоту и разнообразие такого рода вооружений. Он протыкает неприятеля снизу сильным, способным натягиваться шипом на первом переднем спинном плавнике; основание этого копья широкое и содержит отверстия, и шип из поддерживающих пластин свободно проходит сквозь него.

Когда позвоночник поднимается, паз на спине заполняется выступом от следующего костяного луча, который закрепляет шип в поднятом положении.

Как и взведенный курок, этот шип уже невозможно опустить, просто нажимая на него с силой, пока не произведен сброс, например, не нажат спусковой крючок. По словам образованного  и   опытного  профессора Оуэна, этот механизм можно сравнить с примыканием и отмыканием штыка: когда шип опускается, он укладывается в выемку в поддерживающей пластине и, таким образом, совершенно не мешает плавать.

Драчливая и жадная маленькая колюшка (Gasterosteus) снабжена похожим механизмом. Подкаменщик (Gottus diceraus) имеет на спине шип с зазубринами, в точности похожий на копья эскимосов и дикарей Южной Австралии.

Желтобрюхая рыба-хирург, или рыба-ланцет (Acant-hurus), обитающая во всех океанах, вооружена двумя длинными шипами по обеим сторонам хвоста; этим «ланцетом» она искусно защищается от своих многочисленных врагов. Naseus fronticornis, помимо рога на морде, снабжена еще и режущими копьевидными лезвиями на зазубренном и утыканном шипами хвосте. После укола «жалящей рыбы» (Trachinus vipera) ничего не остается, кроме как ампутировать раненую часть тела. В плавниках рыбы есть полые каналы, в которых хранится яд — кстати, подсказка изготовителям кинжалов.

Морской кот (он же хвостокол, Raia trygon и Raia histrix) оборачивает свой длинный тонкий хвост вокруг объекта нападения и режет шипованным краем этого хвоста, нанося ранение, которое заживает очень долго. Шипы эти мало того что отравлены, так еще и рассчитаны на то, чтобы задерживаться в ране: их широко используют дикари Фиджи, островов Гамбье и Пелью, Таити и Самоа.

В них воплощена идея об отравленном оружии, которое нельзя извлечь. Именно таковы стрелы бушменов, шошо-нов, гуйанских макоинчи, а вершиной развития подобного направления является продукт высокой технологии — стилет, которым пользуются низы общества.

Меч-рыба (Xiphias), хоть и является растительноядной, отмечена Плинием как способная потопить корабль. Имеются записи, что она убила человека, когда тот купался в Северне близ Уорчестера.

Меч-рыба нападает на акул, и известен случай, когда она пробила своим чудовищным оружием борт корабля. Нарвал, или морской единорог (Monodon monoceros), снабжен замечательным клыком; такую же форму часто придают клинкам мечей.

Можно предположить, что человек, живший среди животных и зависевший от них в вопросах пропитания, в начале своего эволюционного пути перенимал у них же привычки и способы защиты и нападения.

На этой иллюстрации изображены сингхаута, маду, или миру (двойные кинжалы), сделанные из рогов широко распространенной в Индии антилопы, соединенных поперечи-ипми. Их до сих пор используют в качестве оружия — как iv необработанном виде, так и с металлическими наконечниками дикие бхилы и адепты мистических направлений — Йоги (индусы) и факиры (хинди и мусульмане). И тем и другим религия запрещает носить светское оружие. Служи-ии сингхаута и для обороны, как средство защиты от ударов — в Африке и Австралии; при этом их оснащали гардой, которая в настоящее время превратилась в маленький круглый щит. Этот древний инструмент с грациозными изгибами имеет четыре четко выраженные стадии своего развития: первая — естественный вид, вторая — ранний искусственный, когда для улучшения пробивных качеств к рогам были добавлены металлические наконечники. Третьим шагом стал переход к изготовлению всего оружия целиком из металла; четвертым же и последним было добавление прямого широкого лезвия, выходящего под прямым углом из центральной перекладины. Это и была «адага»1 средневековых авторов.

'Первоначально представления о ? Адага       режущем оружии, возможно, подсказали различные растения и травы; их острые находящимся под прямым углом к рукояти. Он назвал его «маврской адаргой» (XV век). Адарга это просто арабское «эль-дакара», что означает «щит»; от этого слова и происходят английские «targe» («круглый щит») и «target» («мишень»). Адага (а не «адарга»), которой, по описаниям Камоэнса в «Лузиадах», были вооружены восточноафриканцы, представляет собой оружие типа маду. Я перевел его как «боевой щит», потому что в этой части света он объединяет в себе и щит, и кинжал. Дикари и коварные аборигены Соломоновых островов все еще пользуются неописуемым оружием, наполовину мечом, наполовину щитом, имеющим около шести футов в длину, листья под определенными углами могли разрезать тело до кости, что на своем опыте познали многие люди, пробираясь через заросли дикого сахарного тростника. Взрослые растения вырастают выше человеческого роста, а острейшие листья, торчащие во все стороны, образуют лабиринт из лезвий мечей. Также и мавинго-винго (Pennisetum benthami), как «конский хвост» или испанская «трава-бритва», использовался вместо ножа палачами угандских королей Сунна и Мтеса, когда те разрезали жертву на куски.

Таковы же «трава-меч» и «трава-бамбук». Многие народы, в особенности андаманезийцы и жители островов Полинезии, делают ножи из расщепленного и заостренного бамбука: их изначально вырезают из зеленого растения, а затем высушивают и обугливают, чтоб заострить кромку. Если взглянуть снова на животных и птиц, то мы видим, что казуар разрывает противника режущими ударами, а лысуха, будучи раненой, царапается как кошка. «Старик кенгуру» длинными когтями своих мощных задних лап вспорол живот не одной охотничьей собаке. Дикий кабан начинает атаку с колющего удара, за которым следует расчетливое распарывающее движение снизу вверх. Именно такова была схема действия некоторых древнегреческих и варварских сабель — режущий край находился у них на внутренней, а не внешней стороне клинка. Я бы добавил к этому, что именно эта древняя атака воплощена в недавно вошедших в обиход фехтовальных приемах1.

Для оружия с зазубренным или волнообразным краем моделью послужило такое оружие нападения, как жала многочисленных насекомых и зубы животных, включая самого человека. Так, полковник А. Лэйн Фокс подмечает: «Неудивительно, что результаты первых попыток человека создать режущее оружие полностью состоят из зубов и острых обломков кремня, расположенных по краю несущей основы». Но очевидно, нож все-таки был придуман раньше пилы, поскольку последняя является не более чем зазубренным лезвием ножа.

Кроме зубов животных, человеку с давних пор были знакомы и зазубренные жала насекомых, особенно обычной пчелы. Опять же есть еще оса, шершень, обитатель умеренных и тропических широт, чьи бои, зрелищем которых наслаждались китайцы, сравнивают с дуэлями на саблях. Для защиты и парирования они используют предплечье, на котором расположены ряды прочных острых шипов; удачный удар обезглавливает или рассекает противника. К этой же категории принадлежит и вооружение рыбы-пилы (Pristis), широко распространенной в арктических, умеренных и тропических морях акулы. Ее способ нападения заключается в том, чтобы выпрыгнуть высоко из воды и упасть на противника не острием, а одним из краев своего замечательного оружия: рядом прочных и острых зазубрин, похожих на зубы, глубоко врезающихся в мясо кита. Так в Новой Гвинее зазубренный клинок стал излюбленным видом меча.

Таким образом, человеку, который изначально представлял из себя животное, способное к изготовлению орудий и обреченное самими условиями своего существования на бесконечную непрерывную битву с жестокими существами, его же противники предоставили не только образцы для подражания в области оружия и инструкции о том, как их использовать, но и собственное же оружие, которое человек приспособил под свои цели. Различий между оружием и инструментом первобытный человек не делал; в его руках для обеих целей служил, похоже, один и тот же предмет. Самые первые осколки кремня делались, возможно, для применения и в качестве оружия, и в качестве орудия труда — чтобы раскапывать корни, рубить деревья и выдалбливать каноэ1.

Восточноафриканское племя ватуси изготавливало корзины с помощью заостренных наконечников копий, а так называемые кафиры (амазулу и т. д.) все еще бреются ас-сегаями. И тут, поскольку одинаковые условия нередко порождают одинаковые результаты, оружие и орудия труда различных народов так предельно похожи, что можно предположить их общее происхождение даже в тех случаях, где подражание было, на первый взгляд, невозможным.

К примеру, возьмем два самых распространенных вида оружия. Духовая трубка была разработана и доведена до сопсршенства по одному и тому же плану в самых отдаленных друг от друга географических областях1.

Другой пример — chevaux-de-frise2, знакомые древним металлические пики. Они существуют до сих пор в виде щепы бамбука, выращиваемого в земле босоногими мпанг-ве (фанами) страны Габон и рангами из Малакки.

На заре развития антропологии мы слышали жалобы о том, что «невозможно установить среди орудий современных дикарей четкую последовательность возникновения», хотя в отношении некоторых подробностей истину можно установить, и, «что касается изначального порядка развития, многое остается еще открытым для предположений». Но по ходу дальнейшей работы и набора большего объема материала цепь преемственности, местами разорванная, была по большей части восстановлена. Сейчас мы с определенной точностью можем проследить продвижение эволюции, которая по прошествии множества лет привела к появлению систематизированного военного искусства. Искусство это дошло до таких высот, что в последнее время общество стало получать периоды отдыха, вернее даже, восстановления; и больше свободного времени для практики, которая в отношении оружия, как и всего остального, позволяет «добиться совершенства»1. А представления о завершенности человек не имеет: он не остановится ни на чем, кроме абсолютного совершенства. Он будет работать над броненосцем так же, как работал над каноэ, и над гранатой так же, как работал над петардой2.

К использованию оружия восходят и примитивные искусства дикаря. Музыка началась с того, что он принялся выражать радость и печаль эмоциональными криками, — так человеческий голос стал первым музыкальным инструментом (и поныне остается лучшим). За этим последовали инструменты, подражающие голосу, — на этом пути четко различаются этапы — и больше ничего об этом развитии мы не знаем.

Стукнув друг о друга двумя дубинками, дикарь впервые изобрел ударный инструмент, свистнув — духовой инструмент (свирель, орган, волынку и т. д.); а дернув за тетиву лука — струнный инструмент.

Рисование и скульптура были сначала всего лишь простыми линиями, нарисованными или вырезанными на томагавке или другом первобытном орудии — оружии. «Как люди живут и думают — так они и строят», — говорил Гердер; и архитектура, которая в конце концов объяла все остальные искусства, зародилась тогда, когда дикарь впервые попытался защитить и украсить свой насест среди веток дерева или вход в свою пещеру.

После этого предисловия, которое получилось больше, чем я предполагал, перейдем к первым, самым примитивным формам истинного оружия, которыми пользовался первобытный человек.

сказал Тимократ.