Историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей». Том 5

Прометей

В декабре 1504 года Москва стала свидетельницей невиданного дотоле зрелища. В деревянной клетке были сожжены еретики и среди них Иван Волк Курицын, брат главы Посольского приказа Федора Курицына, незадолго до этого умершего. Так правительство Ивана III расправилось с русскими вольнодумцами, осмелившимися посягнуть на основные догмы православия.

Искра, зажженная вольнодумцами XV века, не угасла. Из религиозно-философской сферы, ставшей запретной, пытливая мысль их идейных наследников перенеслась в естествознание. Глубокий интерес к математике, астрономии и медицине помогал по-новому понять отношение человека к природе, подготавливал кризис церковного мировоззрения, наступивший значительно позже.

К этому новому поколению русских гуманистов принадлежал Федор Иванович Карпов. Происходил он из семьи тверских бояр, перешедших на московскую службу. А Тверь в конце XV века была одним из очагов еретического вольномыслия, с нею тесными узами был связан малолетний наследник престола, внук Ивана III, Дмитрий, являвшийся знаменем московского кружка еретиков.

Время рождения Федора Карпова неизвестно. На страницах источников впервые

 он появляется в 1495 году в качестве одного из многочисленных постельников во время поездки Ивана- III и Дмитрия-внука в Новгород. К этому времени он, очевидно, уже был знаком с братьями Курицыными — Федором и Иваном Волком, которые также находились в свите великого князя. Впечатления, вынесенные Ф. И. Карповым от знакомства с русскими вольнодумцами, убежденными сторонниками упрочения великокняжеской власти, сыграли известную роль в формировании его взглядов.

Дальнейшие известия о Ф. И. Карпове относятся уже ко времени, наступившему после трагических событий 1504 года. Карпов вступает на дипломатическое поприще, во всяком случае, с 1508 по 1539 год является одним из руководителей восточной политики Василия III. Сравнительно поздно (в 1538 году) он получил думный чин окольничего, а уже при дворе Елены Глинской в малолетство Ивана Грозного стал оружничим (один из высших дворцовых   чинов). Вскоре после 1539 года, по всей   вероятности, Карпов умер.

Федор Карпов принадлежал к числу передовых людей своего времени. По роду своей деятельности он знал восточные -языки, был знаком с греческим и латинским. Ему были известны произведения Аристотеля, Гомера и «Метаморфозы» Овидия. Карпов переписывался с образованнейшими людьми России — писателем Максимом Греком, старцем Филофеем, создателем нашумевшей теории «Москва — третий Рим», и другими. К сожалению, наши сведения о Карпове как писателе-публицисте ограничиваются его четырьмя посланиями. Но современники награждали его эпитетами «премудрый», «разумный» и т. п., которые говорят об их глубоком уважении к этому незаурядному просвещенному деятелю.

Круг интересов Карпова был широк. Его волновали и естественные науки (астрономия, медицина), и политические учения, и классическая поэзия. Задумывался Карпов над  вопросом   о   происхождении Земли и жизни на ней. Он пытался постичь «законы естества», то есть природы. Жажда познания, глубокое уважение к «философии» (как совокупности известных тогда наук) и силе человеческого разума сочетались у Федора Карпова с отчетливым сознанием собственного несовершенства. «Изнемогаю умом, в глубину впад сомнения», — писал он Максиму Греку. В этих словах так и слышится голос мятущегося Гамлета, воплотившего в себе лучшие черты человека эпохи Возрождения. Карпов уже почувствовал терпкий вкус того самого «горя от ума», который ощущали позднее многие поколения русских передовых мыслителей.

Программным сочинением Карпова является его послание митрополиту Даниилу, главе воинствующих церковников, который насаждал реакционную осифлянскую идеологию! в годы правления Василия III2. Острие своей полемики Карпов направил против доктрины терпения, которую проповедовала русская церковь. Особенно возражал он против распространения этой доктрины на весь строй общественной жизни страны.

«Если будем говорить, — писал Карпов, — что в государстве или царстве прежде всего следует руководствоваться терпением, то зачем же тогда составляют законы? Тогда священные обычаи и добрые установления разрушаются и в царствах и в поместничествах, человеческое общество будет жить без всякого порядка». . Карпов выступает здесь с позиции политического деятеля, размышляющего над судьбами общественного строя страны. Всю свою политическую теорию он строит на светских началах, широко используя для этой цели античное наследие. Он резко возражает против переустройства общества на основе церковной идеологии. Ведь это могло привести не только к духовной диктатуре церкви, но и подчинению великокняжеской власти воинствующим церков-'.никам.

Обращаясь к , митрополиту Даниилу, Карпов писал: «Если заставить жить по нормам терпения, то тогда не нужно для государства или царства правителей и князей. Тогда исчезнет правление и господство, а будет жизнь без всякого порядка... не нужны будут в царстве и судьи». А людям нужно жить «при царях, которые справедливо управляют нами в царствах и городах по своему усмотрению, защищают невинных, вознаграждают обиженных и наказывают обидящих».

Внедрение церковной доктрины терпения в гражданское общество может вред-, но отразиться и на отношениях слуг с их господами, обладающими многочисленной челядью, дорогостоящим имуществом, оружием и деньгами. Если заявить: «Так как я терплю, что всем этим мне не следует владеть, — рассуждает Карпов, — то я не буду в .состоянии исполнять служебные обязанности и буду бесполезен для отечества. Дело народное (очевидно, это дословный перевод латинского res publica) погибнет в городах и царствах из-за долготерпения».

Подобные рассуждения Карпова имели огромную взрывчатую силу. Если б он ограничился только своим ниспровержением «терпения», то он дал бы могучее оружие униженным и оскорбленным, но сам Карпов заботился, чтобы удержать их в повиновении. Ведь митрополит Даниил мог ему возразить, что если не будет церковной проповеди терпения, то что же заставит крестьян повиноваться землевладельцам, а ремесленников нести государственные повинности?

И вот Карпов раскрывает свою положительную программу. Оказывается, он отнюдь не против терпения вообще. Он допускает его существование для духовного сана, например для монашеской братии, — ведь «один порядок существует для духовных лиц, а другой в светском обществе». Надо сказать, что Карпов призывал духовенство терпеть не без внутренней иронии (хочешь терпения — терпи сам!), хотя и имел в виду полное подчинение церкви светской власти.

Светское общество должно строиться, по его мнению, не на основах христианской морали, а на началах «правды» и «закона». Теории теократического самодержавия, проповедовавшейся воинствующими церковниками, Карпов противопоставляет идеал правового государства, зарождавшийся в европейской политической мысли XVI века. «Правда, — писал он, — необходима в каждом деле по управлению на местах и во всем царстве. Если каждому воздается то, чего он достоин, то всем праведно и свято живется, а тогда и (пресловутая) хвала терпению исчезнет». Без правды и закона долготерпение способно только разрушить строй жизни государства («дело народное ни во что превращает») и делает людей непослушными своим государям. Ведь «каждый город и каждое царство, как писал еще Аристотель, должно управляться начальниками по правде и праведными законами, а не терпением». Грозою правды и закона самодержец должен приводить к согласию враждующих между собой, а добрых подданных награждать и защищать. Человечество, по мнению Карпова, всегда жило и должно было   жить   по закону, иначе «сильный будет угнетать слабого». Всю историю Карпов делит на три периода. Первый («время естества»), когда люди жили «по естественным законам», второй — «по законам Моисея», третий — «по законам Христа». Итак, если «правда» у Карпова — это справедливое управление государством, то закон — нормы человеческого общежития, понимаемые сквозь призму христианства.

Но кто такие «сильные» люди, хищническими действиями которых Карпов возмущен?

«В наши времена, — писал Карпов, — многие начальники не заботятся о своих подвластных и убогих». Не радея о порученном им стаде, они допускают, чтобы их приказчики угнетали подвластных «тяжкою работою». Если публицисты нестяжательского толка (в их числе Максим Грек) мрачными красками рисовали положение крестьянства в монастырских вотчинах, то Карпов впервые показал тяжкий гнет, которому подвергались крестьяне во владениях    княжат и бояр.  «Начальники»    у Карпова — это представители удельного княжья и титулованной знати. Выступая идеологом широких кругов феодалов, Карпов мучительно ощущал неустройство современного ему общества. Ведь «ныне земная власть и все человечество бредут неверными путями на хромых ногах и со слепыми глазами». Власть денег растлевает всех и вся. «Поистине золотой век ныне наступил, — с горечью пишет Карпов, — раз золотом приобретается сан и добывается любовь». Взаимные распри доходят до того, что «хозяин боится гостя, тесть — зятя, а братская любовь вообще редка». Возросла и жажда стяжания: «Берущий одежду хочет взять также и белье; крадущий овцу намеревается также увести и корову, а если может, похищает все принадлежащее ближнему». Таковы некоторые из недостатков социального строя в России, которые подметил зоркий взгляд Федора Карпова.

При всем этом критическая сторона воззрений Карпова была, несомненно, более яркой и разносторонней, чем положительная. Понятие «правды», как справедливого общественного строя, у него только декларируется, но не раскрывается во всем многообразии. Ему были еще неясны те пути переустройства общества, которые определятся только в середине XVI века в ходе реформ Ивана Грозного.

Послание митрополиту Даниилу — единственное сколько-нибудь значительное произведение Карпова. Остальные дошедшие до нас его послания скорее являются пробой пера, чем изложением общественно-политических взглядов. В чем тут дело? Может быть, многое из творческого наследия Карпова не сохранилось, а возможно, Карпов-дипломат просто загубил талант Карпова-писателя.

Политическая теория, развивавшаяся Федором Карповым, имела своими истоками не только учение Аристотеля, но и идеи русских реформаторов конца XV века. Уже Федор Курицын в повести о валашском воеводе Дракуле нарисовал образ грозного правителя, который пытался истребить в своей стране всякую «неправду» и зло жестокими мерами и среди них прежде всего казнями и мучительствами. «Толико грозен быс[т]ь этот Дракула» (по-русски «Дьявол»).

Но «грозная власть», на которую так рассчитывали еретики конца XV века, обманула их надежды. Сам Федор Курицын, очевидно, на собственном опыте убедился, что может принести с собою власть монарха-деспота. Костры 1504 года повлияли на взгляды наследников Федора Курицына. По Федору Карпову, самодержец должен править «грозою правды и закона», а не грозою произвола. Но и это, по мнению Карпова, было недостаточной гарантией торжества справедливости. Нужна еще «милость» •— милосердие, ибо «именно из-за милости подвластные любят князя и управителя. Милость без правды — малодушие, а правда без милости — мучительство. В обоих этих случаях разрушаются города и царства. Но если милость дополняется правдою, а правда смягчается милостью, то царства сохраняются на многие века». Федор Карпов видел уже неизмеримо далее, чем Федор Курицын.

Но как легко забываются уроки истории! Прошло два-три десятилетия, и новую политическую теорию изложил в своих челобитных Ивану Грозному писатель-воин-ник Иван Пересветов (1549). Это была заря реформ «Избранной рады» и нового подъема реформационного движения. Как и Карпов, Пересветов полагал, что государство должно основываться на началах правды и закона: «если нет правды, то и

Прием послов при дворе Москоьского государя.

всего нет». Он договаривался до того, что «бог не веру любит, а правду». Под «прав- -дой» Пересветов разумел совокупность государственных преобразований, которые должны были укрепить власть монарха и обеспечить права и привилегии широких кругов служилых людей (воинников). В отличие от Карпова Пересветов подробно рассматривает все стороны этой «правды», негодуя против вельмож, безудержную алчность которых он видел в годы малолетства Ивана IV. Пересветов, как и его далекий предшественник Федор Курицын, настаивал на том, что монарх должен править «с грозою»: «Царь не может обходиться без грозы: как конь под царем без узды, так и царство без грозы» 2. Он советовал Ивану Грозному руководствоваться в своей деятельности примером турецкого правителя   Махмет-салтана, который вводил правду казнями и жестокостями.

Милость, о которой писал Федор Карпов, для Пересветова стала чуть ли не основным препятствием утверждения справедливого государственного строя. Ведь византийский царь Константин потому и погиб, что был кротким правителем, а «укротили» (сделали кротким) его вельможи, желавшие править сами. И на этот раз «мудрый монарх» зло посмеялся над апологетами его власти: Пересветов, как и другие вольнодумцы середины XVI века, очевидно, окончил свои дни в заточении. А чего стоила деятельность Грозного царя по «искоренению измены» в суровые годы опричнины, известно достаточно хорошо.

Федор Карпов, как и Иван Пересветов, принадлежал к числу русских мыслителей, затронутых гуманистическими настроениями. Гуманизм в европейских странах складывался как форма бюргерской (предбур-жуазной) идеологии. В нем новое, светское мировоззрение было противопоставлено религиозно-схоластическому, а идея свободного развития человеческой личности — церковному авторитаризму. Вместе с тем в различных странах гуманизм имел свои специфические черты, объяснявшиеся конкретно-исторической обстановкой. В России XVI века буржуазия еще едва зарождалась, удельный вес городских элементов как в общественно-политической, так и в культурной жизни был невелик. Поэтому идеологами нового гуманистического движения выступали передовые элементы дворянства. И позднее, вплоть до первой четверти XIX века, именно в среде передового дворянства возникали представления, объективно отражавшие потребности буржуазного развития общества.

Особенности    общественного    развития России наложили отпечаток и на характер русской гуманистической мысли XVI века. Если посмотреть на основные черты мировоззрения Федора Карпова (как, впрочем, и Ивана Пересветова), то увидим, что становление нового светского миропонимания происходило в форме противопоставления духовной диктатуре церкви не человека вообще, а политического человека. Мудрый и сильный человек выступает прежде всего в качестве мудрого монарха. И в других европейских странах гуманистические кружки создавались при дворах державных покровителей, а из среды гуманистов вырос не один из идеологов сильной княжеской власти. В России эти черты выступили наиболее рельефно.

Поколение русских гуманистов, к которому принадлежал Федор Карпов, поняло преобразующую роль знаний и сыграло выдающуюся роль в истории русского самосознания. Они. не стали активными борцами за переустройство1 жизни, но им суждено было сделаться учителями тех, кто в середине XVI века снова поднимет свой голос протеста против церкви и иссушающих душу условий крепостнического государства. Такова была диалектика жиз- ; ни. Кабинетный ученый-гуманист Эразм Роттердамский фактически подготовил выступление пламенного Томаса Мюнцера — вождя крестьянской войны в Германии. В России вслед за вполне благонадежным Федором Карповым и резонером Максимом Греком пришли смелый мечтатель. Иван Пересветов, еретик Матвей Башкин ( и борец за счастье угнетенного люда беглый холоп Феодосии Косой. Поэтому историк, изучающий русскую общественную мысль XVI века, с глубоким уважением вспоминает деятельность одного из первых русских гуманистов, писателя и дипломата Федора Ивановича Карпова.