Капитализм, социализм и демократия  

Раздел: Экономика и юриспруденция

До сих пор мы рассматривали влияние капиталистического процесса на экономический

фундамент верхушки капиталистиче­ского общества, на ее социальное положение и

престиж. Но это влияние простирается и дальше, затрагивая институциональные

структуры, которые ее защищали. Термин "институциональные структуры" мы будем

употреблять в самом широком смысле, относя сюда не только юридические институты,

но также и сложившие­ся установки общественного мнения и государственной

политики.

1. Капиталистическая эволюция прежде всего разрушила или, во всяком случае, во  многом способствовала разрушению институциональных опор феодального мира -  поместья, деревни, ремесленного цеха. История и механизмы этого процесса слишком

хорошо известны, чтобы стоило на них задерживаться. Разрушение происходило тремя

путями. Мир ремесленников был разрушен прежде всего автоматическими эффектами

конкуренции, исходившей от капиталистического предпринимателя; политические меры

но отмене отживших организаций и законов лишь зарегистрировали свершившийся

факт. Мир феодальных сеньоров и крестьян был разрушен главным образом

политическими - в некоторых случаях революционными - мерами, а капитализм просто

ру­ководил адаптивными преобразованиями, как это происходило, например, в

Германии, когда поместья юнкеров превращались в крупные сельскохозяйственные

предприятия. Но параллельно с этими промышленными и аграрными революциями

происходи­ли не менее революционные преобразования в общих установках

законодательной власти и общественного мнения. Вместе с прежним экономическим

укладом исчезали и экономические и политические привилегии классов и групп,

которые раньше игра­ли в нем ведущую роль, в частности, были отменены налоговые

льготы и политические прерогативы крупных и мелких помещиков и церкви.

Экономически для буржуазии это означало падение многочисленных оков и преград.

Политически это означало замену того ук­лада, при котором буржуа был смиренным

подданным, другим ук­ладом, который был ближе по духу его рациональному складу и

его непосредственным интересам. Но если взглянуть на этот процесс с позиций

сегодняшнего дня, невольно возникает вопрос, пошла ли такая полная эмансипация

на пользу буржуазии и ее миру. Ведь эти преграды не только сдерживали буржуазию,

они ее и защища­ли. Прежде чем мы пойдем дальше, этот момент необходимо пояснить

и оценить.

2. Процесс становления капиталистической буржуазии и связан­ный с ним процесс

становления национальных государств в XVI, XVII и XVIII вв. породили социальную

структуру, которая может показаться двойственной, хотя она была ничуть не более

двойст­венной или переходной, чем любая другая. Особенно показательна в этом

смысле монархия Людовика XIV. Королевская власть под­чинила себе поместное

дворянство и в то же время привлекла его на свою сторону, предоставив

возможность служить и получать пенсию и условно признав ее претензии на

положение правящего или ведущего класса. Точно так же королевская власть

подчинила себе и церковь и заключила с нею союз [Галликанизм был всего лишь

идеологическим отражением этих событий.]. Она окончательно укрепи­ла свою власть

над буржуазией, своим старым союзником по борьбе с земельными магнатами, защищая

и продвигая вперед разви­тие предпринимательства, с тем чтобы в последующем

эксплуати­ровать его еще более эффективно. Точно так же государственная власть -

а также землевладельцы и промышленники, действовавшие от се имени, - усмиряла,

эксплуатировала и защищала крестьян и (немногочисленный) промышленный

пролетариат - хотя в случае ancient regime (старого режима) во Франции эта

защита бы­ла значительно менее заметна, чем, скажем, в Австрии в эпоху правления

Марии-Терезы или Иосифа II. Это было не просто пра­вительство, понимаемое в

смысле либерализма XIX в., т.е. соци­альная структура, существующая ради

выполнения некоторого ограниченного круга функций и обязанная уложиться в

минимальный бюджет. В принципе монархия руководила всем - начиная от

человеческих душ, кончая выбором рисунков на шелках лионских ткачей, а в

финансовом отношении стремилась иметь максимальный бюджет. Хотя королевская

власть никогда не была поистине абсолютной, государственная власть была

всеобъемлющей.

Правильная оценка такого порядка имеет огромное значение для нашего предмета.

Король, придворные, армия, церковь и бюрократия жили во все возрастающей степени

за счет доходов, создаваемых капиталистическим процессом, причем вследствие

развития капитализма увеличивались даже феодальные источники доходов. Внутренняя

и внешняя политика и институциональные изменения также во все возрастающей

степени формировались так, чтобы отвечать требованиям этого развития и двигать

его впе­ред. В этом смысле феодальные элементы в структуре так называе­мой

абсолютной монархии представляются чем-то вроде атавизмов - оценка, которая на

первый взгляд кажется совершенно естественной.

Однако, взглянув попристальней, мы увидим, что эти элементы значили нечто

большее. Стальной каркас этой структуры по-прежнему состоял из человеческого

материала феодального склада, и материал этот по-прежнему вел себя в

соответствии с докапиталистическими традициями. Эти люди занимали

государственные должности, служили офицерами в армии, разрабатывали полити­ку -

они вели себя как classe dirigente (правящий класс) и, хотя учи­тывали

буржуазные интересы, от самой буржуазии они тщательно дистанцировались. Центр

этой композиции - король - был королем милостью Божьей, и корни занимаемого им

положения были феодальными не только в историческом, но также и в

социологи­ческом смысле, как бы широко он не пользовался экономически­ми

возможностями, предоставляемыми капитализмом. Это было нечто большее, чем

атавизм. Это был активный симбиоз двух социальных слоев, один из которых,

несомненно, поддерживал дру­гого экономически, но в свою очередь пользовался

политической поддержкой другого. Что бы мы не думали по поводу достоинств или

недостатков такого уклада и что бы не думали о нем - а также о повесах и

бездельниках-аристократах - сами буржуа, именно в этом была суть того общества.

3. Но только ли того общества? Ответ подсказывает нам последующий ход событий,

наилучшей иллюстрацией которого слу­жит история Англии. Аристократия продолжала

верховодить вплоть до конца периода девственного и бурно растущего ка­питализма.

Конечно, аристократия, хотя нигде она не была столь эффективной, как в Англии,

нередко впитывала в себя выходцев из других слоев, если их заносило в политику,

она стала представителем буржуазных интересов и сражалась за дело буржуазии; ей

пришлось отказаться от последних своих законных привилегий; но даже в таком

разбавленном составе и отстаивая цели, которые уже являлись ее собственными, она

продолжала комплектовать кадрами политический двигатель, руководить

государством, пра­вить.

Экономически активная часть буржуазного слоя не слишком этому сопротивлялась.

Такого рода разделение труда в целом ее вполне устраивало. В тех случаях, когда

она все же против него восставала или когда ей удавалось занять главенствующее

политическое положение без борьбы, ей ни разу не удалось превратить свое

правление в блестящий успех или доказать твердость своих пози­ций. Возникает

вопрос, можем ли мы объяснить все эти неудачи лишь отсутствием необходимого

опыта и установок правящего класса?

Нет, не можем. Как показывает исторический опыт Франции и Германии, где

буржуазия пыталась установить свою власть, у всех этих неудач есть и более

глубокая причина, которую мы сможем лучше всего пояснить, если вновь вернемся к

нашему сравнению промышленника или торговца со средневековым землевладельцем.

"Профессия" последнего не только хорошо готовила его к защите собственных

классовых интересов, - он не только был способен отстаивать их с мечом в руках,

- но она также создавала вокруг него некий ореол и делала его повелителем людей.

Первое было важно, но еще важнее был мистический ореол и величествен­ные манеры

- эта способность и привычка повелевать и властвовать, перед которой почтительно

склонялись все слои общества. Престиж дворянства был настолько высок, а

властность настолько действенной, что в данном случае классовое положение

пережило те социальные и материальные условия, которые его породили, и доказало

свою приспособляемость путем трансформации классовой функции к совершенно иным

социальным и экономическим условиям. С великолепной легкостью и изяществом лорды

и ры­цари превратились в судей, администраторов, дипломатов, поли­тиков и

военных офицеров того тина, который не имел ничего общего с типом средневековых

рыцарей. И самое, если задуматься, удивительное - остатки этого прежнего

преклонения живы и по сей день и не только в глазах наших женщин.

О промышленнике или торговце можно сказать прямо противоположное. Он,

несомненно, лишен какого бы то ни было мистичес­кого ореола, который один только

и возвышает правителей над людьми. Фондовая биржа - слабая замена Священному

Граалю. Мы уже видели, что промышленник и торговец, поскольку они являются

предпринимателями, также выполняют функцию лидерства. Но экономическое лидерство

подобного типа в отличие от военного лидерства средневековых лордов не так-то

легко превраща­ется в лидерство политическое. Скорее, наоборот, бухгалтерские

книги и расчет себестоимости отнимают все время и держат на приколе.

Я называл буржуа рационалистом, чуждым героики. Чтобы на­стоять на своем или

заставить нацию подчиниться своей воле, он может использовать только

рационалистические, чуждые героике средства. Он может поражать воображение

своими экономическими достижениями, он может отстаивать свою правоту, он может

посулить деньги или пригрозить их попридержать, он может ку­пить продажные

услуги наемных убийц, политиков или журнали­стов. Но это все, что он может,

причем политическая значимость всех этих мер сильно преувеличена. Ни жизненный

опыт, ни тра­диции буржуа не делают его личность привлекательной. Даже гений

бизнеса вне стен своего кабинета часто и слова никому поперек сказать не решится

- ни у себя в гостиной, ни с трибуны. Зная за собой эту слабость, буржуа хочет,

чтобы его оставили в покое, и сам не лезет в политику.

Читатель, конечно, и здесь припомнит исключения из правила. Но опять-таки

исключений этих не так уж много. Способности к управлению муниципальным

хозяйством, интерес к нему и успехи в этой области являются единственным важным

исключением в Европе, но это, как мы покажем, не только не противоречит

вы­шесказанному, но даже подтверждает нашу мысль. До появления современных

метрополий управление городом было сродни хозяй­ственному управлению. Понимание

городских проблем и автори­тет среди жителей давались промышленнику и торговцу

естествен­ным образом, а поскольку интересы местной промышленности и торговли

составляли главный предмет городской политики, ее вполне можно было проводить с

помощью методов, принятых в бизнесе. В исключительно благоприятных условиях эти

корни давали исключительные побеги - вспомним, например, достижения Венеции и

Генуи. В этом же ряду стоят и Нидерланды, причем их пример особенно показателен,

поскольку в великой игре международной политики эта купеческая республика

неизменно проигрывала, и практически во всех критических ситуациях ей

приходилось передавать бразды правления военачальнику феодального склада. Что

касается Соединенных Штатов, то и здесь не­трудно привести перечень

исключительно благоприятных условий, - впрочем, быстро идущих на убыль, -

которые объясняют их успех [К этому вопросу мы еще вернемся в четвертой части].

4. Вывод очевиден: если оставить в стороне подобные исключи­тельные условия, мы

увидим, что класс буржуазии плохо подготовлен к решению как внутренних, так и

внешних проблем, с которы­ми обычно приходится иметь дело правительству всякой

страны, как большой, так и малой. Буржуазия и сама это чувствует, несмотря на

все ее заявления, в которых утверждается обратное, чувствуют это и массы. Под

прикрытием защитной брони, выполнен­ной из небуржуазного материала, буржуазия

может добиваться ус­пеха, причем не только в оборонительных, но и в

наступательных действиях, особенно если она выступает как оппозиция. Какое-то

время она чувствовала себя настолько защищенной, что стала даже позволять себе

нападать на свой защитный панцирь - это великолепно иллюстрируют действия

буржуазной оппозиции в имперской Германии. Но без защиты того или иного

небуржуазного слоя буржуазия оказывается политически беспомощной и неспособной

не только вести за собой нацию, но даже защитить свои собствен­ные классовые

интересы. Короче говоря, она нуждается в хозяй­ской руке.

Но капиталистический процесс как благодаря своим экономическим механизмам, так и

своим психосоциологическим эффектам покончил с этим хозяином-защитником, а

кое-где, например в США, просто не дал ему или его наместнику шанса встать на

ноги. Значение этого усиливается также другим следстви­ем того же процесса.

Капиталистическая эволюция устраняет не только короля Dei Gratia (Божьей

милостью), но и другие политические укрепления, которые могли бы образовать

деревня и ремесленные цехи. Конечно, ни та, ни другая организация в той

конкретной форме, в какой их застал капитализм, прочными не являлись. Однако

капитализм нес с собой разрушения, далеко выходившие за рамки неизбежного. Он

атаковал ремесленника в резервациях, в которых он мог бы спокойно существовать

неопределенно долгое время. Крестьянину он навязал все блага ран­него

либерализма - свободное и ничем не защищенное владение своим участком земли и

веревку индивидуализма, чтобы на ней повеситься.

Разрушая докапиталистический каркас общества, капита­лизм, таким образом, сломал

не только преграды, мешавшие его прогрессу, но и те опоры, на которых он сам

держался. Этот процесс, внушительный в своей неумолимой неизбежности, заключался

не просто в расчистке институционального сухостоя, но и в устранении партнеров

капиталистического класса, симбиоз с которыми был существенным элементом

капиталистической системы. Обнаружив этот факт, скрытый за множеством лозунгов,

мы имеем все основания задать вопрос, вполне ли корректно счи­тать капитализм

самостоятельно возникшей социальной формой или он является всего лишь последней

стадией разложения того, что мы называем феодализмом. В целом, я склонен

полагать, что его особенности достаточны, чтобы классифицировать его как

са­мостоятельный тин и считать, что симбиоз классов, которые обязаны своим

существованием различным эпохам и процессам, есть скорее правило, чем

исключение, - по крайней мере, он был правилом в течение последних шести тысяч

лет, т.е. с тех самых пор, как первобытные земледельцы превратились в подданных

конных кочевников. Но и никаких серьезных возражений против сформулированной

выше противоположной точки зрения я тоже не вижу.