Капитализм, социализм и демократия  

Раздел: Экономика и юриспруденция

Остается сделать некоторые замечания по поводу того, что для многих

экономистов является послевоенной проблемой par excellence [преимущественной -

фр.]: как обеспечить адекватный уровень потребления. До сих нор мы действительно

видели много причин к тому, чтобы сомневаться в возможности достижения на шей

цели - 200 млрд. долл. валового национального продукта в долларах 1928 г. к 1950

г. Но все они коренились в том, что на пути могут возникнуть препятствия,

внешние по отношению к бизнесу. Однако вопрос о том, что бизнес сам способен

породить подобные препятствия, был поставлен многими экономистами, большинства

во из которых, хотя и не все, придерживаются определенных политических и

теоретических взглядов. Мы будем называть их термином, ставшим весьма

распространенным, - "стагнационистами" [О некоторых общих аспектах теории

стагнации см. гл. X.].

Определенный тип теории стагнации был развит покойным лордом Кейнсом. С ее

применением к существующей ситуации читатель может лучше всего познакомиться,

изучив один или несколько из тех прогнозов уровня послевоенного спроса, которые

были сделаны в последние несколько лет [Самые важные из них были критически

проанализированы А.Г.Хартом в статье Model Building and Fiscal Policy //

American Economic Review, Sept., 1945. Поэтому дальнейшие ссылки не нужны.]. Их

авторы согласны с нами в оценках потенциально возможного уровня производства в

1950 г., называя цифры того же порядка, что и наши, так что для простоты мы

можем по-прежнему говорить о валовом национальном продукте в 200 млрд. долл. Они

даже более оптимистичны, чем мы, в том отношении, что не настаивают на

необходимости создания внешних условий, благоприятных для успешного развития

капитализма [Признаюсь, я иногда удивляюсь, сознают ли они, какой потрясающий

комплимент означает это для частного предпринимательства.], исходя из

молчаливого допущения, что сохранятся современные политические, административные

и трудовые отношения.

Больше того, я откажусь от всех возражений, которые могут у меня возникнуть

относительно их оценок неизбежного минимума безработицы или правильности их

статистических методов, я соглашусь также с различными гипотезами, с помощью

которых они получают свои показатели чистого национального дохода и

располагаемого дохода (общая сумма индивидуальных доходов за вычетом налогов и

принудительных неналоговых платежей). Для определенности предположим, что

величина располагаемого дохода составляет примерно 150 млрд., а нераспределенные

прибыли корпораций - около 6 млрд. [Эти цифры приближаются к тем, которые

получены одним из экономистов, оценивавших величину послевоенного спроса. Они не

мои. Несовместимы они и с данными, которыми мы пользовались во второй части. Что

касается процедуры, применявшейся для прошлых периодов, - здесь гипотезы,

конечно, заменены фактами - см. Federal reserve Bulletin, April, 1946. P. 436.

Следует, однако, отметить, во-первых, что эти цифры даны в текущих ценах и,

во-вторых, что огромные "чистые сбережения частных лиц" ничего не говорят о

норме сбережений для "нормальных" времен и что даже соответствующие показатели

для 1937, 1938, 193) и 1940 гг. нельзя использовать некритически, в особенности

без учета определения сбережений, принятого Министерством торговли.]

Послевоенный спрос, т.е. общая сумма, которую, как ожидается, частные домашние

хозяйства будут тратить на потребительские товары (за исключением новых домов),

получена на основе данных за период, предшествовавший войне, - скажем, за период

1923-1940, - исходя из среднего отношения между величиной расходов на эти

потребительские товары на душу населения и величиной душевого располагаемого

дохода (причем обе величины дефлированы по индексу стоимости жизни), с

последующим умножением этого соотношения на величину располагаемого дохода в 150

млрд. долл. [Фактически процедура несколько сложнее. Используемые уравнения

регрессии содержат также трендовый показатель, который отражает возможные

изменения данного соотношения во времени. Кроме того, следует принимать во

внимание воздействие отложенного спроса и накопленных ликвидных средств. Но для

того чтобы сосредоточиться на главном, мы не углубляемся во все эти детали.]

Если эта процедура даст, к примеру, сумму в 130 млрд., то остается разница в 20

млрд., она образует личные сбережения, и если к ним добавить нераспределенные

прибыли корпораций, то совокупные сбережения составят 26 млрд.

Дальнейшие рассуждения обычно ведутся вокруг способов использования этой суммы,

инвестиционных возможностей (нового строительства, увеличения товароматериальных

запасов, зданий и оборудования, иностранных инвестиций). При этом делаются

выводы или предположения, что экономика, видимо, не сможет абсорбировать ту

сумму, которую люди готовы будут сберегать при условии достижения в 1950 г.

уровня национального дохода, соответствующего полной занятости, - во всяком

случае, это невозможно без помощи правительства. Отсюда - необходимость

государственных расходов на жилищное строительство или государственное

стимулирование "иностранных инвестиций". Позднее, однако, большую популярность

получили другие рекомендации. Но так как в современных условиях всякий, кто

защищает дефицитное финансирование, рискует показаться чудаком, то вашингтонские

экономисты сменили курс и стали выступать за сбалансированный бюджет, но такой

бюджет, который балансируется с помощью крайне высокого уровня налогов, причем

налогов в высшей степени прогрессивных, способных элиминировать большие доходы,

т.е. тех налогов, от которых в основном и исходит угроза больших сбережений. Это

соответствует лозунгу, согласно которому (вследствие сбережений, осуществляемых

получателями высоких доходов) "в современном обществе конечной причиной

безработицы является неравенство в доходах".

Итак, высокий уровень национального дохода, который мы связываем с решением

множества экономических и социальных проблем, сам по себе оказывается крайне

серьезной проблемой. Поскольку высокий доход означает большие сбережения и

поскольку эти сбережения не будут полностью компенсироваться инвестициями,

экономика не сможет сохранить высокий уровень дохода и занятости, - при условии,

что этот высокий уровень вообще достижим, - если этому не поможет фискальная

политика. Следует отметить, что пусть частично, но эта теория завоевала

поддержку общественного мнения, особенно со стороны бизнеса. Нет ничего более

понятного, чем суждение, согласно которому все будет хорошо, если только

заставить людей "полностью использовать их доходы" или если только мы сможем

"обеспечить достаточный потребительский спрос".

Представляет определенный интерес вопрос о том, почему просвещенный человек,

интересы которого явно не связаны с какой-либо политической программой,

предполагающей расширение государственных расходов или выравнивание доходов, тем

не менее проявляет внимание к этой теме. Мышление коммивояжеров, присущее этой

стране, а также двадцатилетний опыт, предшествующий войне, - вот все объяснение,

которое я могу дать тому удивительному факту, что данная теория просто не

осмеяна в силу ее полной несостоятельности.

Те оппоненты теории стагнации, которые стремятся доказать, что валовой

национальный продукт и, следовательно, доход будет ниже, а инвестиционные

возможности - выше, чем это предполагают сторонники данной теории, оптимистичные

в первом случае и пессимистичные - во втором, упускают главное. Правда, в их

аргументации много справедливого. В частности, можно подчеркнуть, что в 1830 г.

никто не предвидел или не мог предвидеть спрос па капитал эры железных дорог или

50 лет спустя - спрос на капитал эры электричества. И все же решающий аргумент

гораздо проще всех прочих.

Теория стагнации покоится на постулате, согласно которому индивид сберегает в  соответствии с устойчивым психологическим законом [Этот психологический закон

говорит, что расходы общества на потребление С (а следовательно, и величина

сбережений S, которую оно желает иметь) зависят от национального дохода Y,

причем таким образом, что когда Y увеличивается на dУ, С возрастает на dС < dY,

или dC/dY < 1. Таково существо Кейнсианской гипотезы, известной под названием

потребительской функции. Но сам Кейнс иногда, а его последователи довольно часто

использовали более строгую предпосылку, согласно которой по мере роста дохода

процентная доля сбережений возрастает. Нас здесь интересует только основная

гипотеза. Следует, однако, заметить, что называть ее психологическим законом

неверно. Психологический закон в применении к экономической теории-это звучит в

лучшем случае сомнительно. Однако указанная предпосылка в той же степени не

заслуживает этого наименования, как и, например, предположение о том, что

интенсивность нашего желания получить еще один ломоть хлеба снижается по мере

того, как мы съедаем все большее количество ломтей.], независимо от наличия или

отсутствия инвестиционных возможностей. Очевидно, что это нельзя назвать

нормальным случаем. Обычно люди сберегают в ожидании некоторого дохода в

денежной форме или в форме услуг каких-то "инвестиционных благ". Дело не только

в том, что основная часть индивидуальных сбережений - и, конечно, практически

все сбережения бизнеса, которые составляют большую часть сбережений, -

осуществляется с намерением куда-то их инвестировать. Как правило, решение

инвестировать и очень часто сам акт инвестирования предшествуют сбережению. Даже

в случаях, когда человек сберегает, не имея определенных инвестиционных

намерений, любое промедление в принятии инвестиционного решения наказывается

потерей дохода в течение этого периода. Отсюда, по-видимому, следует, что,

во-первых, пока люди не видят инвестиционных возможностей, они обычно и не

сберегают, и потому в период, когда исчезают инвестиционные возможности,

исчезают и сбережения; и, во-вторых, всякий раз, когда мы видим, что люди

обнаруживают "предпочтение ликвидности" (стремление к тезаврации), т.е. желание

сберегать, не желая при этом инвестировать, то это следует объяснять особыми

причинами, а не каким-то психологическим законом, постулируемым ad hoc.

Подобные причины существуют, причем одна из них имеет особо важное значение в

самой низшей точке циклических депрессий - в среднем в каждый десятый год. Когда

все выглядит в черном свете и люди не ждут ничего, кроме убытков, чем бы они ни

занимались, тогда, конечно, они перестанут инвестировать свои текущие сбережения

(и даже реинвестировать суммы, которые поступают им от предыдущих вложений) либо

будут откладывать инвестирование, с тем чтобы выиграть на дальнейшем сокращении

цен. В то же время сбережения не только не сократятся, но даже возрастут у тех,

кто ожидает неминуемого снижения доходов от своего бизнеса или вследствие

безработицы. Это важный элемент механизма депрессий, и государственные расходы в

условиях дефицитного бюджета, действительно, представляют один из самых

очевидных способов прорвать подобный "порочный круг". Однако на этой основе

нельзя строить никакой теории "перенакопления", поскольку подобная ситуация

случается только вследствие депрессии и, следовательно, не может объяснять

последнюю. Но это явление позволяет объяснить психологический закон Кейнса.

Великая депрессия 1929-1932 гг. и последующее медленное оживление экономики все

еще у всех в памяти. И психологический закон, и базирующаяся на нем теория

тезаврации - все это представляет собой обобщение того опыта [Подобная

аргументация вместе с некоторыми факторами военного времени способна объяснить

накопление ликвидных средств во время войны без обращения к гипотезе ненасытного

стремления к тезаврации, якобы внутренне присущей человеческой природе.].

Тезаврация, обусловленная депрессией, следовательно, не является подлинным

исключением из нашей общей концепции, согласно которой решение сберегать зависит

от решения инвестировать и потому предполагает инвестирование, хотя обратное

вовсе не справедливо, поскольку можно финансировать инвестиции с помощью

банковских займов, и в этом случае нет никаких оснований говорить о чьих-либо

сбережениях [Наша концепция, однако, не так проста, как это может показаться

читателям, незнакомым с дискуссией, которая ведется с момента опубликования

"Общей теории" Кейнса (1936 г.). Она скорее напоминает, чем повторяет, старую

теорему "классической теории" (Тюрго, А.Смит, Дж. С.Милль) и не может быть

обоснована теми же аргументами, которые бы удовлетворили классиков. Чтобы

изложить ее полностью, требуется длительная и утомительная аргументация, притом

отнюдь не вдохновляющая, поскольку она дает совсем немного новых и интересных

заключений и лишь разрушает то, что было построено с таким трудом в течение 30-х

годов. Недостаток места не даст нам углубляться в нее. Bo об одном следует

упомянуть, дабы избежать недоразумения, столь же достойного сожаления, сколь и

естественного. Хотя наша концепция показывает, что стагнационная теория не может

основываться на данном аспекте сбережений и хотя в этом смысле проблемы

сбережений не существует, это не означает, что не существует других аспектов

проблемы сбережений. Они существуют. Большинство из них концентрируется вокруг

того случая, когда индивидуальные сбережения через покупку ценных бумаг

используются для выплаты банковских долгов, которые фирмы наделали в ходе

расширения своих предприятий и установки нового оборудования. Но это уже другое

дело.].

Кроме кажущихся существуют и подлинные исключения. Но ни одно из них не имеет

важного значения. Примером подлинных исключений является тезаврация с целью

накопления сокровищ, которые, как все знают, достигали огромных размеров в

Индии, Китае и Египте; или сбережения вследствие привычки, которая, раз

появившись, может, как любая другая привычка, превзойти всякие разумные пределы

[Привычка сберегать, глубоко укорененная в буржуазном образе жизни, особенно в

его пуританском варианте, может показаться существенной. Однако исчезновение

инвестиционных возможностей, которое лишило бы эту привычку рациональности, в

отсутствие других внешних факторов является медленным процессом, в течение

которого есть время для адаптации. Вашингтонские экономисты, которым, тем не

менее, нравится утверждать, что ставшая иррациональной привычка сберегать

определяет экономическую ситуацию, сталкиваются с неизбежной альтернативой: они

должны признать либо, что ситуация 30-х годов характеризовалась тезаврацией,

обусловленной депрессией, - что означает отказ от теории вековой стагнации;

либо, что привлекательность инвестиций сравнительно неожиданно сократилась

благодаря внешнему фактору, а им не могло быть ничто иное, кроме политики,

которую они сами поддерживали. Если они примут последнее объяснение, то мне

нечего будет возразить.]. Примерами кажущихся исключений, подобных случаю

тезаврации в условиях депрессии, являются накопление с целью финансирования

очень крупных инвестиционных проектов, - случай возможный, но, очевидно, не

существенный; либо "сбережения", которые предпринимаются на непредвиденный

случай, на старость и т.п. и которые будут предприниматься, даже если не

существует никаких возможностей получения от них какого-либо "дохода", кроме

ощущения безопасности [То, что этот мотив не имеет большого значения, есть

следствие главным образом двух обстоятельств: во-первых, эти накопления в

настоящее время истощаются (хотя с изменениями национального дохода и

возрастного распределения населения увеличения и сокращения в целом не будут в

точности уравновешивать друг друга); и, во-вторых, до тех пор, пока есть хоть

какие-нибудь сбережения, которые мотивируются получением денежного дохода,

наличие в валовом предложении элемента, не мотивируемого этим стимулом, вовсе не

подтверждает какой-либо тенденции к избыточным сбережениям. Это не нуждается в

дополнительном подтверждении. В действительности же этот довод можно усилить,

учитывая, что в современных условиях страхование чрезвычайно сокращает объем

сбережений, которые предпринимаются в целях обеспечения на случай старости, для

жен и детей, - то, что ранее подразумевалось под накоплением состояния" (хотя,

конечно, оно не оставалось неинвестированным). Сегодня подобные накопления

осуществляются путем "вычетов из потребления" и сводятся к величине страховой

премии. Рост страхования на протяжении последних 25 лет, таким образом,

противоречит тому, что вытекает из писаний сторонников теории стагнации.].

Итак, если бы печали стагнационистов были единственным, что вызывало бы у нас

беспокойство, мы не имели бы серьезных препятствий в нашем стремлении достичь

уровня валового национального продукта в 200 млрд. долл. Если при этом окажется,

что все 20 млрд. сбережений не удастся инвестировать при норме дохода,

удовлетворяющей предельного сберегателя, что ж, люди были бы только счастливы

истратить все остальное на потребление. Нам не надо тревожиться ни о том, чтобы

побудить их "полностью использовать свои доходы", ни о том, чтобы искать сферы

приложения для корпоративных и личных сбережений. В частности, нам не следует

думать о необходимости стимулировать заграничные инвестиции, защита которых в

современных условиях не имеет ничего общего с попыткой улучшить ситуацию в

стране и на самом деле означала бы навязывание ей военной контрибуции [Я далек

от того, чтобы говорить или думать, что по моральным или политическим

соображениям нельзя требовать от американского народа больших жертв. Но тогда

это и надо честно обосновывать моральными и политическими причинами, а не

отрицать реальность этих жертв, базируясь на сомнительной экономической теории.

Предположение, согласно которому часть избыточных сбережений могло бы быть с

пользой направлено по каналам, откуда со всей очевидностью нет надежды получить

их обратно, не говоря уже о доходах, является самым коварным, поскольку класс,

которому следовало бы противиться такой политике, примет ее с готовностью. Ведь

при системе государственных гарантий отдельный бизнесмен почти ничем не рискует

или рискует очень немногим. И вряд ли его тревожит вопрос национальных потерь -

особенно, если ему говорят, что благодаря росту занятости вследствие этих

инвестиций нация только выиграет.].

С другой стороны, стоило бы согласиться со сторонниками дефицитного

финансирования государственных расходов в следующих обстоятельствах. Если но

причинам, связанным с механизмом экономического цикла, либо по каким-либо иным

существует опасность "понижательного кумулятивного процесса", т.е. если

возникает ситуация, когда сокращение производства со стороны А побуждает Б

ограничивать свое производство и т.д. по всей экономике; когда цены падают

потому, что они уже упали; когда безработица питает самое себя, то дефицитное

финансирование расходов позволит остановить эту "порочную спираль", а потому,

если мы предпочтем игнорировать все прочие соображения, оно может быть

справедливо признано эффективным способом лечения [Вот почему законопроект

Мюррея в своей первоначальной форме (не только в той форме, в какой он был

принят) был неприемлем в той мере, в какой речь шла о чисто экономических

соображениях. Полное отрицание способности государственных расходов порождать  доходы в любых обстоятельствах объяснимо и оправдано для людей, которые

полагают, что, как только использование этого инструмента будет разрешено,

распахнутся двери для всех видов законодательной и административной

безответственности. Но чисто экономическими причинами это основать нельзя.].

По-настоящему возражать следует не против доходотворческих государственных

расходов в условиях кризисной ситуации, - уж коли она возникла, - а против

политики, ведущей к подобной кризисной ситуации и вызывающей подобные расходы.