Капитализм, социализм и демократия  

Раздел: Экономика и юриспруденция

Чтобы понять, что все это значит для эффективности капиталистической

производственной машины, достаточно лишь вспом­нить, что в прежние времена

именно семья и семейное гнездо бы­ли главной движущей силой того мотива к

извлечению прибыли, который был типичен для буржуазии. Экономисты далеко не

всегда придавали этому обстоятельству должный вес. Если повнимательней взглянуть

на их идею о личном интересе предпринимателей и капиталистов, станет очевидно,

что цели, которые этот интерес должен был, по их мнению, преследовать, не имеют

на самом деле ничего общего с теми целями, которые выводятся из рационального

личного интереса обособленного индивида или рационального интереса бездетной

супружеской пары, которые уже не смотрят на мир из окна семейного дома.

Сознательно или неосознанно, они анализировали поведение человека, чьи взгляды и  мотивы формируются таким домом, человека, который работает и сберегает в первую  очередь для своей жены и детей. Как только дети исчезают с морального горизонта

бизнесмена, мы получаем иной тип homo occonomicus, который заботится о других

вещах и ведет себя иначе. Для такого человека поведение прежнего типа

представлялось бы совершенно иррациональным даже с позиций индивидуалистической

утилитарности. Он утрачивает тот единственный вид романтики и героизма, который

только и оставался в неромантической и негероической цивилизации капитализма, -

героизм navigare necese est, vivere non est necese ["Мореплавание есть

необходимость, жизнь не есть необходимость". Девиз, начертанный на старинном

особняке в Бременем.]. И он утрачивает капиталистическую этику, которая

заставляла работать на будущее независимо от того, кому придется собирать

урожай.

Последнюю мысль можно подать более убедительно. В предыдущей главе мы отметили,

что капиталистический строй возлагает защиту долгосрочных интересов общества на

верхние слои буржуазии На самом деле, он возлагает их на семейный мотив,

действующий в этих слоях. Буржуазия работала в первую очередь ради того, чтобы

инвестировать, и вовсе не стандарт потребления, а стандарт накопления пыталась

она отстоять перед лицом близоруких правительств [Говорят, что в экономических

вопросах "государство способно заглядывать далеко вперед". Однако за исключением

отдельных вопросов, лежащих за рамками партийной политики, таких как сохранение

природных ресурсов, оно практически нигде этого не делало.]. С затуханием

движущей силы, в качестве которой выступал семейный мотив, временной горизонт

бизнесмена сужается, грубо говоря, до ожидаемой продолжительности жизни. И

потому у него уже не будет такого желания, как прежде, продолжать зарабатывать,

сберегать и инвестировать, даже если бы ему не угрожала опасность того, что весь

его материальный интерес будет поглощен налогами. Он приходит в

антисберегательное расположение духа и со все большей готовностью поддерживает

антисберегательные теории, свидетельствующие о мировоззренческой близору­кости.

Но антисберегательными теориями дело не ограничивается. Вместе с иным отношением

к концерну, на который он работает, и с иной моделью частной жизни он склонен

вырабатывать и новый взгляд на ценности и нормы капиталистического строя.

Возможно, самым поразительным здесь является то, что буржуазия не только дает

образование своим врагам, но и позволяет им в свою очередь учить себя. Она

впитывает в себя лозунги современного радикализма и, похоже, вполне готова

обратиться в веру, враждебную самому ее существованию. И все это опять-таки

становится вполне объяснимым, как только мы поймем, что социальные условия, в

которых она только и могла возникнуть, отходят в небытие.

Это подтверждается и той характерной манерой, в которой представители отдельных

капиталистических интересов и буржу­азия в целом ведут себя перед лицом

непосредственной опасности. Они произносят речи и оправдываются - или нанимают

людей, которые делают это за них; они хватаются за каждый шанс достичь

компромисса; они в любой момент готовы пойти на уступки; они никогда не идут в

бой под знаменем своих собственных идеа­лов и интересов - в США, например, не

было никакого сопротивления ни против непомерных налогов, которые вводились на

протяжении последних десяти лет, ни против трудового законодательства,

несовместимого с эффективным управлением промышлен­ностью. Как читатель уже

наверняка убедился, я вовсе не склонен переоценивать политическую власть как

большого бизнеса, так и буржуазии вообще. Более того, я готов многое списать на

трусость. Но все же, совсем беззащитной буржуазию тоже не назовешь, а ис­тория

знает немало примеров, когда даже малые группы, веря в правоту своего дела,

решительно отстаивали свои позиции и доби­вались успеха. Единственное объяснение

наблюдаемой нами сми­ренности заключается в том, что буржуазный строй потерял

всякий смысл для самой буржуазии и что ей все стало попросту безразлично.

Таким образом, тот же самый экономический процесс, который подрывает положение

буржуазии, снижая важность функций пред­принимателей и капиталистов, разбивая ее

защитный слой и институты, создавая атмосферу враждебности, одновременно

разлага­ет движущие силы капитализма изнутри. Именно это является самым

убедительным доказательством того, что капиталистический порядок не только

опирается на подпорки, сделанные из некапиталистического материала, но и энергию

свою черпает из некапиталистических моделей поведения, которые в то же время он

стремится разрушить.

Мы заново открыли то, что с иных позиций и, как мне кажется, недостаточно

обоснованно нередко утверждалось и раньше: что капиталистической системе

органически присуща тенденция к саморазрушению, которая на ранних стадиях вполне

может проявляться в виде тенденции к торможению прогресса.

Я не стану задерживаться на повторении того, каким образом объективные и

субъективные, экономические и внеэкономические факторы, усиливая друг друга во

внушительном аккорде, вносят свой вклад в достижение этого результата, и на

доказательстве того, что уже и так ясно, а в последующих главах станет еще

яснее, а именно, что все эти факторы ведут не только к разрушению капитализма,

но и к возникновению социалистической цивилизации. Все они указывают в этом

направлении. Капиталистический процесс не только разрушает свою собственную

институциональную структуру, но и создает условия для возникновения иной

структуры. Наверное, все-таки разрушение - не совсем удачное слово. Возможно,

мне следовало бы говорить о трансформации. Ведь этот процесс ведет не просто к

образованию пустоты, которую можно заполнить всем, что ни подвернется; вещи и

души трансформируются таким образом, что становятся все более податливыми к

социалистической форме жизни. С потерей каждого колышка, на который опиралась

капиталистическая система, усиливается возможность осуществления

социалистического проекта. В обоих этих отношениях видение Маркса оказалось

верным. Мы также можем согласиться с ним и в том, что основной движущей силой

той конк­ретной социальной трансформации, которая происходит у нас на глазах,

является экономический процесс. Та часть марксистской аргументации, которую наш

анализ, если он верен, опровергает, имеет для нас в конце концов лишь

второстепенную важность, как бы ни была велика та роль, которую она играет в

социалистическом учении. В конце концов разница между тем утверждением, что

загнивание капитализма есть результат его успеха, и тем, что это загнивание есть

результат его несостоятельности, не так уж велика.

Но наш ответ на вопрос, которым открывается настоящая часть, ставит гораздо

больше проблем, чем дает ответов. С учетом того, ° чем мы будем говорить дальше,

читатель должен иметь в виду следующее:

Во-первых, мы еще до сих пор ничего не, узнали о том, какого рода социализм

маячит впереди. Для Маркса и для большинства его последователей - и в этом

заключается один из самых главных недостатков их доктрины - социализм означал

нечто вполне определенное. Но эта определенность на самом деле не идет у них

дальше национализации промышленности, хотя национализа­ция промышленности может,

как мы увидим, сочетаться с бесконечным разнообразием экономических и культурных

возможностей.

Во-вторых, мы точно так же еще ничего не знаем о том конк­ретном пути, которым

может прийти социализм, за исключением того, что возможностей таких должно быть

немало, начиная от зау­рядной бюрократизации, кончая самой живописной

революцией. Строго говоря, мы не знаем даже, задержится ли социализм надол­го.

Должен повторить: выявить тенденцию и угадать цель, к которой она ведет, это

одно, а предсказать, что цель эта действительно будет достигнута и что возникший

при этом новый порядок вещей будет работоспособным, не говоря уже о том, что он

будет перма­нентным, - это совершенно другое. Прежде, чем человечество

за­дохнется (или познает счастье) в темнице (или раю) социализма, оно вполне

может сгореть в пожаре (или лучах славы) империалистических войн [Написано летом

1935 г.].

В-третьих, многочисленные аспекты той тенденции, которую мы пытались здесь

описать, хотя они и наблюдаются повсеместно, еще пока нигде не раскрылись

полностью. В разных странах они проделали разный путь, но нигде не достигли той

зрелости, которая бы позволила нам с уверенностью судить о том, как да­леко они

могут зайти, или утверждать, что лежащая в их основе тенденция набрала уже такую

силу, что с пути ее теперь не свернуть, и что речь может идти лишь о каких-то

временных отступлениях. Промышленная интеграция еще далека от завершения.

Конкуренция, как актуальная, так и потенциальная, до сих пор является главным

фактором, определяющим экономическую конъюнктуру. Предпринимательство до сих пор

играет активную роль, а лидерство буржуазного слоя до сих пор является главной

движущей силой экономического прогресса. Средний класс до сих пор является

политической силой. Буржуазные нормы и стимулы поведения, хотя они все более и

более ослабевают, до сих пор еще не исчезли окончательно. Стремление сохранить

традиции и семейную собственность на контрольные пакеты акций - до сих пор

заставляет многих управляющих вести себя так, как это делали единоличные хозяева

в прежние времена. Буржуазная семья еще не умерла, она цепляется за жизнь

настолько упорно, что ни один ответственный политик до сих пор не отважился на

нее покуситься, разве что путем налогообложения. С позиций сегодняшней практики,

а также с точки зрения задач краткосроч­ного прогнозирования - а в таких вещах и

столетие считается "коротким сроком" [Именно поэтому факты и доводы, приведенные

в настоящей и в двух предыдущих главах, вовсе не противоречат моим рассуждениям

о возможных экономических путях капиталистической эволюции на протяжении

последующих пятидесяти лет. Вполне может оказаться, что 30-е годы окажутся

последним вздохом капитализма - вероятность этого, конечно, многократно

усиливается нынешней войной. Но может случиться и иначе. Во всяком случае, нет

никаких чисто экономических причин, по которым капитализм не смог бы взять новый

успешный старт, и именно это я и пытался здесь доказать.] - все эти

поверхностные процессы могут оказаться более существенными, чем тенденция

движения к иной ци­вилизации, которая медленно вызревает в глубоких недрах

капитализма.