Капитализм, социализм и демократия  

Раздел: Экономика и юриспруденция

Конечно, приведенные аргументы свидетельствуют против именно данной концепции  воли народа, они не мешают нам попытаться выработать другую, более  реалистическую концепцию. Я не намерен ставить под сомнение ни истинность, ни

важность социально-психологических фактов, которые мы имеем в виду, говоря о

воле нации. Их анализ - первоначальное условие для разра­ботки проблем,

связанных с пониманием демократии. Однако луч­ше не настаивать на этом термине,

потому что он затушевывает то обстоятельство, что, как только мы освободим

понятие воли народа от утилитаристских ассоциаций, мы будем создавать не иную

теорию того же самого вопроса, но теорию совершенно иной проблемы. У нас есть

все основания опасаться подводных камней, которые лежат на пути тех защитников

демократии, которые, прини­мая под давлением растущего количества доказательств

факты демократического процесса, пытаются умаслить результаты этого процесса

маслом из сосудов, наполненных еще в XVIII в.!

Но, хотя мы можем попробовать выделить общую волю или общественное мнение

определенного рода из сложного переплетения индивидуальных и групповых ситуаций,

воль, влияний, действий и реакций со стороны "демократического процесса",

результат будет страдать отсутствием не только рационального единства, но и

рационального обоснования.

Первое означает, что хотя с точки зрения анализа демократический процесс не

просто хаотичен - для аналитика не хаотично то, что может быть в какой-то

степени объяснено, - однако результа­ты могут иметь какой-то рациональный смысл

лишь случайно - как, например, имеет смысл осуществление определенной цели или

определенного идеала. Последнее означает, что поскольку та­кая воля более не

тождественна достижению какого-либо блага, то для того, чтобы результат был

достойным с этической точки зре­ния, необходимо опираться на безусловную веру в

демократические формы правления как таковые - веру, которая в принципе не должна

зависеть от желаемости результатов. Нелегко, как мы виде­ли, встать на такую

позицию. Но даже если мы это сделаем, отказ от утилитаристского общего блага

оставляет нам немало трудностей и проблем.

В частности, мы по-прежнему стоим перед практической необходимостью приписывать

воле индивида совершенно нереалистич­ную степень независимости и рациональности.

Если мы исходим из того, что воля граждан сама по себе - политический фактор,

требующий уважения, то в таком случае эта воля должна прежде всего существовать.

То есть она должна быть чем-то большим, чем неопределенным набором неких

импульсов, возникающих на почве заданных лозунгов и неправильных впечатлений.

Каждый должен в таком случае знать, каких взглядов он придерживается. Эта

определенная воля должна проводиться в жизнь при помощи способности наблюдать и

правильно интерпретировать факты, доступные всем, и критически отбирать

информацию, связанную с фактами необщедоступными. Наконец, из этой определенной

воли и проверенных фактов необходимо будет в соответствии с пра­вилами логики

сделать ясный и скорый вывод о том, что касается конкретных вопросов, - с такой

высокой степенью эффективности, что мнение каждого отдельного человека (если оно

не является явно абсурдным) будет приниматься наряду с мнением всех остальных

[Это объясняет откровенно уравнительный характер и классической доктрины

демократии, и широко распространенных демократических убеждений. Я далее

останавливаюсь на том, как Равенство может приобрести статус этическою

постулата. Как фактическая характеристика человеческой натуры постулат равенства

ни в ка­ком аспекте не может быть верным. Имея это в виду. сам этот постулат

часто переформулируется в понятие "равенство возможностей". Но даже закрывая

глаза на трудности, кроющиеся в толковании возможностей, такая переформулировка

немного нам даст, потому что, когда речь идет об определении политического

поведения, нам важны действительные, а не потенциальные возможности человека,

если мы хотим, чтобы голос отдельно взятого индивида имел одинаковый вес при

решении тех или иных проблем. Кроме того, следует иметь в виду, что благодаря

демократической фразеологии какое бы то ни было неравенство ассоциируется с

"несправедливостью". Эта ассоциация является важным элементом психологии

неудачников и входит в арсенал политиков, на них опирающихся. Интереснейшим

примером в этом плане был принятый в Афинах институт остракизма или, скорее, то,

как его иногда использовали. Речь идет о том, что всеобщим голосованием индивид

подвергался остракизму, причем необязательно под влиянием каких-то определенных

причин. Иногда такая мера давала возможность умерить притязания слишком

влиятельных граждан, которые претендовали на то, что они имеют больше прав, чем

остальные.]. И все это образцовый гражданин должен будет делать самостоятельно,

независимо от групп давления и пропаганды [Этот термин используется здесь в

своем первоначальном значении, а не в том значении, которое он все чаще получаст

сегодня и которое предполагает следующее определение: пропагандой является

заявление, исходящее из источника, который мы не приемлем. Я думаю, что сам

термин происходит от названия комитета кардиналов, рассматривающего вопросы,

связанные с распространением католической веры, (congregatio de propaganda

fidе). Сам по себе он не несет уничижительного оттенка и не предполагает

передергивайся фактов. Можно, например, пропагандировать науч­ный метод.

Пропагандировать означает представлять факты и аргументацию таким образом, чтобы

повлиять в определенном направлении на действия или мнения людей.], так как воля

и выводы, ненавязанные электорату, не согласуются с поня­тием демократического

процесса. На вопрос о том, выполняются ли эти условия в той степени, чтобы можно

было говорить о функ­ционировании демократии, нельзя сразу ответить "да" или

"нет". На него можно ответить, только дав тщательную оценку противоречивых

свидетельств.

Перед тем как приступить к этому вопросу, я хотел бы убедиться в том, что

читатель хорошо представляет себе еще один вопрос, о котором шла речь выше.

Поэтому я повторяю, что, даже если бы мнения и желания каждого отдельного

гражданина представляли бы совершенно определенную и независимую основу для

развертывания демократического процесса и каждый рационально и своевременно

поступал бы в соответствии с ними, отсюда еще не следовало бы, что политические

решения, принимаемые в рамках этого процесса, представляли бы собой нечто такое,

что с большой долей убедительности может быть названо волей народа. Можно

предполагать и даже считать очень вероятным, что когда воли индивидов в

значительной мере разнятся, то принимаемые полити­ческие решения не будут

соответствовать тому, чего "действительно хочет народ". И нельзя сказать, что

если они не соответствуют тому, чего "народ действительно хочет", то народ

получит "прием­лемый компромисс". Так может произойти особенно при решении тех

вопросов, которые носят количественный характер или подда­ются градации, как,

например, вопрос о том, сколько средств следу­ет отпустить на решение проблем

безработицы при том, что с необходимостью отпустить на решение этого вопроса

определенные средства согласны все. Но в том, что касается качественных

вопросов, таких, как вопрос о том, надо ли преследовать еретиков или ввязываться

в войны, полученный результат может оказаться в си­лу различных причин

неприемлемым для всех, в то время как на­вязанное недемократической инстанцией

решение может оказаться гораздо более приемлемым.

Приведу пример. По моему мнению, можно определить правление Наполеона в бытность

его Первым Консулом как военную диктатуру. Одной из насущных проблем тогдашнего

политического момента было достижение согласия по религиозным вопросам, которое

преодолело бы оставленный революцией и Директорией хаос и принесло бы мир в

сердца миллионов людей. Наполеон добился этого, приняв ряд блестящих решений,

апофеозом которых был конкордат с папой (1801 г.) и "органические статьи" (1802

г.), которые, примиряя непримиримое, дали необходимую степень свободы различным

вероисповеданиям, укрепляя при этом власть государства. Он также реорганизовал

французскую католическую церковь и пересмотрел вопрос о ее финансировании, решил

дели­катный вопрос о "конституционных" священнослужителях и претворил в жизнь

эти новые решения с минимумом трений. Эти дей­ствия Наполеона, безусловно,

важнейшее историческое подтверж­дение тому, что люди иногда действительно хотят

вполне определенных решений. Для всех, изучающих классовую структуру того

периода, это достаточно очевидно, в неменьшей степени это подтверждается и

всеобщей поддержкой режима Консулов, в возникновении которой религиозная

политика Наполеона сыграла немалую роль. Но с трудом можно представить себе,

чтобы такого результата можно было достичь демократическим путем. Анти­церковные

настроения к тому времени не были преодолены, и их распространение не

ограничивалось побежденными якобинцами. Люди, придерживающиеся таких убеждений,

или их лидеры не пошли бы на такой широкомасштабный компромисс [Законодательные

органы, как бы запуганы они ни были, не смогли обеспечить Наполеону поддержку в

этом вопросе. А многие из его верных сторонников были противниками

компромисса.]. На другом полюсе общества росли непримиримые католические

настроения. Разделявшие такие убеждения люди или лидеры, зависевшие от поддержки

таких людей, не остановились бы на тех рубежах, которые определил Наполеон; в

частности, они не предприняли столь твердых шагов в отношении папского престола,

для которых, кста­ти, не было особых оснований, учитывая то, как развивались

собы­тия. А воля крестьян, которые требовали своих священников, церкви,

церковные процессии, была бы парализована более чем есте­ственным страхом перед

тем, что революционное решение вопроса о земле будет поставлено под сомнение,

как только церковные иерархи, в частности епископы, восстановят утраченные

позиции. Тупик или непрекращающаяся борьба, влекущая за собой рост раздражения,

были бы наиболее вероятным исходом любых попыток решить вопрос демократическим

путем. Но Наполеон смог разум­но решить его в значительной степени потому, что

все эти группы, которые сами добровольно не могли сдать свои позиции, могли и

были готовы принять навязанные сверху решения.

Это не единственный пример такого рода [Из опыта Наполеона можно сделать и

другие выводы. Он был автократом, который, когда дело не касалось его

династических интересов или внешней политики, старался делать то, что, как он

считал, необходимо или находится в соответствии с пожеланиями народа. Такого

рода советы он давал Евгению Богарне в отношении управления Северной Италией.].

Если правительством для народа можно назвать такое правительство, результаты

политики которого в долгосрочной перспективе окажутся приемле­мыми для народа в

целом, то правительство, сформированное са­мим народом в трактате классической

доктрины демократии, час­то не соответствует этому критерию.