Великая Отечественная Война

Бабий Яр

Разделы: Русская история

Рефераты

   Ночью меня разбудила мать:

   - Скорее вставай, посмотри в окно!

   Окна  были  кроваво-красными.  Над  железнодорожной насыпью

летели  искры,  и  гребень ее  был  в  бледных языках пламени.

Молниеносно я подумал: что же там может гореть? Рельсы, камни,

земля,  там еще закопаны наши патроны...  Это было невероятно,

как муторный сон, неправдоподобно, но горела земля.

   - Завод горит, - сказала мать.

   И  все стало на  свое место.  Завод "Спорт" был за  насыпью

сейчас же,  и  его не  было видно.  До утра мы не спали,  мама

ходила, хрустя пальцами, думала, что теперь будет. Она там, на

заводе, топила печи.

   Это  был  обыкновенный  механический завод, но перед войной

специализировался   в   основном   на  кроватях  и  спортивных

снарядах.  Теперь  рабочих  на  нем было мало, и работа шла по

поговорке  "не бей лежачего": все собирались себе где-нибудь в

углу, лясы точили, а один стучал по железу молотком, чтобы шеф

слышал, что люди работают.

   Чинили  всякую дрянь:  одно  чинят,  другое ломают;  каждый

делал  себе  и  выносил для  обмена зажигалки,  совки,  ведра.

Говорят шефу:  станок  сломался,  на  свалку надо;  он  верит,

волокут на  свалку.  Инженер давал  дурацкие чертежи;  строят,

клепают,  приваривают,  потом оказывается,  надо все наоборот,

давай сначала.  Это  потому,  что шефу самому до  лампочки был

этот завод.  Он  оборудовал себе в  конторе отличную квартиру,

закрывался с  дочерью завхоза Любкой,  а  завхоз в честь этого

воровал все, что хотел.

   Мать  убирала конторские помещения,  носила бумаги,  топила

печи,  и,  так  как  ей  нужно было приходить раньше всех,  ее

рабочий день продолжался пятнадцать часов,

   Зимой  мы  вставали  в  три  часа ночи, брали санки и шли к

заводу, там я залезал в простенок и ждал. Мать выносила связку

поленьев,  и  я  тащил  их  домой,  отчаянно  труся, как бы не

попасться  на  глаза  патрулю. А что же делать? Если бы не эти

дрова, мы бы замерзли к чертям собачьим.

   Наутро  после  пожара  начались  расследования  и  допросы.

Накануне привезли сотню армейских саней на оковку,  затянули в

цех,  и  вот ночью они-то  и  загорелись.  Сгорели все главные

цеха; завод, можно сказать, перестал существовать. Шеф бился в

истерике,  всех допрашивали много дней.  В  ту  ночь на заводе

вроде никого и  не  было,  кроме сторожа,  а  когда он  увидел

пожар, то один уже ничего сделать не мог.

   Случай был  самый  рядовой.  Немцы  сидели в  переполненном

ненавистью Киеве,  как на вулкане.  Каждую ночь что-то горело,

взрывалось, кого-то из фашистов убивали... Горел комбикормовый

завод за трамвайным парком,  и наутро, говорили, на стене была

надпись мелом: "Это вам за Бабий Яр. Партизаны".

   Взорвался   мост   через   Днепр  на  Дарницу,  на  станции

взрывались  паровозы,  то  и дело слышалось: там крушение, там

эшелон   взорвался   на  минах.  На  Печерске  горел  огромный

эсэсовский  гараж.  В  Театре  музкомедии были заложены мины к

офицерскому  собранию  с  участием Эриха Коха, и лишь случайно

немцы  обнаружили их за пятнадцать минут до взрыва. То там, то

здесь  в  городе  появлялись  листовки,  и только и разговоров

было, что о партизанах, как называли подпольщиков.

   Прямо  напротив  нашей  хаты  произошло  вот что. На насыпи

тревожно,  часто загудел паровоз. Остановился товарный состав,

и  горели  вагоны.  Среди  них  была  платформа с сеном: с нее

началось.  На  насыпь  полезли  полицейские, примчались, звеня

колоколами,  пожарные  машины, но вагоны сгорели; поволокли их

остовы.

   Партизаны   освобождали  целые   районы   и   устанавливали

Советскую власть за Ирпенем и  Дымером (это совершал свой рейд

Ковпак).  Из-за  Дымера  кубарем  прилетали сельские полицаи и

старосты,  рассказывали,  что идет партизан тьма-тьмущая и нет

от  них  никакого  спасения.   Поднималась  паника.   Киевских

полицейских  формировали и  отправляли  на  Иванков,  и  перед

отъездом они напивались,  плясали и плакали,  что живыми им не

вернуться.

   Немцы  и   полицаи  ходили  теперь  только  группами  и   с

винтовками.

   Двор  куреневской  полиции  изрыли  траншеями,  возле  дома

выстроили мощный дот с амбразурами на улицу.

   В  немецких сводках появились сплошь  "оборонительные бои",

"контрнаступления",  "успешные отражения", "сокращения фронта"

и  "противнику удалось на  незначительном...".  Оставив город,

они об  этом не  сообщали,  но писали так:  "Бои идут западнее

Орла". Все понятно, завидуем Орлу.

   Сколько  раз   я   замечал,   что,   как   бы   газеты   ни

изворачивались,  какую бы  убедительную ложь ни  преподносили,

народ всегда,  непременно знал  правду.  Это  только напрасный

труд и  самоутешение для  тех,  кто  изворачивается.  Научился

советский народ читать между строк, слышать между слов, и есть

телеграф народный.  Например,  ни  слова не  было  объявлено о

разгроме под Сталинградом, но решительно все стало известно. И

что было под Москвой и что под Курском.

   А  когда 29  сентября 1941  года  расстреливали подряд всех

свидетелей Бабьего Яра,  Куреневка знала подробности уже через

какой-то час после первых выстрелов.

   Они  были везде,  эти неуловимые партизаны,  но  как к  ним

попасть,  что мне делать?  У  меня все внутри переворачивалось

при одной мысли,  что наступают наши,  что они идут и эта тьма

сгинет.  На Другой день после пожара состава на насыпи я сидел

один в хате,  полез искать тетрадку, развел чернила, обдумал и

написал на листке следующее:

                          ТОВАРИЩИ!

   Красная  Армия наступает и бьет фашистов. Ждите ее прихода.

Помогайте  партизанам  и бейте немцев. Скоро им уже капут. Они

знают  это  и  боятся. И полицаи, их собаки, тоже трясутся. Мы

расплатимся с ними. Пусть ждут. Мы придем!

   До здравствуют славные партизаны!

   Смерть немецким окупантам!

   Ура!

                                                    Партизаны.

   На    оставшемся   свободном   пространстве   я   нарисовал

пятиконечную звезду, густо затушевал ее чернилами, и воззвание

приобрело,  как  мне казалось, очень героический вид. Особенно

это  мужественное "ypa!", которое я сам придумал, остальное же

я  копировал  с подлинных партизанских листовок, которых много

перевидал  за  это время. Выдрал второй листок, готовый писать

сто  штук, Но у меня ноги сами прыгали: скорее бежать и клеить

 на мосту: там все проходят и прочтут.

   Едва дописал второй листок, положил его к печке, чтоб сохла

густо залитая звезда, развел в рюмке клейстер, намазал, сложил

листок  вдвое  и,  сунув  за  пазуху,  держа  двумя  пальцами,

побежал.

   Как  назло,  все шли прохожие,  поэтому,  когда я  дождался

момента,  листовка  подсохла и  склеилась.  Панически стал  ее

раздирать,  слюнил языком,  при-слюнил косо-криво к  цементной

стене  моста -  и  с  отчаянно бьющимся сердцем быстрым шагом

ушел. Вот и все. Очень просто.

   Открыл дверь и  остановился:  в  комнате стояли моя  мать и

Лена  Гимпель  и  внимательно читали  второй  экземпляр  моего

труда,  оставленный у  печки.  Я независимо прошел к вешалке и

снял пальто.

   - Вообще ничего,  -  сказала Лена.  -  Но  раз ты  решил

писать листовки,  не оставляй их на видном месте.  Еще успеешь

сложить  голову.   Слово  "помогайте"  пишется  через  "о",  а

"оккупанты" -  через два  "к",  за  что тебе только грамоты в

школе  давали?  Звезда и  "ура"  -  глупо,  сразу видно,  что

мальчишка писал.

   - Топик,  -  сказала бледная мама,  -  тебе  в  Бабий Яр

захотелось?

   Голову они мне мылили немного, но веско. Сказали, что такие

дураки-одиночки,  как  я,  годятся  только,  чтобы  без  толку

погибнуть. Что мое - впереди. Что я должен расти и учиться.

   Я учился.

   И  вот  наконец весной начались бомбежки -  эти праздники,

это торжество, это великолепие.

   Советские бомбардировщики прилетали по ночам.  Сперва гулко

громыхали зенитки,  в небе вспыхивали искры разрывов,  горохом

взлетали вверх красные трассирующие пули.  Черное небо дрожало

от воя невидимых самолетов.

   Окна дедовой комнаты выходили на север, поэтому он прибегал

на нашу половину, мы открывали окна, вылезали на подоконники в

ожидании налета, и он не задерживался.

   Ярко  вспыхивали  сброшенные  на   парашютах  осветительные

ракеты.  Они висели в небе, с них словно стекал сизый дымок, и

в их призрачном свете лежал весь город - башни, трубы, крыши,

купола  Софии  и  Лавры...  Самолеты гудели  и  кружили долго,

выбирали,   обстоятельно  прицеливались,  потом  ухали  бомбы,

иногда близко. Одна ляпнула прямо на кожевенный завод Кобца.

   Мы их не боялись: ни одна советская бомба никогда не падала

на жилье,  но только на заводы,  мосты, казармы, станции. Всем

было известно,  что партизаны сперва сообщают объекты,  а  при

налогах подают сигналы фонарями.  Для  этого нужно было сидеть

рядом с объектом и мигать, вызывая бомбы на себя.

   Так утверждали у нас на Куреневке,  и похоже было,  что это

действительно гак.

   2  мая  1943  года  в  Оперном театре должен был состояться

большой  концерт.  У  входа  толпились  празднично настроенные

немцы;   подкатывали   машины   высаживались  генералы,  дамы;

солдатня шла на балконы.

   Налет начался, когда стемнело. Бомба попала прямо в Оперный

театр,   пробила  потолок  и  врезалась  в  партер.   Сплошное

невезение с этими театрами!  она не разорвалась,  единственная

советская бомба из сброшенных на Киев, которая не разорвалась,

чтоб  ее  черт  взял!  Она  только убила человек семь немцев в

партере, так что кусочки их полетели даже на сцену, да вызвала

страшную панику.  Погас свет,  все кинулись в двери,  лезли по

головам,  обезумевшая  толпа  выкатывалась  и  разбегалась  от

театра, артисты в гриме и костюмах бежали по улицам.

   Так  продолжалось асе  лето.  Казалось,  сам воздух насыщен

каким-то нервным напряжением,  тревогой,  ожиданием.  Пожары и

взрывы расширялись.

   Произошло  немаловажное  событие  для меня: 18 августа 1943

года мне исполнилось четырнадцать лет, я стал совершеннолетним

 подлежащим официально угону в Германию и прочее.

Листы «У Бабьего яра», «Мать», «Хиросима», «Тревога» и другие –всего 10 рисунков ... Все листы серии глубоко трагичны, некоторые – «У Бабьего яра» или ...

Освенцим, Бабий Яр, портреты погибших в лагерях, которые один за другим. появляются на экране, с внезапно умолкнувшей музыкой (были случаи, когда ...

И с немцами путь до первого перекрестка, и красным попадемся - за яйца подвесят" (А. Кузнецов. Бабий Яр. Нью-Йорк, 1986. С. 425

Едва стали блекнуть в памяти подробности Майданека и Бабьего Яра, она Освенцимом напомнила нам об опасности даже и поверженного злодейства

Я сам, как Вергилий, проведу вас по кругам Майданека и Бабьего Яра, у которых плачут и бывалые солдаты, поправшие смерть под Сталинградом и у Киева. Вложите ...